13
Иван Уткин сидел в машине напротив дома Петракова и непрерывно курил. Пепельница давно была забита, и теперь он складывал окурки в кулек, который скрутил из старой газеты, валявшейся на заднем сиденье.
На улице было темно, и почти везде в окнах домов горел свет, но петраковские окна были темны. Смутный силуэт врага маячил на балконе, там время от времени вспыхивал огонек зажигалки. Петраков тоже курил.
Так они и курили друг напротив друга, и Иван не знал, что ему делать и что думать.
Визит к Галке Лившиц ничего не прояснил. Он просидел у нее столько же, сколько Петраков – минут двадцать и понял, что никакой новой информации не получит.
Галка металась по крохотной общежитской комнатенке, нервно ломала пальцы, натыкалась на мебель и время от времени порывалась накормить Ивана своим коронным блюдом – томатным супом со специями. Но Иван за сегодняшний день так прокурил свой организм, что ни о какой еде и думать не мог.
Об Ольге Галка ничего не знала.
Еще в марте Галка, профессиональная переводчица, уехала по контракту «на севера», то есть на север области, на нефтепромыслы, где работали иностранные специалисты и рабочие, и где английский, которым свободно владела Галка, был языком международного общения.
Ольга не писала ей и не звонила, но Галка не беспокоилась, она была уверена, что у Ольги все хорошо, просто ей не до подруг.
Вернувшись «с северов», Галка буквально сразу же получила телеграмму от отца – заболела мама. Пришлось срочно лететь в районный городок Васино, где жили родители.
Окончательно Галка вернулась только вчера и как раз сегодня собиралась заскочить к Ольге, потрепаться, попить чайку… Но тут неожиданно позвонил Ольгин муж, сказал, что хочет зайти, поговорить… И оказалось, что Ольга давно сбежала от мужа… С любовником! Это было так невероятно. Павел спрашивал, не знает ли Галина, к кому и куда Ольга могла бы уехать.
– Вань, ну как так вдруг? – растерянно твердила Галка. – Я ничего не пойму. К кому она могла убежать? Никого у нее не было, кроме Павла. Уж я-то знала бы… Ну хоть ты мне объясни…
– Я думал, она у матери, – угрюмо буркнул Иван. – Ушла от него, да и все. А про любовника он сам выдумал.
– А вот и нет ее у матери. Павел от ее матери письмо вчера получил, он мне показывал. Она не знает ничего, мать-то! Она думает, что они с Павлом по-прежнему живут как голубки. Вот что это такое? Где она, Вань? Даже матери ничего не сообщила… Павел так беспокоится!
Иван не стал делиться с Галкой своими подозрениями. Он посидел еще немного, еще пару раз отказался от томатного супа и откланялся, пообещав позвонить, как только что-нибудь узнает. И вот теперь сидел в машине у петраковского дома и смотрел на его балкон.
Приход Петракова к Галке не укладывался в логику поступков убийцы.
В самом деле, зачем? Ну получил он письмо от тещи, из которого следовало, что та не в курсе событий, ну и что? Напиши, что ее дочь сбежала, объясни свое нежелание общаться оскорбленным самолюбием – и все! Правдоподобно, убедительно… Ну зачем тащиться к Галке, делать вид, что обеспокоен?
Игра? Перед кем? Ведь играют всегда для кого-то, не для самого же себя?.. Перед Галкой? Вряд ли, Галка – мелкая сошка, ничего от нее не зависит, никакой угрозы она не представляет. Мог бы спокойно дождаться, пока она сама спохватится, прибежит искать Ольгу, а тогда уж – смотри выше – оскорбленное самолюбие, обманутая невинность…
Для кого этот спектакль? А может быть, для него, Ивана? Может быть, Петраков заметил слежку и… Нет, все равно это лишнее действие, лишний выход из тени. Или… или это естественное поведение невиновного, искренне обеспокоенного человека.
Иван обозлился на себя – вот уже и сомнения в виновности Петракова возникли. Не этого ли он добивался?
Надо что-то придумать. Невозможно столько мучиться неизвестностью. Но что? Что?
Иван выудил из пачки очередную сигарету и злобно стиснул ее губами.
Надо пойти к Петракову и спросить прямо. Припереть к стенке. Пусть он ничего не сможет доказать, но хотя бы поймет. По выражению лица, по голосу, по жестам…
И если он поймет, что Петраков убил Ольгу, он его тоже убьет. Око за око…
Иван выплюнул так и не зажженную сигарету, вылез из машины, немного постоял, собираясь с силами, и решительно пошагал к дому, не спуская глаз со знакомого балкона, на котором по-прежнему мерцал огонек и виднелся смутный неподвижный силуэт.
Зоя Евгеньевна не успела убрать пузырек и, встретив испуганный Лизин взгляд, сказала:
– Вот блин!..
Ничего, кроме веселой досады, в ее голосе не было. И взгляд ее был по-прежнему дружелюбным и чуть насмешливым. У Лизы вдруг затеплилась надежда, что сейчас все как-нибудь разъяснится… как-нибудь безобидно. Что-нибудь типа розыгрыша. Конечно же, она все поняла неправильно и сейчас будет смеяться над своим испугом.
Но Зоя Евгеньевна поставила перед Лизой кружку и спокойно произнесла страшные слова:
– Жаль, конечно, что ты увидела, но тебе все равно придется это выпить. Чтобы умереть безболезненно и тихо. А иначе… иначе будет больно и страшно.
Лиза с ужасом посмотрела на кружку и перевела взгляд на Зою Евгеньевну.
– Так, значит, это вы?.. Это вы… их всех? – завороженно проговорила она.
– Я, я, – с досадливой гримаской подтвердила Зоя Евгеньевна. – Ты ведь и сама догадывалась, верно?
Ситуация показалась Лизе настолько нелепой, что у нее невольно вырвался смешок.
– Единственный человек, которого я не заподозрила, это вы, – сказала она с горечью.
– Да-а? – Зоя Евгеньевна удивленно вскинула брови. – Ну неважно. Не догадалась сегодня, догадалась бы завтра. Я не могу жить и ждать, что ты вот-вот догадаешься.
Она подвинула кружку поближе к Лизе и требовательно сказала:
– Ну!.. Надо, Лиза, надо! И не тяни, это действует не сразу, а у меня мало времени.
Лизу охватило странное чувство. Надо было уходить отсюда, бежать. Вон дверь, она открыта. Или надо кричать, звать на помощь… Но происходящее вдруг снова показалось ей таким абсурдным, невозможным… таким похожим на розыгрыш, пусть и жестокий, что она медлила. Опять она боялась показаться смешной…
Зоя Евгеньевна поймала Лизин взгляд, брошенный на дверь. Она встала, взяла с полочки ключ и, заперев дверь, вернулась к столу.
– Чтобы никто нам не помешал, – пояснила она с усмешкой. – Кстати, ты, может быть, ждешь, что придет Обухович? Не жди. Если ты еще не поняла, это я звонила тебе вместо Тоньки. Как я тебя купила, а? Сидела ведь как пришитая, ждала. Как же, профессор ее попросил! А как я ловко кошку с котятами приплела, а? Я слышала ваш разговор с Тонькой тогда, на даче… Как вы все легко ловитесь, дуры! Даже неинтересно… Я думала, хоть ты поумнее.
И правда, какая она дура, что купилась на этот звонок! Стал бы профессор для разговора о пропавшем экспонате специально ехать к ней из-за города. Он ведь не знает, что с этой музейной гадюкой связано убийство. Ну дура, дура! Ни о чем не подумала, ничего не проанализировала, купилась на дешевый трюк.
А теперь поздно. Поздно сожалеть о своей глупости, поздно бежать.
Опустив глаза, Лиза исподтишка огляделась, ища предмет, который можно было бы использовать вместо оружия, если дело дойдет до рукопашной. Господи, да неужели же это все происходит с ней, происходит на самом деле, а не во сне?.. Ничего подходящего поблизости не было. Разве что пестик от тяжелой медной ступки, которым в давние времена, еще на заре существования института, измельчали растительное сырье. Ступкой, конечно, давно не пользовались, она была чем-то вроде реликвии и стояла высоко на полке. Да, пожалуй, до нее просто так не допрыгнуть…
Когда Лиза подняла глаза, она увидела в руках у Зои Евгеньевны пистолет.
Лиза совсем не разбиралась в оружии, но у нее не возникло ни малейшего сомнения, что пистолет настоящий. Отверстие стального ствола смотрело прямо на Лизу, и из него явственно тянуло могильным холодом. Лиза оцепенела…
– Ну, ты все еще думаешь, что у тебя есть выход? – Голос Зои Евгеньевны звучал издевательски. – Так вот, выхода у тебя нет. У тебя есть только выбор. Я уже сказала какой. Умереть безболезненно или умереть мучительно.
Безжалостный зрачок пистолета неторопливо блуждал, отыскивая в Лизе местечко поуязвимее. Он то упирался ей в лоб, то переползал на грудь, то спускался ниже, к животу. И весь страх, который испытывала Лиза, сразу стекался в одну точку, туда, куда смотрела смерть. Она не могла отвести глаз, не могла пошевелиться, она ничего не могла. В голове билась только одна мысль: поздно, поздно, поздно…
Тоска обреченности затопила ее, захотелось, чтобы все кончилось поскорее. Все равно шансов нет. Она могла бы спастись, если бы побежала сразу, когда увидела то отражение в окне. И даже потом, если бы не медлила, не сидела бы как последняя кретинка и не размышляла бы, явь это или сон. И не боялась бы – подумать только! – показаться смешной.
