Часть вторая ВЕТЕР В СТЕПЯХ

Дальше: ГЛАВА 14 ДАЖЕ Б СРАЖЕНИИ ПОМНЯ О МИЛОСЕРДИИ

Часть вторая
ВЕТЕР В СТЕПЯХ

Убеждена, что среда оказывает неизгладимое воздействие на то, какими мы становимся и как воспринимаем окружающий мир. Жители Бехрена совсем не такие, как тогайру, но и те и другие отличаются от обитателей северного королевства, Хонсе-Бира, о чем я могу судить хотя бы на примере Эйдриана Виндона. И, насколько мне известно, дикие варвары Альпинадора не похожи ни на одну из трех человеческих рас.

Многие, однако, не придают значения этим различиям, поскольку у всех нас одни и те же желания и надежды — чтобы лучше жилось нам самим и нашей стране, чтобы дети получили в наследство более благополучный мир и смогли продолжать наше дело. Многие люди используют отличия в культуре и внешнем облике, чтобы принизить другую расу. Несмотря на всю ненависть к бехренским ятолам, под пятой которых стонет мой народ, я должна стараться избегать подобного и все время помнить, что их убеждения являются результатом другого опыта, полученного совсем в иных условиях.

Что касается тогайру, то их жизненный уклад является отражением природы степей. Ведь мы — продукт культуры, а наша культура — продукт земли, на которой мы живем. Тогайру — кочевники, поскольку само их выживание зависит от животных, которых они разводят; тогда как бехренцы в основном люди оседлые и живут в городах. Их города, чаще всего выросшие на плодородных, орошаемых землях вокруг оазисов, значительно отдалены друг от друга; в таких условиях путешествовать трудно. Именно разные способы существования тогайру и бехренцев во многом и определи ют отличия их характеров. Тогайру — лучшие в мире наездники и прекрасные охотники; их жизнь невозможна без сильных, быстрых пони, которых они воспринимают как своих братьев. Тогайру — несравненные стрелки из лука; на скаку они метко поражают животных, на которых охотятся, обеспечивая себя едой и одеждой. Мы уважаем этих животных — свою добычу — именно потому, что наша жизнь так тесно переплетена с жизнью обитателей степей. Мы всегда благодарим их за то, что они нам дают. Тогайру понятно, насколько хрупка природа; ее равновесие ни в коем случае нельзя нарушать, если мы хотим выжить.

Тогда как бехренцы чаще всего передвигаются по необозримым просторам пустынь на медлительных верблюдах. Они реже охотятся, поскольку в пустыне мало добычи, и в основном обрабатывают землю. Оружие нужно им для войны, а не для охоты. Мне кажется, у тех, кто обрабатывает землю, совсем другой взгляд на жизнь. Бехренцы собирают урожай и делают запасы, а не живут настоящим днем, как мои сородичи. Они постоянно думают о том, как увеличить доход и благосостояние, не умея просто наслаждаться ощущением радости жизни. Скучиваясь в городах и на фермах, все больше и больше перекраивая землю под свои нужды, они перестают замечать огромный прекрасный мир вокруг, чувствовать все его многообразие.

И это стремление копить, подгребать все под себя, делает бехренцев жадными. Лишившись естественных удовольствий и красоты, они замещают эти простые радости надуманными потребностями в богатстве и власти. В глазах бехренцев, а ятолов в особенности, только накопление бесполезного — на взгляд тогайру — богатства оправдывает их существование. Сооружение — на костях построивших их рабов — огромных могильных склепов, набитых сверкающими драгоценностями и произведениями искусства, позволяет им причислять себя к верхушке общества. Жадность и высокомерие всегда идут рука об руку.

Они совсем сбились с пути! Чезру, верховный правитель Бехрена, имеет столько сокровищ, что не в состоянии, наверное, их сосчитать, а простые люди живут в нищете и убожестве за стенами его дворца — стенами, которые он вынужден был возвести, потому что иначе не мог чувствовать себя в безопасности.

Если бы вождь тогайру вздумал копить богатство, его изгнали бы из племени — в лучшем случае. Кочевнику нет смысла окружать свой шатер защитными стенами.

В бехренском обществе существует жесткая иерархия, от жрецов ятолов до простых крестьян, и богатства давным-давно поделены между теми, кто принадлежит к его верхушке, хотя они и предпринимают постоянные попытки переделить их. Чтобы успокоить недовольных положением дел в стране, бехренцы устремляют взгляд за ее пределы. Когда бехренцы превратили тогайру в рабов, даже их крестьяне стали жить чуть лучше, а продажа в Хонсе-Бир тогайских пони позволяет пополнять и без того богатую казну страны.

Я ненавижу идеологию, которая толкнула бехренцев к захвату моей страны и порабощению моего народа. Я ненавижу жрецов-ятолов — это они избрали столь гнусный и кровожадный путь, оправдывая его с точки зрения религии и заявляя, что их ведет по нему Бог.

Но не следует смешивать разные вещи. Я не питаю ненависти к простым бехренцам, вовлеченным в круговорот страстей, обуревающих жрецов. Я должна напоминать себе об этом снова и снова, если хочу остаться верна своей цели. Я должна напоминать себе об этом во время всех сражений, если не желаю, чтобы сердце мое ожесточилось, а сама я стала похожей на тех, кого презираю. Я освобожу свой народ — или погибну, пытаясь сделать это.

Бринн Дариель

ГЛАВА 10
ДОМА

Бринн около двух недель бродила по южным склонам Пояса-и-Пряжки, прежде чем наткнулась на перевал, который вывел ее в заросшие травой степные просторы. Спуск оказался легким; с пищей и холодной, свежей водой проблем тоже не было.

Правда, все эти дни и в особенности ночи сердце девушки не знало покоя. Она потеряла Белли'мара Джуравиля, самого близкого друга. Бринн сумела спастись, а он нет. Тем не менее тогайранка понимала, что у нее не было выбора — спасти эльфа она все равно не могла. Бринн не сомневалась в том, что приняла правильное решение. Именно этого от нее ожидали и госпожа Дасслеронд, и сам Джуравиль. Цель ее жизни состояла не в том, чтобы отомстить за погибшего друга или, не сумев сделать этого, бросить все и, вернувшись в Эндур'Блоу Иннинес, рассказать эльфам о его судьбе.

Нет, цель жизни Бринн Дариель распростерлась перед ней на поросших травой степях Тогая.

Как-то ясным утром девушка проснулась от грохота, донесшегося не с неба, а снизу, от самой земли. Нетерпение овладело ею, и Бринн припала к выступу скалы, на котором устроила привал, глядя вниз, на травянистый, усыпанный валунами луг. И, к своей радости, увидела табун скачущих по степи пони.

Тогайранка не заметила рядом никаких признаков ни хищников, ни человека. Внимательно приглядевшись, она поняла, что кобылы и жеребята скачут, чтобы убраться с пути нескольких чрезмерно возбужденных самцов.

Все ясно. Один из молодых жеребцов бросил вызов вожаку табуна. Опершись на локти, Бринн лежала, наблюдая за разворачивающейся перед ней сценой.

В «сражении» участвовали три пони. Вожак, заматерелый, весь в шрамах от укусов и ударов копыт, старался отогнать двух других. Второй, вороной масти, выглядел заводилой. Однако внимание девушки привлек именно третий жеребец — наименее рослый, но ладный и крепкий, старавшийся держаться подальше от вожака. Он был пегий, с белыми ногами и белой гривой с черным хохолком, черным, с белыми прядками хвостом, и, в отличие от большинства других пони, у него были голубыми оба глаза.

Этот небольшого роста жеребчик выглядел младшим братом столь обожаемого Бринн Сумрака!

Тогайранка взволнованно покусывала нижнюю губу, надеясь, что пегий пони окажется не слишком драчлив и не сильно пострадает в схватке.

Когда вожак набросился на него, тот в знак покорности прижал уши, опустил голову и метнулся прочь. Хотя эта покорность, по-видимому, была показной. Как только вожак попытался отогнать второго задиру, пегий пони тут же укусил его за круп. Вожак повернулся, чтобы ответить, но малыш стрелой промчался между ним и вторым молодым жеребцом. И тут у Бринн создалось впечатление, будто пегий присматривается к тому, как протекает схватка, и пытается понять, кто из двоих побеждает! Он бросился вперед решительно и быстро, ударив копытами вожака, который явно брал верх над менее опытным соперником. А затем снова отскочил в сторону.

Однако вскоре опять вмешался в схватку, напав уже на молодого жеребца.

Сообразительный крепыш, — усмехнувшись, прошептала Бринн, понимая, что это не могло быть случайным совпадением.

Маленький пони делал все, чтобы затянуть схватку между более крупными жеребцами, заставить их до предела выложиться, чтобы потом самому одержать над ними верх!

Вскоре так и произошло: пегий прогнал сначала вожака, а потом и измотанного, сильно пострадавшего от его зубов и копыт молодого соперника.

— Радуйся, ты одержал великолепную победу, — прошептала девушка, когда победитель начал проявлять внимание к молодой кобылке, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор.

Продолжая посмеиваться, тогайранка пустилась в путь. Однако она все время оглядывалась на маленького пегого пони. Было в нем что-то такое — помимо сходства с Сумраком, — отчего у девушки создалось впечатление, будто между ними возникла какая-то связь.

Бринн думала о пегом крепыше и на следующий день, когда, пересекая широкое ущелье, снова услышала топот бегущего табуна. Она бросилась к большому валуну и притаилась за ним.

Пони ворвались в ущелье, явно чем-то сильно испуганные. Услышав низкий урчащий рев, тогайранка тут же сообразила, в чем дело.

Горная пума, совсем неподалеку.

Табун с грохотом промчался мимо. Бринн понимала, что серьезная опасность быстроногим скакунам не угрожает, если только огромная кошка не успела уже забраться наверх и изготовиться к прыжку. Девушка пригнулась и инстинктивно стиснула рукоятку меча. Если пума не сможет добраться до пони, ей вполне может прийти в голову полакомиться человеческой плотью…

II тут она увидела хищника. Огромная кошка неслась по скалистому гребню позади табуна так легко, словно бежала по ровному полю. Она уступала пони в скорости, но упорно продолжала преследование, прижав уши и отталкиваясь мощными лапами от неровной скалистой поверхности.

Пока не увидела Бринн.

Пума тут же замерла — так, что почти слилась с коричневато-серым камнем позади нее. Девушка тоже не двигалась, не спуская с хищницы взгляда из опасения, что, отведя глаза, потом не сможет найти ее. Пума была очень крупной. Правда, по сравнению с последним противником Бринн, ужасным драконом, она казалась не слишком грозной, и все же девушка знала, как опасны горные кошки. Тогайру часто сталкивались с ними в летние месяцы, когда кочевали в предгорьях, и нередко с весьма плачевным результатом — многие из них навечно остались лежать в тех местах.

Однако Бринн была рейнджером и прошла такое обучение, какое и не снилось даже самым лучшим воинам тогайру. Она сдержала желание обежать валун и укрыться за ним, зная, что любое неожиданное движение может заставить пуму прыгнуть, а расстояние между ними не слишком велико.

