ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПРЕВРАЩЕНИЕ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРЕВРАЩЕНИЕ

Часто я сидел и смотрел на звезды, восхищаясь ими, странствуя среди них. Для меня они — сверкающие символы вопросов без ответов: о смысле человеческого существования, о нашем месте в этом мире, нашем предназначении, самой смерти, наконец. И конечно, эти немеркнущие искры — маяки надежды.

Ночное небо — моя самая большая любовь за все годы, проведенные в Облачном Лесу. В сумерках, когда туман уходит к краям элъфийского леса, а позади него возвышаются покрытые мраком, молчаливые, таинственные горы, на небе появляются звезды, и я не знаю места в мире, где они сияли бы так ярко. Силой магии я возношусь в небеса — не только дух, но, кажется, и само мое физическое тело, — поднимаюсь над миром и брожу среди звезд, купаюсь в их свете, проникаю в тайны Вселенной.

Здесь, в эльфийском лесу, под эльфийским небом, я познал, что такое чистое созерцание, освобождение от физических оков, единение со всей Вселенной. Под этим небом, которое ставило передо мной столько вопросов, я обретал бессмертие. Я поднимался над нашим бренным существованием, покидая землю, где все постоянно течет и все изменяется, и пребывал в вечности.

Эльфы живут несколько столетий, люди — всего лишь несколько десятилетий, но и для тех и для других эта жизнь — лишь начало вечного путешествия или, возможно, продолжение путешествия, которое началось задолго до их земного воплощения. Дух вечен — как вечны звезды. Под эльфийским небом я понял, что это правда.

Под эльфийским небом я говорил с Богом.

Элбрайн Виндон

ГЛАВА 10
НЕ СЛОМИТЬ, НЕ СОГНУТЬ

Элбрайн подвернул штаны — точнее то, что от них осталось, — выше колен и носком ноги потрогал темную воду.

Холодная. Она всегда холодная; он даже затруднился бы объяснить, зачем по утрам снова и снова проверяет это, прежде чем зайти в нее.

Откуда-то сзади, из-за густых кустов, донеслось:

— Поторопись!

Слово прозвучало не на языке Хонсе-Бира, а на напевном языке эльфов, который Элбрайн уже начал понимать. Он машинально оглянулся через плечо, хотя знал, что не увидит никого из тол’алфар. Он прожил в Облачном Лесу уже три месяца, наблюдая, как зима завладевает землей за пределами и в некоторых местах заколдованной эльфийской долины. Неизвестно, где именно находился Облачный Лес, но предположительно где-то в северных широтах Короны, за пределами Вайлдерлендса. По расчетам Элбрайна, зимнее солнцестояние уже миновало, и Дундалис — или то, что осталось от деревни, — покрывает толстый слой снега. Он хорошо помнил все то, что зима всегда приносила в Дундалис, — порывистый ветер, швыряющий ледяную крупу в стены дома, груды наметенного за ночь снега, иногда такого глубокого, что мальчику и его отцу по утрам приходилось долго разгребать его, просто чтобы выбраться наружу.

В Облачном Лесу все было совсем иначе. Магия — наверно, та же самая, благодаря которой каждый день долину затягивал туман, — делала зиму несравненно более теплой и мягкой. Правда, северный край долины покрывал снег, но слоем всего в несколько дюймов, и маленькое озерцо в той стороне замерзало — как-то Элбрайну довелось увидать эльфов, танцующих и играющих на льду. Но почти все растения были зелеными, как и летом, цветы по-прежнему цвели, а это заросшее тростником болото — единственное место в долине, которое Элбрайн поистине ненавидел, — даже и не думало замерзать. Вода в нем была холодная, но не более, чем в первый день, когда мальчик вошел туда. Произошло это еще осенью.

Мальчик набрал в грудь побольше воздуха, ступил одной ногой в воду и замер. Он стоял так, пока не почувствовал, что нога онемела и больше нет холодного жжения; тогда он погрузил в воду вторую ногу. Поднял корзину, выругался, поскользнувшись, и побрел сквозь тростники. Одно хорошо — ощущение хлюпающей под ногами холодной грязи было ему приятно.

— Поторопись! — снова услышал он из густого кустарника.

Призыв повторялся несколько раз, иногда на эльфийском, а иногда на человеческом языке; разные голоса, доносившиеся из разных мест. Мальчик знал — эльфы дразнят его. Они всегда насмешничают, всегда недовольны, всегда указывают ему на бесчисленные промашки.

Нужно отдать Элбрайну должное — он очень хорошо научился не обращать на все это внимания.

Выбрав свободное пространство между тростниками, Элбрайн нашел в воде свой первый за этот день камень. Достал его, бросил в корзину и увидел неподалеку целую россыпь. Камни, которые он собирал, имели губчатое строение, и, если какой-нибудь из них слишком высоко торчал из воды, мальчик сначала заталкивал его поглубже, чтобы тот как следует пропитался водой. И все равно, можно не сомневаться — когда он станет позднее выжимать из них воду, его действия будут сопровождаться хором голосов, упрекающих его в том, что он собрал слишком мало.

Еще одна часть неизменного ежедневного ритуала.

Вскоре корзина наполнилась, Элбрайн поставил ее на берег, взял следующую и принялся снова собирать камни. На это уйдет большая часть сегодняшнего утра, как уходила большая часть каждого утра: осторожно ступая в холодной воде, мальчик должен был набрать десять корзин так называемых млечных камней.