Вот теперь она и вправду смешна.
Лиза даже засмеялась про себя. И, как ни странно, этот злой внутренний смех помог ей опомниться. Она заставила себя отвести взгляд от пистолета и вновь начала лихорадочно искать выход.
А что, если… Вон кружка, взять ее, сделать вид, что согласна выпить отраву, а вместо этого швырнуть Болдиной в лицо… Жаль, что кофе уже не горячий. И убежать, пока она не опомнилась… Рискованно, можно промахнуться, навыка метания кружек у нее нет. И даже если удастся попасть… дверь заперта, пока она будет ковыряться с ключом, Болдина опомнится и выстрелит. Броситься на нее, выхватить пистолет? Не факт, что получится, навыка рукопашного боя у нее тоже нет… Но на крайний случай, это шанс. На самый крайний.
Зоя Евгеньевна тем временем кончила играть пистолетом, уставила его Лизе в живот и заговорила:
– Хочешь узнать, как ты умрешь? Сценарий будет такой: взрыв с пожаром. Молодая, пытливая… ну очень пытливая девушка, задержавшись на работе, решила проделать какой-то эксперимент. Какой – не важно, никто в этом разбираться не будет… И неосторожно обошлась с взрывчатым реактивом. В них у нас, как ты знаешь, недостатка нет. Так вот… ты сейчас выпиваешь этот кофе и… просто засыпаешь. Уверяю тебя, это не больно. И ни взрыва, ни огня. А если нет… Ты хочешь знать, что будет в этом случае?
– Да, – выдавила из себя Лиза.
– В этом случае я стреляю. Я очень хорошо, очень метко стреляю. Ты ведь знаешь, я все делаю хорошо… Я медик, я знаю, куда надо стрелять, чтобы было очень больно и чтобы обездвижить. Убивать не буду, только обездвижу, и ты тогда сгоришь заживо… Это будет наказанием за твою несговорчивость. Выбирай.
«Вы сумасшедшая?» – хотелось спросить Лизе. Но она побоялась разозлить Болдину. Она может выстрелить, хотя стрелять ей невыгодно, ведь тогда никто не поверит в несчастный случай. Но если ее разозлить, она выстрелит. Надо отвлекать ее, тянуть время, и тогда, может быть, появится еще какой-нибудь шанс. Там внизу, на вахте, Федька Макин. Вдруг ему что-нибудь понадобится в лаборатории, и он придет… Кстати, почему Болдина не боится свидетеля? Ведь она знает, что Федька сегодня дежурит, она же шла мимо него, он ее видел!..
– Если вы будете стрелять, – сказала Лиза вслух, – пулю найдут, и тогда никто не поверит в несчастный случай.
– И что? – Зоя Евгеньевна в упор смотрела на Лизу. – Все равно никто не свяжет это со мной. Меня здесь нет и не было. Меня никто не видел, я пришла через черный ход.
Она довольно улыбнулась и пояснила:
– У меня есть ключ от черного хода, я сделала его еще в прошлый раз, когда разбиралась с Кашеваровой. На всякий случай… Там, в тамбуре, очень удобно прятаться и всегда можно незаметно уйти. Я этот ключик не выбросила, как знала, что может пригодиться. Так что никто не узнает, кто в тебя выстрелил и кто устроил взрыв и пожар.
Да, подумала Лиза, если она шла через черный ход, Федька ее не видел. Черный ход находится с другой стороны здания, и чтобы пройти к лестнице, ведущей на третий этаж, не нужно идти мимо вахты.
Зоя Евгеньевна спокойно взяла свою кружку с остывшим кофе, отпила, поморщилась и так же спокойно, не выпуская Лизу из виду и держа ее на прицеле, встала, подошла к раковине, сполоснула кружку и поставила ее в шкафчик для посуды. Лиза тупо смотрела на темно-синюю кружку с рисунком из серебряных звездочек, выстроенных в силуэт паука с длинным хвостом-жалом, и надписью «Скорпион». У них у всех были кружки со знаками Зодиака.
Зоя Евгеньевна захлопнула дверку шкафчика.
– Вот видишь, – сказала она, – меня здесь не было, никаких следов не осталось. И на твоей кружечке моих свежих отпечатков нет, я ее осторожно брала, за ребрышки ручки. Не было меня тут, не бы-ло.
Лиза молча следила за ней глазами.
– Кстати, – вновь заговорила Болдина, словно подслушав тайные Лизины мысли, – у нас сегодня на вахте Макин дежурит, ведь так? Уж не надеешься ли ты, что он нам помешает? – Она подчеркнула слово «нам», как будто они с Лизой затеяли общую проделку. – Не беспокойся, если он вдруг сюда заявится, мы сценарий поменяем. Ты застрелишь его, а потом застрелишься сама.
– Я? – поразилась Лиза.
– Ну ты глупее, чем я думала. – Зоя Евгеньевна досадливо сморщилась. – Или ты от страха поглупела? Якобы ты, я-ко-бы… На пистолете будут твои отпечатки, а о ваших сложных взаимоотношениях давно знает вся лаборатория.
– Ну уж в это никто не поверит! – воскликнула Лиза.
– Поверят как миленькие, – усмехнулась Зоя Евгеньевна. – Особенно менты. Перед ними будут два трупа. Застрелены из одного пистолета. Пистолет – у тебя в руке. Ну и что они подумают, угадай с трех раз?.. А я им помогу, расскажу, что ты влюблена была в Федьку, как кошка, ревновала ко всем. Распишу, как ты со мной делилась сокровенным, советов просила как у старшей подруги, плакала. От всех таилась, даже Пчелкиной своей ничего не говорила, одной мне призналась. Даже грозилась Федьку убить, а я, мол, тебе не поверила, думала, ты так, ля-ля, а ты вот и вправду взяла и убила, ужас, ужас!..
Зоя Евгеньевна изобразила лицом «ужас», даже руками слегка всплеснула. Пистолет, немножко поплясав, снова уставился в Лизин живот.
Блефует, вдруг поняла Лиза. Не так-то просто убить сразу двоих, да еще так, чтобы было похоже на убийство и самоубийство. Пока убиваешь одного, обязательно выпустишь из виду другого, и неизвестно, как этот другой себя поведет. Нет, она должна опасаться внезапного появления Федьки. А все эти разговоры – для устрашения, для того, чтобы она, Лиза, поверила, что выхода нет.
Пожалуй, и про «обездвиживание», и про «сжигание живьем» тоже блеф. Не будет она стрелять без крайней необходимости. Да и взрыв, пожалуй, тоже очень уж… экзотично, а потому – сомнительно. Она пугает, ей во что бы то ни стало нужно убедить Лизу выпить то, что она намешала ей в кофе.
Интересно, что она туда налила? Лекарство? А потом пустит слух, что Лиза жаловалась на сердце. Или на печень, почки, нервы… Вариантов много. И нужные таблетки, конечно, будут лежать у Лизы в сумке. Вот так, наверное, и погиб вахтер Михалыч.
А может быть, наркотик? И говорить будут о странностях Лизиного поведения, о ее неадекватности? А что, это правдоподобно. Тут уж и Федька Макин очень кстати припомнит Лизины «родимчики».
У нее почерк такой, подумала Лиза. Каждое убийство сходило за несчастный случай. А вокруг него создавалась «легенда». Скорее всего, и Бахрам Магомедов ни сном ни духом не ведал о своих любовных отношениях с Ленкой Кашеваровой, да кто ж ему поверит? И неведомый любовник Ольги, жены Петракова, наверное, из той же оперы. И про первых двух жен тоже, видимо, что-то сочинила. А теперь ее, Лизина, очередь. Ее объявят наркоманкой. Да, скорее всего, наркоманкой. Для сердечных и печеночно-селезеночных болезней она слишком молода. Да и вскрытие покажет, что она была здорова.
Додумавшись до «вскрытия», Лиза покрылась холодными мурашками и мысленно обругала себя. О чем она думает? Какая ей, в конце концов, разница, что намешано в этой проклятой кружке? Главное, она поняла замысел убийцы.
Так, значит, примем за исходное: стрелять она будет только в крайнем случае. И можно тянуть время, даже не можно, а нужно. Нужно говорить с ней, вызывать ее на разговор…
Словно в ответ на ее мысли, Зоя Евгеньевна выразительно постучала по злополучной кружке кончиком безупречного ногтя.
– Ну же, Лиза!.. Давай, пей. Не скрою, мне не хочется стрелять. Это все усложнит, хотя для меня – не намного. Но для тебя… Поверь, я предлагаю тебе это из чистого человеколюбия. Мне будет неприятно, если ты умрешь так страшно.
– Из человеколюбия? – не выдержала Лиза. – А сколько человек вы уже… залюбили насмерть?
Зоя Евгеньевна чуть нахмурилась.
– Молодец, Лиза, не теряешь чувства юмора. А я тебе даже отвечу. Пятерых… Ты будешь шестой, твоя подружка Людмила – седьмой. Говорят, семь – счастливое число.
– Людка ничего не знает! – воскликнула Лиза с отчаянием. – Это вы ее траванули, да? И зря, совершенно зря! Она ничего, ничего не знает, я вам клянусь! Я ей ничего не рассказывала!