Нет, следует дать хищнице пошевелиться первой, полагаясь на свое умение среагировать так, как надо.

Время тянулось бесконечно; девушка едва осмеливалась дышать.

Терпеливая кошка тоже не сводила с нее взгляда, оценивала противника, и в какой-то момент Бринн заметила одно-единственное, но выразительное движение: пума слегка сместила вес с одной задней лапы на другую.

В тот же миг огромная кошка распрямилась, словно сжатая пружина, и прыгнула. Девушка сделала кувырок в сторону, рассчитав движение таким образом, чтобы обогнуть валун. Когда она вскочила на ноги; пума стояла на валуне, глядя на нее глазами с вертикально поставленными зрачками. Наклонив голову, поджав задние лапы для следующего прыжка, хищница издавала злобный рев, от которого по спине Бринн побежали мурашки.

Она воззвала к своему мечу, и лезвие Пляшущего огня ослепительно вспыхнуло.

Пума взревела еще яростнее и выгнула спину. Она голодна, поняла тогайранка, и сильно разозлена.

Прыжок хищницы был настолько внезапным и быстрым, что любого другого воина застал бы врасплох, не дав ему даже той крохотной доли секунды, которая требуется, чтобы вскинуть меч. Однако Бринн была рейнджером и настолько хорошо чувствовала животных, что еще до прыжка знала, что сейчас произойдет.

Она повернулась влево, описав мечом полукруг и зацепив им бок кошки.

Хищница развернулась и снова прыгнула, на этот раз высоко, явно добираясь до головы девушки.

Тогайранка упала на землю, и пума пролетела над ней. Не имея возможности развернуть меч, Бринн с силой ударила ее в живот его эфесом, а другой рукой, на которой был защитный браслет поври, оттолкнула в сторону задние лапы со смертоносными когтями и удивленно раскрыла глаза: один из драгоценных камней, вправленный в браслет, испустил пульсирующий белый свет, окруживший девушку словно щитом! Поднявшись на ноги, она ткнула в него кончиком меча и убедилась в материальности щита, сотканного из чего-то вроде мерцающей энергии.

— Убирайся! — закричала Бринн кошке, снова принимая защитную позу.

На этот раз животное решило избрать другую тактику и начало подкрадываться к жертве.

Тогайранка нанесла удар мечом, пума отпрянула, но тут же снова бросилась вперед.

Девушка уклонилась, нанеся кошке жалящий удар мечом. Однако плечо Бринн словно обожгло — по нему прошлись смертоносные когти. Она упала на спину и инстинктивно зажала рану, но вынуждена была тут же отпустить ее и выставить меч перед собой, когда сверху на нее набросилась огромная кошка — сплошные мускулы, клыки и зубы.

Тогайранка отражала удары когтей пумы, пару раз даже сама задела ее, а потом просто приставила острие меча к шее хищницы, не давая ей приблизиться к себе.

Вскочив на ноги, она пошла в наступление, вращая мечом над головой в надежде, что пылающий клинок отпугнет пуму и та сбежит.

Хищница подалась назад, припала на передние лапы, прижала уши и открыла пасть, издавая хриплый рык, в котором явственно слышались возмущение и ярость.

Ни та ни другая не осмеливались напасть первой, отдавая дань уважения силе и ловкости противника.

Бринн понятия не имела, чем это может кончиться. Сбежать вряд ли удастся, уж слишком быстра привыкшая бегать по горной местности кошка. И напугать ее пока тоже не получалось.

Между тем пума продолжала наступать, а девушка пятилась, шаг за шагом, удерживая ее на расстоянии. Теперь хищница рычала так громко, что у тогайранки заложило уши. Неудивительно, что в пылу сражения она не сразу заметила появление еще одного его участника: маленький пегий пони сбоку напал на пуму, лягнув ее передними копытами. Огромная кошка отпрянула от Бринн, и, как только жеребец опустился на все четыре ноги, та не раздумывая вцепилась ему в гриву и запрыгнула на его спину. Пони тут же понесся вскачь.

Кошка помчалась за ними.

Хорошо, что пони и сам прекрасно соображал, что делать. Тогайранка сейчас не смогла бы направлять его. Низко наклонив голову, пегий крепыш ударился в галоп, скача зигзагами, и, оторвавшись от преследующей его пумы на значительное расстояние, припустил напрямую, в сторону пологого склона, заваленного стволами упавших деревьев и валунами. Девушка попыталась направить его в сторону, считая, что там ему будет труднее скакать, но пони продолжал нестись в прежнем направлении. Бринн едва не свалилась, когда он перепрыгнул через валун, а потом взлетел над бревном, один конец которого был придавлен камнями. Перед следующим препятствием, однако, не оказалось расстояния для разбега. Тогда пони встал на задние ноги и перепрыгнул его в такой странной позе!

«Точно заяц», — подумала тогайранка. Оглянувшись, она поняла, насколько правильно пегий крепыш выбрал путь: горная кошка отстала. Преодолев последние препятствия, она помчалась быстрее, но пони теперь тоже скакал во весь опор. Все же пуме удалось догнать его и даже цапнуть когтями за заднюю ногу, но она не смогла сделать ничего большего, начав отставать. Вскоре хищница прекратила преследование.

Пони продолжал скакать. Бринн уселась поудобнее, слегка сдавливая пятками крутые бока коня, а руками лишь чуть придерживаясь за снежно-белую гриву, поскольку инстинктивно чувствовала, что пегий крепыш ее не сбросит. Еще ребенком она не раз была свидетельницей того, как объезжают диких коней для верховой езды, и поэтому хорошо понимала, насколько из ряда вон выходящей была эта их «встреча». Ведь пони прибежал сам, неизвестно откуда, своим появлением сбил горную кошку с толку, а потом добровольно позволил девушке сесть на себя и унес ее от погони.

Тем не менее существовало немало историй о подобном начале взаимоотношений между конем и всадником, что, в общем-то, неудивительно для тогайру, не мысливших себе жизни без замечательных степных пони.

Наконец, удостоверившись, что горная кошка осталась далеко позади, Бринн немного сместилась назад, слегка потянула за гриву и прошептала в ухо пони:

— Эй!

Тот сразу же замедлил бег и остановился. Бринн соскользнула на землю.

— Я очень тебе благодарна, — сказала тогайранка и поцеловала пони в холодный нос.

Молодой жеребец, словно в ответ на ее слова, несколько раз вскинул и опустил голову.

Бринн улыбнулась и почесала его за ухом.

— Где твои друзья? Оставили тебя в арьергарде?

Пони заржал, опустил голову и начал щипать траву, как будто ничуть не торопясь вернуться к собратьям.

Девушка знала, что не от нее зависит дальнейшее развитие этих столь многообещающе начавшихся взаимоотношений, хотя от всей души надеялась, что пони останется с ней. Веревки у нее не было, но даже если бы и была, тогайранка не стала бы использовать ее после того, как он унес ее от смертоносных когтей и зубов дикого зверя.

Нет, она страстно желала, чтобы пони стал ее скакуном и, более того, ее другом — и последнего, может быть, сильнее всего, потому что после гибели Джуравиля и Каззиры чувствовала себя ужасно одинокой. Но это должна быть дружба по взаимному согласию, и, следовательно, теперь все зависело от пегого крепыша.

Бринн снова приласкала пони, вздохнула и не слишком быстро зашагала прочь. И не смогла сдержать улыбки, увидев, что маленький пони последовал за ней.

Спустя час она набрела на небольшую лужайку и решила устроить привал.

— Ну, как мне назвать тебя? — спросила тогайранка, и пони посмотрел на нее таким взглядом, точно понимал каждое слово, — Такого сообразительного, такого храброго, такого ловкого — это ничего, что ты самый маленький в табуне. — Будешь у меня Крепышом, — сказала она наконец. — Если ты, конечно, не против!

Пони снова несколько раз опустил и вскинул голову.

Бринн подумала, что он понял ее, и пришла от этого в восхищение.

Несколько следующих дней они провели вместе. Иногда Бринн скакала на пони, когда тропа была не слишком удобна для ходьбы, но чаще они просто шли — девушка впереди, а Крепыш, по-видимому вполне всем довольный, трусил сзади. Приближалось время холодов.

Бринн напряженно вглядывалась в окружающий ландшафт, надеясь увидеть знакомые приметы — особым образом зазубренную скалу или извилистый ручей, — которые пробудили бы детские воспоминания и помогли найти кочевников-тогайру. Она знала, что в это время года все племена подтягиваются ближе к горам, и в конце концов с облечением заметила тонкие, поднимающиеся в небо струйки дыма.

Взобравшись на пони, она пустила его быстрым шагом. Девушку охватил трепет при мысли о том, что совсем скоро она впервые за десять лет увидит соплеменников. Бринн чувствовала все большую тревогу и вынуждена была снова и снова напоминать себе, что хорошо подготовилась к этой встрече. Тол'алфар обучили ее многим видам искусства, ценимым тогайру, и, отходя от своего обыкновения, часто разговаривали с девушкой на ее родном языке, а не на собственном, так напоминающем пение.

Внезапно Бринн подумала о том, что она, несомненно, знала и раньше, но как-то не обращала на это внимания, — ей никогда не приходилось слышать, чтобы госпожа Дасслеронд или любой из эльфов разговаривали с Эйдрианом на языке Хонсе-Бира. Общение с мальчиком протекало исключительно на эльфийском языке. Только сейчас тогайранку удивила странность такого подхода, и, непонятно почему, волосы у нее на затылке встали дыбом. Ну, как бы то ни было, Эйдриан еще долго пробудет в Эндур'Блоу Иннинес, считала Бринн, не знавшая, разумеется, о том, что тот, фактически еще мальчик, натворив массу дерзких, безответственных поступков, уже покинул Долину эльфов, избежав смертоносного гнева выведенной из терпения госпожи Дасслеронд.

Вскоре пони достиг вершины холма и остановился. На лице девушки расплылась широкая улыбка.

И тут же исчезла. То, что Бринн увидела внизу, было совсем не похоже на лагерь тогайру, как она его помнила. Никаких стоящих кругом шатров из оленьей кожи, в центре которого обычно устраивали общий очаг; никаких свободно бегающих по полям лошадей, столь необходимых для жизни тогайру, или охраняющих их табунщиков. Вообще-то, взбираясь на холм, девушка не удивилась бы, столкнувшись с табунщиком.

Однако его не было, как, насколько Бринн могла видеть, не было и резвящихся коней. И шатров тоже не было! То, что она увидела внизу, представляло собой не лагерь кочевников, а окруженное стеной и рвом поселение. Жилье было сооружено из камня и дерева, между домами тянулись отчетливо различимые дорожки, сходящиеся к просторной центральной площади. Посреди нее стоял самый большой дом в селении: длинное, высокое строение с покатой крышей и маленькими башенками-минаретами на каждом из четырех углов.

Некоторое время тогайранка разглядывала здание, а потом ее внимание привлекло другое, стоящее чуть сбоку, второе по величине, длинное, широкое и низкое, с несколькими загонами вокруг него. Конюшня, поняла Бринн, поскольку в загонах стояли лошади.

