Был счастлив, доволен собой, влюблен, растерян и зол. Никогда прежде не испытывал все эти чувства одновременно; спроси его кто, без колебаний назвал бы их взаимоисключающими. Но факт остается фактом – вот такой набор.

Доволен собой был прежде всего потому, что закончил работу на день раньше, чем запланировал. Вчера ночью все отослал и уже наутро получил полное одобрение. Даже переделать ничего не попросили, а это вообще ни в какие ворота. Любой нормальный заказчик знает, что сразу принимать работу нельзя, даже если она тебе нравится, все равно придумай, к чему прикопаться. Но тут заказчик почему-то расслабился. Сплоховал.

Однако счастлив Квитни был не поэтому, а просто – ну, счастлив. Бывает. Настоящее счастье всегда беспричинно, накатывает, как волна, потом уходит. И снова накатывает – обычно, когда не ждешь.

Влюблен был даже не то чтобы именно в город своего детства, все эти годы живший в его воспоминаниях вполне унылой дырой, но при встрече вдруг оказавшийся чуть ли не сказкой, а как-то сразу во все, включая свои ошалевшие отражения в зеркалах и витринах, девчонок с прозрачными русалочьими глазами, нарядных как куклы старух, голенастых студентов с голыми щиколотками, вызывающе торчащими из слишком коротких штанов, троллейбусы с глупыми добрыми мордами, веселых дружелюбных собак, давешнюю галлюцинацию в разноцветных ботинках и ее драгоценную флягу с действительно нескончаемым коньяком, широкий гостиничный подоконник, на котором сидел ночами, неизменное синее зарево над рекой, низкое хмурое небо, керамических ангелов, украшающих каждое второе окно, всех бариста в каждой кофейне, независимо от пола и возраста, свои странные сны, которые невозможно ни вспомнить проснувшись, ни забыть до конца, палую листву под ногами и моросящий холодный дождь.

Растерян был по многим причинам, но в первую очередь из-за этой внезапной неразборчивой всеядной влюбленности, которая в кои-то веки охватила его без специальных душевных усилий, сама. Думал: как-то по-моему слишком. Даже для меня.

А зол был потому, что пора уезжать. Непонятно, на кого именно злился. Кажется, просто на судьбу. Хотя при чем тут какая-то судьба, когда в твоей власти продлить гостиницу и поменять билет, что вообще может быть проще? Тебе это по карману, дома нет никаких срочных дел, но ты все равно почему-то ничего не предпринимаешь. Завтра после полудня вызовешь такси и покорно поедешь в аэропорт, как баран на бойню. Ну то есть, понятно, что не на бойню, а просто домой, но с бараньей покорностью обстоятельствам.

В общем, понятно, что злился на самого себя. Неумение отступать от заранее намеченного плана Квитни в себе терпеть не мог, но преодолеть никогда не пытался. Практической пользы от этого свойства характера всегда было больше, чем вреда. Строго говоря, вреда вообще не было. Какой может быть вред от склонности во всем следовать плану? Разве только совершено детское огорчение от того, что ни один праздник не длится вечно. Что на самом деле к лучшему: не успеет надоесть.

Весь день в растрепанных чувствах слонялся по городу, даже толком поесть не смог, обошелся кофе и пирожками. Ближе к полуночи вернулся в гостиницу, собрал чемодан, оставив снаружи только зубную щетку и еще несколько мелочей. Достал из кармана условно волшебную флягу – смех смехом, а все еще почти полную, похоже, насчет целой бездны галлюцинация не наврала – отвинтил пробку и не то чтобы выпил, а так, слегка пригубил. Открыл окно, присел было с сигаретой на подоконник, но в последний момент передумал, накинул пальто и снова пошел на улицу. Гулять так гулять – в прямом смысле, ногами. Сна все равно ни в одном глазу.

Нарезал круги по ночному городу, не особо удаляясь от гостиницы, и это его бесило, казалось все той же бараньей покорностью обстоятельствам, которая завтра погонит в аэропорт. Хотя сам понимал, что дело тут совсем не в покорности. Все гораздо проще. И одновременно сложней.

В этом городе есть большая река, а за рекой стоит дурацкий дом, увешанный синими фонарями, целевая реклама сердца Благословенного Вайрочаны, самая несмешная шутка моей щедрой на дурацкие шутки жизни, пора бы уже выкинуть ее из головы; так вот, – думал Квитни, – ничего страшнее этого сучьего дома во всем мире нет. Мне туда очень надо, мне ни в коем случае нельзя туда. Вот и кружу, как коза на привязи, потому что пока держусь поближе к гостинице, случайно на набережную гарантированно не выйду. И намеренно тоже не выйду. Никак не выйду, и все. А мне сейчас только того и надо – туда не выйти. Не смотреть вблизи на проклятый дом, не жмуриться от дурацкого синего света, не разбираться, почему я так его испугался. А то вдруг, чего доброго, действительно разберусь.

