Ничего там не было.

В смысле никакого невидимого кафе для невидимок не было в этом чертовом проходном дворе. А все остальное было, конечно: дома, сараи, деревья, чахлые кусты доцветающих гортензий и хризантем под чьими-то окнами, несколько припаркованных автомобилей. Все было, да фигли толку. То есть кому от этого легче. Уж точно не мне, – уныло думала Жанна, спускаясь по ступенькам к заколоченной двери, над которой, конечно, не оказалось никакой белой доски. Правда, над дверью висел условно декоративный, то есть без лампы или хотя бы свечи, фонарь. Белый – в анамнезе. Иными словами, когда-то этот чертов фонарь был белым. Лет десять назад.

Зачем-то подергала дверь, хотя и так было ясно, что она не откроется. Долго вглядывалась в зарешеченное окно. Ни черта, конечно, там не увидела, стекло за решеткой грязное, а внутри темно. Значит, все-таки нет здесь никакого кафе. Оно мне приснилось. Хороший был сон, но – сон. А Люси – да господи, мало ли что Люси сказала. Она и на экскурсии такое нам заливала, что ой. Василиск с телевизором, стеклянные птицы, магазин подержанных канцтоваров; сон наяву про кафе, которое то появляется, то опять исчезает, отлично вписывается в этот ряд. Скорее всего, она даже не хотела надо мной посмеяться, – вздохнула Жанна. – Просто профессиональная деформация. Привыкла гнать.

Эти мрачные мысли были нужны, чтобы вытеснить из головы другие, гораздо более неприятные. Но Жанна все равно думала, не могла об этом не думать: на самом деле невидимое кафе на месте, просто мне туда не войти. Рылом не вышла. Ну или не рылом, аурой. Или еще чем-нибудь этаким. Факт, что не вышла, поэтому лично для меня его нет.

Хотела уйти, но вместо этого села прямо на грязную сырую ступеньку. Сказала почти беззвучно, но все-таки вслух:

– Ну и зря вы меня к себе не пускаете. Я, между прочим, отличная. И очень вас люблю.

Кого именно она любит, понятия не имела. Но точно знала, что любит. Видимо, целую толпу невидимых призраков. Причем, получается, без взаимности. На самом деле даже смешно.

Сняла рюкзак, поставила на колени, принялась рыться в поисках сигарет. Сверху лежали покупки – сыр, мандарины и лампа, которую купила, чтобы подвесить над мойкой, точнее маленький круглый фонарь на батарейках, со специальной клеевой лентой, где хочешь, там и лепи. Взглянув на него, Жанна забыла о сигаретах. Ее внезапно разобрал азарт. Привычное вдохновенное шило, побуждающее делать всякие прекрасные глупости, помноженное на совершенно детскую обиду и не менее детское желание всем показать.

– Я вам покажу! – бормотала Жанна, раздирая упаковку. – Попляшете у меня! – злорадно веселилась она, раскручивая светильник и вставляя в него батарейки. – Не хотите сбываться для меня, ну и не надо. Устрою тут свою сказку… с блэк-джеком и шлюхами! – торжествующе завершила она, приклеивая светильник на заколоченную дверь и нажимая, чтобы включился.

Эффект превзошел ее скромные ожидания. Светильник вспыхнул в темноте ноябрьского вечера, как какая-нибудь фантастическая сверхновая звезда, ослепительно-холодным голубым светом. Жанна невольно отшатнулась. Неуверенно подумала: по-моему, чересчур. То-то соседи обрадуются. В этом дворе, между прочим, нормальные люди тоже живут. Может, выключить? Но азарт оказался сильней здравого смысла. Решила не выключать.

Вместо того, чтобы уйти, докопалась до сигарет. Закурила. В глубине души понимала, что не уходит, потому что надеется: сейчас невидимки из невидимого кафе заметят фонарь и так удивятся, что откроют ей дверь. Не менее ясно она понимала, что надеется зря. Но все равно стояла под дверью, курила. Впрочем, после нескольких затяжек сдалась. Выбросила мгновенно отсыревшую противную сигарету в кучу наваленного под кустом мусора, но тут же спохватилась: не надо тут сорить. Если я в них верю, точно не надо. А если не верю… О боже. Конечно, я в них не верю. Обойдутся, еще чего! Но мусорить все равно не надо. Нашла в кармане салфетки, подобрала окурок, завернула, чтобы донести до ближайшей урны. И печально сказала – не то несуществующим невидимкам, не то своему фонарю:

– Ну, я пошла.

