Часть четвертая ГЕРОИ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

Часть четвертая
ГЕРОИ ПРОШЛОГО И НАСТОЯЩЕГО

«Медведи» удивительно ловко воспользовались ситуацией, возникшей после падения Чезру Эакима Дуана. Из Хонсе-Бира в охваченный смутой Бехрен хлынули тысячи солдат нового короля Эйдриана, значительная часть флота северного королевства, а также церковники во главе с аббатом Олином.

Я с огромным интересом ознакомился со всем, что известно о Хонсе-Бире, поскольку молодой Эйдриан, новый король этой страны, прошедший обучение у тол'алфар, пугает меня. Каким-то образом он сумел так быстро и крепко зажать в кулаке самое могущественное королевство в мире, что это позволило ему устремиться за его пределы в желании расширить свои владения.

Побеседовав в Авру Изе с несколькими монахами-абеликанцами, я узнал, что их церковь также охвачена ныне смутой. Возглавляющие ее священнослужители засели в главном аббатстве Хонсе-Бира, не только оспаривая законность водворения Эйдриана на престол, но и не желая мириться с новым образом церкви, созревшим в мозгу аббата Олина. И все же, несмотря на продолжающуюся борьбу в собственных владениях, молодой король и аббат из Энтела сочли, что у них хватит сил вмешаться в происходящее в Бехрене. В Эйдриане, не сомневаюсь, чрезвычайно сильны замашки захватчика, и, боюсь, это делает его опасным для всего мира.

Его самоуверенность просто поразительна, в особенности в столь молодом человеке — Эйдриан ведь на несколько лет младше Бринн, а та значительно моложе любого, кого можно представить себе восседающим на троне во главе целого народа. В Эйдриане, следовательно, присутствует один из признаков великого человека; ведь великий человек — это тот, кто знает, что на свете нет никого лучше, чем он.

Самоуверенность порождает безмерные амбиции, без чего невозможно достичь подобного положения. Однако оценить, каков на самом деле этот человек, можно лишь после того, как он достигнет высот, к которым так рвался. Поскольку именно тогда становится ясно, обладает ли он способностью к состраданию. С огромным успехом часто приходит ощущение правомочности этого успеха. Зажиточный торговец, землевладелец, вельможа, король, аббат — все они рискуют в процессе восхождения к вершинам власти потерпеть поражение, поскольку начинают рано или поздно рассматривать власть и удачу как нечто присущее только им и отличающее их от всех прочих смертных. Эта проблема часто встает и перед теми, кому высокое положение досталось по наследству, а не стало результатом собственных усилий.

Способствовала ли наследственность восхождению Эйдриана на престол?

Ну, как бы то ни было, наследственность или собственные усилия, а может, сочетание того и другого, — факты таковы, что от того, каков на самом деле Эйдриан, в ближайшие несколько лет будут зависеть судьбы сотен тысяч людей. Если он внутренне считает себя намного выше «черни», а именно на это указывают его нынешние замашки, то мир ожидает грандиозная война, развязанная исключительно ради удовлетворения амбиций этого человека.

Бринн Дариель достигла нынешнего высокого положения в результате собственных усилий и благодаря определенному везению. Не повстречай она Аграделеуса во время путешествия по Дороге Беззвездной Ночи, в ее руки не попало бы оружие, без которого ей бехренцев было бы не одолеть. Однако, придя к власти, эта женщина никогда не забывала о второй важной особенности великого человека. Она оплакивала любую жизнь, загубленную в процессе борьбы за свободу Тогая, не важно чью, тогайранца или бехренца. Бринн чрезвычайно высоко ценила самоотверженность соотечественников, павших в боях за освобождение от ига, но испытывала душевную боль и за всех погибших бехренцев.

Тогайранка не в состоянии забыть ни об одном из них и потому воспринимает свое положение не столько как источник удовольствия и средство наживы, сколько как тяжкую ношу и ответственность перед доверившимися ей людьми. Более всего на свете она желает мира и благополучия, в равной степени и своему народу, и бехренцам. Она была бы счастлива, если бы ее правление протекало без всяких потрясений и вошло в историю как годы мира и спокойствия, а не кровавых завоеваний с полученной в результате их обманчивой славой. Если бы всеми государствами на свете правили такие люди, как Бринн Дариель, человечество достигло бы эры неслыханного доселе братства людей.

Вот почему для меня так важно понять истинные мотивы действий Эйдриана в Бехрене. Я должен разобраться также, что руководит людьми, которые помогли ему взойти на престол и сейчас выступают в качестве его советников. Все ли они сродни аббату Олину, столь явно жаждущему завладеть Бехреном и использующему временное ослабление южного государства ради собственной выгоды?

Нельзя недооценивать опасности этого, ведь по всем признакам Эйдриану присуща первая особенность, характеризующая великого человека. Однако такая личность превращается в реальную угрозу всему миру, если при этом не придерживается второго принципа.

Поистине великий человек осознает в конце концов, что он не лучше любого другого.

Астамир

ГЛАВА 28
ВЕРОЛОМНОЕ НАПАДЕНИЕ

— Этот тоже времени даром не теряет, — с оттенком иронии заметила Бринн Дариель.

Они с Астамиром стояли на зубчатой стене Дариан-Дариалла, глядя на юг, откуда приближалась огромная армия Хасинты, причем среди ее знамен можно было разглядеть, что уже мало их удивило, хоругви абеликанской церкви.

— Видимо, ятол Де Хамман направился сюда прямо из Авру Изы, — сказал мистик. — Вообще-то я думал, что прежде он обратит внимание на юг, вступив в схватку с теми, кто противится объединению Бехрена под властью ятола Ваадана.

Надо сказать, появление Де Хаммана не застало их врасплох. Тогайранка успела не только собрать значительные силы на разделяющем страны плато, но и послала туда некоторых командиров своего гарнизона и дракона Аграделеуса, чтобы укрепить линию обороны.

— Как думаешь, это результат его самонадеянности? — спросила Бринн.

То, с какой надеждой она посмотрела на Астамира, напомнило ему, насколько еще его подруга молода и неопытна.

— Или так, или мы недооцениваем объединенную мощь Хасинты и армии аббата Олина. — Судя по тону мистика, он скорее придерживался второй точки зрения. — Немногие города встали на сторону ятола Бардоха. А раз так, то, как только Авру Иза отошла к Хасинте, Де Хамман имел все основания считать, что Бехрен снова в руках ятола Ваадана. Но даже если это так, я ожидал, что он хорошенько подумает, прежде чем вести армию на Дариан-Дариалл.

— Аббат Олин не желает поступиться одной из традиционно принадлежащих Бехрену территорий.

Взглянув на Бринн, Астамир увидел, что в ее карих глазах вспыхнули огоньки, точно такие же, как во времена давних победоносных схваток с бехренцами.

— По большому счету меня беспокоит не столько аббат Олин, сколько твой юный друг, нынешний король Хонсе-Бира, — сказал мистик.

— Нам неизвестно, какую роль во всем происходящем играет Эйдриан. — Тогайранка, казалось, хотела отвести от молодого короля обвинения. — Может, он даже не знает о походе Олина на Хасинту.

— Аббат Олин пришел сюда с десятью тысячами солдат Хонсе-Бира.

— Это в основном наемники.

— Но тем не менее они выступают под новым флагом короля Эйдриана, — возразил ее друг. — И Олина поддерживает флот Хонсе-Бира. Если аббат Олин, который не является главой абеликанской церкви, в состоянии ради удовлетворения собственных прихотей собрать подобные силы, то, поистине, в королевстве твоего друга с порядком еще хуже, чем в Бехрене.

Судя по выражению лица тогайранки, Астамиру удалось ее убедить.

В этот момент они заметили группу всадников, отделившихся от основных сил Де Хаммана и скачущих в направлении южных ворот Дариан-Дариалла.

Бринн и мистик поспешили к этим воротам и оказались на стене подле них одновременно с всадниками. Над ними развевались три штандарта: Хасинты, церкви Абеля со стилизованным изображением ели и третий — белый, флаг переговоров. Всадники осадили коней у закрытых ворот.

— Я принес небывалые новости! — прокричал человек, находящийся в центре группы всадников, широкоплечий, чрезвычайно внушительно выглядящий бехренский воин, хотя, судя по всему, чежу-леем он не был. Пышные усы опускались по сторонам его рта и переходили в мелко вьющуюся бороду; из-под тюрбана выбивались черные густые волосы.

— Сообщи их! — ответила тогайранка, опередив привратника.

Всадник поднял на нее взгляд; по его смуглому лицу пробежала тень узнавания.

— Тогайский Дракон! — закричал он. — Мой господин, ятол Де Хамман, послал меня сообщить тебе, что, к великой нашей радости, Бехрен снова единая страна.

Бринн бросила на Астамира обеспокоенный взгляд.

— Нам поручено еще раз поблагодарить тебя, Тогайский Дракон, за помощь, повлиявшую на исход сражения с изменниками, не пожелавшими признать власть ятола Ваадана: Мои господа считают, что они перед тобой в долгу.

С этими словами он учтиво склонил голову к шее своего чалого жеребца.

— Господа, — сказала тогайранка так тихо, что ее услышал лишь стоящий рядом мистик. — Ну разумеется, господин у него теперь не один.

— Аббат Олин неплохо потрудился, — так же тихо отозвался тот.

— От имени Тогая желаю ятолу Ваадану успешно преодолеть последствия войны, — ответила Бринн посланцу. — Однако меня удивляет, с какой стати ятол Де Хамман счел возможным наступать на Дариан-Дариалл.

— Но ты ошибаешься, предводительница Тогая. Ятол Де Хамман вовсе не собирается завоевывать город, он хочет лично сообщить тебе о нашей великой победе и долгожданном воссоединении Бехрена. Именно поэтому мы пришли сюда, прежде чем вернуться домой.

— В таком случае, передай мои поздравления ятолу Де Хамману, — сказала тогайранка. — А вам желаю доброго пути.

Воин заколебался, как будто слова Бринн удивили его.

— Госпожа, — спросил он, — разве Дариан-Дариалл не распахивает ворота перед бехренцами точно так же, как перед тогайру? Разве, согласно договору, он не является открытым городом?

— Является.

Под пышными усами расплылась широкая улыбка.

— В таком случае, будь добра, прикажи распахнуть ворота и позволь нам войти в город. Мы передохнем, пополним припасы и отпразднуем нашу великую победу вместе с союзниками, тогайранцами!

Бринн посмотрела на Астамира.

— Это, конечно же, уловка. Бехренские солдаты хотят войти в Дариан-Дариалл, а мы, чтобы они не слишком утомились при штурме, должны распахнуть перед ними ворота!

— И тогда ятол Де Хамман, пальцем о палец не ударив, сможет доложить в Хасинту, что Бехрен восстановлен в прежних границах, — отозвался ее друг.

— Ты тоже считаешь, что это не просто визит вежливости?

Мистик бросил взгляд на замершую в ожидании армию.