Прошло немало времени, прежде чем она набралась решимости и направила Крепыша вниз по склону. Приблизившись к воротам, девушка разглядела большое число бехренцев в типичных для них светлых одеждах и тюрбанах: многие из них подозрительно поглядывали в ее сторону. Были там и тогайранцы, тоже бросающие на нее любопытные, но куда менее враждебные взгляды.

Только тут Бринн подумала, что, наверное, зря осталась в куртке, берете и не спрятала бросающийся в глаза меч. Может быть, лучше было бы попробовать изобразить из себя простую тогайскую странницу?

— Все равно теперь слишком поздно, — пробормотала девушка, медленно приближаясь к воротам.

— Стой! — приказал один из четырех охранников у ворот.

Бринн слегка потянула пони за гриву.

Все стражники были бехренцами, причем один из них — женщиной в доспехах из находящих друг на друга пластинок, характерных для воинов чежу-лей.

Женщина-чежу-лей, выйдя вперед, с мрачным видом оглядела тогайранку и буркнула что-то одному из бехренских солдат.

— Кто ты? — спросил тот.

— Бринн Дариель, — ответила девушка, не видя причин скрывать имя, которым привыкла называться, хотя оно и не было получено ею при рождении.

— Откуда ты пришла?

Тогайранка помола плечами и через плечо бросила взгляд в сторону гор.

— С предгорий.

Стражник быстро перевел ее ответы женщине-воину, та оглядела Бринн более внимательно, сощурив темные глаза. И что-то произнесла на бехренском языке, которого девушка не понимала.

— Из какой ты деревни? — продолжил допрос переводчик. — К какому племени принадлежишь?

— Родом я из Кейлин Кек, — ответила Бринн, снова не погрешив против истины. — Но покинула селение много лет назад.

— И чем теперь занимаешься?

Теперь я просто странница, — сказала девушка. Мужчина недоуменно смотрел на нее, словно не понимая ее слов. — Странница, — повторила она. — В это время года так близко к горам вы наверняка не раз встречались с тогайскими странниками.

Стражник, казалось, по-прежнему не улавливал сути, и Бринн с трудом сдержала улыбку. В бехренских пустынях тоже существовали в некотором роде кочевники, главным образом разбойники, совершающие набеги на оазисы, а в Тогае странники — так их называли потому, что они имели склонность к кочевому образу жизни даже больше, чем остальные тогайру, — встречались нередко и пользовались среди сородичей немалым уважением. Они рассказывали, что нового случилось в других племенах, и часто подсказывая охотникам, где больше дичи. Девушка хорошо помнила, как радовались в Кейлин Кек при появлении странников.

— Ты слишком молода.

— Не так уж молода, — возразила она. — Однако я устала и хотела бы отдохнуть, а перед этим подкрепиться горячей пищей.

Стражник снова перевел сказанное женщине чежу-лей. Та задумалась, а потом кивнула.

— чежу-лей Дии'дак не будет возражать, Бринн Дариель, — сказал мужчина. — Если только ру согласятся принять тебя. Но учти, Дии'дак не потерпит никаких выходок.

Стараясь сохранить как можно более нейтральное — чтобы никто не подумал ни о насмешке, ни об угрозе — выражение лица, тогайранка слезла с пони и оправила одежду. Дии'дак следила за каждым ее движением, и Бринн попыталась притвориться слегка неуклюжей.

— Можешь оставить коня в конюшне, — продолжал бехренский стражник. — Сторгуйся о цене. Что касается ночлега, спроси об этом ру, но учти, что мой господин, ятол Тао Джин Эан пожелает поговорить с тобой.

Тогайранка внутренне содрогнулась от звуков этого имени и тона, каким с ней разговаривали, пытаясь уяснить явные и весьма существенные перемены в отечестве. Значит, здесь свои ятолы и чежу-леи? Что, теперь у них все поселения под таким надзором?

Крепыш потянулся за Бринн, но девушка шепнула на ухо пони что-то успокаивающее, и тот послушно потрусил к небольшому пятну зеленой травы неподалеку.

Дии'дак тут же разразилась потоком негодующих слов.

— Не позволено! — закричал на Бринн бехренский переводчик, — Коня нужно взять с собой!

— Это их земля в той же степени, что и наша, — ответила тогайранка.

— Это земля ятола Тао Джин Эана! — воскликнул мужчина. — Конь должен находиться в конюшне!

Бринн задумалась, напомнив себе, что сейчас не время кидаться в бой. Вряд ли бехренцы причинят вред Крепышу; тогайские пони слишком высоко ценятся. Она коротко свистнула, Крепыш остановился и посмотрел на нее. Второй свист заставил его развернуться и неторопливо потрусить к девушке.

— Тогда я вряд ли останусь тут надолго, — сказала Бринн, когда пони оказался рядом, и вошла в ворота, даже не оглянувшись на Дии'дак.

Она снова и снова напоминала себе, что сейчас может и должна сделать для соплеменников одно — собрать как можно больше информации, разузнать все, что можно, о нынешнем положении дел в Тогае.

А сражаться они будут потом.

— Уж больно ты молода для странницы, — тем же вечером сказала Бринн пожилая женщина Тсолана, сидевшая рядом с ней в трактире.

— Не так уж молода. Я старше, чем выгляжу, если не годами, то опытом.

— Да что ты говоришь! — воскликнул Барачак, муж той женщины, старый, морщинистый, но с такими пронзительно яркими глазами, что они могли бы принадлежать двадцатилетнему человеку. — И по каким же краям ты странствовала?

Девушка улыбнулась, обдумывая ответ. Она предпочла бы, чтобы разговор пошел совсем в другом направлении, ей хотелось самой расспросить об их жизни. С ночлегом у нее проблем не возникло; несколько тогайских семей предложили взять ее просто за возможность поговорить, и Бринн приняла приглашение этой пожилой пары. Какой-то бехренец тоже предложил ей гостеприимство, и Бринн едва не приняла это предложение, подумав, что таким образом сможет больше разузнать о врагах. Однако, взглянув в глаза мужчины, догадалась о его истинных намерениях; по-видимому, не имел значения даже тот факт, что собственная жена бехренца находилась в том же доме.

— В основном по горам, — медленно ответила тогайранка, не упуская из виду двух сидящих неподалеку бехренцев, внимательно прислушивающихся к разговору. Все время чувствовалось, что за ней наблюдают, куда бы она ни пошла; по-видимому, представители власти в поселке хотели вызнать как можно больше об этой страннице. — И еще под горами.

Старики удивленно переглянулись, похожее выражение мелькнуло и на лицах тех, кто прислушивался к разговору. Пронесся шепоток, и спустя несколько мгновений Бринн, в нетерпении ожидая ее рассказа, окружили и тогайру, и бехренцы.

И девушка поведала им о путешествии под горами, хотя ни словом, разумеется, не упомянула о Джуравиле и Каззире. На лицах слушателей возникло недоуменное выражение, когда она рассказывала о городе поври, поскольку и тогайру, и бехренцы мало что знали об этих карликах. А уж как у всех широко раскрылись глаза, когда они услышали об огромном драконе и охраняемых им сокровищах!

Тогайранка постаралась как можно эффектнее обыграть этот момент, для усиления драматизма слов даже встала и жестами дополнила рассказ о том, как происходило сражение.

Все время, однако, Бринн искоса бросала взгляды на двух сидящих неподалеку бехренцев, которые притворялись — правда, без особого успеха, — что не слишком интересуются молодой странницей и ее рассказом. На самом деле они, разумеется, ловили каждое ее слово и наверняка доложат об услышанном ятолу Тао Джин Эану, перед тем как завтра утром она встретится с ним.

— Говорят, ты из Кейлин Кек, — заметил один из слушателей.

— Я не была там очень давно.

Простое упоминание названия ее племени мгновенно пробудило в тогайранке воспоминания о беззаботных днях детства.

— Прекрасное племя! — сказал другой мужчина.

Почти все собравшиеся закивали, соглашаясь, и Бринн с особой остротой почувствовала, что вернулась домой. Не все тогайские племена дружественно относились друг к другу, а иногда между ними случались даже вооруженные стычки. Но что существовало всегда — это взаимное уважение и понимание того, что в картину мира в целом они вписываются как единый народ — гордые тогайру.

Внезапно девушка заметила на лице старика Барачака смущенное и даже подозрительное выражение.

Она не слишком удивилась, когда, вдоволь наговорившись, пошла вместе с супружеской парой к ним домой и старик сказал:

— Я знаю Кейлин Кек. Когда-то охотился вместе с ними. Там нет семьи Дариель.

Бринн заметила, как Тсолана мягко, но решительно положила руку на плечо мужа, как бы напоминая, что Бринн — своя, тогайру.

И все же девушка понимала опасения Барачака. Кейлин Кек — небольшое племя, всего человек триста и около двадцати семей. А сейчас, под тяжелой пятой Бехрена, приходилось подозревать каждого.

Она остановилась, ее спутники тоже. Она поглядела в глаза старику.

— А семью Тсочак ты знаешь?

По лицу Барачака скользнуло выражение печали, потом он широко раскрыл глаза.

— Керегу и Далана? — неуверенно спросил он.

— И их дочь Дариель, уцелевшую в то страшное утро, когда их убили, и навсегда сохранившую воспоминание об их гибели в своем сердце, — закончила Бринн.

— Дариель, — прошептала Тсолана.

— Так ты — их маленькая дочка? — спросил старик, вглядываясь в лицо девушки. — По возрасту вроде бы подходишь…

— Бедняжка, — сказала его жена, с сочувствием и одновременно как бы покоряясь неизбежности, вытекающей из реалии их нынешней жизни.

Она подошла к Бринн и положила ей на плечо руку тем же жестом, что прежде Барачаку.

Девушка яростно мотнула головой, не позволяя жутким сценам убийства родителей снова вспыхнуть перед ее мысленным взором. Сейчас не время выказывать слабость, а боли можно позволить переплавиться лишь в яростное желание освободить порабощенный народ.

— Я ушла одна, на следующий день, — объяснила она, — II не знаю ничего о своем племени… Они все еще кочуют по степи?

— Скорее, живут в такой же деревне, как наша, — ответила Тсолана.

— Мало кто живет теперь по-старому, — добавил старик. — Тогай сильно изменился.

— Стал цивилизованным, — с явным огорчением сказала его жена.

Спустя несколько минут они в молчании подошли к маленькому невзрачному дому. Барачак дождался, пока все удобно расположились, и только после этого приступил к расспросам.

— Как ты выжила? Какое племя приняло тебя? Они все еще здесь, в предгорьях?

Тон его расспросов и возбужденный огонек в глазах подсказали Бринн, что она среди своих, среди истинных тогайру, страстно желающих жить, придерживаясь обычаев, которые были у них до прихода ненавистных бехренцев. Девушка испытала чувство огромного облегчения. Ей, конечно, и прежде не верилось, что тогайру под давлением завоевателей полностью отказались от того, что было им присуще, но все же прошло уже десять лет… всякое могло случиться.