И это была едва ли не самая легкая часть его трудового дня; потом ему предстояло оттащить все эти корзины по одной на расстояние примерно в полмили к специально установленному корыту. И делать это следовало быстро, если он не желал выслушивать бесконечные насмешки эльфов.

— Пять миль с грузом, пять миль налегке, — так описывал Джуравиль эту часть его работы.

Опять же издевался, конечно, поскольку тащить груженую корзину Элбрайну часто оказывалось легче, чем пустую: на обратном пути он должен был смотреть в оба, чтобы не угодить в расставленные эльфами ловушки. Не опасные на самом деле, поскольку эльфы ставили своей целью лишь усложнить Элбрайну жизнь, но никак не навредить ему. Тонкая ниточка в траве там, замаскированный участок скользкой грязи здесь. И хуже всего был не факт того, что он угодил в ловушку, а издевательский смех, который сопровождал все попытки из нее выбраться, — что зачастую оказывалось совсем не просто. Пряди эльфийского шелка цеплялись к нему, точно паутина, но были гораздо прочнее.

За свой каторжный утренний труд он получал вознаграждение, когда возвращался на берег за десятой корзиной, — завтрак, если его можно так назвать, поскольку, особенно поначалу, этот момент наступал далеко за полдень. Эльфы накрывали большой стол — тушеное мясо, чаще всего оленина, иногда дичь на вертеле и обжигающе горячий чай, от которого согревалось все тело с головы до пят. Эльфы выставляли еду всегда в одно и то же время дня, но если мальчик задерживался, то Тантан, с виду милая, но очень вредная эльфийка, принималась ворчать: «толгуе не’песил сид’ел палоувьел», говорила она, то есть «мясо остынет».

Поначалу ему часто приходилось есть остывший завтрак. Однако, по мере того как местность становилась все более знакомой, а ноги — крепче, по мере того как развивалось умение избегать коварные эльфийские ловушки, ситуация стала выправляться. Теперь он чаще ел теплую — если не горячую — еду.

Сегодня, решил мальчик, чай будет просто обжигать ему язык!

Он поставил девятую корзину рядом с корытом, сделал глубокий вдох и вспомнил, что за последние несколько недель всего третий раз завтрак для него еще не был подан, когда он тащил девятую корзину. Увы, в первых двух случаях это его не спасло — он пал жертвой тех самых хитроумных ловушек.

— Но только не сегодня, — негромко произнес он и, полный решимости, побежал обратно.

Он вовремя заметил скользкое пятно на одном из крутых поворотов тропы; не замедляя скорости, прыгнул на лежащий сбоку камень, миновав опасный участок. Немного погодя яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь густую листву, позволил ему не упустить из виду несколько полупрозрачных ниточек, натянутых на уровне лодыжки прямо поперек тропы. Элбрайн проследил взглядом, куда сворачивает тропа, и пошел напрямик через кустарник, рассчитывая таким образом просто обойти ловушку.

— Не сегодня, — снова пробормотал он и на полной скорости ринулся вперед, не спуская пристального взгляда с тропы на расстоянии нескольких шагов впереди.

Смех сопровождал его всю обратную дорогу, и на этот раз Элбрайну показалось, что в нем слышится некоторый оттенок восхищения.

Наконец в поле его зрения показались болото и накрытый стол. На этом последнем отрезке пути по обеим сторонам тропы лежали большие валуны, что затруднило бы возможность свернуть в сторону и пробраться через кустарник.

Он пошел медленнее, понимая, что за несколько лишних секунд завтрак не успеет остыть.

Они вырыли яму — интересно, и когда только успели? — и умело прикрыли ее слоем опавших листьев, лежащих на сплетенной из прутьев решетке. Все было сделано так ловко, что тропа выглядела почти в точности как обычно.

Почти.

Пробуя ногой тропу перед собой, чтобы определить контуры ловушки и потом перепрыгнуть через нее, он на мгновение замер, снова услышав смех. Его лицо расплылось в улыбке. Ткнув наугад пальцем в заросли, он сказал:

— Неплохо сделано.

И продолжил путь. Выяснилось, что настоящая яма была вырыта чуть дальше того места, где располагалась ловушка-обманка. Если бы он попался на удочку эльфов и перепрыгнул последнюю, то угодил бы прямо в яму.

Теперь настала его очередь смеяться — после того как, определив местоположение настоящей ловушки, он легко перепрыгнул ее и пробежал оставшиеся несколько футов.

— Нет, не на этот раз! — закричал мальчик и не услышал ответного смеха из зарослей. — Не лекье товайзел! — повторил он по-эльфийски.

Когда он проходил мимо последнего дерева, что-то со свистом пролетело прямо у него под подбородком. Повернув голову, он увидел одну из крошечных эльфийских стрел, вонзившихся в ствол дерева. Вторая стрела просвистела за спиной, заставив его вздрогнуть, и только когда Элбрайн заметил серебристую нить, тянущуюся за этой стрелой, ему стало ясно, что происходит.

Тут же полетели третья и четвертая стрелы совсем близко от него.

— Это нечестно! — воскликнул мальчик, рванулся вперед — и почувствовал, что липкие пряди уже опутали его.

Он беспомощно перевел взгляд с кустарника на остывающую еду, так аппетитно расставленную всего в нескольких шагах.