— Де Хамман явился сюда с десятью тысячами солдат. Быстро в Дариан-Дариалле они припасы не пополнят, и ятол отлично это понимает. И до Дариан-Дариалла было ничуть не ближе, чем до Хасинты. Долгонько же ему пришлось идти по открытой пустыне, чтобы нанести тебе визит вежливости!

— К тому же дорога на Хасинту лучше, и там расположено насколько оазисов, — добавила тогайранка.

— Так ты откроешь им ворота?

— Скорее волчью стаю пущу в конский загон, — решительно отрезала она и снова обратилась к посланцу: — У нас нет условий для размещения такой большой армии. Для ваших скакунов не хватит конюшен, да и припасов для пути в Хасинту для такого количества солдат под рукой не найдется. Если вашим людям необходим отдых, они могут заходить — человек по сорок.

— Боюсь, моего господина, ятола Де Хаммана, крайне удивит подобное к нам отношение, — сказал широкоплечий бехренец. — Он призывает тебя распахнуть ворота в соответствии с договором, заключенным тобой с ятолом Вааданом, по которому Дариан был передан под твое управление. Мы не станем надолго задерживаться в вашем славном городе, госпожа, и нам не требуется большого количества припасов. Нам нужно лишь подковать и напоить коней.

— Понятно, — ответила Бринн. — Ну что же, против этого возразить трудно. Заходите… по сорок, как я сказала, человек.

— Но мой господин…

— Только на подобных условиях, посланец.

— Но ведь существует договор!

— Я его неукоснимо соблюдаю, — твердо заявила тогайранка. — По сорок человек.

Пышноусый бехренец открыл было рот, но потом, по-видимому, передумал. По взмаху его руки всадники развернули коней и поскакали обратно.

Бринн посмотрела на Астамира, и тот кивнул в знак одобрения. Потом она перевела взгляд на одного из своих командиров.

— Соберите всех воинов, но так, чтобы их не было видно из-за стены. Пошлите сигнальщиков на башни.

— Что они должны передать?

— Пока ничего, — сказала тогайранка. — Таналак Кренк со своими людьми и Аграделеус неподалеку. Если понадобится, они быстро окажутся у стен города.

Командир кивнул и удалился.

— Можно не сомневаться, ятол Де Хамман будет крайне недоволен, — заметил мистик, провожая взглядом посланцев, уже почти достигших передовых отрядов армии ятола.

— Думаешь, он решится напасть?

— Или окружить город, — отозвался Астамир. — Вряд ли ятол осмелится атаковать нас по собственной инициативе… в особенности если учесть, что часть его армии составляют солдаты Хонсе-Бира. Он, несомненно, выполняет приказ ятола Ваадана.

— И аббата Олина.

— Скорее всего.

— Но чем это все закончится? Неужели аббат осмелится затеять войну с тогайру, даже не закончив наводить порядок в Бехрене? Разве всего несколько недель назад Маду Ваадан в своем собственном дворце не провозгласил, что мы союзники?

— Неизвестно, насколько обоснованны наши опасения, — пожал плечами мистик. — Может, как утверждает посланец, это и впрямь всего лишь визит вежливости. — Не успел он договорить, как войско ятола пришло в движение, перестраиваясь по ходу фронтом, словно готовясь к атаке. — Может, правители Хасинты просто тебя проверяют. Без сомнения, намерения у аббата Олина самые хищнические, а раз так, он, конечно, хочет, чтобы Дариан-Дариалл вернулся к Бехрену.

— Мы однажды уже выстояли против бехренцев, — последовал решительный ответ.

Однако Астамир, хорошо знавший Бринн, понял, что ее решимость была скорее вынужденной.

— Отступление бехренцев объяснялось не столько тем, что ты одержала над ними верх, сколько падением Чезру Эакима Дуана, — возразил он. — Долго бы ты продержалась, если бы Хасинта не отозвала войска?

— Верно, — не стала спорить тогайранка. — А теперь они еще сильнее — с ними монахи с магическими камнями и солдаты с севера.

Она помолчала, задумавшись.

— Неужели я совершила ошибку, поверив Маду Ваадану?

— Ты не могла предугадать, каковы будут истинные намерения аббата Олина, — заметил мистик.

От основной массы бехренцев отделилась новая группа всадников; на этот раз в центре ее виднелась знакомая фигура ятола Де Хаммана.

— Бринн Дариель! — крикнул он, достигнув ворот. — Как понимать твои слова? Разве мы не сражались на одной стороне против Гайсана Бардоха и этого пса Перидана? Разве не ты своим замечательным мечом отсекла голову ненавистному Бардоху?

— Твоя правда, ятол, мы были союзниками, — ответила тогайранка. — Именно поэтому я в недоумении, видя у ворот города армию Хасинты.

— Не на людях, — прошептал Астамир, незаметно коснувшись ее руки.

Бринн сделала Де Хамману знак подождать, в сопровождении мистика спустилась по лестнице и вышла навстречу всадникам через потайной лаз недалеко от ворот.

Астамир обратил внимание на то, что при их приближении Де Хамман не спешился.

— Но ведь мы по-прежнему союзники? — спросил ятол с высоты своего скакуна. — Несмотря на кое-какие имеющиеся между нами разногласия, ятол Ваадан считает Бринн Дариель свои другом.

— А что думает по этому поводу аббат Олин? — осведомилась тогайранка, и мистик снова прикоснулся к ее руке.

— Мы не меньше вас самих обеспокоены состоянием дел в Бехрене, — быстро сказал он, чтобы не дать разгореться зарождающейся враждебности. — Вы нанесли столь быстрый и решительный удар по Авру Изе, что мы до сих пор теряемся в догадках, как это вам удалось.

— Ятол Ваадан старается возродить единство Бехрена. Тебя это удивляет, Джеста Ту? — Де Хамман рассерженно воззрился на тогайранку. — Аббат Олин, заключивший с Бехреном союз, помогает нам в этом. Мы считали, что Бринн Дариель и Тогай тоже являются нашими союзниками.

— Так оно и есть, если ваша цель возродить свою страну, вернуть Бехрену мир и спокойствие, — сказала Бринн.

— Мы стремимся именно к этому.

— Тогда союзу между нашими народами ничто не угрожает.

— В таком случае я распоряжусь, чтобы мои командиры начали вводить в город усталых солдат, — с натянутой улыбкой произнес ятол.

— Разумеется — по четыре десятка человек, я ничего не имею против.

Де Хамман мгновенно помрачнел.

— Ни о чем подобном не упоминается в соглашении, по которому Дариан отошел тебе.

— Это соглашение касается торговли и возможности мудрецов посещать скрипторий. Я не считаю, что оно распространяется на армию, пришедшую под стены моего города.

— Даже на армию союзников?

— На любую армию, если она не подчиняется власти Тогая.

— Расторжение договора будет на твоей совести, Бринн Дариель, — предостерег ее ятол. — Мы пришли как друзья…

— В таком случае отпусти большую часть солдат, — перебила она Де Хаммана. — Пусть возвращаются в Хасинту, а ты и несколько командиров можете войти в город. Я уже сказала, что не желаю впускать в Дариан-Дариалл чужеземную армию, даже учитывая твои заверения, что она явилась сюда с дружественным визитом. Как думаешь, ятол Ваадан хотел бы, чтобы во главе десяти тысяч тогайру я вошла в Хасинту? И нет особой разницы, под каким предлогом я бы вздумала это сделать.

— Чужеземную армию, — раздраженно повторил ятол Де Хамман. — Очень многие в Дариане вряд ли сочтут бехренскую армию чужеземной!

— Вполне возможно, — ответила тогайранка, слегка отступая назад. — Только вот армия эта далеко не бехренская. А город этот называется Дариан-Дариалл, и по соглашению с ятолом Вааданом принадлежит он Тогаю.

— Много ли стоит соглашение, заключенное под давлением?

— Это был выбор со стороны ятола Ваадана, при каких бы обстоятельствах соглашение ни заключалось.

— Выбор… — Де Хамман повернулся и посмотрел на свою армию. — Любопытное ты нашла слово.

Он снова вперил в Бринн взгляд из-под насупленных бровей.

— Наши народы стоят на крутом обрыве, и чем это кончится, зависит от выбора, который сделают их предводители. На таком же крутом обрыве, как тот, что на краю плато, разделяющем Бехрен и тогайские степи, — и тебе, Тогайский Дракон, надо определиться, на какой ты стороне.

Ятол сидел в седле, возвышаясь над женщиной, величественно скрестив на груди руки, и вся его поза выражала несокрушимую уверенность.

— Смотри не ошибись, делая выбор.

— Я его уже сделала.

Астамир мысленно похвалил подругу за решимость и за то, как она вела себя с высокомерным Де Хамманом. Подумать только! Всего несколько недель назад, когда ятол Перидан прогнал его до самой Хасинты, этот человек выглядел жалким и сломленным, а теперь, поди ты, — самоуверенный предводитель армии, стремительно наступающей по пескам пустыни.

Он очень опасен сейчас, понимал мистик. Потому что Де Хамман, конечно, осознавал, что маячившее перед ним сражение — если он предпочтет сражение — будет самым трудным со времени падения Перидана и Гайсана Бардоха. Неужели он успел проникнуться такой самоуверенностью, что в самом деле предпримет подобную попытку?

Или, добиваясь своего, поищет способ полегче?

Эта мысль заставила взгляд Астамира заметаться из стороны в сторону, внимательно ощупывая всех, кто сопровождал ятола. И поэтому он ничуть не удивился, когда спустя несколько мгновений Де Хамман подал своим людям знак возвращаться и один из них как бы невзначай приподнял край попоны, наброшенной на седло.

Инстинктивно, за мгновение до того, как уловил легкий шелест, мистик с силой оттолкнул Бринн, сбив ее с ног. Тогайранка возмущенно вскрикнула, а Астамир почувствовал острую боль: в его предплечье вонзилась стрела, выпущенная из арбалета — оружия, широко распространенного у монахов церкви Абеля. Не обращая на нее внимания, мистик метнулся вперед и в прыжке высоко вскинул ногу. Пытаясь задержать его, всадник натянул поводья, и конь с протестующим ржанием поднялся на дыбы, но пятка Астамира, врезавшись в живот вооруженного арбалетом, сбросила бехренца на землю, а сам мистик, успев перехватить поводья, занял его место в седле.

Яростно стегнув коня, ятол Де Хамман пустил его в галоп, выкрикивая:

— Нападение! На нас напали!

Его свита понеслась следом — все, кроме троих, бросившихся на Астамира и Бринн.

Тогайранка молниеносным движением выхватила Пляшущий Огонь, воспламенила клинок и ткнула его в морду приблизившегося коня одного из нападавших. Скакун встал на дыбы, а Бринн метнулась в сторону, укрывшись за ним от второго надвигавшегося на нее всадника. Вынужденный удерживать испуганное животное, тот не сумел должным образом оценить маневр тогайранки и тут же получил удар мечом в бок. Он взвыл от боли, и конь рванулся вперед, сбросив седока.

