Теодор всегда был красив. Еще в родильном доме акушерка отметила его внешность, утверждая, что он один из самых красивых детей, которым она помогла появиться на свет. Фабиан вспомнил, как обрадовался, но в глубине души подумал, что так говорят всем родителям. Акушерок, наверное, учат этому на каких-нибудь курсах. И только когда акушерка вышла в коридор и позвала своих коллег, Фабиан понял, что его сын – нечто совершенно особенное.

Красота никуда не делась ни в детстве, ни в подростковом возрасте. Светлые кудрявые волосы упрямо свисали на голубые глаза, смотревшие обращенным вовнутрь, немного мистическим взглядом. Очерченные щеки и нежная кожа, на которой, насколько Фабиан знал, ни разу не выскочил ни один прыщик.

Теперь сын красил волосы в черный цвет и почти всегда убирал их под шапку. Он проколол себе обе брови и в целом сделал все, чтобы изуродовать себя, что ему не очень-то удалось. Теодор по-прежнему был одним из самых красивых созданий, которые когда-либо видел Фабиан.

Несколько лет назад Соня предложила Теодору обратиться в модельное агентство, чтобы подзаработать, но в ответ получила только фырканье. Как будто меньше всего ему хотелось быть красивым. Как будто это абсолютное унижение.

Теперь Теодор лежал в постели с закрытыми глазами, полностью расслабленный, и Фабиан не мог не думать о том, что смотрит на смерть. В ее самом красивом обличье. Больше всего ему хотелось заплакать, но он не был способен даже на это.

К счастью, его сын не умер. Но был настолько близок к смерти, что на короткое время его объявили умершим. Но потом сердцебиение возобновилось. Теперь он лежал под наркозом, подключенный к целому машинному парку, который контролировал его состояние.

Если бы не Дуня Хоугор, Теодора по-прежнему считали бы мертвым. Но благодаря ей в его кровь поступил кислород, и кровь стала циркулировать. Дуню уволили за то, что она помогла шведской полиции. И все же она пересекла пролив, чтобы лично вручить снимок Торгни Сёльмедаля, но Фабиана не было дома, и он не ответил, когда она звонила.

Зато он, судя по всему, забыл запереть дверь, так что она вошла в дом и позвала его. Стояла глубокая ночь, и Дуня, немного подождав, закричала снова. Но на этот раз громче, а в третий раз – еще громче. Дуня не получила никакого ответа, но услышала звуки из подвала.

В отличие от Фабиана, она поняла, что звуки доносятся не из соседнего дома, а из стены. Ему эта мысль вообще не приходила в голову, хотя он знал, что в доме есть печь.

Когда Дуне удалось вытащить Теодора, у него не прощупывался пульс и он не дышал. И все же она не сдалась, а сразу же начала оказывать ему первую помощь, и делала это до тех пор, пока они не пришли почти целый час спустя. Сможет ли он когда-нибудь отплатить ей?

Фабиан сидел как можно ближе к кровати и держал спящего Теодора за руку. Будь его воля, он бы так и сидел, пока сын не проснется. Но считалось, что угроза в отношении него самого так велика, что он не может оставаться в больнице. Он всячески отказывался, ссылаясь на поврежденный затылок. Но когда рентген показал, что ничего не сломано, врачи разрешили ему покинуть больницу, снабдив лечебным воротником и пузырьком с болеутоляющим.

Открылась дверь. Вошла медсестра, протягивая ему телефон. Ей не надо было ничего говорить. Он точно знал, кто это, и попытался приготовить слова, но у него ничего не получилось.

– Привет.

– Привет.

– Ирен все рассказала?

– Да.

Он ничего не говорил. Она тоже. На этот раз молчать было нетрудно. Он слышал ее дыхание и почувствовал, что это его успокаивает. Он закрыл глаза, и ему показалось, что она лежит рядом и дышит ему в ухо. Как же он скучал по ней.

– Соня, я… Я понятия не имел.

– Мы завтра выезжаем. Тогда поговорим, как нам быть.

– Хорошо.

В ухе щелкнуло, и он отдал телефон сестре, которая, выходя из палаты, встретилась с Лильей.

– Ты готов?

Фабиан кивнул и встал. Поцеловав сыну руку, вышел вслед за ней из палаты.