И пошла, вернее, развернулась, чтобы уйти. В этот момент ее и охватил – даже не страх, а ужас. Иначе не назовешь. Что-то похожее испытывала только в детстве, когда наслушавшись страшных историй, возвращалась домой и, войдя в подъезд, обнаруживала, что лампочка перегорела. И в темноте ее обступало сразу все – то, о чем рассказали подружки, и, хуже того, то, о чем они промолчали, потому что, казалось Жанне, для самого страшного у них не нашлось слов. Для самого страшного никогда не находится слов, потому что оно никак не выглядит и ничего не делает. Просто незримо присутствует, стоит совсем рядом, сжимает сердце ледяной рукой, другую кладет на затылок, и в этот момент ты натурально выворачиваешься наизнанку, можно сказать, душой наружу. И обнаруживаешь, что души у тебя больше нет. Есть только тело, испуганное ее отсутствием больше, чем может выдержать. А самое страшное равнодушно наблюдает, как ты будешь выкручиваться. Ничего больше не делает. Оно просто есть, стоит, смотрит, молчит, но честное слово, лучше бы зарычало и съело. «Зарычало и съело» это хотя бы понятное зло.

Несколько секунд Жанна стояла, парализованная ужасом. Наконец вцепилась в металлические перила, сделала шаг, другой. Откуда-то знала, что сейчас нельзя бежать. А может ничего такого не знала, а просто не захотела сдаваться, показывать самому страшному, чем бы оно ни было, как она испугалась. Поэтому пошла неторопливо, как ни в чем не бывало. Вернее, раза в два медленней, чем если бы просто шла. Шла и думала – так громко, что если бы мысли звучали, орала бы на весь двор: я не буду снимать свой фонарь. Не нравится, сами снимайте. А если вы для этого слишком призраки, значит он останется висеть на дверях. У меня тут своя сказка с блэк-джеком и шлюхами. И в моей сказке главный герой – фонарь.

Вышла на улицу Бокшто, непривычно пустую для такого раннего вечера. Погода, конечно, гадская, но народ в центре гуляет и в худшие холода. Ужас никуда не делся, следовал за ней по пустынной улице, как заботливый кавалер, но Жанна к нему уже, можно сказать, привыкла. Вернее, убедилась, что можно испытывать такой сильный ужас и при этом как-то жить дальше, не биться в истерике, не падать в обморок, не бежать от него, не рыдать, не кричать. Можно даже с ним спорить, твердить про себя: «Мой фонарь останется!» – и мысленно показывать язык неизвестно кому. Думать: еще семь вечера, «Икея» открыта до девяти. Успею туда доехать, купить еще десяток… два десятка таких фонарей. Развешу по всему городу, то-то попляшете. Ну или я попляшу.

Свернула с Бокшто на Савичяус, тоже пустую, как в страшном сне, даже у ресторанов никто не курит. В очередной раз поборола желание заорать. Подумала: в этом городе черт знает что творится, потому что здесь слишком мало ангелов. То есть много, но все равно недостаточно. Придется еще налепить. Надо будет спросить Шуркину преподавательницу по керамике, сколько стоит аренда ее печки. Вроде она пускает к себе в мастерскую по выходным. Или не она, а кто-то еще? Неважно, узнаю. Налеплю целый полк ангелов и расставлю по всем тайным городским закоулкам, пусть меня защищают. А самого грозного в этот чертов двор приволоку!