Преграда между Бринн и приближающимся к ней вторым всадником исчезла.

Развернув коня, Астамир увидел мчащегося на него с копьем наперевес всадника. Мистик слегка отклонился, и копье проскользнуло между его левой рукой и телом. Джеста Ту словно клещами сжал его древко под мышкой.

Нападавший, продолжая одной рукой удерживать копье, попытался другой рукой нанести Астамиру удар в голову, но в ответ сам получил столь мощный удар, что вылетел из стремян и свалился на песок.

С упорством, достойным лучшего применения, бехренец вскочил на ноги, намереваясь расправиться с обидчиком. Мистик, перехватив копье, метнул его в противника, поразив того в грудь. Переключив внимание на выбитого из седла арбалетчика, Астамир направил коня в его сторону, но тот, не выказав ни малейшего желания оспаривать преимущества Джеста Ту в открытом бою, хлестнув скакуна, сломя голову помчался вдогонку за улепетывающими Де Хамманом и его свитой.

Круто развернувшись, мистик увидел Бринн, защищавшуюся от занесенного над ней всадником копья. Но ему даже не пришлось спешить к ней на помощь: на бехренца со стены Дариан-Дариалла обрушился град стрел. Не менее дюжины из них достигли цели, поразив и всадника, и скакуна под ним. Тогайранка поймала рукой поводья и заставила освободившегося от наездника коня остановиться, нашептывая ему на ухо успокаивающие слова.

В этот момент армия ятола Де Хаммана пошла в атаку на Дариан-Дариалл.

Затрубили рога, призывая защитников города изготовиться к бою.

— Недолго же продолжался мир, — заметила Бринн и вместе с Астамиром вернулась под защиту городских стен.

Бехренцы быстро приближались. Тогайранка подала знак сигнальщику. Тот поднял большое зеркало и послал отраженный им солнечный луч в сторону плато.

— Подпустим врага поближе! — такой приказ Бринн, проходя по стене, отдавала своим людям, удерживая рвущихся в бой.

Когда лавина всадников Де Хаммана достигла зоны поражения, воины тогайру осыпали бехренцев смертоносным градом стрел, и они вынуждены были остановить дальнейшее продвижение.

— Де Хамман не предполагал, что мы собрали в городе столько воинов, — заметил мистик.

Не успел он договорить, как из рядов атакующих вырвались в сторону города ослепительные молнии, частично разрушившие каменные стены и поразившие их защитников.

Наступавшим ответили катапульты и баллиста Дариан-Дариалла. Пылающие смоляные шары и огромные копья полетели в сторону монахов-абеликанцев, приводящих в действие магию драгоценных камней.

Сражение продолжалось. Тогайранка в сопровождении Астамира стремительно передвигалась по стене, подбадривая защитников города.

Потом на город снова обрушились молнии, на этот раз нацеленные на южные ворота. Дерево кое-где раскололось; было ясно, что створки ворот не выдержат серьезного натиска закованных в броню лошадей и всадников тяжелой кавалерии Хонсе-Бира.

— Любой ценой удерживайте ворота! — приказала Бринн, ища взглядом мистика, который уже вступил в схватку с двумя вскарабкавшимися на стену солдатами противника.

— Беги! — закричал он ей.

Мистик понимал, что нужно действовать быстро и решительно. Уклонившись от удара мечом одного из противников, он подсечкой сбил его с ног и, словно кошка, прыгнул на второго. Даже не дав ему выхватить меч из ножен, Астамир вонзил вытянутые пальцы в горло воина. Тот захрипел и стал оседать, но мистик не дал ему упасть, а, подхватив, использовал как живой щит против первого солдата, который уже поднялся и нанес мощный удар, целясь ему в живот. Однако удар этот угодил в доспехи второго солдата, пронзив их насквозь. Тех мгновений, пока нападавший вытаскивал меч из тела смертельно раненного соратника, вполне хватило Астамиру, чтобы ударом ноги столкнуть их обоих со стены.

— В седло! — приказала спустившаяся со стены Бринн, понимая, что пешим не выстоять против тяжелой кавалерии, накатывающей на ворота.

Вокруг гремело сражение — ужасные звуки, которые тогайранка надеялась никогда более не услышать. Ей с трудом верилось, что события повернулись так неожиданно и круто; в особенности тяжело было сознавать, что источником всего этого хаоса является Эйдриан, бывший на протяжении многих лет ее товарищем!

Полная яростной решимости, она вскочила на Крепыша и двинулась во главе группы всадников к воротам.

— Сражайтесь достойно! — закричала она.

— Умрем достойно! — ответили воины, как было принято у тогайранцев.

И тут вдали зазвучали рога, послышались радостные крики:

— Таналак!

Бринн удовлетворенно кивнула. Она знала: ее верный, испытанный в сражениях товарищ ударит в тыл армии Де Хаммана, заставив бехренцев отвлечься от атаки на городские стены.

Наверху снова закричали и замахали руками. Тогайранка перевела взгляд вверх.

— А теперь встречай Аграделеуса, ятол, — пробормотала она сквозь зубы.

Ей хотелось собственными глазами увидеть это зрелище, но тут ворота не выдержали напора и одна из огромных створок отворилась. В образовавшуюся брешь ринулась кавалерия Хонсе-Бира.

Бринн немедленно оказалась в гуще сражения. Ее проворный маленький пони не испугался, когда она направила его навстречу лавине закованных в железо всадников. Пони и сидящая на его спине женщина действовали удивительно слаженно, словно единое существо. Взмах воспламененного клинка — и один из «медведей», вторгшихся в ее город, с грохотом свалился на землю. Еще взмах — и раненый конь второго повалился на бок, увлекая за собой седока.

Следующий «медведь» оказался более проворным, направив коня наискось, словно тараном пытаясь сбить с ног пони, заставляя его всадницу отражать мощные рубящие удары меча. Тогайранка почувствовала момент, когда противник ослабил напор, и, натянув уздцы, подняла Крепыша на дыбы. Пони, уже не раз применявший этот маневр, передними ногами лягнул всадника в самый момент, когда тот замахнулся для нанесения очередного удара. Судя по расстоянию, которое преодолело в полете закованное в тяжелые доспехи тело «медведя», ноги Крепыша обладали недюжинной силой.

Бой кипел вовсю. Тогайру, умело используя высокую маневренность и более легкое оружие, а также богатейший опыт в сражениях верхом, ни в чем не уступали «медведям» с их тяжелыми мечами и великолепными доспехами. Воины Бринн сражались храбро, однако нападавших было больше, и они медленно, но верно увеличивали давление.

— Астамир! — пытаясь перекричать шум боя, закричала тогайранка, понимая, что нужно любыми силами остановить продвижение конницы через ворота.

Услышать ее мистик не мог, но, как это случалось не раз, как будто прочел ее мысли. Он находился на стене прямо над воротами, мешая врагам взбираться на стену, что давало защитникам города возможность расстреливать их почти без помех. И все же Бринн боялась, что этого будет недостаточно.

Со стороны наступавших в небо снова взметнулись молнии, а затем раздался рев, столь яростный и громкий, что заставил многих на время оглохнуть, а некоторых — бежать куда глаза глядят с поля боя. Вслед за ревом раздался звук мощного удара — это дракон рухнул с неба, задев городскую стену рядом с проломленными воротами. От удара задрожала земля, во все стороны разлетелись осколки камней, поражая как защитников, так и нападающих.

Астамир устоял на ногах и закричал, обращаясь к дракону и указывая рукой в сторону ворот.

— Туда, Аграделеус!

Дракон выдохнул в направлении зияющей бреши мощную струю пламени, опалив лезущих в нее «медведей».

Спрыгнув со стены, мистик оказался в самой гуще схватки. Бехренцы, рядом с которыми приземлился дракон, удирали во все лопатки.

— Давай, давай! — закричал Астамир дракону.

Снова полыхнули молнии, на этот раз не такие яркие, как прежде. Тем не менее их удары были достаточно болезненны для дракона, поскольку некоторые из них угодили ему в раненый бок.

— Ненавижу монахов с их мерзкими игрушками! — взревел Аграделеус, выворачивая шею, чтобы рассмотреть, откуда летят в него огненные молнии.

Один из убегающих бехренцев нечаянно оказался слишком близко к разъяренному дракону, и тот, не тратя времени даром, схватил его когтистой лапой. Человек яростно вырывался, молотя руками и ногами. Аграделеус поднял солдата повыше, чтобы все могли видеть его, и с размаху отбросил в сторону.

Со страшным ревом дракон приподнялся на задних лапах.

Охваченные ужасом бехренцы пытались найти хоть какое-нибудь укрытие — крылатое чудовище казалось им непобедимым и всемогущим.

Однако Астамир заметил, что дракон не может расправить одно крыло, и понял, что тот серьезно пострадал от удара. По всему было видно, что Аграделеус собирался напасть на монахов.

— Нет! — попытался остановить его мистик. — Они только этого и ждут!

Дракон повернулся к нему. Из его ноздрей валил дым, по сторонам рта вырывались языки пламени.

— Они хорошо подготовились, — продолжал мистик. — Построили машины, предназначенные специально для твоего уничтожения. И у них есть магические камни.

Аграделеус заворчал, издав долгий утробный звук, и снова яростно взревел, когда в него угодил очередной сгусток молний.

Астамир не оставлял попыток удержать и успокоить его, настаивая, чтобы дракон оставался в городе и помог защитить ворота.

Его усилия не пропали даром. Вскоре остававшиеся у ворот бехренцы, побросав оружие, отхлынули от стены.

Через западные ворота в Дариан-Дариалл вошел Таналак Кренк с отрядом. Чтобы враги не могли помешать этому, лучники на стенах осыпали их градом стрел.

Сражение было почти закончено. Поняв, что им не одолеть бушевавшего у сломанных ворот дракона, бехренцы отступили.

Таналак Кренк поспешил к Бринн. Та радостно приветствовала своего командира, прекрасно справившегося с поставленной перед ним задачей. Всадники под его предводительством напали на противника с тыла, вызвав немалый переполох в рядах, развернулись и двинулись к западным воротам, отвлекая на себя внимание нападающих, которым пришлось ослабить давление с южной стороны.

— И все же это с трудом можно назвать победой, — сказала тогайранка, обращаясь к Кренку и тем, кто стоял поблизости. — Хотя мы не допустили в город врагов и нанесли им серьезный урон. Может, настолько серьезный, что это заставит их повернуть назад.

— А если нет, то ведь у нас есть еще время убедить их принять такое решение, — заметил Таналак Кренк.

Его решительная поддержка очень много значила для Бринн, потому что она знала: на этот раз тогайру имеют основания поставить под сомнение ее лидерство. Разве сегодняшних противников послал в бой не тот же самый человек, которому Бринн только что помогла укрепить свое положение в Бехрене?