Между тем, вокруг него пели свою песнь все новые и новые стрелы, оплетая его все плотнее, не давая ему добраться до еды.

— Нечестно! — повторил он, разрывая клейкие пряди.

Отчасти ему это удалось, но толку было мало, потому что стрелы все продолжали лететь, и новые нити оплетали тело мальчика.

Одна стрела оцарапала голое предплечье, и Элбрайна пронзила жгучая боль. Он перестал вырываться и схватился за руку.

— Трусы! — закричал он. — Вы такие же, как гоблины! Только трусы стреляют из-за угла! Только самые последние трусливые гоблины нападают на безоружного, который не может им ответить!

Следующая стрела полоснула его по шее, по линии разреза выступили капельки крови.

— Хватит! — послышался из зарослей сердитый голос.

Элбрайн узнал этот голос — и обрадовался ему.

Со всех сторон посыпались возражения, смех, поддразнивания.

— Хватит, Тантан! — повторил Джуравиль, вышел из кустов и направился к Элбрайну. За ним по пятам следовала Тантан с луком в руке. — Успокойся, друг мой. — Мальчик снова принялся вырываться, но лишь запутался еще больше. — Пряди не отпустят тебя без приказа Тантан, — Джуравиль повернулся и сердито посмотрел на эльфийку.

Она безропотно вздохнула и еле слышно пробормотала что-то.

И тут же липкие нити упали с Элбрайна, за исключением тех, в которых он сам запутался, когда бился в них, точно в паутине. В конце концов, не без помощи Джуравиля, мальчик освободился, угрожающе сверкая зелеными глазами.

Эльф спокойно, с улыбкой смотрел на него.

— Я хочу есть! — разгоряченно воскликнул Элбрайн.

— Ну так иди и поешь, — ответила Тантан, и в кустах послышались смешки. — Теперь, по крайней мере, язык не обожжешь.

— Элбрайн! — предостерег его Джуравиль, заметив, что мальчик стиснул кулаки.

Однако Тантан подняла руку, давая понять, что сама справится с ситуацией. Джуравиль догадывался, что сейчас произойдет, и это ему не нравилось — слишком рано, обучение мальчика только началось, — но в то же время он понимал, что урок может пойти Элбрайну на пользу.

— Хочешь ударить меня, — насмешливо заметила Тантан.

Элбрайн просто кипел от злости, и все же совесть не позволяла ему ударить это миниатюрное создание, и к тому же женщину!

Тантан молниеносно вскинула лук. Крошечная стрела врезалась в горшок с мясом, перевернула его, и все содержимое вывалилось на стол.

— Сегодня останешься вообще без завтрака, — сурово объявила Тантан.

Элбрайн плотно сжал челюсти и с такой силой стиснул кулаки, что костяшки пальцев побелели. Он сделал шаг в сторону, думая лишь об одном: как сдержать себя, не позволить обиде выплеснуться наружу, — но тут Тантан луком шлепнула его по затылку.

Он круто развернулся и взмахнул кулаком, но удар пришелся в пустоту. Тантан успела поднырнуть ему под руку и ногой быстро стукнула мальчика сначала по одному, потом по другому колену.

Он остановился. Тантан отшвырнула лук, давая понять, что готова сразиться с Элбрайном голыми руками.

Лес молчал — ни звука, ни шороха. Джуравиль стоял совершенно неподвижно, и по его выражению лица Элбрайн не сумел понять, что ему делать дальше.

Это должно быть его решение, понял мальчик. Он низко пригнулся, широко раскинул руки и замер, ожидая, пока Тантан подготовится, а потом прыгнул, как дикий кот.

И снова его руки поймали лишь пустоту. Эльфийки перед ним не было. Сзади зашелестели крылья, и на голову Элбрайна обрушился град резких ударов.

Он молниеносно обернулся, но Тантан сумела остаться сзади и врезала ему по спине, на этот раз более чувствительно.

Охваченный яростью, Элбрайн заметался то вправо, то влево и в конце концов сумел оторваться от своего неуловимого противника.

— Кровь Мазера! — с усмешкой воскликнула Тантан. — Дерется, как все эти неуклюжие люди!

Джуравиль хотел возразить, что в первые годы обучения Мазер дрался точно так же, но счел за лучшее промолчать. Пусть Тантан позабавится сегодня, решил он; это лишь прибавит Элбрайну очков, когда он, в конце концов, по-настоящему проявит себя.

По сигналу Элбрайн снова начал наступать, на этот раз крайне осторожно, не спуская взгляда с танцующей перед ним эльфийки. Она уже была на земле и медленно покачивалась, махая вытянутыми вперед руками.

Элбрайн нашел благоприятную возможность, нащупал комбинацию, которую тут же попытался осуществить. Удар левой, шаг, удар правой. Ничего не вышло. Левый кулак просвистел совсем рядом с движущейся головой Тантан, и не успел Элбрайн развернуться, чтобы было удобнее ударить правой, как эльфийка одной рукой схватила его за правое запястье, а другой за левый локоть, отводя его в сторону.

Его руки оказались в замке. Тантан резко надавила на локоть мальчика, и ему пришлось двинуться, чтобы избежать сильной боли. В результате он рухнул в кусты, даже не пытаясь смягчить падение. Тантан наклонилась над Элбрайном. Мальчика несказанно удивила ее сила — фактически он оказался игрушкой в ее таких нежных с виду руках, — но дальнейшее удивило его еще больше. Сцепив руки, она нанесла ему мощный удар чуть пониже ключицы.