Представляла своих будущих ангелов в лицах: синего ангела – воина, но не с мечом, а с хулиганской рогаткой, будущего сурового стража невидимого кафе; желтого ангела трудной победы, с одним большим и одним маленьким, как бы заново отрастающим крылом; зеленого ангела-укротителя с бубном, как у шамана; белого ангела торжества с бутылкой шампанского; черного ангела радости со скакалкой; рыжего ангела-джинна, вылезающего из бутылки, и… И сама не заметила, как вышла на ярко освещенную Ратушную площадь, заполненную людьми и автомобилями. Тут ее наконец отпустило. Ужас исчез, как не было. Даже самой теперь не верится – что это на меня нашло?

Может, и нашло, – подумала Жанна, наконец выбросив в урну завернутый в салфетку окурок. – Даже скорее всего. Просто себя накрутила. Но в «ИКЕА» за фонарями я все равно поеду. Прямо сейчас, даже домой не зайду. Возьму прокатную машину, чтобы было быстрее. Не зря же Андрюшка, когда приезжал на каникулы, закачал мне в телефон приложение «Citybee». Должна же быть от него какая-то польза… и от меня тоже. Должна.

Так разошлась, что оставила прокатную машину не возле дома, а там где взяла, на стоянке у Ратушной. Не потому, что не разобралась в правилах, а нарочно. Чтобы зайти в кофейню, взять там любимый латте с детским привкусом крем-брюле, выйти на улицу, сесть под навесом, непослушными от холода пальцами распаковать несколько купленных светильников, вставить в них батарейки, прилепить первый прямо на металлический стол, с обратной стороны столешницы, чтобы казалось, будто под стол закатилась упавшая с неба звезда.

Эффект получился такой, что сама удивилась. Подумала: ну я даю! Мысленно показала язык всем сразу – болтливой Люси, негостеприимным невидимкам, лютому ужасу и себе самой, своим блэк-джеку и шлюхам. Потому что такие вещи делаются не из наивной младенческой вредности. Не от детской обиды. И уж тем более не ради какой-то там мести. А просто чтобы были. Для красоты.

По дороге от избытка энтузиазма прилепила еще два фонаря. Один в темной, как вход в преисподнюю подворотне, второй – просто на водосточную трубу, потому что не нашла более подходящего места, а дом уже – вот он. Сама не заметила, как пришла.

Дома выяснилось, что фонарь, повешенный на водосточную трубу, отлично видно из ее окон. Ну, то есть это можно было понять заранее, когда клеила, но Жанна об этом просто не думала. И очень обрадовалась, когда увидела. Сама себе, получается, подарок сделала – теперь на другой стороне улицы сияет голубая звезда. А завтра остальные развешу. Нет, не все сразу завтра, а растяну удовольствие на несколько дней, – умиротворенно думала Жанна, устраиваясь в кресле с компьютером. Так устала от всей этой эпопеи с ужасом и фонарями, что впервые за долгое время решила вечером не работать, а посмотреть какое-нибудь кино. Благо дочки нет дома, отпросилась с ночевкой к подружке. Ужас в том, что вместо того, чтобы лопать конфеты и болтать о мальчишках они, скорее всего, будут паять, – ухмылялась Жанна. – Хорошая девочка получилась. Такой же маньяк, как я.

Перед сном Жанна еще раз подошла к окну – посмотреть на свой фонарь. Неизвестно сколько он провисит, пока кто-нибудь не утащит или сам не отклеится, но это почти неважно. С десяти вечера до двух часов ночи продержался – уже очень круто. Целых четыре часа на улице несанкционированно сияла голубая звезда никому не известного происхождения. И это неотменяемо. Звезда была! – торжествующе думала Жанна, опираясь на подоконник.

Это она правильно сделала, что оперлась, а то наверняка не удержалась бы на ногах, обнаружив, что с другой стороны окна, на карнизе, сидит человек. С совершенно разбойничьей рожей, идеально подходящей для обнаглевшего грабителя, но почему-то в шапке с ушами, изображающей не то обалдевшего пучеглазого зайца, не то все-таки Тоторо. Грабитель улыбался приветливо и одновременно немного виновато, словно явился к Жанне на день рождения с тортом, но съел его, пока шел.

– Вы кто? – почти беззвучно спросила Жанна. – Вы как это? Вы зачем?..