Но она не позволила сомнениям прорваться наружу. Приказав привести в порядок ворота, женщина спешилась и с Крепышом в поводу отошла в сторону. Свою собственную решимость тогайранка попыталась укрепить, напомнив себе, что обстоятельства сложились чрезвычайные и что она поступила правильно, вступив в сражение с ненавистным Гайсаном Бардохом, несмотря на вероломство, проявляемое ныне ятолом Вааданом и аббатом Олином.

Ей так нужно было верить в это!

ГЛАВА 29
СОМНИТЕЛЬНАЯ ПОБЕДА

Толстые, крепкие пальцы Гленденхука, настоятеля аббатства Сент-Гвендолин, судорожно скомкали пергамент. Густые брови над глубоко сидящими глазами нахмурились, ладони сжались в кулаки. Туссен Гленденхук больше любого другого в ордене Абеля был обязан возвышением Фио Бурэю. Он долгие годы держался в тени Бурэя и делал это по доброй воле, хотя и сам обладал немалыми достоинствами. В особенности в области военного искусства. Его считали одним из самых выдающихся воинов, вышедших из стен Санта-Мер-Абель. Не чета, возможно, не к ночи будет упомянутому Маркало Де'Уннеро, но все же один из лучших.

Тем не менее он всегда осознавал, что у него нет никаких шансов подняться выше уровня магистра — до тех пор, пока его друг Бурэй не занял место отца-настоятеля абеликанской церкви. На всем пути к этому званию Гленденхук был рядом с Фио Бурэем, неизменно оказывая ему поддержку. В частности, во время выборов отца-настоятеля он немало потрудился, борясь за голоса в пользу друга. Укрепившись в Санта-Мер-Абель, Фио Бурэй отплатил соратнику за верность, назначив его настоятелем Сент-Гвендолин, монастыря, традиционно управляемого женщинами.

Мало кто противился этому назначению; и то сказать — когда негодяй Де'Уннеро захватил Сент-Гвендолин и принялся сбивать уцелевших после чумы монахов в шайку печально известных ныне братьев Покаяния, магистр Гленденхук приложил все силы, дабы спасти аббатство. За годы, прошедшие после своего назначения, аббат Гленденхук приобрел хорошую репутацию и у монахов, и у жителей соседних деревень. По посещаемости и денежным пожертвованиям на душу населения монастырь Сент-Гвендолин был среди первых, и, не являясь ярым последователем Эвелина Десбриса и происходящих в церкви Абеля перемен, аббат Гленденхук не препятствовал подчиненным ему братьям и сестрам, если те желали исцелять простой люд с помощью камня души. Как и нынешний глава абеликанской церкви, аббат Гленденхук приспособился к переменам, пусть даже не принимая их полностью, и сумел поднять Сент-Гвендолин из пепла.

А теперь такое…

Дородный, сильный человек расправил скомканный пергамент и снова принялся изучать его, пытаясь как можно больше прочесть между строк. Он, конечно, не удивился, узнав, что герцог Калас с огромной армией приближается к Сент-Гвендолин: всю зиму Гленденхук, как и жители центрального и южного Хонсе-Бира, следил за победным маршем Каласа, за тем, как близлежащие города один за другим покорно склоняют перед ним головы. Герцог сейчас находился на побережье южнее Сент-Гвендолин, и пару недель назад стало ясно, что он не остановился там, а повернул на север.

Однако этот указ, изданный самим Каласом да еще посланный вперед, когда он находился всего в тридцати милях от аббатства… Нет, подобного Гленденхук никак не ожидал! Герцог официально уведомлял о своем появлении и требовал, чтобы Сент-Гвендолин открыл перед ним ворота как перед представителем короля Эйдриана, а также чтобы братья и сестры аббатства признали законными права аббата Олина и Де'Уннеро на главенствующее положение в ордене Абеля.

— Он понимает, что мы… что я никогда не приму Маркало Де'Уннеро, — воскликнул Гленденхук, обращаясь к магистру Белазарусу, вместе с ним перешедшему в аббатство из Санта-Мер-Абель.

— Ни в какой форме! — воскликнул магистр. — Этот человек — редкостный негодяй, и он очень опасен! Маркало Де'Уннеро, будь проклято это имя, нет места в церкви Абеля!

Аббат Гленденхук помахал рукой, успокаивая рассерженного, крайне обеспокоенного сложившейся ситуацией магистра.

— Разумеется, места среди нас ему нет. Отец-настоятель Фио Бурэй официально отлучил от церкви Маркало Де'Уннеро — почти сразу же после того, как тот покрыл себя позором в Палмарисе, вызвав у горожан ненависть и презрение.

— И теперь аббат Олин с ним заодно? — недоверчиво проворчал магистр Белазарус. — Он что, последнего ума лишился?

— Думаю, дело обстоит еще хуже, — ответил Гленденхук. — Ни для кого не секрет, что аббат Олин не смирился с поражением, которое он потерпел на Коллегии аббатов. Но такого… такого, конечно, никто и представить себе не мог!

— Они двинутся на Санта-Мер-Абель, — заявил магистр. — Отец-настоятель Бурэй не откроет перед ними ворота. Неужели король Эйдриан собирается эти ворота взломать?

Аббат Гленденхук снова посмотрел на пергамент и лишь пожал плечами. Эту проблему предстоит решать чуть позже, хотя, скорее всего, еще до середины лета. Что касается его самого, перед ним проблема стояла прямо сейчас, в форме вот этого самого письма. Зачем Калас отправил такое послание?

Гленденхук всего пару раз и весьма мимолетно встречался с Каласом. Во многих отношениях эти люди были вылеплены из одного теста. Оба держались в тени подлинной власти — Фио Бурэя и предыдущего главы церкви Абеля, отца-настоятеля Агронгерра, как это было с Гленденхуком, и короля Дануба, а теперь, по-видимому, и короля Эйдриана, в случае Каласа. Оба были предводителями армий; настоятель Сент-Гвендолин сражался во имя церкви, а герцог во имя короны. Вражды между ними не было; по крайней мере, аббат ничего подобного никогда не замечал. Так возможно ли, что герцог Калас послал это письмо вперед с той целью, чтобы аббат Гленденхук успел собрать людей и укрыться за стенами Санта-Мер-Абель? По поступавшим сообщениям, дорогу туда солдаты еще не перекрыли.

— Чего ты хочешь от меня, герцог Калас? — задумчиво произнес аббат вслух.

— Он знает, что мы не можем открыть ворота королю, ратующему за подобные перемены в абеликанской церкви, — сказал магистр Белазарус. Гленденхук поднял на него взгляд. — И герцог Калас, без сомнения, понимает, что ни один из нас никогда не признает Маркало Де'Уннеро главой церкви. Как и аббата Олина, если только Коллегия аббатов не утвердит его в этой должности, которой он так домогается.

— Где сейчас Олин? — спросил аббат. — Все еще в Бехрене?

— Так все говорят.

В дверь покоев негромко постучали. Гленденхук сделал знак магистру, тот открыл дверь и впустил начальствующую сестру Треизу, занимавшую наивысшее для женщины положение в аббатстве, возможную преемницу аббата Гленденхука. Незадолго до того, как над Хонсе-Биром сгустились тучи, ходили слухи, что отец-настоятель Фио Бурэй намерен перевести Гленденхука в другой монастырь, возможно даже в Сент-Хонс в Урсале, и поставить на его место сестру Треизу. Статная, решительная женщина за сорок, она была вполне способна возглавить аббатство. За годы, проведенные в Сент-Гвендолин, она пережила множество испытаний, в том числе нашествие как розовой чумы, так и Маркало Де'Уннеро. Причем всегда вела себя мудро и с достоинством, а со времени паломничества к горе Аида, где она приобщилась к чуду завета Эвелина, излучала такое ощущение безмятежности, что одно ее появление могло успокоить любую мятущуюся душу. Все последние годы аббат Гленденхук пользовался неизменной поддержкой Треизы; они стали так близки, как это возможно для брата и сестры абеликанского ордена. Злые языки поговаривали, что их дружба даже выходит за рамки пристойности.

Хотя никто не стремился выяснить, так ли это на самом деле, многие считали, что слухи соответствуют действительности. Поскольку все окружающие могли убедиться, что под влиянием начальствующей сестры Треизы Гленденхук стал куда терпимее и великодушнее.

При ее появлении настоятель Сент-Гвендолин встал и, несмотря на скверное настроение, встретил сестру теплой улыбкой.

Та, однако, не улыбнулась в ответ.

— Герцог Калас будет здесь через два дня, — сообщила она. — Его армия движется достаточно быстро, не встречая сопротивления.

— Им предстоит пройти еще через два селения. Может, это задержит их, — предположил магистр Белазарус.

— Я бы не рассчитывала на это, — сказала Треиза. — Его армия растет на глазах. Говорят, он вышел из Палмариса всего с несколькими тысячами.

— А сейчас? — спросил Гленденхук.

— Сейчас она насчитывает двадцать тысяч. Возможно, и больше, — ответила начальствующая сестра.

Ошеломленный услышанным, аббат Гленденхук рухнул в кресло.

— Все селения признают короля Эйдриана, а их жители с радостью вливаются в победоносную армию герцога Каласа.

— И, без сомнения, его конечная цель — Санта-Мер-Абель, — вздохнул Белазарус.

— Двадцать тысяч… — эхом отозвался аббат.

— Может, и больше, — повторила Треиза. — К тому же ходят слухи, что еще одна армия идет сюда с запада.

— Собираются нас окружить, — рассудил магистр.

— Столько людей присоединилось к нему… — Настоятель Сент-Гвендолин сокрушенно покачал головой.

— Разве у них есть выбор? — спросила сестра Треиза. — Представьте: герцог Калас и его до зубов вооруженные Непобедимые в сияющих доспехах входят в деревню, превознося короля Эйдриана. Выступать против было бы чистым самоубийством.

— А соглашаться — значит предать истинного короля! — запротестовал Белазарус.

— Простых людей мало волнует, кто именно сидит на троне Хонсе-Бира, — ответила Треиза. — Их волнует лишь, чтобы семьи ели досыта, а дети жили лучше, чем они сами. С точки зрения простого народа, все эти политические дрязги их не касаются — если только не оборачиваются войной.

— А она непременно разразится, если принц Мидалис перейдет к действиям, — заявил магистр.

— Возможно, он опоздает.

Пессимизм, прозвучавший в этих словах Гленденхука, произвел на Белазаруса крайне тяжелое впечатление.

— Люди идут за герцогом Каласом, потому что у них нет другого выхода, — высказала предположение сестра Треиза. — Может, армия короля Эйдриана начнет разваливаться, когда — если — появится принц Мидалис.

— А какая роль во всем этом отводится абеликанской церкви? — осведомился Белазарус. — Готовы ли мы удовлетворить требования короля, узурпировавшего трон, если одним из них является отстранение отца-настоятеля Фио Бурэя и возведение на его место аббата Олина или Маркало Де'Уннеро?

— Разумеется нет! — без малейших колебаний ответил настоятель Сент-Гвендолин и вперил в магистра суровый взгляд, который несколько смягчился, когда он перевел его на Треизу. — Что посоветуешь ты?