Вся правая половина тела у него онемела. Он услышал шелест крыльев и увидел, как Тантан взлетела. Понимая, что она в любой момент может снова напасть, он торопливо встал на колени. Послышался смех. Эльфийка резко развернулась, нырнула вниз, приземлилась точно рядом с ним и ногой ударила его прямо в пах.

Мальчик со стоном упал, схватившись за ушибленное место и чувствуя внезапно накатившие слабость и тошноту.

— Тантан! — как будто издалека послышался возмущенный окрик Джуравиля.

— Он дерется, как человек, — с негодованием ответила она.

— Он и есть человек!

— Тем больше оснований хорошенько проучить его.

Раздавшийся смех причинил Элбрайну не меньше боли, чем полученный удар. Он лежал, скрючившись, точно младенец в утробе матери, крепко зажмурив глаза.

В конце концов он открыл глаза, перекатился на спину и увидел, что рядом стоит Джуравиль. Эльф протянул ему руку, но мальчик сделал вид, что не замечает ее, и, пошатываясь, поднялся сам.

— Учись стойко сносить насмешки, мой юный друг, — посоветовал Джуравиль. — В этом тоже есть свое достоинство.

— Чтоб тебе красную шапку лизать, — выругался Элбрайн.

Это широко распространенное среди людей оскорбление имело какое-то отношение к поври, хотя Элбрайн не знал, при чем тут «красная шапка» и, следовательно, какой смысл имеет это ругательство.

Зато Джуравиль прекрасно понял его смысл. На протяжении столетий эльфу не раз приходилось сражаться с неистовыми, злобными поври. И все же, понимая, что мальчик донельзя обижен и расстроен, он никак не отреагировал на грубость Элбрайна.

Мальчик добрел до стола с едой и упрямо подобрал все, что сумел. Затем нагрузил последнюю корзину и понес камни к корыту.

Джуравиль молча последовал за ним. Он хотел довести до сознания мальчика смысл преподанного ему Тантан мучительного урока, но не был уверен, что тот сейчас в состоянии прислушаться к нему.

Из кустов, мимо которых проходил Элбрайн, снова послышалось хихиканье. Он не то что не обратил на него внимания — он даже не услышал его, всецело поглощенный чувством обиды и жалости к себе. Он ощущал себя таким одиноким и потерянным! Что толку от того, что эти злые эльфы в свое время спасли его от великана? Лучше бы они вовсе не появлялись, оставив его на произвол судьбы.

Потом, когда все корзины выстроились рядом с корытом, началась самая тяжелая часть работы. Элбрайн взял один из пропитанных влагой камней и стиснул его над корытом изо всей силы. Выжав из затвердевшего губчатого образования вкусную болотную воду, мальчик бросил его рядом с корзиной и взял следующий камень. К тому времени, когда первая корзина опустела, руки у него ныли от усталости.

Джуравиль подошел к корыту и погрузил в него руки, вглядываясь в цвет жидкости, вдыхая ее аромат. Комбинация болотной воды и млечных камней, как их называли эльфы, создавала самый вкусный сок на всей Короне. Из него эльфы изготовляли вино, квестел ни’тол по-эльфийски, широко известное среди людей под названием «болотного». При чем тут болото, большинство людей понятия не имели; некоторые считали, правда, что после употребления этого напитка у них в голове станет мутно, как в болоте. Среди людей и пробовали-то его немногие, поскольку контакты эльфов с людьми носили крайне ограниченный характер. В основном все сводилось к торговле: иногда эльфам нужны были кое-какие предметы утвари, или же — в единичных случаях — им хотелось послушать песни любимых бардов.

— Неплохо сегодня получается, — заметил Джуравиль, стремясь отвлечь мальчика разговором.

Элбрайн лишь усмехнулся в ответ, взял другой камень и со всей силой сжал его над корытом, рассчитывая обрызгать Джуравиля.

Однако не на того напал — эльф был слишком проворен.

Тем не менее от внимания Джуравиля не ускользнуло, насколько окреп мальчик всего за несколько недель. Может, сейчас лучше оставить Элбрайна в покое, подумал он? Но потом решил, что нужно все же попытаться объяснить ему, что преподанный ему жестокий урок имеет свои положительные стороны.

— Это хорошо, что у тебя есть характер, — сказал он, — но еще лучше, что ты умеешь держать его в узде.

— Не слишком-то рассчитывай на это, — проворчал Элбрайн.

Сказав это, Элбрайн спокойно взял следующий камень, но не стал выжимать его над корытом, а с видом открытого неповиновения зашвырнул в ближайшие кусты. Даже если бы он пошел и отыскал его, жидкость внутри камня считалась бы грязной и не годилась к употреблению.

Джуравиль мрачно посмотрел туда, куда упал брошенный камень. Он пытался взглянуть на все происшедшее глазами Элбрайна, посочувствовать его огорчению и обиде; напомнил себе, какую ужасную трагедию тот пережил совсем недавно.

Все равно — это плохо. Что бы ни случилось в прошлом, сейчас и в будущем такое упрямство может обернуться только неприятностями. Совершенно неожиданно Джуравиль повернулся к Элбрайну и взлетел. Одной рукой он схватил мальчика за волосы на затылке, другой приподнял его голову за подбородок таким образом, что Элбрайн не мог защищаться, несмотря на то что руки у него были свободны. Всякая попытка сопротивления привела бы к потере равновесия. Используя свое преимущество, Джуравиль наклонил голову мальчика над корытом, не заботясь даже о том, что при этом может пострадать драгоценный сок. Дело того стоило.