Сама понимала, что он ее не слышит за толстым двойным стеклом. Но не открывать же окно этому, прости господи, ниндзя. С другой стороны, он того гляди свалится – карниз совсем узкий. А тут высокий третий этаж.

Милосердие оказалось сильнее здравого смысла. То есть Жанна сперва распахнула окно, скомандовала: «Залезайте», – а уже потом испугалась: «Что я наделала?!» Но ниндзя в шапке с ушами не спешил вламываться в дом, грабить, убивать и что там еще положено проделывать в таких обстоятельствах. Он даже не шелохнулся. Только улыбнулся еще шире и сказал:

– Я пришел извиниться. Не хотел вас пугать.

– Когда я не хочу кого-то пугать, я просто не залезаю к нему в окно среди ночи, – сказала Жанна. – Это совсем несложно, попробуйте, вдруг получится. Если уж даже я могу.

Ниндзя расхохотался – натурально, до слез. Сказал, утираясь рукавом пальто:

– Господи, какая же вы прекрасная! Даже я в свое время невесть что, внезапно вываливающееся из окон, такими нотациями не встречал. А просто банально бледнел и – что еще в таких случаях делают? – а, пошатывался. Из последних сил прикидываясь, будто я великий герой.

– Ну я-то точно не великая героиня, – вздохнула Жанна. – Так что даже начинать притворяться бессмысленно. И кстати особо не расслабляйтесь, я в любой момент могу опомниться и завизжать. Но в дом все равно залезайте. Я тогда еще больше перепугаюсь, но выпущу вас в подъезд. Это все-таки гораздо лучше, чем если вы свалитесь. Тут высоко.

– Я не свалюсь, – пообещал ниндзя. – Просто поверьте на слово: мне тут удобно. Понимаю, что с вашей точки зрения мой визит выглядит, в лучшем случае, дурным сном, но я все взвесил и решил, лучше уж так, чем оставлять хорошего человека с неприятным воспоминанием о том, как его не впустили в чудесное место. Не взяли в игру. А потом еще напугали вдогонку. Лично я бы на вашем месте от злости лопнул!

– Ну я не настолько злющая, – ответила Жанна. – Но очень обиделась, это правда… Ой.

Это было очень сложное «ой». Оно, с одной стороны, означало, что до Жанны наконец-то дошел смысл сказанного. С другой, что она почти успокоилась, решив, что снова видит какой-нибудь странный сон. С третьей, что она больше всего на свете хотела, чтобы все это – визит незнакомца в ушастой шапке, непринужденная поза, в которой он сидит на карнизе, его чудесная улыбка и слова: «Я пришел извиниться», – происходило наяву. С четвертой или сколько их там уже набралось, этих сторон, Жанна была счастлива, что все это с ней случилось – даже если всего лишь приснилось, черт с ним, грех придираться – и ее счастье сразу же стало неотменяемо. Как голубой фонарь на другой стороне улицы, который, между прочим, светил в этом сне как миленький. Хотя она совершенно точно вешала его наяву.

Ниндзя больше не улыбался. Смотрел на нее очень внимательно и даже как бы оценивающе, но не по-человечески – «хороша, не хороша» – а таким профессиональным взглядом, какой иногда бывает у художников и врачей. И тут Жанна наконец его вспомнила. Он тоже был в том кафе, просто близко не подходил, стоял у окна и смотрел, как она пьет чай – вот ровно с таким выражением лица.

Сказала:

– Вы тогда были без шапки.

– Естественно, – согласился он. – Кто ж по собственной воле на себя такое напялит. Шапка – просто следствие моего желания вызвать у вас симпатию. Или хотя бы не до смерти напугать. Грабители в таких шапках обычно по квартирам не лазают.

– Сразу об этом подумала, – кивнула Жанна. – С другой стороны, шапку-Тоторо вполне может носить какой-нибудь сумасшедший маньяк.

– По крайней мере, «сумасшедший маньяк» – гораздо больше похоже на правду, – усмехнулся ее гость. – Просто «маньяк» не обязательно означает именно «кровожадный». Вы сами, например, тоже тот еще маньяк… Кстати, ваш фонарь – это нечто. Мы охренели, когда увидели. До сих пор еще никто ничего подобного не устраивал. Натурально праздник сердца, спасибо вам!