Черноволосая, с едва наметившимися морщинками у глаз, начальствующая сестра помолчала, задумчиво нахмурив брови, глядя в пол и покусывая нижнюю губу — характерный для нее жест, когда она углублялась в свои мысли, обычно вызывающий улыбку на лице аббата. Наконец она подняла взгляд и заговорила:

— Если бы король Эйдриан захватил трон, не вовлекая в интриги церковь, я бы посоветовала закрыть на все глаза, несмотря даже на то, что его действия привели к изгнанию из Урсала начальствующей сестры аббатства Сент-Хонс Джилсепони, немало сделавшей для блага нашего ордена и государства. Однако поскольку на стороне Эйдриана выступил аббат Олин и, хуже того, Де'Уннеро, официально отлученный от церкви, мы не можем устраниться от происходящего. Совершенно очевидно, что расстояние между церковью и государством сокращается. Король не только собирается внедрить в структуру абеликанского ордена одного из своих преданных сторонников, но и желает, чтобы тот занял в нем самый высокий пост. В результате победоносного марша своей армии герцог Калас уже подмял под себя двенадцать крупных монастырей, и на своих местах удержались лишь те наши братья, которые поклялись в верности не только королю Эйдриану, но и аббату Олину и Маркало Де'Уннеро. Все остальные были изгнаны, если не подверглись более страшной участи.

— Некоторые из них просили у нас убежища, — заметил Гленденхук.

— Значит, нам придется встать на ту или на другую сторону. — Треиза перевела взгляд с магистра Белазаруса на аббата. — Мы не можем быть заодно с аббатом Олином и гнусным отступником Де'Уннеро, не можем принести в жертву свою бессмертную душу.

— Но что тогда — бежать? Или сражаться? — спросил Белазарус, глядя на аббата.

Тот, в свою очередь, вперил вопросительный взгляд в Треизу.

— Ни то ни другое. — Начальствующая сестра распрямила плечи. — Нет смысла закрывать ворота перед Каласом, поскольку он попросту разнесет их в щепки. Думаю, что следует оказать герцогу пассивное сопротивление. Покидать обитель мы не станем, но и признания человека, отлученного от церкви, они от нас не дождутся; просто будем, словно ничего не замечая, заниматься своим делом.

— Разве это не означает, что мы признаем аббата Олина и Де'Уннеро?

Чувствовалось, что магистр Белазарус явно сбит с толку.

Сестра Треиза покачала головой.

— Нельзя допустить, чтобы нас так поняли. Ни герцог Калас, ни жители окрестных селений. Мы уступаем без боя, потому что не можем одержать в нем победу, но не станем служить королю Эйдриану, узурпировавшему трон и поощряющему подобные действия своих сторонников. Может быть, наш поступок внесет хотя бы небольшой раскол в армию герцога Каласа, создаст незаметную на первый взгляд трещину, которая начнет расширяться, когда из Вангарда выступит истинный король Хонсе-Бира.

— Чтобы наша позиция произвела хоть какой-то эффект, мы должны выразить ее предельно четко, — сказал магистр.

— И сделать так, чтобы наша капитуляция не способствовала усилению герцога Каласа, — добавил аббат Гленденхук. — Нужно отправить в Санта-Мер-Абель самых молодых и отважных братьев. Пусть они унесут с собой наши ценности, в первую очередь магические камни.

— Герцогу Каласу это не понравится, — заметила Треиза.

— А Маркало Де'Уннеро придет в настоящую ярость. Что ж, именно на это и направлены наши действия, — заявил аббат.

— Требуется что-то более впечатляющее, — сказал Белазарус. — Чтобы все, в особенности простые люди, из которых в большой степени состоит армия герцога Каласа, поняли, что братья и сестры аббатства Сент-Гвендолин не поддерживают короля Эйдриана.

Обдумывая услышанное, Гленденхук заметил, что лицо сестры Треизы внезапно просияло. Аббат подбодрил ее взглядом.

— Мои сестры почти закончили изготовление напрестольной пелены для церемонии канонизации Эвелина Десбриса, — сказала она. — Воздетая к небу нетленная рука Эвелина — копия того изображения, что отец-настоятель Бурэй заказал для витража в Санта-Мер-Абель.

— И что ты предлагаешь? — спросил крайне заинтересованный аббат.

— Пусть она, подобно знамени, гордо развевается над Сент-Гвендолин! — с воодушевлением воскликнула Треиза. — А рядом с ней — штандарт Урсала со стоящим на задних лапах медведем. Все говорят, что герцог Калас выступает под другим флагом, на котором по приказу Эйдриана Будабраса рядом с медведем изображен тигр.

Аббат Гленденхук кивнул в знак согласия, не сомневаясь, что слух об этой демонстрации разойдется по всем восточным областям Хонсе-Бира.

— Но таким образом мы отдадим напрестольную пелену для предстоящей канонизации Эвелина в руки аббата Олина и Маркало Де'Уннеро, — возразил Белазарус.

— Это произошло бы так или иначе, — решительно заявила сестра Треиза, прежде чем настоятель Сент-Гвендолин успел открыть рот. — Мы напомним всему королевству о чуде завета Эвелина, а заодно лишний раз напомним Санта-Мер-Абель о необходимости его канонизации, которая явно запоздала.

Аббат Гленденхук, как и отец-настоятель Фио Бурэй, особо не разделял воодушевления Треизы в отношении Эвелина Десбриса. Однако оба они уже давным-давно обсудили между собой эту проблему и пришли к выводу, что правильнее всего рассматривать возведение человека, прозванного некогда безумным монахом, в ранг святых, как лавину, способную похоронить любого противостоящего ей. После чуда Эвелина, когда, несмотря на все трудности пути, огромное множество жителей Хонсе-Бира совершило паломничество на гору Аида, чтобы излечиться от розовой чумы или не заразиться этой смертельной болезнью, возражать против приобщения его к лику святых стало просто невозможно. Процесс должен был завершиться еще несколько лет назад, однако с характерной для себя медлительностью церковь все еще не довела дело до конца — главным образом потому, понимал Гленденхук, что Фио Бурэй придерживал завершающую стадию канонизации на случай возможного кризиса в церкви. Осуществить этот процесс мог лишь отец-настоятель, и таким образом он получал в руки хлыст, дабы отмахиваться от молодых выскочек, в особенности от Браумина Херда и поддерживающих его братьев в аббатстве Сент-Прешес и Вангарде.

— Пусть остаются все, кто пожелает, — решил аббат. — А те, кто захочет уйти, должны сделать это сегодня же. И я настоятельно советую всем нашим сестрам покинуть аббатство, сестра Треиза. В церкви Абеля так мало женщин! — Лицо Гленденхука приняло предельно серьезное выражение. — И тебя я очень прошу сделать так же.

— Слыша от тебя подобные слова, я прихожу к выводу, что ты не понимаешь, насколько глубока моя вера, аббат Гленденхук, — последовал суровый ответ Треизы. — В моего Господа, в святого Абеля, в мою церковь и в моего аббата.

Хотя ему страшно хотелось выбранить ее, аббат Гленденхук, глядя на эту решительную, сильную женщину, не смог сдержать улыбки.

— Магистр Белазарус, — сказал он, не отводя взгляда от Треизы, — прошу тебе возглавить отход наших братьев в Санта-Мер-Абель. Расскажи отцу-настоятелю Бурэю о том, что мы решили здесь предпринять, и о флагах, которые будут развеваться над нашим аббатством.

— Но… — начал Белазарус, однако оборвал себя и вздохнул. — Да, аббат, я так и сделаю.

Глазам трех дюжин оставшихся в аббатстве братьев и нескольких сотен жителей соседних деревень, пришедших в Сент-Гвендолин в поисках убежища, предстало невиданное зрелище: вдоль всей линии горизонта тянулись бесконечные ряды копий; столь огромной армии никто из них до сих пор никогда не видывал. Солдаты из числа присоединившихся к герцогу Каласу крестьян не могли похвастаться такой выучкой, как солдаты армии короля или береговой охраны, и, уж конечно, не выглядели столь эффектно, как гвардейцы Бригады Непобедимых в сияющих доспехах, зато они, несомненно, брали числом. Вдоль них верхом на тогайских пони гарцевали гвардейцы, поддерживая дух новобранцев призывами выполнить долг во славу короля и отечества.

В центре была сосредоточена главная ударная сила Каласа, солдаты армии короля, вместе с ним вышедшие из Палмариса. И аббат Гленденхук понимал, что им одним не составит особого труда овладеть Сент-Гвендолин.

Стоя у западных ворот монастыря, аббат взглянул на два поднятых над ним флага, с силой хлопающих под порывами морского ветра. Что ж, он достаточно ясно выразил свою позицию.

Повинуясь приказам, солдаты начали движение в сторону монастыря. На холмы за их спинами вползали огромные катапульты и нагруженные тяжелыми камнями телеги. Теперь Гленденхук уже ясно различал лица приближавшихся солдат. В них не было ни капли страха; они понимали, что, даже если бой и состоится, погибнут не многие.

Прикажи герцог Калас начать наступление, и понадобится совсем немного времени, чтобы захватить аббатство.

Затрубили рога, наступающие остановились всего в двух сотнях футов от высоких стен монастыря. От центральной группы отделились и поскакали вперед несколько гвардейцев во главе с герцогом Каласом и всадником, который держал в руке новый флаг Хонсе-Бира. Вскоре они остановились у ворот Сент-Гвендолин.

— Кто возглавляет это аббатство? — спросил герцог Калас.

— Тот, кого ты хорошо знаешь, добрый герцог Калас. — Настоятель Сент-Гвендолин подошел к краю стены, чтобы командующий Бригадой Непобедимых мог рассмотреть его. — Аббат Гленденхук.

Герцог отвесил поклон.

— Я принес из Урсала великие новости, аббат Гленденхук, — сказал он. — И печальные, и славные.

— О том, что король Дануб мертв, а молодой Эйдриан захватил трон, — откликнулся аббат.

— Я так и думал, что молва опередит меня.

— Так и произошло.

— И тем не менее над стенами твоего монастыря поднят старый флаг, — заметил герцог. — Думаю, другим вы просто не располагаете; ничего страшного, мы принесли вам новый штандарт.

— Мы в нем не нуждаемся, — ответил настоятель Сент-Гвендолин. Сквозь металлическую сетку шлема, украшенного плюмажем, он разглядел кривую улыбку, исказившую губы герцога. — Мы подняли флаг Хонсе-Бира, флаг принца Мидалиса. Ведь именно он должен, согласно списку наследников короля Дануба, занимать ныне трон.

— Дела государства не должны тебя заботить, любезный аббат, — ответил Калас, и в его голосе не было слышно раздражения или гнева. — Трону Урсала, а не абеликанской церкви решать, как должен выглядеть флаг королевства.

— Согласен. И все же именно в данном конкретном случае церковь Абеля не может промолчать, поскольку то, чем сопровождалось возвышение Эйдриана, имеет отношение не только к государству. Мы знаем, кто его союзники, герцог Калас… Однако не довольно ли перекрикиваться на расстоянии?