Он окунул голову Элбрайна в жидкость, поднял ее и окунул снова. На третий раз он удерживал его голову в течение, может быть, нескольких минут. Когда, наконец, Джуравиль отпустил его, тот упал на землю, хватая ртом воздух.

— Я твой друг, — сурово сказал Джуравиль. — Но давай проясним ситуацию до конца. Ты не тол’алфар, ты человек и оказался здесь, в Облачном Лесу, чтобы мы могли сделать из тебя Защитника. Это факт, от которого тебе никуда не деться; обратного пути нет. Если ты не не сумеешь доказать, что достоин дружбы эльфов, мы не сможем отпустить тебя обратно в мир людей, поскольку ты слишком много знаешь о нас.

Элбрайна ужаснула мысль остаться вечным пленником эльфов, но, прежде чем он успел запротестовать, Джуравиль добавил:

— Не сможем мы тебе позволить и остаться.

Что за чушь? Не позволят уйти, не позволят остаться. А что же тогда?..

И тут у него пересохло в горле — он осознал, какой была единственная третья возможность. Если бы не Джуравиль, Тантан запросто и без малейших колебаний расправилась бы с ним, подумал Элбрайн.

Вздрогнув, он молча вернулся к работе, а Джуравиль с тем и оставил его.

Этой ночью Элбрайн сидел на вершине холма, который уже в глубине души считал своим, глядя на звезды, как всегда, один. В сознании вспыхивали и гасли образы прошлого, и время в его воспоминаниях странным образом то растягивалось, то сокращалось: какие-то недели мелькали, точно мгновения, другие тянулись целые столетия. Он пытался сосредоточиться на настоящем, на первозданной красоте звездного неба; пытался проникнуться ощущением вечности. Это естественным образом навело его на мысль о конце человеческого существования — недавняя гибель всех его родственников и друзей была красноречивым тому подтверждением.

Думал он и об эльфах. К ним он испытывал странное чувство. Он не понимал их — то игривых, почти ребячливых, то суровых и даже жестоких. И Джуравиль такой же! Элбрайн считал его своим другом — и, возможно, так оно и было, по собственным, нечеловеческим меркам Джуравиля, — но та ярость и легкость, с которой эльф едва не утопил мальчика в корыте, поистине пугала. Элбрайн полагал, что у него есть основания считать себя воином. В конце концов, он убивал гоблинов, и это несмотря на свой очень юный возраст. Однако ловкость и быстрая реакция эльфов и непостижимая текучесть их движений — все эти качества, с таким успехом восполняющие недостаток их физической массы, заставляли Элбрайна чувствовать себя по сравнению с ними зеленым новичком. Джуравиль, меньше ростом и легче, чем он, подчинил его себе с потрясающей легкостью, лишив мальчика всякой возможности сопротивляться.

Вот в каком положении он оказался — затерянный в этом зачарованном лесу, в полной зависимости от созданий, которых не понимал и от которых у него не было защиты. Сидя той ночью на вершине холма, Элбрайн чувствовал себя так, будто он один во Вселенной, будто мир за пределами долины, напавшие на Дундалис гоблины, жители деревни и даже древние эльфы, среди которых он теперь жил, — все это лишь сон, его сон.

Возможно, думать так было самонадеянно с его стороны; возможно, он при этом проявил некоторое неуважение к промыслу Божьему. Однако этот настрой позволил ему в конце концов уснуть прямо там же, на вершине холма, а наутро проснуться полным решимости продолжить борьбу и даже проникнуться иллюзорной уверенностью, что сегодня он непременно съест свой завтрак неостывшим. Он подхватил свои корзины и побежал к болоту.

И когда он возвращался обратно — оттащив девятую, — над его чаем поднимался пар.

Это была трудная, изматывающая работа, повторяющаяся изо дня в день, нудная, бесконечная. Но не бесплодная. Когда недели сложились в месяцы, а потом в год и в два, никто не узнал бы в Элбрайне того невысокого, неуклюжего мальчика, который прежде даже с Джилсепони не всегда мог справиться. Преодоление хитроумных ловушек не прошло даром — ноги у него стали сильные и быстрые, плечи заметно расширились, а мышцы приобрели твердость железа.

В шестнадцать лет — совсем юный возраст! — Элбрайн Виндон был куда сильнее Олвана.

А ведь Олван считался в Дундалисе самым сильным человеком.

ГЛАВА 11
БЕДНАЯ КИСКА

— Угловой столик, Киска, — сказал Грейвис Чиличанк, хозяин гостиницы «У доброго друга», имеющей репутацию одной из самых лучших во всем огромном городе Палмарисе.

Гостиница — часто ее называли просто «Друг» — была невелика: всего дюжина маленьких номеров и одна общая спальня наверху, а в таверну могло набиться самое большее человек сто, да и то если все они будут стоять. Но благодаря Грейвису, толстому, заметно лысеющему человеку, с его вечной улыбкой и добрым словом для каждого, эта гостиница из числа недорогих была поистине самой лучшей.