– Ой ли? – усомнилась Зоя Евгеньевна. – Нет уж, береженого бог бережет. И потом, она меня достала. Липнет к Павлу, путается под ногами…
– Это вы из-за него, да? Из-за Петракова? – Лиза во все глаза смотрела на Болдину. Несмотря ни на что, она хотела понять все до конца. – И все его жены… их тоже вы?
Глаза Болдиной нехорошо блеснули.
– А вот сюда не лезь! – жестко сказала она. – Ты и так уже сунула свой поганый нос всюду, куда не следовало.
– Вам нужен Петраков, – не отставала Лиза, – и вы убиваете всех, кто стоит у вас на пути. А Ленку-то за что? А Михалыча?
Неожиданно Зоя Евгеньевна усмехнулась.
– Что, любопытно? А и правда – вынюхивала, выслеживала, старалась, а подохнешь и правды не узнаешь… Обидно, ага?
Лиза машинально кивнула.
– Вот и Кашеварова тоже все вынюхивала. Она видела, как я уводила Ольгу…
«Уводила Ольгу»… Лизе стало жутко. Как она буднично говорит об убийстве. Куда она ее увела и как убила?
– Я ее за город пригласила, на прогулку, – между тем продолжала Зоя Евгеньевна. – Как раз тогда теплые дни выдались. Она, видите ли, тосковала без Павла… Ну я и решила ее грусть-тоску развеять, как «друг семьи». И что ты думаешь, развеяла! Ей стало не до грусти. Как же она визжала, как уговаривала оставить ее в живых, как цеплялась за меня, в ногах валялась…
Лиза представила себе, как маленькая хрупкая Ольга пытается спастись от неминуемой гибели. Вот когда она, наверное, потеряла подвеску от кольца. Подвеска сломалась, когда бедняга цеплялась за убийцу. Острый край каким-то образом зацепился за одежду Болдиной, а может быть, та сама подобрала его зачем-то, а потом потеряла, когда тащила в подвал труп Ленки Кашеваровой. Роковая случайность, связавшая два преступления, безмолвный свидетель, Ивиковы журавли… Ивануткин сразу это почувствовал, сразу понял, что Ольги нет в живых. А она-то его подозревала… Его и Павла Анатольевича… Какая она дура! Людмила не верила ей и была права…
Молчать и предаваться самобичеванию нельзя. Надо говорить, отвлекать убийцу. Где-то она читала, что преступники любят поговорить о себе и своих преступлениях.
– Ленка видела, как вы убивали Ольгу? – спросила она.
– Ну нет, этого она не видела, – вполне мирно ответила Болдина. – Но эта жирная шлюха, оказывается, ехала в той же электричке. Понесла ее нелегкая проведать деревенскую родню.
– Ну и что? – Лиза сделала недоумевающее лицо.
– Алиби, ты что, не понимаешь? Я в это время должна была быть в другом месте. А она видела меня с Ольгой в электричке. И она посмела мне угрожать. Деньжат заработать хотела. Ну и заработала…
– А Михалыч?
– Вахтер знал, что я оставалась в институте вместе с Кашеваровой. Я ведь оформила заявку на ночные работы на себя и Кашеварову. Специально для вахтера, чтобы не возникало вопроса, почему кто-то остался в институте. Потом я эту заявку, естественно, уничтожила, а от старого пьянчуги избавилась. Это было несложно. Несколько таблеток в чай…
– Погодите, а Павел Анатольевич? Он подписывает заявки… Он что, знал, что вы остаетесь с Ленкой в институте?
– Нет, ну ты идиотка! – даже возмутилась Зоя Евгеньевна. – Да у меня полно чистых бланков, подписанных Павлом. Ты что, думаешь, я бегаю к нему с каждой бумажкой? Естественно, Павел ничего не знал. Ленка, кстати, тоже ничего не знала о заявке, ее я попросила просто задержаться ненадолго, сказала, что хочу отдать деньги без свидетелей. Она хотела денег? Она их получила!
– А потом вы ее убили… Сначала усыпили хлороформом, потом вкололи змеиный яд, замаскировали укол под змеиный укус с помощью змеиных зубов!..
– Ума не приложу, как ты догадалась, – нахмурилась Зоя Евгеньевна.
– Сама не знаю, – призналась Лиза. – Чисто умозрительно. Складывала-складывала головоломку – и сложила… А потом профессор Обухович подтвердил мою догадку. Ведь это вы украли у него экспонат?
– Конечно. Это было пустяковой задачей. Пришла к старику, заговорила зубы. Он обрадовался, бросился чаем угощать… Ну а его, конечно, то и дело отвлекали, звонили, отзывали, я ведь в разгар рабочего дня пришла, я и улучила момент! А потом, представляешь, детская экскурсия явилась! И я поняла, что все спишут на них, на деточек! Мне всегда везет. Впрочем, на меня и так никто бы не подумал.
– Да, правда, вам везет. Когда вы украли Степины ласты и маску с дыхательной трубкой, вас тоже никто не заметил, и никто на вас не подумал.
– Да, пока вы все там гомонили у воды, плескались-фоткались, я это сделала. Степка бросил свою сумку в очень удобном для меня месте, туда можно было незаметно подобраться за кустами. Ну а скрытно подобраться под водой к тебе для меня вообще пустяк.
– А если бы Степа не взял с собой эти ласты и маску с трубкой?
– Обошлась бы без них! Я мастер спорта по подводному плаванию. Но с ластами, маской, дыхалкой все-таки легче, грех было не воспользоваться…
– А Павел Анатольевич, – продолжала спрашивать Лиза. – Он ведь был с вами.
– Павел почти сразу уплыл на другой берег. В лесу, видите ли, погулять решил. Бросил меня… Впрочем, мне это было на руку.
– А записка? – не унималась Лиза.
– Какая записка? – нахмурилась Зоя Евгеньевна. Похоже, она начинала терять терпение.
– Которую Ольга написала мужу. – Лиза старательно изображала идиотку, которой во что бы то ни стало нужно удовлетворить собственное любопытство.
Зоя Евгеньевна усмехнулась.
– Ну, записку-то написала я сама. Постаралась, конечно, подделать почерк, но могла бы и не стараться. Павел ее сразу же порвал – сам мне рассказал. Оскорбленное мужское самолюбие, знаешь ли. Надо знать мужиков…
– А как вы сделали, чтобы записка попала к нему?
– Ну не строй из себя идиотку! Нетрудно догадаться. Когда закончила с Ольгой, взяла у нее ключи, подбросила записку в квартиру, вещи ее собрала… Ключи потом выбросила. Все просто.
– А… – начала было Лиза.
– Бэ! – резко оборвала ее Зоя Евгеньевна. – Вот что, девушка, ты давай мне зубы не заговаривай! Сейчас берешь кружку и пьешь все залпом и до дна! Или ловишь пулю… ну очень болезненным местом!
Пистолет в ее руке угрожающе качнулся.
Лиза потянулась за кружкой. Ничего не поделаешь, придется принимать бой. Сейчас, сейчас… Нужно сосредоточиться, собраться. Нужно попасть кружкой ей в лицо и сразу же кинуться, выхватить пистолет. Выстрелить из него она не сможет, не умеет она стрелять… да и как стрелять в живого человека… Лучше выкинуть пистолет в окно. А там посмотрим. Ну… господи, помоги!..
Но дотянуться до кружки Лиза не успела – внезапно и резко зазвонил телефон.
Они обе вздрогнули. Болдина заметно побледнела. На миг повисло молчание.
И в это короткое мгновение между первым и вторым звонком Лиза с нечеловеческой четкостью поняла, как надо действовать. Будто кто-то свыше вложил в ее голову совершенно четкий и ясный план.
Она воскликнула:
– Это Людмила!
Она изо всех сил постаралась сыграть лицом и голосом непроизвольный порыв. И тут же, как бы спохватившись, прихлопнула ладонью рот. Ни в коем случае нельзя было переиграть, но и недоиграть тоже. Это была ловушка, и Болдина должна была в нее попасться!
Телефон – это шанс! Нет, не спастись, но хотя бы разоблачить убийцу. Схватить трубку и прокричать: «Болдина – убийца!» Но для этого нужно, чтобы Болдина позволила ей подойти к телефону и взять трубку.
Сама она трубку брать не будет. Ей нельзя обнаруживать свое присутствие в лаборатории, ей нужно алиби. Только бы она заглотила наживку, только бы попалась… И поскорее, человек на том конце провода, не дождавшись ответа, мог бросить трубку.
И Болдина попалась!
– С чего ты взяла, что это Людмила? – Голос звучал резко и зло, но в нем чувствовалось беспокойство.
– Ну, может, и не она – как бы пошла на попятную Лиза.
Болдина подняла пистолет и нацелила его Лизе в лоб.
– Говори! – со злостью выкрикнула она. – Ну!..
Лиза постаралась сыграть испуг. Особо стараться не пришлось, ей и так было страшно. Она замерла под дулом пистолета, даже заставила задрожать губы.
– Я… я Николашина просила передать Людмиле, чтобы она позвонила сюда. У нас с ней мобильные не работают, деньги кончились.
– Зачем?
Причина должна быть самой безобидной, пустяковой, чтобы Болдина позволила ей поговорить с Людмилой.