— Я жила не в племени, — ответила она, — И даже не в Тогае. Я путешествовала к северу от гор.

Как широко раскрылись у них глаза! Конечно, тогайру были кочевниками, однако никогда не переступали определенных границ, одной из которых служила горная гряда Пояс-и-Пряжка. Очень немногие тогайру переваливали через нее, еще меньше — да практически никто! — когда-либо возвращались.

— В то, что ты говоришь… — начал Барачак, но замолчал, просто покачав головой.

— Слишком трудно поверить? — закончила за него Бринн. — Уверяю вас, если бы вы знали обо мне все, глаза у вас и вовсе выскочили бы из орбит!

Она достала из кармана берет поври и натянула его на голову. Старики непонимающе смотрели на нее.

У девушки мелькнула мысль вытащить меч и заставить его вспыхнуть, но она отбросила эту идею. Не стоило сразу открывать слишком много даже этим двоим, хотя им она уже полностью доверяла. В конце концов, у них есть друзья, с которыми они, не удержавшись, могут поделиться захватывающими новостями, а бехренцы наверняка теперь станут подслушивать разговоры Барачака и Тсоланы, как это уже происходило в отношении самой Бринн.

— Это головной убор, который высоко ценится у расы могучих и злобных карликов, называемых поври, — объяснила она. — Многое из того, что я ношу, когда-то принадлежало им.

— Ты подружилась с карликами? — спросила Тсолана.

— Нет.

— Значит, ты сражалась с ними. Это трофеи?

— Я никогда не видела ни одного поври. Все это я нашла в логове совсем другого, гораздо более могущественного врага, глубоко в недрах гор. Это создание может разрушить до основания целую страну!

Старики изумленно посмотрели друг на друга, но тут же усмехнулись, явно сомневаясь в ее словах.

— И ты убила это создание? — спросил Барачак.

— Нет, дракон едва не прикончил меня.

— Ах да, дракон… — протянул тот по-прежнему с недоверием в голосе.

Бринн тем не менее постаралась сохранить спокойствие.

— Но я сбежала от него и даже кое-что прихватила с собой.

— Дорогая моя, да с тобой не соскучишься, — заметил старик.

Девушка в ответ лишь улыбнулась. На этом разговор закончился. Она устала, а завтра ей предстояла важная встреча.

ГЛАВА 11
МНОГОЦВЕТНЫЙ ПОЯС

Астамир смотрел на красный пояс, свисающий с крюка, прибитого к двери его маленькой скромной комнаты. Красивый пояс — множество оттенков красного, близкого к цвету крови; символ жизни его древнего тайного ордена мистиков Джеста Ту. Астамир был одним из четырех среди полутора сотен братьев и сестер ордена, удостоившихся пояса Жизни, и все же, снимая его с крюка и повязывая вокруг талии, чтобы приталить коричневую тунику, не испытывал какой бы то ни было гордости.

Если бы он испытывал это чувство, то был бы недостоин красного пояса.

Нет, Астамир носил пояс с чувством скромного оптимизма, распространяющегося не только на него самого, но и на всех людей в мире. Он был Джеста Ту, ведущим жизнь вдали от мирских страстей, в неспешных размышлениях и в надежде, что обретя в конце концов истинное понимание жизни, смерти и своего предназначения, достигнет абсолютной просвещенности.

Джеста Ту был маленьким орденом. Их единственный монастырь, Обитель Облаков, находился высоко в горах, там, где заканчиваются тогайские степи и пустыни Бехрена; да еще немногие собратья странствовали по большому миру.

Очень немногие, поскольку бехренские ятолы были нетерпимы к Джеста Ту, а тогайру мало что знали о них.

Большинство Джеста Ту вели происхождение от бехренцев, а корни остальных, и среди них Астамира, уходили в тогайские степи. Однако все они оказались в Обители Облаков в очень юном возрасте и почти не сохранили воспоминаний о прошлой жизни. Кое-какие представления о большом мире они получали из ученых трудов и рассказов собратьев, но по большей части вели замкнутую жизнь в горном доме, построенном на вершине утеса, куда вела лестница длиной в пять тысяч ступеней.

Сквозь обращенное на юг маленькое окно до Астамира донесся сначала треск, потом оглушительный грохот, но это лишь позабавило, а ничуть не напугало сорокалетнего мистика. Молодые Джеста Ту практиковались в работе с магическими камнями, готовясь к празднику осеннего равноденствия, который должен состояться сегодня вечером. Тогда молнии и огненные шары осветят вечно затянутое туманом ущелье под мостом Ветров. Астамир улыбнулся; предстоящий праздник радовал его, и к тому же он знал, что его вклад в действо доставит удовольствие его младшим собратьям.

В Обители Облаков мало кто умел работать с магическими драгоценными камнями так хорошо, как Астамир, хотя и он, без сомнения, уступал в этом монахам церкви Абеля из северного королевства Хонсе-Бир. Дело в том, что в глазах Джеста Ту эти камни вовсе не были священными; во всяком случае, не более, чем трава, ветер и другие творения и проявления природы. Мировоззрение мистиков основывалось на чувстве внутреннего мира и удовлетворенности, на гармоничном слиянии разума, тела и природы. Джеста Ту высоко ценили магические драгоценные камни. И тем не менее не считали их священными и уж тем более Божьим даром.

Снова послышались треск и грохот. Оторвавшись от размышлений, Астамир подошел к окну, выглянул в него и увидел группу молодых людей, собравшихся на мосту Ветров. Из ущелья под ними поднимались облака тумана. На большинстве мистиков были белые пояса Воздуха, символизирующие не столько определенные достижения в области знаний, сколько желание открыть им свой разум. Некоторые имели желтые — следующие по рангу, уступающие коричневым поясам Земли.

Астамир увидел лишь один голубой пояс Воды — очень высокий ранг — на женщине лет тридцати, из рук которой вырвалась молния, сопровождаемая грохочущим звуком.

За первой молнией последовала вторая, скрывшаяся в тумане. Люди на мосту разразились радостными криками и захлопали в ладоши.

Мистик разделял их радость, но внезапно она погасла, вытесненная отчетливым пониманием того, что сегодня ночью он не будет участвовать в празднике.

Астамир отошел от окна, пораженный этой мыслью.

«Он не будет участвовать в празднике. Сегодня вечером и ночью он не сможет покинуть — и не покинет — свою комнату». Перед внутренним взором мистика молнии чистейшей энергии снова и снова причудливыми зигзагами прорезали туман.

Дыхание вырывалось изо рта резкими толчками; такое дыхание не упорядочить тому, кто носит белый пояс и владеет лишь обычной техникой дыхательных упражнений. Астамир отступил от окна. Все глубже погружаясь в свои мысли, он вновь представил себе молнию, но на этот раз она проложила путь внутри тела, пронизывая его от головы до паха зарядом невероятной силы.

Расчистив место на полу, мистик расстелил коврик со сложным узором, который собственноручно плел из овечьей шерсти целых два года. Уселся на него, скрестив ноги, очень медленно развел руки и опустил их на колени, ладонями вверх. Мысленно представляя себе все части тела по очереди, привел их в состояние полной расслабленности.

Добившись этого, Астамир позволил образу молнии снова возникнуть перед своим внутренним взором. Однако на этот раз он сосредоточился на растущем ощущении собственной жизненной энергии, которая в большей степени выражала его суть, чем любые проявления и даже достижения смертного тела.

Потеряв всякое представление о времени и пространстве, мистик погрузился в себя так глубоко, как никогда прежде.

И, находясь в этом состоянии, впервые обрел ощущение идеальной гармонии.

Астамир открыл глаза и вперил взор в темноту. Медленно, очень медленно соединил руки перед грудью. Неспешно, глубоко задышал, используя технику, которую освоил, еще нося белый пояс, и мысленно представляя себе, как потоки вдыхаемого воздуха растекаются по всему телу.

Он плавно поднялся, по-прежнему держа руки перед грудью.

Пытаясь сообразить, сколько времени прошло, мистик вышел в коридор и обнаружил все двери закрытыми. Спустился в Зал света — круглую комнату, уставленную рядами горящих свечей, с висящими под разными углами зеркалами и маленькими фонтанчиками, установленными в тех точках, где они в максимальной степени ловили и преломляли свет.

В одном из зеркал он увидел отражение своего лица, тронутого удовлетворенной улыбкой от сознания того, что совсем недавно произошло нечто очень важное.

— Три дня, — раздался голос у него за спиной.

Астамир повернулся и отвесил учтивый поклон своему наставнику.

В Обители Облаков сейчас жили еще три мистика уровня Астамира, обладатели красного пояса Жизни, и всего два, достигшие высот многоцветного пояса, символа просвещенности, — магистр Чаэс и его жена, магистр Глария. За столетия существования ордена число тех, кто обладал этим поясом, было невелико — всего около ста человек, а одновременное присутствие двух магистров в Обители Облаков являлось почти беспрецедентным случаем.

И сейчас Астамир собирался сообщить о том, что вскоре к ним добавится третий.

— Я видел Чи, — сказал он.

Магистр Чаэс кивнул с торжественным видом.

— Я так и подумал, когда тебя не оказалось на празднике равноденствия три дня назад, — сказал он, — Я всегда надеялся, что ты увидишь Чи, Астамир. Теперь путь перед тобой открыт.

Три дня? Мистик рассмеялся, хотя не слишком этому удивился.

— Я прикоснулся к Чи, — добавил он. — Я понял Чи.

Эти заявления заставили пожилого магистра отпрянуть. Не многие осмеливались заявлять о таком, а в возрасте Астамира прикоснуться к Чи, понять Чи было делом практически неслыханным. Глария, жена Чаэса, обрела Чи всего два года назад, на семьдесят восьмом году жизни и семьдесят пятом году обучения.

Я пройду Многоцветным Путем, магистр Чаэс, — уверенно продолжал Астамир.

Его наставник кивнул. А что еще ему оставалось делать? Хотя было понятно, что старик сомневается, помешать ученику он не мог. Открытие Чи, этого высочайшего уровня просвещенности, было личным делом каждого. Ни Чаэс, ни любой другой магистр никакого влияния на этот процесс не имели.

— Ты отдаешь себе отчет в том, насколько это опасно? — спросил все же магистр Чаэс. — Понимаешь, что идти Многоцветным Путем не обязательно именно сейчас… или завтра, или в любой другой день?

— Ждать неразумно, поскольку я готов, — заверил его мистик.

— Ну, коли так, мне больше нечего тебе сказать. — Магистр Чаэс поклонился в знак понимания и уважения. Если Астамир одолеет Путь, он сравняется с Чаэсом в уровне просвещенности, если нет — погибнет. Третьего не дано; в тот момент, когда Астамир объявил о своем намерении, его ученичеству у магистра Чаэса пришел конец.

Склонив голову, Чаэс удалился.