Знатные гости Палмариса предпочитали заведения более высокого пошиба, находящиеся поближе к замку герцога, но для людей понимающих, для торговцев попроще и многочисленных странников не было в мире места лучше, чем «У доброго друга». Здесь одна-единственная серебряная монетка обеспечивала вам горячую еду, а если платить было нечем, то, по крайней мере, вы имели возможность вдоволь наслушаться интересных историй из уст Грейвиса или других клиентов. Здесь в камине всегда ярко горел огонь, постели были мягкие, а песни громкие.

Девушка сделала глубокий вдох, постаралась придать своему обычно хмурому лицу выражение полюбезнее и направилась к угловому столику, откуда ее подзывали трое мужчин. Они уставились на нее, как… Ну, как обычно; мужчины всегда бросали на нее такие взгляды. Ей было лет пятнадцать, но хорошо сформировавшаяся фигура была совсем как у взрослой девушки. Она была невысокого роста, волосы ее — золотистого цвета — были густыми и длинными. Пересекая зал, она встряхнула ими; от работы на кухне они неприятно прилипли к шее.

— А, красотка! — воскликнул один из мужчин. — Будь со мной поласковей, — и он игриво подмигнул ей.

Девушка — Киска, как ее называли в гостинице, — не слишком успешно, правда, но все же попыталась скрыть отвращение. Даже через силу улыбнулась. Впрочем, подвыпивших мужчин меньше всего интересовало ее лицо; они пожирали взглядами ее женственную фигуру.

Дыши поглубже, сказала она себе; и это помогло, по крайней мере отчасти. Она напомнила себе о Грейвисе, дорогом, бесценном Грейвисе, с его теплой улыбкой и добрым сердцем, который спас ее, когда она попалась ему на пути, ничего о себе не помня. Он принял участие в судьбе истерзанной девочки и помог ей встать на ноги; по крайней мере настолько, что она смогла продолжать жить.

Уголком глаза она заметила движение в зале — появилась Петтибва Чиличанк, жизнерадостная жена Грейвиса. И как всегда, пританцовывает. Впервые познакомившись с этой женщиной, Киска сочла ее глуповатой. Петтибва всегда со смехом танцевала со своим подносом от столика к столику. Клиенты щипали и обнимали ее во время каждой остановки, но женщину, похоже, это ничуть не удручало. Она получала удовольствие от всего происходящего. Если одна рука у нее была свободна, мужчина, ущипнувший ее за внушительную задницу, получал в ответ увесистый шлепок; а иногда она подхватывала кого-нибудь из них и пускалась в пляс между столиками. И все это делалось с такой милой, добродушной улыбкой, что и Грейвис, и все остальные не усматривали в ее поведении ничего зазорного.

Прошло немало времени, прежде чем Киска стала лучше понимать Петтибву. Она оказалась вовсе не глупа, отнюдь нет. Просто любовь к жизни и другим людям била в ней через край.

Киска полюбила ее — почти как свою родную мать, надеялась она, потому что матери девушка не помнила. Это была очень грустная мысль, портившая ее и без того невеселое настроение.

Она приняла заказ у троицы с углового столика, обычный для этого заведения: еще три кружки самого дешевого эля. Вытерпела, когда тот мужчина, что подмигивал, шлепнул ее по заднице, а остальные громко расхохотались. Ей хотелось хорошенько врезать ему, чтобы он грохнулся на пол. Те, кто знал ее получше, не сомневались, что Киска запросто может сделать это; но, встретившись взглядом с Грейвисом, девушка ответила на его улыбку. Всем своим видом — покачиванием головы, блеском мягких карих глаз — Грейвис молчаливо советовал ей проявить терпение.

Нет, в случае необходимости он, конечно, защитил бы ее. Он любил девушку всем сердцем, не меньше, чем собственного сына, угрюмого малого по имени Греди. Пока Грейвис жив — и Петтибва тоже, — ни один человек не посмел бы обидеть Киску. Но в «Друге» такая вещь, как похлопывание по заднице, считалась делом обычным; в особенности если учесть, как на это реагировала хозяйка заведения. Не оглядываясь, девушка пошла выполнять заказ.

— Просто ты им понравилась, моя дорогая, — заметила Петтибва, проходя мимо.

— Теперь мне придется стирать платье, — ответила Киска.

Речь девушки звучала чуть-чуть иначе, чем у ее названой матери, несмотря на четыре года, которые она прожила в семье Чиличанк.

— Ба! Ты у нас всегда такая серьезная! — Петтибва легонько ущипнула девушку за щеку. — Небось, и не догадываешься, как наши мужички от тебя тают. — Киска покраснела и отвернулась. — Не смотри так сердито, сердце мое, — Петтибва погладила ее по волосам. — Стоит тебе улыбнуться, и весь мир заулыбается вместе с тобой.

Девушка закрыла глаза. Ее мать — ее настоящая мать — тоже, наверно, так нежно гладила ее по волосам. Или нет? Смутные воспоминания зашевелились в сознании; кажется, в детстве волосы у нее были короче. Тогда весь мир казался ей увлекательным приключением, а рассказы у камина о демонах и прочей нечисти лишь щекотали нервы.

К сожалению, все хорошее быстро кончается. Бедная Киска очнулась от грез, возвращаясь в реальность. И мягко улыбнулась Петтибве, которая, подмигнув ей, нагрузила свой поднос и снова затанцевала по залу.

— Дай знать, если он будет приставать к тебе, — сказал Грейвис девушке, ставя перед ней три кружки эля. — Ты не обязана улыбаться ему, если не хочешь.