– А почему вы меня не впустили? – сердито спросила Жанна. – Так и остались невидимыми. Я, между прочим, довольно долго там простояла. Ждала.

– Знаю, что долго. Мы на самом деле все это время очень старались стать для вас видимыми. Но не смогли. Вернее, это вы не смогли увидеть, как открывается дверь кафе. Материя, из которой вы состоите, не пожелала должным образом трансформироваться. Вы – да, а она – нет. Что, как говорят мои более опытные коллеги, совершенно нормально. Таковы уж свойства материи: она ленивая и упрямая, поэтому ничего не получается быстро. Вернее, иногда все-таки получается, но, мягко говоря, через задницу. И через раз… Да вы не горюйте, – сочувственно сказал он, заметив, что Жанна вот-вот разревется, не то от радости, не то от обиды: счастье было так близко, а я, дура, взять не смогла. – Однажды у вас уже получилось, и когда-нибудь снова получится. Я в свое время, можно сказать, сорок лет ходил по пустыне прежде, чем самая первая дверь открылась… А, кстати, да, если с самого детства считать, почти сорок и проходил. У вас, если смотреть беспристрастно, гораздо более счастливая судьба. Так вам и надо! В смысле если уж кто-то в этом городе заслуживает быть счастливчиком, то именно вы. Одни ваши надписи чего стоят. «Явное становится тайным»! Все, кто успел увидеть, радуются. И совершенно одинаково говорят: «История всей моей жизни». И каждый по-своему прав.

Жанна наконец настолько успокоилась, что спросила гостя:

– Может, вы все-таки залезете в комнату? Я вас больше почти не боюсь. И даже… – ну, например, кофе сварю. В два часа ночи – самое то. Хотите?

Тот отрицательно покачал головой.

– Спасибо. Но не сейчас. Сейчас я – тот, кто неизвестно откуда возник и скоро исчезнет. А чтобы пить с вами кофе, надо быть тем, кто пришел понятно откуда, ногами; в идеале предварительно позвонив. Это разные состояния – не только сознания, но и пресловутой материи, будь она трижды неладна. Я ей, конечно, регулярно показываю, кто у нас главный в доме. Но, будем честны, не всегда получается. Ну вот сами смотрите.

С этими словами он взял Жанну за руку. Вернее, это только так выглядело, словно взял, на самом деле она не почувствовала ничего, зато сразу вернулся страх – не понятный человеческий страх перед ловким грабителем, а тот самый необъяснимый ужас, который охватил ее вечером возле невидимого кафе. Не настолько сильный, как там, но тоже ничего хорошего. Жанна невольно охнула и отступила от окна.

– Вот видите, – вздохнул он. – Я сейчас – очень так себе гость. Какой уж тут кофе. Когда я в таком состоянии, люди рядом со мной начинают выворачиваться собственной бездной наружу. Это на самом деле отличная штука. В смысле полезная. Но неприятная, особенно с непривычки. Я, собственно, за это и пришел извиниться. Там, во дворе, я не прогнать вас хотел, а, наоборот, помочь вам войти. А получилось, как получилось. На этом месте надо наверное сказать: «Простите, я больше не буду», – но я не скажу. Зачем врать? Еще как буду, конечно. Не стану оставлять вас в покое. Вы для этого слишком прекрасная. Никогда прежде не видел, чтобы человек, вывернувшись бездной наружу, натурально умирая от ужаса, тут же решил идти закупать фонари и лепить каких-то безумных дополнительных ангелов, чтобы охраняли город от зла. Зло в моем лице сражено. Кстати, ангел с рогаткой – любовь моей жизни. Если все-таки слепите, сопру в единоличное пользование, дома на крыше поставлю, совести у меня нет, так и знайте.

– Ладно, – растерянно кивнула Жанна, на которую как-то слишком много сразу обрушилось, чтобы можно было обработать информацию, поэтому она с облегчением ухватилась за его последнюю реплику, простую и понятную. – Буду знать.