Отойдя от края стены, Гленденхук окликнул стражу, и ворота Сент-Гвендолин со скрипом распахнулись.

— Можете входить, но только для ведения переговоров.

Герцог и его свита, миновав ворота, остановились посреди небольшого внутреннего двора аббатства.

— Ты поступил мудро, открыв ворота, — сказал Калас Гленденхуку и сестре Треизе, когда спустя некоторое время в сопровождении одного из рыцарей встретился с ними в личных покоях аббата. — Некоторые монастыри проявили упрямство, не желая признавать короля Эйдриана. Пришлось навести там порядок.

— Я вижу, что сердце герцога Каласа возрадовалось этому, — заметил настоятель Сент-Гвендолин.

Калас бросил на него угрожающий взгляд.

— Впрочем, сейчас не время обмениваться колкостями. Мы знаем, зачем ты здесь, а ты знаешь, почему над нашим аббатством развеваются именно такие флаги. И еще нам известно, как сильна твоя ненависть к церкви Абеля. Так же как и происхождение этой ненависти. Поверь, вот уже много лет смерть королевы Вивианы тяжким грузом давит на плечи каждого монаха абеликанского ордена.

Аббат Гленденхук понимал, что таким прямым заявлением задевает в собеседнике болезненный нерв. Мало что повлияло на характер герцога Таргона Брея Каласа в такой степени, как смерть Вивианы, первой супруги Дануба. Когда она заболела, аббат Джеховит, тогдашний настоятель Сент-Хонса, сделал все возможное, чтобы спасти королеву. Но, увы, он приступил к исцелению слишком поздно. Эта утрата, несомненно причинившая боль королю Данубу, еще сильнее ранила герцога Каласа, питавшего к Вивиане нежные чувства, оставив незаживающий шрам в его сердце. На протяжении двух десятков лет, прошедших с кончины Вивианы, герцог Калас предпринимал неустанные нападки на церковь Абеля — в основном из-за того, кто и как правит в Палмарисе, но и вообще по любому поводу, включая даже такую вещь, как паломничество к горе Аида. Не желающий успокоиться герцог был причиной многих жарких дискуссий в Санта-Мер-Абель в годы, когда Гленденхук служил там под началом отца-настоятеля Маркворта, чье место впоследствии занял Агронгерр, а после него — Фио Бурэй.

— Королева Вивиана — не тема для обсуждений, — ответил герцог Калас сквозь стиснутые зубы.

— В самом деле? — сказал аббат Гленденхук, внимательно вглядываясь в исказившееся лицо герцога.

Он хотел попытаться переубедить Каласа, но отнюдь не злить его.

— Моя задача — рассказать людям о короле Эйдриане, и ничего более, — продолжал герцог. — Хотя, разумеется, его противники будут уничтожены, кто бы они ни были — деревенские жители, дворяне или священнослужители. Ваши аббатства самим существованием обязаны великодушию трона Хонсе-Бира. Не забывай об этом.

— Трон уже давным-давно понял, как велико миротворческое влияние церкви. Только совместными усилиями можно сохранить мощь государства, — вмешалась в разговор сестра Треиза. — Это сотрудничество выгодно обеим сторонам.

— Значит, подняв флаг короля Эйдриана и признав его властелином…

— У нас один властелин — Бог, — решительно перебила герцога Треиза.

Герцог Калас устремил на сестру пристальный взгляд. Потом, однако, выражение его лица смягчилось, и он кивнул в знак уважения.

— Это ваше право. — Он учтиво поклонился. — Позвольте мне, однако, обозначить свою позицию. Над аббатством должен развеваться и светский флаг, не так ли? Подняв над его стенами флаг Эйдриана и признав его законным королем Хонсе-Бира, вы можете ничего не опасаться и рассматривать мое появление здесь лишь как повод для празднества.

— Новый король, приказы которого ты столь ревностно выполняешь, затруднил нам принятие такого решения, — сказал аббат Гленденхук, — поскольку он вторгается в области, выходящие за пределы управления государством.

— Священнослужители церкви Абеля сами обратились к нему, — сказал герцог Калас. — Аббат Олин одним из первых понял правомерность притязаний Эйдриана и признал его королем.

— Как и Маркало Де'Уннеро, — вставила сестра Треиза.

— Его, отлученного от церкви, священнослужителем уж никак не назовешь, — добавил настоятель Сент-Гвендолин.

Герцог Калас усмехнулся.

— Все это меня не касается, — сказал он. — Хотя, можете мне поверить, Маркало Де'Уннеро без разговоров прикончил бы вас на месте, увидев поднятые над монастырем флаги.

— Ну так сообщи ему об этом, — с вызовом ответила Треиза.

Услышав эти слова, герцог Калас и аббат Гленденхук широко распахнули глаза, а сопровождающий герцога гвардеец тяжело задышал. Треиза, однако, не обратила на это внимания.

— Возможно ли, чтобы такой благородный человек, как герцог Таргон Брей Калас, друг короля Дануба, был заодно с этим безумным псом Де'Уннеро? Неужели ты предал того, кто столько лет был твоим другом? Неужели верность гвардейцев Бригады Непобедимых такая ненадежная вещь?

— Посоветуй сестре быть поосторожнее в выражениях, — предостерег Гленденхука Калас.

— Я готов повторить каждое ее слово, — отозвался настоятель Сент-Гвендолин.

Герцог, казалось, ошеломленный такой дерзостью, готов был вот-вот наброситься на него. Тем не менее Гленденхук бестрепетно подхватил знамя из рук непреклонной сестры.

— Аббат Олин по доброй воле отверг святого Абеля и церковь, носящую его имя. Полагаю, совсем скоро он будет смещен с должности в Сент-Бондабрис.

— Большинство братьев, посвятивших себя служению церкви, предпочтут, чтобы он, а не твой друг Бурэй возглавил абеликанский орден.

— Если на Коллегии аббатов Фио Бурэю будет отказано в доверии, уверен, найдется немало достойных братьев, которые будут в состоянии заменить его на посту отца-настоятеля, — сказал аббат Гленденхук.

— Заменить, ты считаешь… — усмехнулся герцог Калас. — Ненадолго, смею полагать.

— Этими словами ты подтверждаешь, что корона выходит за рамки того, чем ей положено заниматься, — воскликнул настоятель Сент-Гвендолин. — Дела ордена следует оставить самой церкви! Между тем тебе и твоей армии наверняка предстоит поход в Санта-Мер-Абель, не так ли?

— Я пойду с армией туда, куда прикажет король Эйдриан, — отрезал Калас. — Куда угодно — в том числе и в Санта-Мер-Абель.

— Подобное недостойно монарха!

— Ты не понимаешь! — воскликнул герцог. — С приходом Эйдриана все изменилось. Во время рыцарского турнира он едва не убил меня. Я уже был в руках смерти. Нет, аббат, даже твой друг Бурэй не смог бы…

Калас с коротким смешком оборвал себя и посмотрел прямо в глаза Гленденхуку.

— И, однако, как видишь, я жив. Жив, потому что сейчас в Хонсе-Бире правит король, который имеет власть над самой смертью!

Сбитый с толку, настоятель Сент-Гвендолин покачал головой и бросил вопросительный взгляд на Треизу, но та выглядела столь же ошеломленной.

— О чем ты толкуешь? — спросила сестра. — Ни одному человеку такое не под силу.

— В церкви Абеля уж точно никому, — не сказал, а словно выплюнул Калас. — Когда умирала королева Вивиана, разве старый дурень Джеховит сумел ее спасти? Вы, церковники, обещаете людям вечную жизнь. Ну а я заявляю, что Эйдриан властвует над самой смертью. Ты осмеливаешься осуждать его, а заодно и меня, потому что не в силах понять главного. Вы здесь настолько погрязли в заумных ритуалах и лживых обещаниях, что такой король, как Эйдриан, кажется вам выше понимания.

— А как же чудо Эвелина? — запальчиво возразила Треиза. — Разве не святой Эвелин спас от чумы королевство? Королевство, которым, между прочим, правил твой друг!

— Святой, говоришь, Эвелин? — насмешливо переспросил герцог Калас.

— Он скоро им будет.

— Эту болтовню я слышу уже много лет. — Герцог пренебрежительно махнул рукой. — Не важно. Разумеется, Эвелин — герой в глазах черни Хонсе-Бира. Джилсепони тоже считалась героиней — когда-то. Теперь они больше никого не интересуют. Эйдриан — король, и горе тому, кто встанет у него на пути.

— И ты готов предать принца Мидалиса, который тоже был твоим другом?

Герцог расправил плечи, в его глазах появился стальной блеск.

— Принц Мидалис согласился бы со мной, если бы понимал Эйдриана так, как я.

У настоятеля Сент-Гвендолин буквально отвисла челюсть.

— Что такое юный Эйдриан сотворил с тобой? Что это за колдовство?

— Можешь не сомневаться, настоящее колдовство, — отрезал герцог. — Церковь Абеля на такое не способна.

Двое сильных, наделенных несомненной храбростью мужчин напряженно смотрели в глаза друг другу.

— А теперь довольно досужей болтовни. Вы должны открыть ворота солдатам короля Эйдриана. И поднять тот флаг, который теперь принят в королевстве.

— А если нет?

— Тогда я сломаю ворота, — хладнокровно заявил Калас, поднимаясь и выходя из покоев.

— Что нам делать? — спросил Гленденхук Треизу, как только они остались одни.

Улыбка ее была довольно бледной.

Аббат Гленденхук улыбнулся в ответ, подошел к прекрасной сестре и нежно поцеловал ее в щеку. После чего покинул покои и снова поднялся на стену. Он уже продемонстрировал свою позицию, подняв те флаги, которые считал нужным. Теперь он собирался сделать еще одно уточняющее заявление.

— Герцог Калас! — прокричал он вслед удаляющимся всадникам. Непобедимые, все как один, тут же обернулись на крик. — Уводи отсюда армию. Это дом Божий.

— Открой ворота, аббат Гленденхук! — предостерегающе ответил герцог.

— Мы откроем ворота Сент-Гвендолин и даже Санта-Мер-Абель, когда твой король Эйдриан сделает то, что положено, — как можно громче продолжал аббат, чтобы его речи стали также и достоянием людей Каласа. — Когда преступник Маркало Де'Уннеро окажется в темнице, а аббат Олин будет передан церковным властям для совершения суда. До тех пор находящийся под моей рукой монастырь закрыт для вас.

Это заявление, казалось, ничуть не обеспокоило герцога.

— Герцог Калас! — снова окликнул его аббат Гленденхук, увидев, что тот разворачивает коня.

Произнося эти слова, настоятель Сент-Гвендолин сунул руку в свисающий с пояса мешочек и достал оттуда тяжелый магический камень.

— Что ты намерен предпринять? — спросил он.

— Я несу жителям Хонсе-Бира слово короля Эйдриана. Те, кто принимает его, становятся друзьями и союзниками короны. Для тех, кто отказывается сделать это, ответ один — меч.