Астамир чувствовал себя уверенно. Он видел Чи, внутреннюю жизнь, то, что соединяет душу и тело, и потому не сомневался, что пройдет Путь. Не раздумывая, он зашагал к заброшенной лестнице в северном крыле обители. Спустился с третьего этажа на самый нижний его уровень и подошел к окованной железом двери, которую никто не открывал с тех пор, как магистр Глария преодолела Многоцветный Путь. Взявшись за кольцо в центре двери, Астамир ощутил исходящий из-за нее жар. Он рванул кольцо на себя, разомкнув таким образом запирающий механизм: дверь открылась, и порыв горячего ветра ударил мистику в лицо.

Он вошел внутрь и выждал несколько мгновений, давая глазам возможность привыкнуть к тусклому оранжевому свету, мерцающему далеко внизу.

Рукотворные туннели Обители Облаков здесь заканчивались, и Астамир двинулся далее по естественному земляному ходу, уводящему в глубь горы. Путь занял около получаса, и в конце его обнаружилась еще одна дверь. Рядом с нею на стене во множестве висели красные пояса, точно такие же, какой носил Астамир.

Мистик подошел к стене и с удовлетворением отметил, как хорошо сохранились пояса, многие из которых находились тут не одно столетие, и это несмотря на то, что пропитанный неприятным серным запахом воздух оказывал разрушительное действие почти на любую ткань.

Астамир снял пояс, повесил рядом с другими и ласкающим движением провел по нему рукой: хотя он носил его всего несколько лет, красный пояс стал для него не просто символом, а постоянным напоминанием об избранном жизненном пути.

Отбросив из головы все посторонние мысли, мистик открыл еще одну дверь, понимая, что никогда больше не увидит ни свой пояс, ни помещение, где он остался висеть.

Сейчас Астамир находился в просторном, тускло освещенном зале с уставленными в нем изваяниями воинов, выполненными в полный человеческий рост и словно готовыми мгновенно вступить в бой. Помещение походило на то, в котором он заработал пояс Жизни.

Этот зал служил скорее не для проверки нового уровня просвещенности явившегося сюда, а для предостережения тому, кто пришел преждевременно. Скульптуры имели скрытые механизмы, приводящиеся в движение при изменении давления на пол. Только человек, имеющий красный пояс, обладал достаточным навыком, чтобы пересечь это помещение, избегнув подстерегающие его ловушки.

Все с тем же ощущением несокрушимой уверенности в себе, стараясь не думать о том, что ждет его впереди, Астамир снял мягкие комнатные туфли и начал пересекать зал.

Под ногами ощущалась слабая вибрация. Гармонично слившиеся тело и разум мистика помогли ему увернуться от удара копьем, который нанесло ближайшее изваяние воина, и тут же наклониться так, чтобы меч другого, резко повернувшегося воина рассек лишь воздух в том месте, где он только что находился.

Словно обладая провидческими способностями, Астамир подпрыгнул за миг до того, как из пола под ним вырвались наружу острые шипы. Приземлившись чуть в стороне, на одну ногу, что не мешало ему превосходно сохранять равновесие, он уверенно двинулся вперед.

Краем глаза мистик успел заметить летящее в него копье.

Вскинув руку, он отбил его, сделал кувырок, проскочил под двумя стремительно опускающимися мечами, высоко подпрыгнув, пропустил под собой еще одно копье и устремился вперед, уворачиваясь от новых ударов, пытавшихся достать его то справа, то слева.

И вот Астамир уже стоял рядом с огромным рычагом в полу перед дверью из этого зала. Крепко обхватив рычаг, он отвел его назад и замер, дожидаясь, пока противовесы наполнятся песком, открывая проход в запретный зал. Минуты постепенно складывались в часы. Наконец скрипы и шорохи смолкли. Мистик вернул рычаг в исходное положение, набрал в грудь побольше воздуха, открыл дверь и оказался в широкой, но низкой естественной пещере. По ее стенам метались отсветы оранжевого пламени; было нестерпимо жарко. Пещера образовалась задолго до появления Астамира на свет, когда из глубины горы прорвался поток расплавленной лавы.

Обратившись внутрь себя, мистик начал собирать свое Чи, чтобы защититься от убийственного жара. Человеческие кожа и кровь не могут вынести жар такой интенсивности, однако Чи — может. Мистик создал также энергетический щит, блокирующий боль.

Обезопасившись таким образом, он взглянул на узкую металлическую балку, пересекающую пещеру в направлении потока оранжевой лавы. Она была раскалена добела.

Собрав внутреннюю силу в единый энергетический пучок, Астамир медленно, не испытывая страха, шагнул на металлическую балку шириной всего в несколько дюймов. Не спеша, отвергая саму мысль о жаре и боли, он прошел по ней и остановился на расстоянии всего нескольких футов от потока лавы, настолько близко, что мог бы дотянуться до него рукой. Мистик огляделся, но не обнаружил далее никакого пути. Тем не менее он твердо знал, что возвращаться нельзя.

Потом пришло понимание. Он отступил на несколько шагов и снова погрузился вглубь себя, вытягивая жизненную силу и формируя из нее окружавший тело защитный кокон.

Короткая пробежка, прыжок — голова откинута назад, руки расставлены в стороны, пальцы сжаты в кулаки.

Он пролетел сквозь поток лавы и, сумев не потерять равновесия, опустился на узкую раскаленную балку на другой стороне потока. Сдерживая радостное возбуждение, Астамир двинулся вперед и в конце концов оказался у входа в другой туннель, имеющий уклон вниз.

Он шел по нему в полной темноте несколько часов, пока не увидел впереди еле заметное пятно дневного света. Выйдя из туннеля, мистик оказался в очень глубокой и узкой — не более десяти футов в поперечнике — каменной расселине. Здесь на остром выступе висел символ его достижения — многоцветный пояс. Астамир благоговейно взял его в руки. Сделанный из тончайших, специальным образом обработанных и искусно сплетенных нитей, пояс выглядел черным при любом освещении, кроме солнечного, в котором играл всеми цветами радуги.

Мистик поворачивал его так и эдак, ловя еле проникающий в расселину солнечный свет, чтобы увидеть хотя бы намек на истинное великолепие пояса.

Следующие несколько месяцев Астамиру предстояло заниматься плетением пояса для того, кто решится пройти испытание Чи следующим. Закончив работу, он достигнет того места, которое сейчас имело вид бледного пятна над головой, и сбросит пояс в расселину, где тот будет ожидать своего владельца — десятилетия или, возможно, даже столетия.

Таков путь Джеста Ту.

Астамир повязал новый пояс и оглянулся, обдумывая, как выбраться наверх. Расселина имела отвесные стены высотой в несколько сот футов.

Однако для магистра ордена непреодолимых препятствий не существует.

Мистик вновь отыскал энергетический стержень, пронизывающий его от головы до паха, и, используя его, нейтрализовал собственный вес.

И начал подниматься, придерживаясь руками за стены расселины.

Оказавшись наверху, среди нагромождения камней узкого ущелья, он подошел к нижним ступеням длинной лестницы. Высоко над головой можно было разглядеть мост Ветров. Астамир подавил желание вознестись к нему, удивив стоящих там молодых мистиков, и начал смиренно подниматься по ступеням.

Наверху его ожидал магистр Чаэс.

— Я рад за тебя, магистр Астамир, — сказал он.

— У меня не было никаких сомнений в успехе.

— Будь они у тебя, ты бы не выжил.

Астамир очень хорошо понимал, что стояло за этими словами. Мистики, пытавшиеся пройти Многоцветным Путем исключительно из гордыни, на самом деле не увидевшие и не понявшие свое Чи, были обречены. Те же, кто достиг истинной просвещенности, потерпеть поражение просто не могли.

— В том, что касается поясов, ты достиг вершины, — продолжал магистр Чаэс. — И теперь пойдешь дальше. Ты уже решил, куда направишь стопы?

— В Тогай, — ответил мистик. — Мне было видение — заросшие травой степи. Я знаю, что должен вернуться туда.

— Я стар, друг мой, и магистр Глария тоже. Однажды ты можешь вернуться в Обитель Облаков и обнаружить, что один носишь многоцветный пояс. Это тяжкая ответственность, но я уверен, что ты справишься.

Астамир кивнул и тепло улыбнулся. Он понимал, что имеет в виду Чаэс. Уходя из обители, он рискует никогда больше не увидеть дорогих его сердцу стариков. Он почувствовал укол сожаления. Но только на мгновение, поскольку видел свое Чи и понял, что такое вечность. Мистик больше не боялся ни собственной смерти, ни смерти друзей, потому что знал: на самом деле смерти нет, есть только возрождение.

ГЛАВА 12
ПРАГМАТИЗМ И ТЕРПЕНИЕ

Мерван Ма с удивлением и даже страхом наблюдал за тем, как Чезру Дуан в пух и прах разносит магистра Маккеронта. Юноша редко видел своего обычно уравновешенного господина таким разгневанным и не понимал, почему это происходит именно сейчас.

— Каким количеством даров я должен осыпать Олина? — воскликнул Эаким Дуан. — И сколько еще раз ты будешь выезжать с повозками, нагруженными золотом и драгоценностями, только затем, чтобы потом вернуться за новыми подношениями?

— Деньги нужны не для аббата Олина, — спокойно отвечал магистр Маккеронт; он даже осмелился взмахнуть рукой в тщетной попытке утихомирить необычайно разбушевавшегося Дуана. — Они должны помочь убедить нескольких высокопоставленных церковников в том, в чью пользу им необходимо высказаться на Коллегии аббатов…

— Коллегия аббатов, Коллегия аббатов… — Чезру, казалось, с отвращением выплевывает каждое слово. — К тому времени, когда ваша Коллегия соберется, аббат Олин давно будет мертв!

Он сильно наклонился вперед в кресле, и Маккеронт съежился под его яростным взглядом.

— Как выяснилось, у отца-настоятеля Агронгерра еще немало сил, — вынужден был признать магистр Сент-Бондабриса. — Мы не думали, что он переживет лето.

— А он спокойно это сделал, и теперь ты заявляешь, что процесс его переизбрания затягивается, потому что здоровье Агронгерра неожиданно улучшилось. Он переживет зиму, как вы теперь полагаете, а там, глядишь, и весну, и следующее лето. Когда же ожидать созыва вашей Коллегии аббатов, магистр Маккеронт?

— Мы не можем этого знать.

— И даже опережая события, не можете запланировать Коллегию на следующую осень просто в ожидании неизбежного конца?

Маккеронт побледнел, услышав эти слова.

— Это немыслимо — высказывать какие бы то ни было предположения о том, когда Бог призовет к себе отца-настоятеля Агронгерра!

— Бог! — снова выплюнул Эаким Дуан. — Бог тут ни при чем, глупец! Все дело в упрямстве старика, который просто не желает умирать. И как это характеризует вашу церковь, если ее глава боится смерти?

Магистр еще больше вжался в кресло, но потом вскочил, сердито глядя сверху вниз на Чезру.

Мерван Ма прищурился, готовый в любой момент вмешаться, если этот человек посмеет поднять руку на Глас Бога. И впрямь, магистр Маккеронт, казалось, вот-вот взорвется — он весь дрожал, стиснув челюсти так плотно, что заскрежетал зубами.