– Я хотела про котенка Людке рассказать. Что Мурепа скоро окотится… Вы же сами… я же думала, это Тоня… – сбивчиво залепетала она.
Зоя Евгеньевна поверила. Это было видно по тому, как она расслабилась и слегка усмехнулась.
Сейчас она должна просчитать варианты и решить: позволить ли Лизе под дулом пистолета поговорить с Людмилой или не позволить. Она должна, должна подумать о том, что Людмила, не дождавшись ответа, может забеспокоиться, позвонить на вахту Федьке и попросить его подняться в лабораторию узнать, в чем дело. И уж во всяком случае, Людмила позвонит Федьке, чтобы узнать, ушла ли уже Лиза. А этого Болдина допустить не может. Ну должна, должна она об этом подумать!..
Лизе казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как зазвонил телефон. Ну что же она так долго думает!
Телефон продолжал звонить. Каждый звонок бил Лизу по нервам. Она боялась, что звонки вот-вот оборвутся, каждый мог стать последним. И надежда таяла и таяла…
– Ответь! – резко приказала Зоя Евгеньевна, и Лиза вздрогнула от неожиданности. – Ни слова лишнего! Ни слова обо мне! Если что, стреляю без предупреждения!
Наконец-то…
Лиза пошла к телефону. Ни в коем случае нельзя было показать свое нетерпение, и она заставляла себя не торопиться. Несколько шагов, тягучих, как в замедленном кино. Время пошло как-то по-другому. Сейчас, думала Лиза, сейчас все начнется. Звонит, конечно, не Людмила, зачем ей звонить? Валера предупредил ее, что Лиза задержится, так чего ей беспокоиться? Но кто бы ни звонил, значения не имеет. Сейчас она прокричит в трубку несколько слов, и Болдина начнет стрелять… Трубку сразу же нужно бросить, не положить на рычаги, а именно бросить на стол, пусть Болдина убивает ее «в прямом эфире». Человек на другом конце провода услышит выстрелы и поймет, что она не шутит…
Надо попытаться уйти с линии огня, хоть под стол нырнуть, что ли… Сколько, интересно, у нее патронов в пистолете? Даже если не удастся, лучше умереть так, чем быть отравленной, как крыса. Ну, скорее! Она схватила трубку, оборвав звонок. Успела…
– Да? – Стоя лицом к Болдиной, Лиза видела, как та поднялась, держа направленный на нее пистолет в вытянутых руках. Сильные, уверенные руки не дрожали.
– Лизочек! – заверещал в трубке родной голос. – Ну ты где? Почему не идешь домой? К нам Валерочка пришел, мы по телику такой фильм смотрим! Про пришельцев! Ты когда придешь?
Все-таки это была Людмила.
И вновь Лиза мгновенно поменяла план, словно кто-то ей подсказал. Ведь это была Людмила, единственный человек, который мог ее понять.
Она колебалась только одно мгновение, а потом решительно сказала:
– Да, Павел Анатольевич, добрый вечер. Это Лиза.
Людмила в трубке недоуменно смолкла. Зоя Евгеньевна резко дернулась, сделала шаг к Лизе. Если подойдет близко, ударю, подумала Лиза. Трубкой, ногой, чем попало… И сразу же схвачу пистолет…
Но Болдина остановилась, по-прежнему держа Лизу на прицеле.
– Лизочек, ты чего? – прорезалась в трубке Людмила. – Прикалываешься?
Голос Людмилы звучал неуверенно. «Прикалываться» было не в обычае у Лизы.
– Зоя Евгеньевна? – сказала в трубку Лиза и, увидев страх в глазах Болдиной, успела даже мгновенно позлорадствовать. Она изобразила лицом растерянность и колебание и чуть нерешительно сказала:
– Нет, Павел Анатольевич, Зои Евгеньевны здесь нет.
Напряжение в глазах Болдиной чуть-чуть ослабло.
Людмила молчала. В трубке слышалось только ее дыхание.
Если Людмила ничего не поймет, придется осуществлять прежний план – кричать, что Болдина – убийца, и нырять под стол. Но лучше бы она поняла.
«Ну догадайся, Людка, догадайся», – мысленно молила Лиза. Но Людмила молчала.
– Зоя Евгеньевна поехала в «Химреактивы», еще днем, – вновь заговорила Лиза, не дождавшись ответа. Долго молчать было нельзя, она видела, что Болдина нервничает. – Они с Жанной поехали…
Людмила вдруг заговорила. По изменившемуся тону Лиза поняла, что до нее что-то дошло.
– Лизочек, ты что, говорить не можешь? Там у тебя кто-то есть?
– Да, – Лиза чуть было не заплакала от облегчения.
– Это он, да? Убийца? – Дрожащий голос Людмилы теперь был еле слышен.
– Да.
Приходилось рассредоточивать внимание по нескольким направлениям. Нужно было подбирать такие слова, чтобы Людмила понимала ее, а Болдина нет. Нужно было следить за реакцией Болдиной. Нужно было следить за своим лицом.
Труднее всего было, глядя в лицо Болдиной, держать на своем лице испуганное и заискивающее выражение, готовность сделать все, чтобы заслужить ее одобрение.
– Лизочек, – голос Людмилы в трубке окреп. – Я поняла, что это не Пашечка. Тогда кто? Ивануткин?
– Нет, Павел Анатольевич, я даже представить себе не могу, где сейчас может быть Зоя Евгеньевна.
Чуть-чуть нажать на последние слова, едва заметное ударение…
– Это что, Зоя Евгеньевна? – недоверчиво переспросила Людмила.
– Да, правильно, Павел Анатольевич…
Но Людмила все еще не верила.
– Лизочек, я правильно поняла? Убийца – Зоя?
– Да…
– Лизочек! – заорала Людмила. – Я сейчас!..
И бросила трубку.
Лиза еще немного подержала трубку, приговаривая: «Да, Павел, Анатольевич, хорошо». Ей просто хотелось хоть чуть-чуть перевести дух. Она чувствовала, что от напряжения у нее дрожат колени, во рту пересохло, а спина мокрая от пота.
Сейчас она положит трубку и опять останется лицом к лицу с убийцей. Она сделала все, что могла, но для нее самой еще ничего не закончилось. Помощь придет не скоро. Успеет ли она – большой вопрос…
– Ничья, ничья. – Федька смешал фигуры и встал. – Давай, раз пива не хочешь, чай пить.
Он ушел в вахтерскую каморку, стал звякать там посудой и лить воду в чайник.
Саша не возражал, хотя над партией можно было бы еще подумать. Играть ему не хотелось.
Его томило какое-то беспокойство. Лиза не выходила, и в душе у Саши росла неприязнь к профессору Обуховичу. Сколько можно заставлять себя ждать! Уже почти три часа. Человек сидит после работы, голодный, усталый. Что этот профессор себе позволяет? И вообще, ну какое дело может быть у профессора к Лизе? Саша пробовал допытаться у Федьки, но, кроме невразумительного «Мурашова и Пчелкина типа дружат с профессором домами», ничего не добился. Какими «домами»? У Лизы с Пчелкиной и дома-то нет, живут в общаге. И ни по возрасту, ни по статусу не годятся профессору в подружки. Темное дело…
Может быть, позвать Лизу в кафе? Она ведь, наверное, и впрямь умирает с голоду…
Саша стал прикидывать, в какое бы кафе пригласить Лизу. Денег-то у него с собой не слишком много. И, наверное, придется взять такси – вот-вот разразится гроза и хлынет дождь.
Саша посмотрел в окно, за которым метались деревья. Ну и ветрище… Да, такси придется вызывать в любом случае.
На столике перед ним зазвякал телефон. Федька, высунувшись из вахтерки с чайником в руках, жестом показал Саше, чтобы он взял трубку.
– НИИ фармакологии, – сказал в трубку Саша. – Вахта.
– Ой, Сашечка, это ты! – заколотился ему в ухо голос Людмилы Пчелкиной. Саша сморщился от досады, он решил, что Людмила сейчас опять вмешается в его планы и порушит его надежды на свидание с Лизой. Но по мере того, как Людмила говорила, он менялся в лице и привставал со стула.
– Ты уверена? – быстро переспросил он. – Ты все правильно поняла?
Людмила заверещала так отчаянно, что Саша не дослушал, бросил трубку на рычаг и выпрямился. Несколько мгновений он стоял неподвижно и решал, как поступить.
То, что рассказала Людмила, было настолько невероятно, что поверить было нельзя. Саша и не поверил бы, если бы речь не шла о Лизе. А тут он поверил, поверил скорее не Людмилиному рассказу, а своему предчувствию. Лиза была в опасности, он давно об этом догадывался.
Из вахтерки высунулась вопросительная физиономия Федьки.
– Кто звонил?
Саша, мгновение поколебавшись, быстро пересказал разговор с Людмилой.
Федька не поверил. Он занудил было, что вредная Мурашова с помощью Пчелкиной разводит Сашу, как последнего лоха, стал с пеной у рта доказывать, что Болдина давным-давно ушла и никак не могла незаметно вернуться в лабораторию, но Саша показал ему внушительный кулак и велел быстро идти за собой.
– Или оставайся здесь, – добавил он, – не мешай мне.
Как же, хмыкнул про себя любопытный Федька, останется он!