— Сент-Гвендолин не откроет перед вами ворота!

— Тогда я объявляю тебя врагом! — крикнул герцог Калас.

Аббат Гленденхук вытянул в сторону Каласа руку с зажатым в ней магнетитом и погрузился в образы, посылаемые ему камнем. В результате он очень ясно увидел великолепные доспехи герцога, а весь остальной мир как будто затянуло туманом. Аббат сосредоточил внимание на одном месте доспехов, на пластине, прикрывающей сердце, и позволил энергии камня проникнуть себе в душу и мысли.

Калас кричал что-то, но настоятель Сент-Гвендолин не слышал слов герцога. За его спиной вскрикнула сестра Треиза, но он и этого не заметил. Имело значение одно: нарастающая энергия магического камня; аббат был полон решимости нанести чувствительный удар королю Эйдриану и думал только об этом.

Гленденхук вложил в магнетит всю свою энергию и с резким криком выпустил «ядро».

Вокруг несущегося с невероятной скоростью камня потрескивал воздух, а когда он врезался в грудь герцога Каласа, раздался звук, напоминающий звон церковного колокола.

Герцог Калас свалился с коня, сильно ударившись о землю.

— Что ты наделал? — закричала Треиза, подбегая к аббату.

— Послал королю Эйдриану сообщение о том, что церковь Абеля не уступит неправомочным требованиям государства!

Внизу, на поле, несколько гвардейцев щитами прикрыли упавшего герцога, а другие спрыгнули с лошадей и подняли его, чтобы отнести Каласа в безопасное место.

Немедленно вступили в дело катапульты. На Сент-Гвендолин, кроша его древние стены, обрушились огромные камни. Солдаты короля пошли в наступление. Земля дрожала под ногами двадцати тысяч воинов; казалось, монастырь развалится от одного этого грохота.

Настоятель Сент-Гвендолин собрал оставшихся братьев в нефе большой часовни аббатства.

— Не оказывайте сопротивления, — приказал он. — Мы ясно обозначили свою позицию.

— Они проломили ворота! — закричал один из монахов, выглянув наружу.

— Закрой дверь, брат, — велел ему аббат Гленденхук. — Сядь и вознеси молитву.

Спустя всего несколько мгновений в часовню вломились солдаты.

— Помолитесь вместе с нами, друзья мои, — сказал им аббат Гленденхук.

Он первым упал под ударом тяжелого щита и был вскоре избит до потери сознания. Вскоре его, сестру Треизу и испуганных братьев поволокли куда-то.

Когда позже в тот же день едва живого Гленденхука притащили в те самые покои, где этим утром он разговаривал с герцогом Каласом, там его ждали два сюрприза.

— Итак, мы снова встретились.

Первым сюрпризом стал герцог Калас, сидящий в кресле аббата. Если не считать небольшой вмятины, его доспехи не пострадали.

Настоятеля Сент-Гвендолин грубо швырнули на скамью по другую сторону стола, за которым сидел герцог.

— Не стоит недооценивать оружейников Бригады Непобедимых, любезный аббат, — продолжал Калас. — Изготавливая наши доспехи, они учли, что мы можем столкнуться с подобной несдержанностью чувств.

— Был бы я посильнее… — пробормотал Гленденхук. — Окажись этот камень в руках у Джилсепони…

— Этого я не знаю, а вот если бы им воспользовался король Эйдриан, мои доспехи рассыпались бы, как стеклянные, — отозвался герцог. — Впрочем, оставим это. Важнее другое: ты продемонстрировал всем малодушие и двуличие.

— Ты объявил нас врагами, не я.

— А я пришел к тебе под флагом перемирия, — возразил герцог Калас. — Ты же напал на меня подобно убийце… Не очень-то красиво, как тебе кажется? — Он помолчал. — Впрочем, все это не имеет значения. Над Сент-Гвендолин реет флаг короля Эйдриана. Следовательно, аббатство снова стало частью королевства Хонсе-Бир. Все ваши монахи, и братья, и сестры, будут должным образом допрошены.

— Братья и сестра, ты хочешь сказать, — поправил его аббат, находя утешение хотя бы в том, что большей части монахов удалось вовремя покинуть Сент-Гвендолин.

В ответ Калас с издевательской улыбкой взмахнул рукой. Солдат открыл небольшую дверь в стене, и двое других втащили в комнату избитого в кровь Белазаруса.

При виде Гленденхука по щекам магистра потекли слезы.

— Они подкарауливали нас в пяти милях отсюда, на побережье…

Аббат, несмотря на все старания не показывать Каласу своей слабости, в отчаянии закрыл руками глаза.

По знаку герцога Белазаруса выволокли из комнаты.

— Теперь, как уже было сказано, — вновь заговорил Калас, — их с пристрастием допросят. Те, кто признает короля Эйдриана, очень скоро убедятся, как выгодно иметь его правителем.

— А те, кто откажутся?

— Предстанут перед судом аббата Олина, без сомнения, — ответил герцог. — Меня это не касается.

— Что будет со мной?

Герцог Калас отвернулся.

— Я сочувствую тебе. В самом деле сочувствую.

К собственному удивлению, аббат Гленденхук почувствовал, что верит ему.

— Значит, меня отдадут на растерзание Олину и Де'Уннеро.

— Ты без всякого повода напал на должностное лицо, причем даже не церкви, а государства. — Герцог снова перевел взгляд на обреченного аббата. — Будет проведено расследование, конечно, но мы оба с тобой понимаем, что в подобных случаях оно сведется к пустой формальности. Твое преступление не вызывает сомнений. Вот разве что появятся какие-то смягчающие обстоятельства, которые смогут уменьшить твою вину…

Гленденхук вскинул на него взгляд.

— Ты предложишь мне признать Эйдриана законным королем Хонсе-Бира?

— Да, для начала.

— И еще ты потребуешь, чтобы я поддержал аббата Олина и Маркало Де'Уннеро?

— Это значительно облегчит страдания твоих братьев, — ответил герцог. — И если у вашей церкви хватит ума сотрудничать с нами, в королевстве будет гораздо спокойнее и прольется меньше крови.

Аббат задумался.

— Может, на свете есть вещи, за которые стоит умереть, — произнес он спустя некоторое время.

— Настоятельно советую тебе одуматься, — сказал герцог Калас. — И ради себя самого, и ради тех, кто готов слепо следовать за тобой. Эта дорога приведет вас к смерти.

Гленденхук откинулся в кресле и закрыл глаза, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Среди братьев абеликанского ордена он всегда отличался не столько набожностью, сколько прагматизмом, что было свойственно и его наставнику, отцу-настоятелю Бурэю. Сейчас, казалось, та же дилемма встала перед аббатом в полный рост: принципы или прагматизм. Поистине, судьба жестоко испытывала Туссена Гленденхука. Ситуация обострила эту дилемму до крайности — он не мог остаться на позиции прагматизма, не предав свою веру.

С мыслью о той, кто была истинной вдохновительницей его жизни — сестре Треизе, настоятель Сент-Гвендолин произнес голосом, в котором звучали мужество и убежденность:

— Сооружай виселицу.

ГЛАВА 30
ИЗВИНЕНИЕ

— Далеко же ты забрался от дома, — изумленно воскликнула Пони, когда у входа в пещеру, где они со Смотрителем устроились на ночь, внезапно возник Белли'мар Джуравиль.

Снаружи ярился снежный буран, ветер кружил вихри снега и наметал его у деревьев и скал.

Удивление женщины было легко объяснимо — они находились сейчас гораздо восточнее Дундалиса, а даже от этого городка до Эндур'Блоу Иннинес было отнюдь не близко.

Эльф, вздрагивая от холода, не отвечал.

— Я считаю, что мы с твоей повелительницей высказали друг другу все, что было необходимо, Белли'мар Джуравиль, — оправившись от удивления, сухо продолжила Пони и внезапно почувствовала у себя на плече сильную руку Смотрителя.

— Полегче, полегче, девочка, — сказал кентавр. — Разве ты не считала его когда-то другом?

После чего повернулся к Джуравилю.

— Что-то скверное случилось, если я правильно угадал. Девочка права, эльф, ты действительно зашел далеко от дома. По правде говоря, я уже давным-давно не видел, чтобы твои соплеменники забредали в такую даль. Разве что ты ищешь вашего друга, рейнджера Андаканавара.

Джуравиль медленно покачал головой.

— Значит, ты пришел ко мне, — сделала вывод Пони. — В таком случае хочу, чтобы ты знал: мне нечего больше сказать ни тебе, ни любому другому тол'алфар. Я не испытываю враждебности к тебе лично, но после того, что вы сотворили со мной, вряд ли когда-нибудь снова смогу назвать тебя другом.

Произнося эти слова, она сунула руку в мешочек с магическими камнями, на случай если Джуравиль или любой другой эльф, прячущийся поблизости, вздумают напасть на нее.

В ответ он медленно вытянул руку и открыл ладонь, на которой лежал изумруд — сердце и душа его народа и Эндур'Блоу Иннинес.

— Госпожи Дасслеронд больше нет, — еле слышно произнес Джуравиль.

Женщина широко распахнула глаза, а Смотритель так просто едва не задохнулся от потрясения.

— Она всю себя без остатка отдала Эндур'Блоу Иннинес. Ее жизненная сущность окутала долину, чтобы защитить ее от ищущего взгляда.

— Я не возвращалась в долину эльфов… — прошептала Пони.

— Это был не твой взгляд.

— Так ее сына, значит, — ахнул кентавр. — Ничего себе! Новый король охотится на эльфов, которые вырастили и обучили его!

— Многие тол'алфар погибли от руки Эйдриана, — подтвердил его догадку Белли'мар Джуравиль. — Он появился на подступах к нашей долине во главе нескольких сотен воинов. Мы пытались заставить его повернуть назад. Однако нам это не удалось. Он могуществен. Слишком могуществен…

— Ты хочешь сказать, — спросила Пони, — что Эйдриан напал на вас?

— Мы надеялись убедить его отказаться от этого, а когда ничего не вышло, оказали ему сопротивление, — ответил эльф. — Которое он легко преодолел с помощью магических камней.

— И тогда ваша владычица встретилась с ним лицом к лицу? — предположил Смотритель.

— Чтобы не пропустить его, она прибегла к единственному способу, который знала. Слившись с изумрудом воедино, своей жизненной силой наша повелительница окутала долину. Теперь Эндур'Блоу Иннинес затеряна где-то, и, пока чары Дасслеронд не рассеются, никто не сможет найти туда путь.

— Так Эйдриан не сумел разрушить эти чары? — продолжал допытываться кентавр. — Ага, значит, не такой уж он и всемогущий!

— Не сумел.

— Тогда почему ты здесь? — спросила женщина. — Почему Джуравиль покинул своих собратьев, оставшихся в вашей затерянной неизвестно где долине?

— Она укрыта не только от людей, но и от тол'алфар.

Теперь и Пони, и Смотритель широко распахнули глаза.