Если Эаким Дуан и испытал хоть какой-то страх, то не подал виду. Он откинулся на спинку кресла, поигрывая кончиками пальцев.

— Что ты себе позволяешь… — сквозь стиснутые зубы начал Маккеронт.

— Довольно, друг мой, довольно. — Эаким Дуан успокаивающе вскинул руки. — Мы все испытываем немалое беспокойство из-за того, что старик Агронгерр не может мирно отойти и уступить место аббату Олину.

— Ты не смеешь оскорблять… — Магистру, по-видимому, придал смелости явно изменившийся тон Чезру.

Однако Эаким Дуан мгновенно вспыхнул снова, пригвоздив Маккеронта к месту свирепым взглядом.

— Я не сказал ничего такого, что ты можешь опровергнуть, — произнес он спокойным, ровным тоном, что лишь придало его словам еще больше веса. — А вот я не опасаюсь говорить правду, какой бы горькой она ни была.

— Я не…

— Сядь и выслушай все, что я сочту нужным сказать! — внезапно рявкнул Эаким Дуан. — Ты пришел сюда как проситель, хотя не принес никаких новостей, которые порадовали бы мои старые уши. Ладно, забирай золото, забирай драгоценности и продолжай поддерживать аббата Олина. И молись Богу, которому ты искренне поклоняешься в своем сердце, магистр Маккеронт, чтобы старик Агронгерр смирился с неизбежным и ушел туда, где его ждет награда за праведную жизнь. Потому что мое терпение на исходе. Передай это аббату Олину.

Маккеронт хотел было что-то ему ответить, но Дуан махнул рукой, приказывая ему удалиться.

Как только дверь за магистром закрылась, Мерван Ма посмотрел на Чезру Дуана, ожидая указаний или, может быть, разъяснений. Когда сообщили, что магистр Маккеронт снова в Хасинте, они подумали, что он явится в Энтел с известием о смерти Агронгерра и о том, что Коллегия аббатов назначена на весну. Однако выяснилось, что отец-настоятель абеликанской церкви не только все еще жив, но даже чувствует себя намного бодрее, и это сообщение привело Эакима Дуана в исступление.

И все же внезапный гнев Чезру застал юношу врасплох. Дуан говорил, что хотел бы видеть во главе церкви Абеля аббата Олина, но ведь Хонсе-Бир далеко, очень далеко — по ту сторону высоких гор. Правда, морем от Энтела до Хасинты гораздо ближе, но ни у Бехрена, ни у Хонсе-Бира не было достаточных сил на море, чтобы угрожать друг другу. С какой стати, в таком случае, затянувшееся правление отца-настоятеля Агронгерра стало причиной столь серьезного беспокойства?

Эаким Дуан долго сидел в кресле, глядя в окно на высившиеся за ним горные пики. Наконец он поднялся, подошел к небольшому столу в дальнем конце комнаты и принялся проглядывать лежащие на нем пергамента, среди которых находился и тот, что был получен сегодня утром от ятола Гриаша.

Чезру взял этот пергамент и прочел его снова.

— Ты знаешь, что у них появился вожак? — спросил он немного погодя.

— У кого, Глас Бога?

— У мятежных тогайру, — объяснил Дуан. — Шайка разбойников во главе с кем-то, кого они называют Ашвараву. — Он с усмешкой посмотрел на Мервана Ма. — Знаешь, что означает это имя?

Юноша задумался, так и эдак поворачивая в уме чужеземное слово. Вроде бы окончание «аву» на языке тогайру имеет какое-то отношение к состраданию или жалости. Он покачал головой.

— Ашвараву, — повторил Эаким Дуан, — Безжалостно Убивающий. — Он фыркнул и рассмеялся. — Гордыня покоренных. Им так мало осталось, что они хватаются за любую соломинку.

— Ятол Гриаш просит о помощи? — спросил Мерван Ма, хотя, конечно, знал ответ, поскольку знакомился с посланиями, прежде чем передать их Чезру.

— Как и следовало ожидать, — сказал Дуан, стараясь, чтобы его голос звучал смиренно, хотя это и плохо ему удавалось. — Он просит восьмирядное каре солдат.

Юноша кивнул. Восьмирядным каре называли основное воинское соединение бехренской армии. Оно состояло из шестидесяти четырех человек, по восемь в каждом ряду. Воины, окаймлявшие каре, имели высокие щиты, а те, что находились внутри его были вооружены копьями.

— Грнашу нужно послать то, что он просит, — продолжал Эаким Дуан, но тут же воскликнул, подняв палец, словно на него только что снизошло озарение. — Постой! Лучше послать ему двадцатирядное каре… Нет — два двадцатирядных каре!

Глаза у Мервана Ма чуть не вылезли на лоб. Не его дело было обсуждать решения Чезру, но два двадцатирядных каре?

— Повинуюсь, Глас Бога, — тем не менее пролепетал он.

— Небольших восстаний в Тогае следовало ожидать, — объяснил Эаким Дуан. — Чтобы народ действительно покорился, должно вырасти по крайней мере одно новое поколение. Мы открыли им дорогу к лучшей жизни, но должны уйти из жизни все старые, упрямые варвары, чтобы молодые тогайру осознали и приняли эту простую истину. Рыщущие по степи бандиты, конечно, не старики. Это дерзкая молодежь, стремящаяся утереть нос так ничего и не сумевшим понять старшим. Лучше разом покончить с этой напастью. Значит, два двадцатирядных каре послать ятолу Гриашу, и пусть чежу-лей Вэй Атанн прочешет с этими солдатами всю страну. — Губы Эакима Дуана искривила злобная усмешка. — Пусть Вэй Атанн добьется, чтобы тогайру и его называли Ашвараву.

Несмотря на уверенность в необходимости предпринять самые решительные действия против тогайру, остальная часть этого дня прошла для Эакима Дуана безрадостно. Ему стало ясно, что время Возрождения опять откладывается, а ведь он надеялся, что не придется мучиться еще одну зиму. В Хасинте зимы весьма умеренные, но и они отзывались болью в его старых костях.

Дела в церкви Абеля на севере тоже идут совсем не так, как хотелось бы Чезру. Если здоровье отца-настоятеля Агронгерра и впрямь улучшается, пройдет много, много месяцев, прежде чем будет созвана Коллегия аббатов.

По какой-то ему самому до конца не ясной причине Эаким Дуан чувствовал, что с Возрождением придется подождать до тех пор, пока ситуация в Хонсе-Бире не стабилизируется. Казалось бы, в этом могущественном северном королевстве сейчас все было спокойно, но совсем недавно его сотрясали катаклизмы, и в абеликанской церкви после этого так называемого «чуда завета Эвелина», спасшего страну от розовой чумы, все еще царили разброд и шатание.

Все, что Чезру считал незыблемым, внезапно зашаталось у него под ногами.

Тем не менее старый Эаким Дуан вполне мог смириться с этим. Столетия жизни добавляли ему мудрости. Сейчас важно одно: он должен быть максимально неуязвим. Значит, быть по сему.

Дуан вошел в помещение, где хранился священный сосуд, на всякий случай оглянувшись через плечо, хотя никакие правила не запрещали ему этого. Он — Глас Бога и может делать все, что сочтет нужным.

Тем не менее Чезру постоянно напоминал себе, что все связанное с этим сосудом представляет собой самый значительный его секрет, который ни при каких обстоятельствах не должен быть раскрыт.

Нервно потирая руки, он подошел к стоящему в центре помещения подиуму. Усмехнулся — окажись сейчас здесь кто-нибудь, он ничуть не удивился бы его поведению и выражению лица: все жрецы-ятолы приближались к этому сосуду неуверенно и с благоговением. Это немало забавляло Эакима Дуана. Его взволнованность объяснялась совсем другими причинами. Для Чезру в сосуде не было ничего священного или имеющего хотя бы отдаленное отношение к Богу; там, на его дне, под кровью, был вправлен магический драгоценный камень, секрет его бессмертия.

Что такое Бог любой религии, если не надежда на это самое бессмертие?

Обхватив руками сосуд, Эаким Дуан мгновенно ощутил связь с магическим камнем. И хотя не было никаких сомнений в том, что гематит здесь и в любой момент его можно достать, Чезру испытывал облегчение каждый раз, когда эта связь возникала.

Погрузившись в магию камня, а потом и вглубь себя, он тщательно обследовал все закоулки своего дряхлого тела.

Нашел болевые точки — потерявшие эластичность мышцы, ставшие хрупкими кости — и, используя магию гематита, направил туда энергию исцеления. И долго стоял так, очищая тело от шлаков и немощи. Он понимал, что облегчение носит временный характер, а его тело страдает тем, что невозможно исцелить: оно стремительно дряхлеет. И все же эта процедура поможет ему пережить несколько последующих месяцев относительно спокойно — а потом он в очередной раз перехитрит старость.

Мерван Ма наткнулся на Эакима Дуана совершенно случайно. Он зашел в комнату со священным сосудом, чтобы навести там чистоту, потому что такое ответственное дело нельзя было доверить ни одному слуге.

И ужасно удивился, застав там Чезру, — настолько, что даже вскрикнул.

Однако погрузившийся в магический транс Эаким Дуан не услышал его.

Отсутствие ответной реакции подхлестнуло интерес юноши. Проклиная себя за то, что ворвался к Гласу Бога, он уже было направился к выходу, но вполне естественное любопытство остановило его.

Мерван Ма не понимал, что происходит; Эаким Дуан никогда не рассказывал ему ни о каком подобном ритуале. Зная, что может ошибаться в таких вопросах, юноша тем не менее испытывал непонятное для него самого ощущение беспокойства.

Это ощущение подтолкнуло преданного слугу Чезру к тому, чтобы снова обругать себя и напомнить, какой он невежа.

И Мерван Ма выскочил из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь и страшно опасаясь побеспокоить Чезру.

Сознание твердило юноше, что возникшее ощущение беспокойства не имеет под собой никаких оснований.

С подсознанием, однако, справиться было труднее.

ГЛАВА 13
ЭТО МОЙ КОНЬ!

Он был не бехренец, а из тогайру: Бринн не сомневалась в этом с того самого момента, как вошла в украшенное гобеленами помещение и остановилась перед ятолом Тао Джин Эаном. У этого человека были прямые волосы цвета воронова крыла и кожа столь характерного для тогайру красноватого с легким прикосновением желтизны оттенка. И хотя фигурой он скорее напоминал бехренца, живущего в роскоши города, Бринн заметила сильную мускулатуру его обнаженных рук.

Тао Джин Эан сурово смотрел на Бринн, спокойно стоящую перед ним вместе с Дии'дак, которая была на полфута выше тогайранки. Ятол, не моргая, с прищуром уставился на девушку.

Бринн хотелось ответить ему таким же взглядом, но она сдержалась. То, что этот человек был тогайранцем, вызывало в ней еще большую ненависть. Он предал своих людей, отказался от древних заветов, перешел на сторону захватчиков. И представлял собой прямую противоположность Бринн, цепко держась за все то, что она презирала. Им нечего было сказать друг другу. Однако тогайранка знала, что ятол Тао придерживается на этот счет другого мнения. Ну что же, пусть пока наслаждается, играя в свои игры.