В следующее мгновение Саша уже бесшумно мчался вверх по лестнице на третий этаж. Федька, хоть и скорчил на физиономии брюзгливо-недоверчивую гримасу, не отставал.
От лестничной площадки до двери лаборатории было всего несколько шагов. Они неслышно подошли к двери, и Саша осторожно тронул ручку, потом потянул смелее. Дверь была заперта.
Саша глянул вверх, туда, где над дверью был застекленный проем. В комнате ярко горел свет.
Оттащив Федьку обратно к лестнице, Саша объяснил ему, что надо делать. Они вернулись к двери, Федька встал к стене и подставил Саше руки. Саша ловко, как обезьяна, вскарабкался к нему на плечи и заглянул в стеклянный проем.
То, что он увидел, не оставило никаких надежд на розыгрыш. В ярко освещенной комнате Лиза стояла перед Болдиной, которая держала ее под дулом пистолета. Саша, отслуживший в армии, разбирался в оружии. Это была серьезная штука, не какая-то там дамская пукалка.
По Лизиному измученному лицу Саша понял, что надо спешить. Она держится из последних сил. Она что-то говорила, но слышно было едва-едва. Саша не мог разобрать ни слова, только невнятные звуки.
И вдруг, словно по какому-то наитию, Лиза подняла глаза и встретилась с Сашей взглядом. Мгновение, и она отвела глаза, а Саша отпрянул от стекла и замер, прижавшись к стене. Он испугался, что Болдина, поймав Лизин взгляд, посмотрит в его сторону, но этого, видимо, не произошло. Лизин голос по-прежнему невнятно звучал из-за двери.
Саша, как мог бесшумно, слез с Федькиных плеч и увлек того обратно на лестницу. Пока они неслись вниз, он коротко рассказал Федьке обо всем, что увидел, и они даже успели обсудить свои дальнейшие действия.
Лиза положила трубку и взглянула прямо в глаза Болдиной. Та больше не целилась ей в лоб, стояла, опустив пистолет. То ли уверилась в Лизиной покорности, то ли устала держать тяжелое оружие в вытянутых руках.
– Что он говорил? – бросила она нервно и резко.
– Ну… сказал, что не может вас найти. Телефоны ваши не отвечают…
Тут был риск. Если мобильник у Болдиной был включен, она могла усомниться в Лизиных словах. Но Лиза рассчитывала, что, тайно пробираясь в институт с черного хода, Болдина должна была отключить телефон. Ведь он мог неожиданно зазвонить, когда она кралась по первому этажу к лестнице. Там недалеко от вахты, и звонок могли услышать.
Видимо, она была права, потому что Болдина ничего не возразила.
– Еще что? – так же резко спросила она.
– Просил вам передать, если придете, чтобы позвонили ему. Какой-то деловой вопрос.
Звонить она не будет. Ей нужно алиби. Но она занервничала, сильно занервничала, это видно по ней.
– Какой конкретно вопрос? – отрывисто спросила Болдина.
– Не знаю, он не уточнял. Так и сказал: «Один деловой вопрос».
Повисло молчание. Болдина стояла, опустив пистолет и о чем-то напряженно думала. Видимо, перебирала в уме причины, по которым Петраков мог разыскивать ее в такое неурочное время. Она даже подошла к своему столу и начала судорожно перебирать бумаги, быстро опуская глаза, что-то цепко выискивая в них и снова вскидывая взгляд на Лизу.
Лиза стояла тихо, не шевелясь. Эх, если бы вот сейчас, когда Болдина хоть немного отвлеклась от нее, можно было убежать! Если бы дверь не была заперта! Но дверь заперта, ключ лежит на полочке, пока его схватишь, пока запихнешь в скважину… Нет, ничего не выйдет…
Болдина, видимо, ухватила быстрый взгляд, который Лиза бросила на дверь и полочку с ключом. Она снова вскинула пистолет и отошла от стола, направляясь к Лизе.
– Вы все это сделали зря, – вдруг заговорила Лиза. – Он все равно никогда не будет вашим. Все было напрасно.
Она инстинктивно чувствовала, что вести пустопорожние разговоры Болдина больше ей не позволит. Телефонный звонок сильно встревожил ее. Сейчас она будет торопиться покончить с ней, Лизой. Поэтому ее нужно было чем-то сильно зацепить, задеть за живое, спровоцировать эмоциональный всплеск. И Лиза намеренно и расчетливо ударила по больному.
– Что? – переспросила Зоя Евгеньевна. – Что ты сказала?
Лиза поняла, что попала в точку. Голос Болдиной звучал угрожающе, она изменилась в лице.
– Это не я сказала, – подлила масла в огонь Лиза. – Это все говорят. Над вами подсмеиваются, вас жалеют.
Болдина молчала, неподвижно, в упор глядела на Лизу.
– Почему вы за столько лет не поняли, что все зря? Почему не остановились, продолжаете убивать? Вы сумасшедшая? Столько жизней, и ради чего? Чтобы становиться все смешнее? Знаете, как вас за глаза зовут? Вечная невеста!
Лиза вдохновенно врала, выбирая грубые, хлесткие, хамские слова.
– Все говорят, что вы больше десяти лет бегаете за Павлом Анатольевичем и все зря, все зря! Он вас не любит и не полюбит никогда. И никогда он вашим не будет.
В этот момент что-то как будто заставило ее поднять глаза, и в застекленном проеме над дверью она увидела лицо Саши Грачева.
Сердце так сильно дернулось в груди, что перехватило дыхание. Она еле справилась, еле удержалась, чтобы не вздрогнуть, не вскрикнуть, не потерять нить разговора. Она мгновенно отвела глаза от двери и продолжала говорить.
– Если бы вы слышали, каким тоном он сейчас говорил о вас! – торопливо сочиняла она. – Небрежно, пренебрежительно! Вы ему по какому-то делу понадобились, а не потому, что он соскучился. Вот сейчас уже на улице темень, скоро гроза начнется, а ему все равно где вы. У вас ни один телефон не отвечает, а ему наплевать. Он о деле беспокоится, о деле, поняли? А не о вас!
Она почти кричала. Только бы Болдина не глянула вверх, только бы не догадалась.
Болдина вверх не посмотрела. Она резко шагнула вперед, одновременно вскидывая пистолет. Лиза замерла, оборвав себя на полуслове.
Федька сгоряча предложил взломать дверь, но когда Саша сказал, что пули спокойно пробьют не только дверь, но и его дурью голову, поостыл.
– Надо ментам звонить, Санек, – пропыхтел он.
Саша и сам понимал, что без полиции не обойтись. Но им, ментам этим, то бишь полицейским, пока объяснишь, пока они приедут… А времени-то нет! Он видел Лизины глаза…
Он даже представил себе, как приедут полицейские, окружат здание и будут орать в «матюгальники» что-нибудь вроде:
«Горбатый, выходи!»
А эта «горбатая»… Саша почему-то был уверен, что она скорее убьет себя, чем сдастся. Но сначала она убьет Лизу.
Он резко остановился, и Федька налетел на него.
– Вот что, Федя, ты давай, звони ментам.
– А ты?
– Я пойду погляжу, что можно сделать, может, через окно…
Тут Федька неожиданно повел себя как малолетний недоумок.
– А че я им скажу-то? – заныл он. – Нет уж, Санек, ты давай сам.
Саша махнул рукой и кинулся к выходу. Федька рванул за ним.
Когда они выскочили из института, небо разодрало ослепительной синей молнией, и ахнул такой оглушительный, раскатистый удар грома, что оба невольно присели и закрыли головы руками.
– Во же-е-сть! – выдохнул Федька.
Не слушая его, Саша побежал вдоль здания, глядя вверх.
Вот оно, единственное ярко освещенное окно на третьем этаже. Пожарная лестница… ох ты, метрах в десяти от него. Единственный путь к окну – узкий выступ, опоясывающий здание примерно на полметра ниже края окна. И таких выступов несколько на разной высоте. Такая архитектурная деталь… Самый подходящий – вот этот.
Всматриваясь в этот выступ, Саша поежился. Еле-еле уместится нога… А навернешься оттуда – костей не соберешь…
Вот если бы можно было подстраховаться… Веревкой, например, с крыши… Но где ее искать, ту веревку, да и одному в этом случае не обойтись, а тащить на крышу слепошарого очкарика Федьку – дохлый номер.
Он повернулся к Федьке.
– Вот что, – скомандовал он, – сейчас пойдешь, позвонишь ноль два. Скажешь так: вооруженный преступник захватил заложника. Кто да что – не объясняй, не поверят. Не знаю, мол, и все, дежурю тут на вахте, не моего ума дело. Прикинься пеньком. Потом будешь ждать где-нибудь поблизости от лаборатории, пока я не открою дверь… изнутри. Только не нарывайся, поймешь, что дело плохо – уходи. Да, еще… входную дверь оставь открытой.
Заартачится – по морде дам, подумал он, взглядом гипнотизируя Федьку.
Но Федька по его тону понял, что артачиться не стоит, и молча потрусил ко входу в институт.
Саша, прыгая по газону, подобрался к пожарной лестнице, примерился, подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину, подтянулся и полез наверх.
Иван Уткин и Павел Петраков сидели друг против друга за столом в квартире Петракова. Несмотря на то что балконная дверь была открыта настежь, в комнате стоял тяжкий табачный дух.