Киска кивнула и снова улыбнулась. Она знала, что Грейвис прав; все зависит от нее, а не от клиентов. Но знала она и другое: в «Друге» существует определенная атмосфера, и меньше всего девушке хотелось создавать сложности для Грейвиса и Петтибвы, своих спасителей.

Она взяла поднос и направилась к угловому столику. Любитель подмигивания и похлопывания при виде нее скорчил рожу и расхохотался.

— Может, позабавимся, когда огонь в камине угаснет, — это прозвучало не как вопрос. — У меня завалялся лишний золотой.

Его приятели снова заржали.

Не обращая на них внимания, Киска расставляла на столе кружки.

— Или два золотых. Ты того стоишь, а?

Видя, что девушка по-прежнему не обращает на него внимания, мужчина грубо схватил ее за руку.

Другой рукой она стиснула его запястье и с силой выгнула его, заставив освободить свою руку. Дальше все развивалось так быстро, что он даже не понял, что именно происходит; к тому же спьяну перед глазами у него все плыло. Внезапно он потерял равновесие и спустя мгновение уже сидел на полу, а хорошенькая официантка повернулась к нему спиной и направилась к стойке. Его приятели взвыли от восторга.

Киске были неприятны его приставания, но еще неприятнее была мысль о том, что Петтибва наверняка нашла бы другой выход из положения, получше. Может, она сказала бы, что два золотых при ее-то достоинствах — это просто смешно. Или, может, заявила бы, что в жизни не ляжет в постель с мужчиной, понятия не имеющим, что означает слово «мыться».

Петтибва отвязалась бы от него вежливо, тонко, выставив его глупцом, но сделала бы это так хитро, что сам он, наверно, в первый момент даже ничего не понял бы.

Теперь же мужчина просто брызгал слюной. Киска расслышала слово «шлюха» и не удивилась, увидев, что Грейвис и несколько завсегдатаев заведения с угрюмыми физиономиями направляются к угловому столику.

Пьяницу заставили извиниться перед ней, что он и сделал, неискренне, конечно, а потом Грейвис выставил его вместе с приятелями на улицу.

Возможно, тяжелее всего для Киски было то, что множество молодых людей тут же выразили готовность защитить ее честь. В особенности старался красиво одетый, холеный молодой человек, с умными светло-карими глазами и прекрасными манерами, явно свидетельствующими о его благородном происхождении. Он улыбнулся девушке и предложил себя в качестве ее защитника. Она и прежде украдкой поглядывала на него — как он сидел, как двигался — и ничуть не сомневалась, что он прекрасно владеет висящим на бедре мечом и по одному ее слову изрубил бы всех троих пьяниц на куски.

Киска понимала это и, наверно, должна была бы радоваться, но дело в том, что она терпеть не могла оказываться в центре внимания. И еще она терпеть не могла, когда ее опекали, изображая из себя бескорыстных героев, а на самом деле — Грейвис не в счет — желая того же самого, что и выставленный на улицу пьяница. Просто «защитники» действовали более тонко.

Она проработала еще час, а потом, заметив, что улыбка так и не появилась на лице девушки, Грейвис по доброте душевной предложил ей сегодня пораньше лечь спать. Киска стала возражать, жалея Петтибву, на плечи которой в этом случае легла бы вся тяжесть работы, но та лишь рассмеялась и чуть ли не силой выставила ее через боковую дверь туда, где находились их личные комнаты. Благодарно глядя на нее, Киска поверх округлого плеча Петтибвы опять взглянула на того самого нарядно одетого молодого человека. Не спуская с нее взгляда, он поднял стакан, показывая, что пьет за ее здоровье.

Внезапно смутившись, она торопливо скрылась за дверью.

Вся суета переполненного зала осталась позади, и наконец-то девушка была одна. Почти одна, к сожалению, потому что Греди Чиличанк был дома, вышагивал по своей маленькой комнате.

Киска вздохнула: меньше всего сейчас ей хотелось встретиться с Греди. Это был довольно привлекательный молодой человек лет тридцати — то есть вдвое старше Киски. Внешне он выглядел как сильно помолодевший Грейвис, но тем разительнее отличался от него по характеру. С самых первых дней ее появления в этом доме девушка испытывала неловкость в его присутствии. Нет, он не приставал к ней, как пьяница в таверне, и даже не строил глазки, как тот холеный красавчик. За все четыре года Греди ни разу не посмотрел на цветущую молодую женщину с откровенным желанием. Держался всегда вежливо — слишком вежливо. Даже натянуто. Став постарше, она поняла, в чем тут дело: Греди опасался, что она станет ему соперницей в смысле прав на наследство.

Причем сама по себе гостиница его мало интересовала, он даже появлялся здесь нечасто. Но деньги любил, и Киска понимала, что, если Грейвис и Петтибва оставят «Друга» ей, хотя бы на правах частичного владения, Греди это никак не устроит.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, появляясь из своей комнаты.

Речь у Греди была правильная, не то что простонародный говор его родителей. Киска понимала, что он причислял себя к людям более высокого звания. Строил из себя важного человека и нередко проводил время в дорогих заведениях рядом с замком герцога, да и в самом замке ему случалось бывать. Внезапно у Киски мелькнула мысль, что тот хорошо одетый молодой человек в зале был знакомым Греди; возможно, даже пришел сюда по его приглашению.

— Что, вся работа кончилась? — продолжал допрашивать ее названый брат.