Пересекая очередной переулок, заметил на стене светящуюся в темноте бледно-зеленую стрелку. Такие обычно клеят не снаружи, а внутри, в помещениях, например, в коридорах учреждений, чтобы указать направление к выходу; очень удобно, если засидишься на работе до позднего вечера, когда везде выключен свет.

Почти невольно последовал указанию стрелки, свернул в подворотню; тут же, отреагировав на движение, вспыхнул фонарь над одной из дверей. Неожиданно яркий, желтый, очень теплый у него оказался свет, как в окне дедовской кухни… Так, стоп. Какой, к черту, дед? Откуда он взялся? У меня была только бабка, а деда я в живых не застал. Этот дед мне приснился, ну точно! – с облегчением вспомнил Квитни. – Буквально позавчера. Но, кстати, и дед, и дом на окраине, и сосна по имени Беатриче – Беатриче, мать твою за ногу! Дерево Беатриче! Сосна! – не в первый раз мне приснились. Один из тех повторяющихся снов с продолжением, которые наяву забываешь, но вспоминаешь всякий раз, снова заснув туда.

Сердце сжалось от самой настоящей тоски, как будто и дед, и дом, и даже сосна Беатриче действительно были, но он их навсегда потерял. И еще ласковую серую кошку до кучи. Знай наших, терять, так уж сразу все.

Прошел во двор, сел там на лавку, вытащил флягу из кармана пальто. На этот раз сделал пару больших, хороших глотков, не просто пригубил, а выпил по-настоящему. Подумал: ну и зря, я же быстро пьянею. С другой стороны, в последний вечер надраться – самое то. Закурил и вдруг вспомнил: я же в этом позавчерашнем сне пытался вернуться к сонному деду, прыгал по каким-то зубастым льдинам, но льдины меня не съели, зато остановила полиция. И потребовала документ.

Невольно улыбнулся – полиция, документы, хищные льдины на бурной реке, все ужасы мира в одном флаконе. А все равно отличный был сон, хорошо, что я его вспомнил. Приятно быть человеком, у которого хотя бы во сне есть такой отличный дед. И залитая светом уютная кухня, и сосна Беатриче, и серая кошка. И много чего еще.

Двор был проходной, но Квитни не стал выходить на параллельную улицу, покинул его тем же путем, что вошел – специально, чтобы снова загорелась желтая лампа в подворотне, хотел еще раз увидеть уютный домашний свет. Но лампа почему-то не вспыхнула: то ли перегорела, то ли не сработал датчик движения. То ли просто из-за коньяка, – весело подумал Квитни. – Когда я пьян, становлюсь призраком, исчезаю со всех радаров, меня как бы нет.

Пьян он, конечно, не был, не с двух же глотков. Просто развеселился. И мысли наконец-то приняли такой причудливый оборот, как давно пора бы. А то с этим дурацким душевным раздраем начал уже забывать, как интересно быть мной. Прошел пол-квартала, увидел надпись мелом на тротуаре: «Ничего не бойся». Рассмеялся: как вовремя! – развернулся и пошел к реке.

Небо было затянуто чернильно-сизыми тучами, зато на стенах домов мерцали желтые звезды и полумесяцы, заместители небесных светил. Мы живем в забавное время, со всеми этими новомодными материалами стало очень легко имитировать волшебство, – насмешливо думал Квитни. Но мало ли что он думал, сердце все равно замирало, как в детстве от этих невозможных, игрушечных, невзаправдашних, но все равно настоящих зачем-то спустившихся с неба на землю сияющих желтых звезд.

Несколько раз тормозил в нерешительности: куда меня понесло, зачем? Что я забыл на этой чертовой набережной? Никогда ее не любил. А теперь еще и гирлянды эти дурацкие, невыносимый холодный ультрамариновый свет, худшее рождественское украшение, какое я видел в жизни, на кой он мне сдался? Нет, правда, что я там забыл? Но обратно, в гостиницу не поворачивал. И не потому, что принял решение; строго говоря, никакого решения не принимал. А просто – ну что там делать, в гостинице? Ложиться спать? Шикарное предложение. Вот спасибо. Не смешите меня.