Они сидели уже давно. Сначала разговор шел туго, но все же шел, и Иван все больше убеждался, что Петраков ничего не знает об Ольге. До вчерашнего дня он старался вообще о ней не думать, не в силах простить ей измены и предательства. Но вчера он получил письмо от тещи, обращенное, как обычно, к «Оленьке и Паше». Теща по старинке писала им письма, экономя на телефонных счетах. Он понял, что с Ольгой произошло что-то неладное. Не могла же она совсем ничего не сообщить матери об их разрыве и о своем отъезде. Его охватило тягостное беспокойство, не отпускавшее ни днем, ни ночью. Оно-то и погнало его сегодня в общежитие к Галке Лившиц, в надежде узнать у нее, куда же могла подеваться Ольга.
Когда до Петракова дошло, в чем его подозревает Иван, он изумился так неподдельно, что Иван окончательно убедился – Петраков ни при чем.
После этого разговаривать стало легче, и разговор пошел совсем в другом русле. Они стали прикидывать, кто же мог стоять за всеми произошедшими событиями. Их «мозговой штурм» был менее эмоциональным, чем у Лизы и Людмилы, но гораздо более продуктивным. Оба были учеными, привыкшими сопоставлять факты, отслеживать коррелятивные связи и выявлять закономерности.
Имя Зои Болдиной всплыло, когда обсуждали возможное покушение на Лизу на Песчаном озере. Их там, кроме Лизы, было четверо. Людмила была вне подозрений, к тому же она и плавать-то не умела. Друг друга они теперь тоже не подозревали. Оставалась одна Зоя…
– Не может быть, – усомнился Иван. – Доплыть до середины озера, пытаться утопить человека, вернуться назад… И все это под водой, незаметно… Трудновато для женщины, не смогла бы она.
– Если кто и смог бы, то именно она, – мрачно возразил Павел. – Она в юности занималась как раз подводным плаванием, занималась серьезно и успешно. Была первым номером в сборной России, гордостью института.
– Постой, постой, – встрепенулся Иван. – Зоя Колычева, это она? Я фотографию видел в меде, на доске «Наши лучшие выпускники», еще подумал, что похожа…
– Да, она. Болдина – это по мужу. – Павел сжал кулаки, помотал головой. – Нет! Не могу поверить, не могу. Я столько лет ее знаю…
– Кто тогда? – спросил Иван, и вопрос повис в воздухе.
Тут-то и позвонила Людмила.
После первых же ее слов Петраков включил громкую связь, и они с Иваном, напряженно переглядываясь и боясь упустить хоть слово, слушали ее возбужденный рассказ.
Дальше они действовали как один человек, понимая друг друга с полуслова и полувзгляда.
– У тебя где машина, в гараже? – спрашивал Иван, сбегая вниз по лестнице. – Давай на моей.
– Надо следователю позвонить! – старался перекричать шум ветра и удары грома Петраков. – Тому, который ведет дело!
– Из машины позвонишь! У тебя телефон с собой?
– С собой! Давай сразу на Шевченко поворачивай, так ближе!
– Понял! Ну, вперед!
– Вперед!
Гром рокотал почти непрерывно, но Саша был этому рад. Старая ржавая лестница раскачивалась и громко скрипела под ним, и он боялся, как бы его не услышали там, наверху.
Добравшись до третьего этажа, Саша увидел, что выступ, по которому он намеревался добраться до окна лаборатории, шире, чем ему показалось снизу. Нога встанет свободно, даже еще останется пространство. Это его здорово приободрило.
Отсюда было ясно видно, что окно не закрыто, а только прикрыто. Ближняя к Саше рама слегка уходила внутрь. Это тоже было здорово, а то попробуй разбей стекло без всяких подручных средств, а главное, без надежной опоры.
Держась за лестницу, он примерился. Так, идти придется, распластавшись по стене, прижимаясь к ней всем телом. Главное – помнить правило физики: центр тяжести не должен выходить за площадь опоры. Центр тяжести у человека в районе пупка, значит, надо, чтобы пузо было как можно ближе к стене.
Эх, если бы этот выступ лежал на земле, он бы прошел его на счет «раз». Или невысоко над землей, пусть бы даже метрах в трех. А вот когда под ногами бездна…
Да ладно, бездна, одернул себя Саша. Всего-то третий этаж. Это не с самолета падать…
Держась за лестницу, Саша ступил на выступ.
– Тихо-тихо-тихо-тихо, – приговаривал он сам себе еле слышно, одним дыханием.
Шаг левой, подтянуть правую, смотреть вперед. Ну!..
Первые шаги Саша сделал, придерживаясь за лестницу, потом отпустил ее и отчаянно шагнул вперед. Все. Теперь точка невозврата была пройдена, вернуться уже нельзя. Даже посмотреть назад нельзя. Теперь только вперед. Шаг левой, подтянуть правую, смотреть вперед. Тихо-тихо-тихо-тихо…
Едва выехав на улицу Шевченко, Иван и Петраков намертво застряли. Дорогу перегородил трамвай. Рекламный щит, сорванный ветром, занесло на провода, что-то там замкнуло, и трамвайная сцепка из двух вагонов заклинила перекресток.
Сзади их тут же подперли ехавшие следом машины. Справа была плотная стена ровно подстриженного кустарника. Ни развернуться, ни сдать назад было нельзя. Оставалось сидеть и ждать, пока аварийные службы наведут порядок.
Иван злобно колотил кулаком руль и шепотом ругался нехорошими словами. Павел дозванивался следователю.
Людмила по телефону сказала им, что уже пыталась позвонить в полицию. Но ей ни на грош не поверили, приняли за хулиганящего ребенка и пригрозили крупным штрафом родителям. Павел с Иваном решили, что действовать через следователя будет вернее.
К счастью, несмотря на поздний час, следователь оказался на работе. Он долго расспрашивал Петракова, откровенно сомневался, недоверчиво хмыкал и в конце концов пообещал приехать сам и привезти опергруппу. Тут же, впрочем, оговорился, сказав, что вряд ли удастся приехать скоро – весь город из-за погодных условий стоял в пробках, было много аварий.
Спрятав телефон, Петраков взглянул на Ивануткина:
– Ну, что будем делать?
– …!…!…! – ответил Иван.
До окна оставалось метра два, когда с неба сплошной стеной рухнул дождь. Саша замер, прильнув к стене, ему показалось, что его сейчас смоет с уступа. Он сразу промок до нитки, ослеп и оглох. Вода сплошным потоком лилась по лицу, по стене, к которой он прижимался, водопадом хлестала с уступа.
Кое-как проморгавшись и выплюнув попавшую в рот воду, Саша двинулся было дальше, но тут правая нога заскользила и чуть не съехала с уступа. Каким-то чудом он удержался и с гулко забившимся сердцем влип в стену.
– Ти-хо! – беззвучно крикнул он сам себе.
Он постоял, переводя дух, и запоздало пожалел, что не скинул кроссовки там, на земле. Босиком было бы ловчее, в мокрой обуви ноги плохо чувствовали опору.
Но надо было идти, и он двинулся дальше, теперь уж совсем черепашьим шагом.
Внизу, на асфальте, задрав голову, стоял мокрый как мышь Федька Макин. Держа в руках бесполезные очки, сильно щурясь, он всматривался в ползущую по уступу фигуру. Он видел, как Саша соскользнул с уступа и чуть не упал. На несколько секунд он обмер, а потом многими недобрыми словами помянул стерву Мурашову, которая сама вляпалась невесть во что, а теперь доканывала его друга не так, так этак.
– Ты кто? – спрашивала Зоя Евгеньевна, тыча в лицо Лизе пистолетом. – Отвечай, кто ты?!
– Не поняла, – растерянно бормотала Лиза. – В каком смысле?
– В прямом!
– Ну… человек, – нерешительно ответила Лиза.
– Ответ неверный, – с веселой издевкой констатировала Зоя Евгеньевна. – Ты не человек, ты – труп. Причем не просто труп. Ты – труп дуры. Ду-ры! Не имеет значения, что ты еще дышишь и болтаешь своим поганым языком. Ты… уже… труп! И ты учишь меня жить? Ты тут стоишь и вякаешь, как я должна поступать? Кто из нас сумасшедший-то?
– Вы, – не уступила Лиза.
– Знаешь, поразительно, – весело удивилась Зоя Евгеньевна, – вы все ведете себя одинаково. Наверное, потому, что все – дуры. Та… первая Пашкина жена тоже все уверяла, что Пашка не для меня. Он, видите ли, для нее! Моль мерзкая… Я после нее руки мыла, мыла… Ощущение было, что моль раздавила. Как она удивилась, когда полетела из окна! Все смотрела на меня тупыми коровьими глазами, до самого конца смотрела, уже когда летела… Тупая мразь! И она посмела перейти мне дорогу!
– А потом вам перешла дорогу его вторая жена, – не утерпела Лиза. – И опять он выбрал не вас.
Опасно, сказала она себе, увидев, как переменилась в лице Зоя Евгеньевна. Но остановиться уже не могла.
– Вы ее утопили, – продолжала она. – Но потом появилась третья…
– Да, – перебила Болдина, – я ее утопила. Она сильно пожалела, что отняла у меня Павла. Там, под водой, я смотрела в ее лицо, я видела, как она захлебывается, подыхает… А третью мразь я застрелила вот из этого пистолета и закопала в лесу, и она тоже визжала и унижалась перед смертью! Они все сильно пожалели, что встали на моем пути, все три! А если появится четвертая, я убью и ее, не сомневайся!