— Вот это, я понимаю, чары… — протянул кентавр.

— Теперь мы лишились дома и вынуждены скрываться от всех.

— Где-то поблизости?

Женщину снова охватила подозрительность.

— Я пришел один, — ответил эльф. — Магический камень тол'алфар обладает огромным могуществом. К примеру, он позволяет быстро перемещаться на огромное расстояние. И все же мне понадобилось несколько дней, чтобы найти тебя.

— И вот тебе удалось сделать это, но я прошу тебя уйти, — заявила Пони, и Смотритель с силой стиснул ее плечо.

Женщина резко обернулась к кентавру.

— Чего ты хочешь от меня? — сердито спросила она, а когда снова перевела взгляд на Джуравиля, в ее голубых глазах полыхали ярость и боль. — А ты чего от меня ждешь? Я-то действительно думала, что в отличие от всех вас ты был мне другом…

— Я всегда был тебе другом, Джилсепони, — ответил Белли'мар Джуравиль.

— Однако прежде всего ты всегда был тол'алфар! — взорвалась она.

Понимая, что Пони права, эльф опустил взгляд.

— Я понимаю твои чувства. И прошу у тебя прощения за горе, которое мы тебе причинили, — с раскаянием произнес он.

— Услышать извинения от эльфа? Ну-у, это дорогого стоит! — воскликнул Смотритель.

— Уж конечно… Он приносит их потому, что теперь я ему понадобилась. Разве не так? — спросила женщина у Джуравиля.

— Госпожа Джил… — начал тот, но замолчал, сделал глубокий вдох и начал снова: — Пони… Я действительно признаю нашу ужасную ошибку. Мне давно следовало прийти и рассказать тебе о сыне.

— Верно, следовало.

Суровый тон Пони отметал какую бы то ни было возможность компромисса.

— Я, поверь, не раз заговаривал об этом с моей повелительницей, — продолжал эльф. — Но уговорить ее мне так и не удалось. Это она так решила — забрать Эйдриана в качестве платы за нашу помощь тебе и Элбрайну в схватке с Марквортом.

— Платы! — разъяренно воскликнула женщина.

— Позволю себе повторить: это было ее решение, не мое. Ты знаешь, я никогда не скрывал от тебя этого: тот, кто правит Эндур'Блоу Иннинес, может прислушиваться к советам собратьев, но их мнение не является решающим. Окончательные решения принимала она сама, мы лишь следовали ее велениям. Никто из нас не мог действовать независимо от госпожи Дасслеронд — даже моя подруга Тантан, которая погибла, сражаясь рядом с тобой и Элбрайном в недрах горы Аида.

Напоминание о Тантан слегка пригасило гнев женщины. Отважная эльфийка погибла ужасной смертью, ценой своей жизни спасая Пони и Элбрайна, когда они сражались с демоном-драконом. Одно лишь упоминание о Тантан напомнило женщине обо всем хорошем, что тол'алфар сделали для нее и тех, кого она любила. Начать с того, что эльфы спасли ее и Элбрайна почти три десятилетия назад, когда гоблины напали на Дундалис. Эльфы и в особенности Белли'мар Джуравиль вместе с ней прошли через многие выпавшие на ее долю суровые испытания и действительно спасли ей жизнь той роковой ночью на поле под Палмарисом — и жизнь Эйдриана, между прочим, тоже.

— Я всегда считал, что моя повелительница приняла насчет твоего сына неверное решение, — признал Джуравиль. — Она и сама признала это незадолго до того, как пошла на смерть. И я хочу попросить у тебя прощения за нее и за себя самого тоже. Меня всегда будет преследовать мысль, что я, которого, я знаю, ты считала другом, не оправдал твоего доверия.

От этих слов у женщины сжалось сердце. Она знала: эльф говорит именно то, что думает. И теперь Пони ясно видела боль, исказившую лицо Джуравиля с тонкими, красивыми чертами.

— Я не в силах исправить то, что уже сделано, — продолжал он. — Однако теперь мы все столкнулись с таким страшным испытанием, которое можно сравнить разве что с нашествием демона-дракона. У Эйдриана аппетиты не меньше, чем у самого Бестесбулзибара…

Привалившись к стене, женщина обессиленно сползла по ней на пол пещеры. Как будто она сама не понимала этого! Склонившись над Пони, Смотритель безмолвно попросил разрешения, и она еле заметно кивнула.

— Ну, заходи давай, чего стоишь, там же холодно, — сказал кентавр эльфу. — Я только что принес еще дровишек. Сейчас подброшу, огонь и разгорится как следует.

Джуравиль с настороженным видом вошел в пещеру и уселся напротив Пони рядом с едва тлеющим костром. Они не обменялись ни словом, пока Смотритель подбрасывал в костер сначала дрова, потом растопку, а женщина, достав рубин и змеевик, окружила руку с зажатым с ней рубином защитным щитом, просунула ее между поленьями и воззвала к силе рубина. Спустя несколько мгновений костер ярко запылал.

Пони откинулась назад, глядя на эльфа. В ее голубых глазах мерцали отсветы костра. Так они долго сидели в молчании, просто ощущая присутствие друг друга, — снова не как враги, но как друзья.

— Госпожа Дасслеронд считала, что Эйдриан — наша единственная надежда, — заговорил наконец Джуравиль. — Моя повелительница верила, что только он может избавить долину от гниющего пятна, оставленного демоном-драконом. Поэтому она и сохранила ему жизнь — чтобы использовать его в качестве своего орудия. В ее сознании это преломилось таким образом: будто той ночью на поле ты уцелела, а Эйдриан — нет; мальчик, которого мы забрали с собой, был не твоим сыном, а только надеждой Эндур'Блоу Иннинес. Я знаю, это звучит ужасно бессердечно. Однако пойми: само наше существование оказалось под угрозой из-за того, что владычица эльфов проявила милосердие к людям. И тем не менее, отдавая себе отчет во всем этом, я считаю, что она действительно допустила ужасную ошибку. Прежде всего потому, что нельзя таким образом использовать человека. Любого человека.

— И теперь мы видим результат.

— За заблуждение она поплатилась жизнью, — напомнил Джуравиль. — Однако теперь мы должны смотреть вперед и постараться спасти то, что осталось в мире.

С его губ сорвался беспомощный смешок. Это было чисто человеческое проявление; никогда ни один эльф не вел себя так в присутствии Пони.

— Ирония в том, что в каком-то смысле причиной всего, что творится ныне, стал я сам. Это я постоянно втягивал мою повелительницу и свой народ в дела людей. Со времен Терранена Диноньела мы не позволяли себе этого, а тогда, без сомнения, мир был совсем другим. И вот я здесь, лишенный родного дома, и снова обстоятельства вынуждают меня и мой народ принять в них участие.

— Вместо того чтобы как можно дальше скрыться от глаз людей.

— Вообще-то мы могли бы поступить именно таким образом, — сказал эльф. — Мы нашли дальних родичей, док'алфар, и они протянули нам руку помощи. Мы могли бы постараться забыть об Эндур'Блоу Иннинес и начать новую жизнь вдали от Эйдриана, Джилсепони и всех прочих людей.

— Тогда почему ты здесь?

— Потому что он знает, что твой Эйдриан… то, во что он превратился… в большой степени стал таким по вине эльфов, — вмешался в разговор Смотритель.

Пони посмотрела на кентавра и снова перевела взгляд на сидевшее напротив нее миниатюрное создание.

— Он прав, — ответил Джуравиль на ее невысказанный вопрос. — Мы, тол'алфар, несем весь груз ответственности за короля Эйдриана — за того монстра, каким он стал. Поэтому я и пришел к тебе в час нашей общей беды, чтобы предложить свои услуги.

— У Эйдриана огромная армия, — сказала женщина. — А если он и впрямь так силен с магическими камнями, то тем более вряд ли удастся его остановить.

Она пожала плечами.

— И все же люди переживут этот беспощадный вихрь, с которым можно сравнить появление Эйдриана. Человеческий род не угаснет, когда Эйдриан давно уже сойдет в могилу. Ваш же народ, как ты сам говорил, гораздо малочисленнее. Уходите и спрячьтесь, Джуравиль, — говорю тебе это как друг. Согласна, вы великолепные воины, но вас слишком мало, чтобы повлиять на исход схватки. Победим мы или проиграем, вряд ли сотня эльфов сможет склонить чашу весов в ту или иную сторону.

— Я не собираюсь снова бросать соплеменников в бой с Эйдрианом, — ответил эльф. — Мы действительно не можем позволить себе новые потери, иначе само наше существование окажется под угрозой!

— Тогда что же ты предлагаешь? — спросил кентавр.

Джуравиль снова поднял над головой изумруд.

— У нас есть союзники, — объяснил он. — Они обитают в тогайских степях, к югу от гор. Женщина-рейнджер, которую я сам обучал, по имени Бринн Дариель, боролась за освобождение своего народа от бехренских угнетателей — и одержала в этой борьбе верх. Сейчас Эйдриан покушается на Бехрен, и мои лазутчики сообщают, что Бринн оказывает этому сопротивление.

— Первый проблеск света! — с надеждой воскликнул Смотритель и локтем подтолкнул Пони.

— С этим камнем я могу преодолевать огромные расстояния за очень короткое время, — продолжал эльф. — Могу взять с собой и еще кого-то, хотя в этом мои возможности определенным образом ограничены. Однако в том, чтобы стать связными между теми, кто противостоит Эйдриану, а также в разведке нам, тол'алфар, равных не найдется.

Женщина задумчиво смотрела на него, уже начиная прикидывать, какую из этого можно извлечь выгоду. Внутренне она уже давно почти не верила, что от ее похода в Вангард может получиться хоть какой-то толк. Слишком уж силен Эйдриан, чтобы принц Мидалис смог его одолеть, с ее ли поддержкой, или без оной.

Но теперь, если верить эльфу, появилась возможность отыскать отдельные нити сопротивления Эйдриану и сплести их в единую сеть…

— Я принимаю твои извинения, Белли'мар Джуравиль, — сказала Пони. — И принимаю предложенную тобой помощь. Ты и твой народ сможете помочь сделать мир таким, каким он был.

— Помочь тебе нанести поражение собственному сыну?

Логика подсказывала произнести: «Да, именно так», но все чувства женщины взбунтовались против этого. Пони и сама не знала, откуда к ней пришли эти слова:

— Нет, помочь мне спасти его.

Джуравиль и Смотритель с беспокойством и недоумением смотрели на женщину. О, она их понимала! По крайней мере, лучше, чем смысл собственных слов.

И все же не готова была от них отказаться.

Ведь если она утратит надежду, что еще ей останется?

Назад: ГЛАВА 23 ЖАЖДА СЛАВЫ

Дальше: ГЛАВА 31 РАССТАНОВКА СИЛ

ГЛАВА 28 ВЕРОЛОМНОЕ НАПАДЕНИЕ

ГЛАВА 29 СОМНИТЕЛЬНАЯ ПОБЕДА

ГЛАВА 30 ИЗВИНЕНИЕ