«Все будет отлично», – обещали надписи на тротуаре. «Ничего не бойся», «Выход есть». Вот интересно, откуда есть этот выход? Зачем мне вообще откуда-то выходить? Меня и здесь очень неплохо кормят, – думал Квитни, сердито пиная буквы, как будто и правда мог отшвырнуть их в кусты. Буквам, конечно, никакого ущерба, а вот ботинки он мелом испачкал. Ладно, не страшно, мел легко отмывается, все будет отлично, выход есть, – язвительно думал Квитни, перепрыгивая через непобедимые буквы. И прибавлял шагу, шел все быстрей, почти бежал.

Так разогнался, что сперва пересек мост Короля Миндаугаса, и только потом спросил себя: на кой это было надо? Что я забыл на другом берегу? Вопрос риторический. Ясно же, что забыл: страшный дурацкий дом, увешанный синими фонарями, неофициальную резиденцию Благословенного Вайрочаны, сам эту глупость выдумал, но ничего не поделаешь, она у меня в уме теперь есть, крепко засела, никаким гвоздодером не вытащишь, и с каждым шагом становится все больше похожа на правду, вот и голова уже кружится, и двоится в глазах, и сердце колотится так, словно хочет на волю, и мутит, как будто я отравился – ясно чем, непочтительными мыслями о Вайрочане – поэтому надо бы нам помириться перед моим отъездом. Вайрочане конечно насрать, он Будда. Зато я – не Будда, а просто дурацкий живой человек, мне еще потом с ним в бардо встречаться, – думал Квитни и смеялся, обеими руками придерживая бешено колотящееся сердце, и шатался, как пьяный, хотя сколько там выпил того коньяка, два глотка, да и когда это было. Полчаса, целую длинную жизнь, вечность назад.

Утешительных надписей на этом берегу не было, поэтому сам бормотал: ничего не бойся, все будет отлично, выход есть. Выход вообще всегда есть, – говорил себе Квитни. – И если вовремя им не воспользуешься, берегись, он сам тебя выйдет. Нет, не так, не «тебя», выход выйдет – тобой.

До дома, украшенного синими фонарями, он добрался в совершенно удивительном состоянии – ликования, смертного ужаса и невыносимой физической тошноты. Друг другу эти ощущения, как ни странно, не мешали, наоборот, каждое только казалось ярче на фоне остальных.

Уже почти теряя сознание, увидел, что дверь, ведущая в дом с фонарями, настежь открыта и, не раздумывая, устремился к ней. Вернее, одна мысль в его голове все-таки появилась и выглядела предельно разумной: мне плохо, а в здании наверняка есть сторож. Пусть вызывает скорую. Я так давно отсюда уехал, что больше не знаю, по какому номеру надо звонить.

Порог даже не то чтобы переступил, скорее перевалился через него, практически на четвереньках, вслепую цепляясь за все, что попадалось под руки, включая полы собственного пальто. Собрался с силами, чтобы позвать на помощь, но звать не понадобилось. Тони Куртейн уже был здесь, подхватил его, усадил в кресло, сказал очень твердо, тихим, спокойным, как у доктора голосом: «Все в порядке, Квитни, дружище, ты дома, ты жив, это такое счастье, у тебя получилось, ты к нам вернулся, теперь все будет хорошо».

Тони все-таки удивительный молодец, сам всегда всех встречает. Раньше, мама и дед рассказывали, на Маяке так не было заведено. Пришел и пришел, молодец, дальше сам небось разберешься, если надо, на полке стоит городской телефон.

– Ты мне вот что скажи: дед еще жив? – первым делом спросил Квитни.

– Да жив, конечно, – широко улыбнулся Тони, – что ему сделается. Такие, как он, по-моему, вообще не умирают, просто не могут выкроить на это время, вечно то одно, то другое, пирог в печи, городской чемпионат по шахматам, подарили новый фотоаппарат, подобрал котенка, друг расхворался, на сосне поселилась белка и вывела бельчат, пришло время пересаживать клубнику – в общем, дел слишком много, смерть подождет.

– Ну и слава богу, – сказал Квитни, чувствуя, как предательски дрожит его голос. – Вот я чего оказывается на самом деле боялся: что вернусь слишком поздно, в опустевший дом. А все остальное совсем не страшно, включая твои адские синие фонари, психов в форме Граничной полиции и гнев Вайрочаны…

– Чей гнев?! – опешил Тони Куртейн.

– Ай, неважно. Забудь. Это просто такая специальная дурацкая шутка, понятная только мне одному. Хочешь выпить?

– По уму, это я должен был тебе предложить.

– Должен. Но я успел первым, – подмигнул ему Квитни, доставая из внутреннего кармана дареную флягу. – Будешь смеяться, но это волшебный бесконечный коньяк с Другой Стороны.