Лиза не сомневалась.
– Ты говоришь, что он меня не полюбит? – продолжала Зоя Евгеньевна. – Никогда не полюбит, да? Пусть. Но и никого другого он не полюбит тоже. Я выработаю у него отрицательный условный рефлекс. Знаешь, как у крыс вырабатывают отрицательный условный рефлекс? Когда крыса делает то, что не нужно экспериментатору, ее бьют током! Раз за разом, раз за разом, пока не усвоит – этого делать нельзя! Так и я с Пашкой. Влюбился, женился – женушка подыхает. Опять влюбился-женился – опять подыхает. Влюбился – подыхает! Женился – подыхает! Подыхает! Подыхает!! Подыхает!!!
Она кричала все громче. Лиза, раскрыв рот, смотрела на Болдину. Перед ней был как будто совсем другой человек. Лицо Зои неузнаваемо исказилось, глаза побелели, рот кривился и брызгал слюной, пистолет прыгал в трясущихся руках.
Куда девалась «Зоечка Евгеньевна», классная тетка, красивая, умная, ироничная? Если бы Лиза раньше увидела ее такой, она бы сразу поняла, что перед ней сумасшедшая. Если у нее бывают такие припадки, чего ж удивляться, что она убивает направо и налево…
Вдруг Болдина смолкла. Было видно, что она огромным усилием воли старается взять себя в руки. И это ей удалось. Она задышала ровнее, лицо разгладилось, руки перестали трястись. Перед Лизой вновь стояла спокойная и холодная Зоя Евгеньевна. И она была гораздо страшнее, чем та, которую Лиза видела минуту назад.
– А теперь ты, – вдруг сказала она таким тоном, что Лиза поняла: началось, сейчас убийца примется за нее. – Ты тоже встала на моем пути. Ты понимаешь? Ну?!
– Да нигде я не вставала! – воскликнула Лиза. – Даже не заподозрила вас ни разу. Зря вы это затеяли. И топили тогда меня зря. Кстати, я так и не поняла, почему у вас купальник остался сухим?
Это была слабая попытка оттянуть неизбежное. Она не сомневалась, что Болдина сейчас оборвет ее. Но неожиданно вопрос о купальнике почему-то задел Болдину.
– Чего тут понимать? – окрысилась она. – Я плавала без купальника! Мне ведь было нужно алиби. Сухой купальник – это отличное алиби. Кто-нибудь да заметил бы, что он сухой, а если бы никто не заметил, я бы нашла способ обратить на это внимание. Но ты наблюдательная, ты купилась! Что, тебя шокирует, что я плавала голой? Конечно, это ведь так «неприли-и-и-чно» – плавать голой, ах, ах! Это же против правил, да? Запомни… на те несколько минут, что тебе остались, запомни – по правилам живут одни дураки!
– Люди веками вырабатывали правила, – упрямо возразила Лиза. – Правила – это цивилизация. Без правил живут одни изгои и преступники.
– Иш-ш-шь ты, как заговорила, – зловеще прошипела Болдина. – Ну, сейчас ты заговоришь по-другому…
Иван Уткин и Павел Петраков наконец-то выбрались из затора и ехали к институту, но совсем не так быстро, как им хотелось. Видимости не было никакой. Дворники не справлялись с потоками воды, хлещущими по стеклу. Иван то и дело жал на гудок, но это не помогало. Машины впереди тащились так же медленно, любителей экстрима в жутких погодных условиях не находилось.
Павел сидел, стиснув зубы. Он испытывал ощущения человека, отходящего от сильного удара, когда в первый момент ничего не чувствуешь, кроме тупого толчка, а потом до сознания начинает доходить боль.
События, о которых он еще вчера не подозревал, факты, которые толковал совсем по-другому, вдруг словно высветились безжалостным светом истины. Каждый факт, как кусочек мозаики, нашел свое единственное место, и из них сложилась чудовищная, дикая, уродливая картина. И в центре этого кошмара был он, Павел Петраков, тупой идиот.
Неужели это правда, спрашивал он себя. И понимал – да, правда.
Это было невыносимо, и он мычал сквозь стиснутые зубы от душевной муки. Хорошо, что из-за шума дождя и надрывного рева мотора его не было слышно.
Яркий свет окна за пеленой дождя приблизился почти вплотную, и Саша услышал крики, что-то вроде: «Эй!… Эй!…» Голос был не Лизин. Кричала та, другая.
Саша непроизвольно заспешил, последние несколько шагов он сделал, не глядя под ноги. Вцепившись левой рукой в деревянный короб окна, он подтянулся и осторожно заглянул внутрь.
Лиза и Болдина почти не сдвинулись с места, они по-прежнему стояли друг против друга, только теперь Саша видел их с другой стороны. Они стояли около стола, за которым в лаборатории обычно пили чай.
Саше теперь было видно лицо Болдиной, страшное лицо, искаженное, злобно ощеренное, с повисшими вдоль щек слипшимися волосами. Она орала что-то неразборчивое и трясла пистолетом перед Лизой.
Лица Лизы видно не было, она опустила голову и смотрела куда-то в пол. Вся она была понурая, с опущенными плечами и как будто не замечала оружия, пляшущего перед ней. Саша стал примериваться, как бы ловчее и по возможности неожиданно для Болдиной проникнуть в комнату.
Вдруг Лиза подняла голову и что-то сказала. Саша не расслышал ее слов, все заглушал шум дождя. Он только увидел, как Болдина вся перекосилась, еще больше ощерилась. По тому, как она перехватила пистолет, Саша понял – сейчас будет стрелять. Медлить было нельзя, и Саша, группируясь в прыжке, с силой оттолкнулся от уступа.
– Пей, пей! Гадина, сука, пей! – кричала Болдина.
Голос ее стал резким и визгливым. Она орала так уже довольно долго.
Лиза тупо смотрела на кружку с отравой, которая опять стояла перед ней. Кофе давно остыл и поменял цвет – из ярко-коричневого стал грязно-бурым.
Она устала настолько, что возникала пугающая мысль – выпить, и пусть все кончится!
С того момента, как Лиза увидела Сашу Грачева в стеклянном проеме двери, она исступленно ждала помощи. Она поняла, что Людмила поднимает на ноги всех, кого может, и была уверена – вместе они что-нибудь придумают, помощь придет непременно.
Но время шло, а ничего не происходило. Лизе казалось, что миновало уже много часов, а она все еще наедине с убийцей.
И правда, что они могут сделать, думала она. Любые их попытки что-либо предпринять окончатся тем, что Болдина ее застрелит. Она убьет ее и будет говорить, что это Лиза на нее напала. Она ведь не знает, что Лиза все рассказала Людмиле. А если узнает – убьет, чтобы отомстить. Даже если сюда будут ломиться омоновцы, она успеет это сделать, когда поймет, что ей нечего терять.
Надежда вдруг ушла, как вода в песок. Лиза почувствовала, что впадает в оцепенение. Все стало безразлично, даже страха она больше не испытывала. Ей хотелось только одного – чтобы все скорее кончилось.
Чем равнодушнее и отрешеннее становилась Лиза, тем агрессивнее вела себя Болдина. Она говорила все громче, распаляя себя, и наконец начала кричать, осыпая Лизу бранными словами и водя стволом пистолета, целясь то в голову, то в живот. Ее лицо вновь исказилось гримасой бешенства.
Равнодушие Лизы, видимо, бесило ее. Она ждала слез и унижений, она добивалась их. Лиза догадывалась об этом, помня то нескрываемое удовольствие, с которым Болдина рассказывала о последних минутах жизни своих жертв. Но Лиза оставалась бесстрастной. Она стояла, опустив голову, и как будто не видела пляшущего перед ее носом пистолета, не слышала угроз. В этом не было ни мужества, ни гордости – одна бесконечная, сковывающая усталость.
…Внезапно Лиза очнулась. Осознав, что уже несколько мгновений в комнате стоит тишина, она подняла голову.
Перед ней опять стояла совсем другая Болдина. Спокойная, холодная, только из глаз ее изливалась на Лизу такая ненависть, что было понятно: все… на этот раз все.
Встрепенувшийся вдруг инстинкт самосохранения заставил Лизу сжаться, собрать последние силы. Смерть смотрела на нее из глаз убийцы, из черного зрачка пистолета. И непонятно почему, наверное, просто от отчаяния или от того, что ей во что бы то ни стало нужно было сказать последнее слово, «слово перед казнью», она тихо произнесла:
– Вы все равно проиграли. Вам уже ничего не поможет. За вами уже идут.
Болдина сделала какое-то движение. На миг время замерло.
Резкий звук со стороны окна заставил их разом повернуть головы. Обе увидели, как распахнувшаяся рама ударилась об косяк, звонко треснуло стекло, в окно что-то влетело, кувыркнувшись в воздухе. Болдина резко дернулась, разворачиваясь в сторону окна и вскидывая пистолет. Ни о чем не думая, Лиза метнулась к ней и повисла на руке, держащей оружие. Федька Макин, стоявший под окном лаборатории, увидел, как Саша нырнул в окно, и опрометью кинулся к распахнутой двери института. Уже на бегу он услышал выстрелы…
Лиза понимала, что Болдина стреляет. Выстрелы грохотали у самого уха, рука, в которую она вцепилась мертвой хваткой, дергалась. Шибало какой-то гарью, дымом, падало и билось стекло. Они почему-то тоже упали и теперь ворочались на полу. Кто-то кричал, Лиза не понимала кто. То ли Болдина, то ли она сама, то ли кто-то третий, а может, все вместе.