— Кейлин Кек. Насколько мне известно, никого из Кейлин Кек пока нигде не обнаружили, — произнес он на чистом тогайском, с оттенком насмешки в резко звучащем голосе. — Им нечем гордиться; стоит ли заявлять о своем присутствии? — Бринн не стала обращать внимания на эту издевку; она понимала, что ее проверяют. — Вижу, ты предпочитаешь не расставаться с мечом.

— Я бы оскорбила тебя, если бы пришла без него, — ответила девушка. — Мы встретились, чтобы познакомиться друг с другом. Я — воин, и всякий другой мой облик лишь бы вводил в заблуждение, ты согласен?

Она имела в виду давнюю традицию тогайру: наличие необнаженного оружия было признаком честных побуждений владельца, а не угрозы с его стороны.

Дии'дак тут же ощетинилась; судя по выражению ее лица, она понимала тогайский язык лучше, чем дала понять об этом при первой встрече с Бринн.

— Воин! Это лишь твое воображение.

— Я воин. И это вовсе не пустые амбиции, можешь мне поверить.

— Прекрасный воин, надо полагать?

— Каковым меня считают, не так уж важно, — сказала Бринн. — Благодаря своим навыкам я жива, и этого более чем достаточно.

Произнося эти слова, она испытала легкие угрызения совести; приобретенные навыки не помогли ей уберечь от гибели Белли'мара Джуравиля и Каззиру. И снова ее ответ прозвучал в традициях тогайру: боевые умения оценивались ими, исходя не из тщеславия, а исключительно из соображений разумности и необходимости их использования в нелегкой кочевой жизни.

— Истинный воин стоит рядом с тобой, — заметил ятол Тао.

— Мне известна репутация чежу-леев, — отозвалась Бринн.

Искоса взглянув на Дии'дак, тогайранка заметила, как та горделиво выпятила грудь.

— Может, стоит устроить поединок между вами, — произнес Тао Джин Эан, как бы разговаривая сам с собой, — По-моему, это неплохая идея.

— С каким исходом?

Прямой вопрос Бринн вызвал со стороны отступника сердитый взгляд.

— Думаешь, на твоем месте имеет смысл задавать вопросы? — спросил он. Девушка лишь пожата плечами. — Может, этот поединок просто меня позабавит. Мне всегда нравилось, когда женщины дерутся для того, чтобы тебя развлечь…

Тогайранка снова проигнорировала его слова; возможно, этот человек просто глуп? Она позволила себе немного пофантазировать: Тао Джин Эан устраивает этот поединок, она убивает Дии'дак, а потом на глазах у всей деревни — самого ятола.

«Терпение, — напомнила себе Бринн. — Сейчас прежде всего необходимо терпение».

— Я хочу взглянуть на твой меч, — неожиданно сказал ятол. Девушка вытащила из ножен свой удивительный меч и, держа его перед собой на таком расстоянии, чтобы отступник не смог дотянуться, подняла клинком вверх. — Дай мне его.

Бринн медленно поворачивала меч, давая Тао Джин Эану возможность рассмотреть работу оружейника, но не выполняя распоряжения ятола. Ее лицо было спокойным, без малейшей тени вызова.

— Кодекс воина тогайру не позволяет мне отдавать меч никому, кроме того, кто нанес мне поражение в ириш кад'ду, — спокойно сказала она, имея в виду одно из главных состязаний тогайру, проверку искусства верховой езды и мужества.

— Ириш кад'ду запрещен, — раздраженно заметил ятол Тао. — Ты, разумеется, знаешь об этом.

Девушка, разумеется, об этом не знала; в ее глазах промелькнуло изумление. Неужели все зашло так далеко? Неужели тогайру настолько подчинились завоевателям, что отказались от одного из самых священных ритуалов, ириш кад'ду? И почему ее гордые соплеменники пошли на это, не оказав сопротивления бехренцам?

Бринн изо всех сил старалась сейчас не углубляться в эти проблемы, напоминая себе, что время открытого противостояния еще не пришло. Она здесь и ведет беседу с отступником-тогайранцем, потому что ей нужно как можно больше узнать о врагах.

Ятол Тао протянул к мечу руку, и, несмотря на желание ничем не вызывать раздражение собеседника, девушка молниеносным движением убрала драгоценный меч в ножны.

В темных глазах ятола вспыхнули зловещие огоньки.

— Может, это состязание и запрещено, но никто не коснется моего меча, пока я жива, — заявила Бринн и опять почувствовала, как стоящая рядом с ней Дии'дак напряглась.

На какое-то мгновение у тогайранки мелькнула мысль, что она, возможно, перешагнула границы дозволенного и сейчас этот человек просто прикажет Дии'дак убить ее. Тем не менее поступить иначе она не могла. Вручить свой прекрасный меч врагу? Нет; ни за что!

Ятол Тао, однако, взял себя в руки; похоже, непосредственная угроза миновала.

— Можешь остаться в нашем поселке, — внезапно сказал он, махнул рукой и отвернулся. Девушка не сразу поняла, что ее отпускают, но потом, пожав плечами, направилась к двери. — У тебя, конечно, нет официального разрешения на отъезд? — Бринн остановилась и недоуменно воззрилась на ятола. Надо полагать, она нарушила какое-то установление. — Прощаю тебе и это, — высокомерно продолжал Тао Джин Эан. — Но если ты собираешься остаться здесь — а точнее говоря, Бринн Дариель, если ты собираешься выжить, — тебе придется должным образом усвоить, как следует себя вести.

Тогайранку так и подмывало снова вытащить меч и броситься на предателя. Тем не менее ни жестом, ни выражением лица она не дала ему понять, насколько оскорбило ее последнее замечание.

Выходя из здания, она знала: сейчас Тао Джин Эан беседует с Дии'дак о ней и, возможно, обсуждает план, как опозорить ее в глазах остальных тогайру или просто уничтожить. Пока она во владениях ятола Тао, за каждым ее шагом будут следить, и любой отказ подчиниться его приказам наверняка приведет к столкновению и с ним, и с Дии'дак.

Но другого пути выяснить истинное положение дел в Тогае она не видела.

Значит, быть по сему.

Одетый в куртку из тяжелой шкуры буйвола, отороченную серебристым мехом волка, высокий, сильный, с перекатывающимися под кожей мускулами, Ашвараву и внешне соответствовал той репутации неистового воина, которая летела впереди него по степи. У него была твердая квадратная челюсть, лохматые брови, густые черные волосы и темные, таинственно мерцающие глаза. Его посадка в седле не давала возможности усомниться в том, что этот человек с легкостью может заставить своего скакуна совершить любой маневр.

II это соответствовало действительности.

Поговаривали, что многие враги Ашвараву, встретившись с ним на поле битвы, сдавались, не вступая в поединок и умоляя о быстрой милосердной смерти. И все, кто хоть раз видел сурового тогайранского воина, верили этим слухам.

Он с мрачным видом смотрел на одинокий могильный камень, выступающий из травы чуть выше пересохшего русла реки: на этом месте был распят и убит совсем молодой тогайранец по имени Джейсан Ло.

Ашвараву привел сюда отряд, чтобы его люди сами увидели этот камень — еще один пример жестокости ятола Гриаша и его убийц чежу-леев. Многие воины Ашвараву принадлежали к подвергшемуся нападению племени. Многие знали и любили Джейсана Ло.

Еще одно оскорбление, нанесенное тогайру, еще одно напоминание о том, что у них с бехренцами нет ничего общего и любой ценой надо изгнать завоевателей со своей земли.

Ашвараву направил коня к могильному камню и трижды ткнул в него кончиком копья — так по традиции живые тогайру обещают погибшему товарищу отомстить за него. Вслед за Ашвараву его воины один за другим приближались к могильному камню и давали такую же клятву.

Он посмотрел на воинов, своих друзей — и понял, что они готовы на все.

— Наши люди поняли, что от них требуется? — спросил Ашвараву разведчика.

— Они считают, что смогут тайком провести и спрятать человек двадцать, — ответил тот.

Лицо предводителя отряда исказила презрительная улыбка. До чего же глупы завоеватели! Используют покоренных в таких жизненно важных делах, как строительство фортификационных сооружений! Людям Ашвараву не потребовалось особых усилий, чтобы войти в контакт с занятыми на строительстве защитных стен тогайранскими рабами, и еще меньше, чтобы убедить их помочь отряду Ашвараву во время планируемого нападения.

Он приказал помощникам выделить два десятка лазутчиков. Горящие жаждой мщения воины двинулись по степи к бехренской деревне. До сумерек они будут прятаться в траве на подступах к Дуан Кел, а потом, когда рабы отвлекут внимание охранников, один за другим проберутся в поселение и спрячутся в заранее оговоренных местах.

Высоко подняв над головой копье, с песней бога войны Джаука на устах Ашвараву с оставшимися воинами пошел в атаку на Дуан Кел незадолго до рассвета.

Послышались крики дозорных, призывающих бехренских поселенцев защищать свои дома от нападения. Впопыхах выбравшиеся из постелей поселенцы принялись осыпать нападающих стрелами, но стремительно скачущий отряд не замедлил движения и не свернул в сторону.

В отличие от перепуганных бехренцев нападавшие не стреляли с далекого расстояния, дабы не тратить стрелы впустую. Дождавшись, пока цель не окажется в пределах досягаемости, они вскинули мощные луки и уже в который раз доказали, что никто в мире не сможет сравниться с тогайру в искусстве стрельбы на скаку.

Окружающая деревню стена не превышала человеческого роста, и Ашвараву с его воинами не составляло труда пускать стрелы поверх нее, поражая бехренцев.

К делу приступила другая часть отряда. Они закинули на стену крюки, привязанные к веревкам, другие концы которых крепились к седлам лошадей, и, развернув пони, натянули веревки, разваливая укрепления.

Бехренцы попытались организовать хоть какую-то слаженность в обороне, но этим планам не суждено было осуществиться из-за действий затесавшихся среди поселенцев лазутчиков. Наконец нападавшим удалось разрушить часть стены, и люди Ашвараву ворвались в поселок.

Дуан Кел не задумывалось как поселение, способное выдержать серьезное нападение, и у его защитников не было ни малейшего шанса отразить его. Спустя несколько минут почти все они лежали на земле мертвые или тяжелораненые. Уцелевшие вскоре побросали оружие, умоляя о пощаде.

Ответом им было одно слово, от которого мурашки побежали у них по телу: Ашвараву.

Плененных мужчин связали и отвели к пересохшему руслу реки. Там некоторых из них развязали и приказали рыть в песке ямы такой глубины, чтобы человека можно было закопать в них по пояс.

В песок по пояс закопали около четырех десятков беспомощных, скрученных веревками, с завязанными глазами бехренцев. Ашвараву велел воинам набрать побольше камней…

Избиение продолжалось несколько часов, до тех пор, пока последний бехренский поселенец не погиб.

Большинство мужчин Ашвараву вернулись в Дуан Кел, чтобы развлечься с бехренскими женщинами, а потом прикончить и их.

Детей убивали милосердно — одним ударом; после чего их тела вместе с телами женщин сожгли на огромном костре, разложенном в центре поселка.

Джейсан Ло был отомщен.

Со временем Бринн поняла, какой ее проступок больше всего оскорбил ятола Тао. Он ввел правило, чтобы по окончании встречи с ним тогайру опускались на одно колено и склоняли голову.

На протяжении последующих нескольких недель девушка прикладывала все усилия, чтобы избегать ятола.

И с не меньшим рвением вникала в распорядок жизни поселка. Старалась по возможности ничем не выделяться, что не слишком ей удавалось хотя бы потому, что она постоянно не расставалась со своим мечом и магическим браслетом поври.

Каждый день она навещала Крепыша. Пони, привыкшему к вольной жизни, явно не нравилось находиться в конюшне.

— Еще немного, — каждый раз обещала ему Бринн. — Скоро мы снова вернемся в привольные степи.

Пони, казалось, понимал ее и всегда становился спокойнее, когда тогайранка обращалась к нему. В последние несколько дней, однако, он грыз деревянное стойло и тыкался в него мордой даже в ее присутствии — верный признак серьезного недовольства.

Внешне Бринн сохраняла спокойствие, не желая еще больше огорчать пони. Внутренне же она просто дрожала от возмущения, добавив ограничения в передвижениях четвероногих скакунов к списку преступлений бехренцев, отчего ее ненависть к ним еще более усилилась.

Но она по-прежнему не позволяла клокочущему внутри гневу выплеснуться наружу. Девушка уже начала разбираться в нынешнем положении тогайру. Кое-кто из них ассимилировался; к огорчению Бринн, она не раз слышала от многих жителей деревни, что насаждаемый бехренцами новый уклад кажется им предпочтительнее старого.

Однако так думали далеко не все. И уж конечно, не Барачак и Тсолана, которые каждый вечер засыпали ее расспросами о Кейлин Кек. И хотя девушка не так уж много могла рассказать о временах десятилетней давности, она делала все, что в ее силах, — а заодно и сама задавала массу вопросов. Так уж получилось, что эта пожилая чета стала для нее источником знаний о той самой прошлой жизни, которую тогайранка собиралась возродить.

На протяжении нескольких недель все оставалось относительно спокойно. Деревня готовилась к приходу зимы. К северу от Пояса-и-Пряжки зимы были довольно мягкие, но в тогайских степях, открытых всем ветрам и расположенных довольно высоко в нагорьях, дело обстояло иначе.

Однажды, когда тучи над головой уже готовы были разродиться первым снегом, Бринн выполняла обычные обязанности — носила воду с ближайшей реки. И вдруг заметила неподалеку от конюшен скопление людей. Опасаясь за Крепыша, девушка бросила ведра и побежала в сторону конюшен. Там собралось множество бехренцев, в том числе солдаты, ятол Тао и чежу-лей Дии'дак. Из конюшен вывели нескольких пони.

Бринн вздрогнула, увидев среди них Крепыша, которого с трудом пытался удержать отчаянно ругающийся бехренец.

Она протолкалась сквозь толпу и спросила стоящую в первом ряду молодую женщину по имени Чинирак:

— Что здесь происходит?

— Ятол Тао сокращает количество голов в табуне, — объяснила та. — Отобранных пони отправят в Бехрен на продажу.

Не успела Чинирак договорить, как тогайранка метнулась к ятолу Тао. Тот, надо полагать, заметил ее приближение, но не подал виду, продолжая отдавать команды подчиненным.

— Ты не должен трогать моего коня, — без всяких предисловий заявила девушка, указывая рукой на Крепыша.

— Эти пони будут отосланы для продажи в Дариан, — ответил ятол Тао.

— Мой конь…

— Нет тут никакого твоего коня! — внезапно рявкнул ятол так громко, что Дии'дак судорожно стиснула рукоятку меча, а стоящие поблизости солдаты замерли. — По условиям капитуляции все кони принадлежат Чезру Эакиму Дуану. Знай правила — и свое место, приблудная ру.

Бринн бросила взгляд на Крепыша и тут же снова перевела его на ятола, зловеще прищурив карие глаза.

— Это мой конь, — с нажимом произнесла она.

— В самом деле? — холодно осведомился ятол Тао.

— В самом деле. — В тоне тогайранки не было ни намека на покорность.

— Тогда повторяю: знай свое место, приблудная ру.

— Тогда я заберу коня и уйду, — ответила Бринн.

Ятол Тао фыркнул.

— Даже последний глупец давным-давно бы уже понял: коня у тебя нет.

— Ты тогайранец, — сказала девушка. — Ты понимаешь, что стоит за моими словами.

— Пусть тебя не сбивает с толку то, что мои родители были тогайру, жалкая дурочка. Сколько можно повторять: у тебя нет коня. А теперь ступай отсюда, да советую впредь держать рот на замке. Предупреждаю: мое терпение на исходе.

Бринн повернулась к Крепышу и резко свистнула. Тот встал на дыбы и, вскинув голову, с легкостью отшвырнул удерживающего его бехренца, упавшего на землю.

— Прекрати, или я прикажу убить этого пони, — закричал ятол Тао.

Тогайранка выхватила меч.

— Отпусти моего коня, ятол, — произнесла она.

Ятол пришел в полное исступление.

— Убить девчонку! И коня — тоже! — пронзительно завопил он.

Дии'дак, выхватив кривой меч, принялась описывать им круги над головой. Она делала это без видимых усилий, прекрасно сохраняя равновесие, и Бринн поняла, что бой ей предстоит трудный — перед ней достойный противник.

Хотя вообще-то схватку между ними вряд ли стоило считать честной, ведь Дии'дак понятия не имела о боевом мастерстве Бринн. С ее точки зрения девушка была всего-навсего еще одна ру, к тому же пешая. Чежу-лей быстро приближалась, вращая меч с такой быстротой, что его движения было не уловить взглядом.

Не выпуская соперницу из поля зрения, тогайранка сделала вид, что ее внимание занимает только ятол Тао, и продолжала двигаться в его сторону, выжидая до последней секунды, пока чежу-лей не оказалась совсем рядом. В этот момент великолепно отточенным движением — даром, что ли, эльфы годами обучали ее би'нелле дасада? — она молниеносно развернулась и нанесла сильнейший удар в грудь Дии'дак, пробив ее доспехи.

чежу-лей остановилась. Все вокруг удивленно пораскрывали рты, потрясенные скоростью, с какой действовала Бринн. Вполне понятно — никому из тогайру никогда не приходилось видеть точной и прямой атаки в стиле би'нелле дасада. Глаза Дии'дак расширились — скорее от удивления, чем от боли; до нее еще не дошло, что она смертельно ранена.

Смертельно ранена, но все еще опасна, понимала Бринн.

И нацелила следующий удар прямо в сердце соперницы.

На мгновение Дии'дак словно замерла на лезвии меча тогайранки, а затем рухнула на землю.

Сердце Бринн сжалось — ведь она только что совершила убийство, но переживать по этому поводу у нее не было времени. Она решительно шагнула к ятолу Тао.

Видевший, что только что произошло, ятол вскинул руки, моля о пощаде.

— Забирай своего коня, странница! — прерывающимся от страха голосом произнес он и крикнул солдатам, пытавшимся удержать Крепыша, чтобы те его отпустили. — Забирай его и уходи отсюда — нам с тобой не о чем спорить!

Бринн посмотрела на него с выражением любопытства — и презрения. Этот человек, назначенный главой поселка, был, конечно, обыкновенным трусом. Не опуская меч и не сводя с ятола взгляда, тогайранка позвала пони, и Крепыш тут же подбежал к ней.

— Вот видишь, твой конь тебе возвращен, — продолжал Тао. — Нам не о чем спорить. Я не враг тебе, странница. Я тогайранец.

— Нет! — даже не дав ему договорить, воскликнула Бринн.

— Если ты убьешь меня, тебе не уцелеть, — дрожащим голосом произнес ятол. — Прошу тебя, забирай коня и уходи.

— Нет, глупец, — уже более спокойно произнесла девушка и слегка опустила меч. — Ты не тогайранец.

— Религия ятолов…

— Дело не в том, что ты носишь эту одежду! — закричала Бринн. — Нет, это гораздо глубже. — Крепыш подбежал к ней, девушка притянула к себе его голову и потерлась щекой о мягкую гриву. — Нет. Ни один тогайранец никогда не украдет коня.

— Кони принадлежат… — запротестовал было Тао, но Бринн его не слушала.

— И ни один тогайранец никогда не прикажет убить коня. — Произнося эти слова, она обнимала Крепыша и, как казалось со стороны, расслабилась.

Тем неожиданнее был взрывной удар би'нелле дасада, настолько молниеносный, что ятол Тао даже не успел уловить взглядом движение. С бесконечным изумлением он посмотрел вниз и увидел меч тогайранки, глубоко вонзившийся ему в живот.

— Будь ты проклят, вместе с твоими новыми порядками! — воскликнула девушка и воззвала к мечу, который тут же охватило пламя.

Ятол взвыл от боли. Бринн резко повернула лезвие в ране раз, другой; пламя пожирало тело Тао.

Наконец она выдернула меч, повернулась и увидела, что большинство бехренцев и тогайру в совершенном ошеломлении уставились на нее, не веря своим глазам.

Но это продолжалось недолго. Бехренские солдаты взревели и бросились в атаку.

Девушка вскочила на Крепыша. Сжав левый кулак, она окружила себя переливающимся всеми оттенками защитным экраном, образовавшимся за счет скрытой в браслете поври магической энергии.

Однако бежать Бринн не собиралась. Вместо этого она развернула пони и поскакала прямо навстречу бехренцам. Те бросились врассыпную. Тогайранка свалила одного, прикончив его рубящим ударом, и, перед тем как направить Крепыша к дому Барачака и Тсоланы, позволила ему затоптать второго.

К ее облегчению, старики стояли на пороге, и Барачак бросил ей лук и колчан со стрелами.

Недобрая улыбка искривила губы Бринн. Что ни говори, она выдержала первое испытание, уготованное ей госпожой Дасслеронд. Девушка видела врагов так же ясно, как мишени темной ночью на освещенном факелами поле в Эндур'Блоу Иннинес, и стреляла столь же метко, как тогда.

К тому времени, когда Бринн Дариель покинула поселок, в ее колчане недоставало двенадцати стрел, каждая из которых поразила цель.

Тогайранка обернулась: ее никто не преследовал.

Назад: ГЛАВА 8 ИСПЫТАНИЕ ВЕРЫ

Дальше: ГЛАВА 14 ДАЖЕ Б СРАЖЕНИИ ПОМНЯ О МИЛОСЕРДИИ

ГЛАВА 10 ДОМА

ГЛАВА 11 МНОГОЦВЕТНЫЙ ПОЯС

ГЛАВА 12 ПРАГМАТИЗМ И ТЕРПЕНИЕ

ГЛАВА 13 ЭТО МОЙ КОНЬ!