Все силы Лизы уходили на то, чтобы не выпустить эту дергающуюся ненавистную руку с пистолетом. Пусть стреляет, пусть, должны же у нее когда-нибудь кончиться патроны.
Она услышала чей-то голос: «Лиза, отпусти, отпусти!». Откуда-то на нее упали капли воды и отрезвили ее. Она поняла, что выстрелов больше не слышно, и подняла голову.
Саша Грачев коленом прижимал Болдину к полу. Та билась, стараясь вырваться, тянулась растопыренными пальцами к пистолету, который валялся в полуметре от ее руки.
– Лиза, Лиза, открой дверь, там Федька, – настойчиво говорил Саша. Почему-то он был весь мокрый, с него текла вода. Лиза услышала глухие удары в дверь.
Вскочив, она хотела схватить пистолет, но Саша предостерегающе крикнул: «Не трожь!» и носком мокрой кроссовки отпихнул пистолет подальше. Лиза кинулась к двери, лихорадочно нащупала на полочке ключ и трясущимися руками стала всовывать его в замок. Она страшно боялась, что Саша не удержит взбесившуюся Болдину.
Наконец ей удалось попасть в замочную скважину, и она повернула ключ. Рывком распахнувшаяся дверь сильно ударила ее по лбу и отбросила на стеллаж с лабораторной посудой. В голове загудело. Схватившись за лоб, Лиза сползла по стеллажу вниз, и на нее со звоном посыпались колбы, пробирки, мерные цилиндры.
Сидя на корточках и держась за голову, вся осыпанная осколками стекла, Лиза, не отрываясь, смотрела, как ворвавшийся в лабораторию Федька рвет на полосы свой халат, как парни поднимают Болдину с пола, сажают на стул и прикручивают к нему лентами белой ткани.
Потом Саша подошел к Лизе, присел на корточки, оторвал ее руку ото лба, на котором, она чувствовала, вздувалась огромная шишка, и, обернувшись, сказал:
– Ну ты и придурок, Федя.
– Че придурок-то? – возмущенно зачастил Федька. – Я к вам на помощь спешил – и придурок? Да че б вы тут без меня делали! Да если бы не я!..
Он подскочил к ним, тоже поразглядывал Лизин лоб и уже чуть виновато добавил:
– Ладно, Лизавета, до свадьбы заживет. А пока запудришь какой-нибудь хренью. А хочешь, дядя Федор тебе бандану подарит?
– Почему вы мокрые оба? – невпопад удивилась Лиза.
Парни переглянулись, Федька жалостливо запричитал:
– Так ить дожж на улице, матушка Лизавета Батьковна! Уж такой дожжик, мочить и мочить! Вас тута чуть не замочили, а нас с Сашком тама мочило…
Лиза тупо уставилась в окно, где стояла сплошная стена дождя. Надо же, дождь, вяло подумала она.
– Ты в полицию звонил? – спросил Саша у Федьки.
Ответа Лиза не услышала. С этого момента она перестала четко воспринимать действительность. Впала в анабиоз, как замерзшая гадюка. Ее словно унесло куда-то, она заснула с открытыми глазами и даже как будто видела сны. Что-то вокруг нее происходило, кто-то двигался, чьи-то голоса звучали неразборчиво, как издалека.
Очнулась она оттого, что Людмила приложила ей мокрое полотенце к голове. Как она здесь очутилась, когда, Лиза не заметила. И Николашин, оказывается, тоже был здесь, сидел на подоконнике рядом с Федькой Макиным. И вообще в комнате было полно народу. Ходили незнакомые люди, переговаривались, что-то фотографировали. Один из них руками в резиновых перчатках укладывал в прозрачный пакет пистолет.
Сама Лиза уже сидела на стуле у стола. Как она здесь очутилась – не вспомнить. Напротив нее, у другого края стола сидела Болдина, прикрученная к стулу порванным белым халатом. Она ни на кого не смотрела, сидела, опустив голову, занавесившись спутанными, слипшимися прядями волос. От нее веяло чем-то таким, что смотреть на нее было страшно.
Незнакомый мужчина, наклонившись над Лизой, громко, как у глухой, спросил у нее:
– Вы как? Говорить можете?
Лиза смотрела на него непонимающе, и человек распрямился, махнул рукой.
– Шок, – услышала Лиза. – Медицину надо.
Лиза искала глазами Сашу Грачева, но его нигде не было. Она отвела Людмилину руку с холодным полотенцем, заворочала тяжелой головой и обнаружила Сашу за своей спиной. Он стоял за ее стулом и придерживал ее за плечи.
Увидев, что Лиза беспокоится, Саша наклонился над ней. Вода уже не текла с него, волосы высыхали и топорщились ежом.
– Лиза, ты как? – тоже спросил он. – Может, в больницу поедем, а?
Лиза помотала головой. Ну уж нет, ни в какую больницу она не поедет. Она досмотрит все до конца, чего бы это ей ни стоило.
Внезапно с улицы донесся резкий визг тормозов, а через несколько минут распахнулась дверь, и на пороге появились Петраков и Ивануткин. Ну вот, подумала Лиза, теперь все в сборе.
У Павла Анатольевича было такое лицо, что на него было больно смотреть. Он сразу нашел глазами Болдину, и та, как будто почувствовав его взгляд, подняла голову. Они встретились глазами.
Почему-то в комнате стало тихо, все примолкли и приостановились в движении, как по команде «замри».
– Зоя, – в полной тишине произнес Петраков, – Зоя, где Ольга?
Надежда, на миг мелькнувшая в глазах Болдиной, сменилась досадой, яростью, ненавистью. Она дернулась, но путы держали ее крепко. И тогда она засмеялась.
От этого нечеловеческого, жутковатого смеха у Лизы по коже побежали мурашки. И все вокруг стояли, как околдованные, никто не говорил ни слова.
– Зоя. – Голос Петракова стал умоляющим. – Бога ради, Зоя… Я прошу тебя… Скажи, где Ольга?..
Болдина грубо захохотала, запрокидывая голову, как будто боялась, что из глаз прольются слезы. Было непонятно, смех это или истерические рыдания.
– Зоя! – Голос Петракова вклинился в смех и оборвал его.
Болдина смолкла и несколько мгновений, прищурившись, смотрела на Петракова. Она что-то решала. Потом сказала:
– Пусть развяжут. Иначе ничего не скажу.
Петраков просительно посмотрел на человека, который недавно спрашивал у Лизы, может ли она говорить. И все остальные тоже повернулись к нему. Очевидно, этот человек был здесь начальником. Он немного поколебался, но разрешил:
– Ладно, развяжите, бежать ей некуда.
Обрывки халата с Болдиной пришлось срезать, так крепко Саша с Федькой затянули узлы. Когда ее освободили, она облегченно подвигала руками, растерла затекшие плечи и запястья.
– Зоя!.. – нетерпеливо напомнил Петраков.
Она подняла голову и взглянула на него.
– Что ж, Паша… Хочешь знать, где Ольга… Оленька любимая, да?..
Она улыбнулась ему лукавой безумной улыбкой, от которой он побледнел.
– Помнишь, Паша, – продолжала она, – мы с тобой ездили за город… Помнишь наше место, овражек и две березки над ним… Мы там целовались с тобой, у березок… Так вот, она там, в овражке, под теми березками… Мы с тобой как раз над ней целовались… Ты быстро найдешь, она не очень глубоко…
В комнате стояла мертвая тишина, никто не двигался, не говорил, только дождь шумел за окном.
В этой тишине Болдина спокойно протянула руку, спокойно взяла Лизину кружку, которая, оказывается, так и стояла у края стола – как Лиза могла забыть про нее, она даже и не видела ее, как будто кто-то отводил ей глаза, – и спокойно поднесла ко рту.
Лиза хотела закричать, броситься к Болдиной, вырвать кружку из ее рук, но ничего не получилось. Ни руки, ни ноги, ни язык не слушались ее. У нее еле-еле получилось захрипеть и вытянуть руку вперед.
– Что, Лизочек? – обеспокоенно наклонилась к ней Людмила.
– Там яд! – прохрипела Лиза. – В кружке!..
– Там яд! – звонко озвучила ее хрип Людмила. – В кружке!
Все как будто отмерли. Несколько человек бросились к Болдиной. Но она уже пила, торопливо, запрокидывая голову, громко глотая.
Столпившиеся вокруг Болдиной мужчины плотно заслонили ее от Лизы. Не было видно, что там происходит, слышались только реплики, в основном мат. Видимо, у Болдиной отнимали кружку, пытались вызвать рвоту. Кто-то громко кричал в телефон, вызывая «Скорую». Потом все расступились.
– Поздно, – услышала Лиза и увидела Болдину.
Она умирала, это было понятно сразу. Не тихой, безболезненной смертью, которую она обещала Лизе, нет. Она задыхалась, царапала руками горло, посиневшее лицо ее сводило судорогой. Не в силах смотреть на это, Лиза закрыла лицо руками.