Киска прикусила нижнюю губу; она терпеть не могла его снисходительного тона.

— За этот вечер я сделала больше, чем ты за полгода, — ответила она.

— Уж кому какая судьба, — с оттенком высокомерия заявил Греди. — Одним всю жизнь трудиться, а другим жить и радоваться.

Киска решила, что нет смысла с ним спорить. Она покачала головой, швырнула фартук на кресло, надела плащ и вышла в ночь.

С залива дул холодный ветер, стуча в окна двух- и трехэтажных домов огромного города. Палмарис был вторым по размеру в королевстве Хонсе-Бир после Урсала, резиденции короля, расположенной выше по реке, хотя оба эти города уступали гигантским многонаселенным городам королевства Бехрен. Киску, выросшую в деревне, где собравшиеся вместе десять человек считались столпотворением, Палмарис подавлял своей многолюдностью. Даже прожив здесь четыре года и зная каждую улицу — в том числе и те, от которых следовало держаться подальше, — привыкнув к запаху моря и бодрящему влажному ветру, девушка не воспринимала этот город как свой дом. Несмотря на всю любовь четы Чиличанк, город не мог заменить ей деревенской хижины, воспоминание о которой хранилось в самой глубине ее сердца. Она любила Грейвиса, Петтибву и даже Греди, но первые двое не были — да и не могли быть — ее родителями, а Греди, это она знала точно, никогда не станет ей подлинным другом.

Киска вздрогнула, мысленно вернувшись в прошлое. Она помнила очень мало, только смутные, расплывчатые образы и… Да, и поцелуй, хотя трудно сказать, был ли он на самом деле? Она забыла все имена — вот что ужасало ее больше всего! Не помнила, как зовут ее друга, не знала даже собственного имени!

— Бедная Киска, — прошептала она, скривив губы.

Ей не нравилось это прозвище, но она мирилась с ним, учитывая, при каких обстоятельствах она его получила.

Девушка обошла гостиницу, углубилась в темный проулок, где можно было никого не опасаться, и по наружной лестнице поднялась на плоскую крышу. Внизу мерцали огни Палмариса, вверху в темном небе сияли звезды. Это было ее тайное место; она приходила сюда каждый раз, когда выдавалась свободная минутка, чтобы попытаться сложить воедино разрозненные частички своих воспоминаний.

Она помнила, что брела по деревне, грязная, измученная, покрытая сажей и кровью. Она помнила, что встретила каких-то людей, снова и снова задающих ей вопросы, на которые у нее не было ответа. Это оказался торговый караван, выменивающий у жителей крошечных пограничных деревень шкуры и бревна, из которых в Палмарисе делали корабельные мачты, на изготовленные в городе ремесленные изделия. С этим караваном шел и Грейвис Чиличанк — он искал какое-то особое вино под названием «болотное». Он подобрал несчастную потерявшуюся девочку и в порыве сочувствия стал называть ее Бедной Киской. Жители деревень тоже с состраданием отнеслись к несчастной сиротке, догадываясь, что она пострадала во время набега на одно из соседних поселений, набега, которого сами они опасались едва ли не больше всего на свете.

Девушка удобно прислонилась к трубе дымохода, согреваясь ее теплом.

Почему она не помнила название своей деревни или той, где Грейвис нашел ее? Она несколько раз собиралась расспросить об этом его и Петтибву, но что-то останавливало ее; она как будто боялась узнать правду. Приемные родители старались не утруждать ее память. Как-то ночью она подслушала их разговор; они считали, что все придет само собой, когда она полностью исцелится.

— Может, она никогда так ничего и не вспомнит, — сказала тогда Петтибва. — И может, это к лучшему.

— Имя у нее есть, — ответил Грейвис. — Хотя и не слишком удачное. Если бы я знал, что оно к ней пристанет, придумал бы что-нибудь получше.

И они засмеялись, но их смех ничуть не обидел девочку. Они всегда радовались, если могли помочь тому, кто в этом нуждался.

Киска любила их всем сердцем. И все же сейчас, похоже, настало время попытаться вспомнить, кто она такая и откуда родом. Она подняла голову. По небу быстро бежали длинные пряди облаков, и звезды то скрывались за ними, то появлялись вновь. Ведь это небо, подумала она… Оно в точности такое, как то, которое она видела в детстве. Она всецело отдала себя во власть ночи, надеясь, что сможет разрушить глухую стену, вставшую на пути ее воспоминаний. Девушка вспомнила, как бежала вверх по лесистому склону, оглядываясь назад, на свою деревню, а потом подняла взгляд выше и увидела в небе бледные краски Гало.

— Гало… — пробормотала она и только сейчас поняла, что ни разу не видела этот феномен с тех пор, как поселилась в Палмарисе.

Киска нахмурилась. Существовало ли Гало на самом деле или было всего лишь плодом ее фантазии?

Если Гало не придумано ею, значит, она может полагаться на свою память и есть надежда, что со временем оживут и другие воспоминания.

Она хотела немедленно спуститься в гостиницу и расспросить о Гало, но вдруг услышала резкий металлический звук.

Кто-то карабкался по наружной лестнице. Она не особенно встревожилась — пока над краем крыши не показалось знакомое, опухшее от пьянства лицо.

— Ну, моя красавица, — сказал мужчина. — Вот, значит, где ты меня дожидаешься.

— Иди своей дорогой, — ответила Киска, но он уже залез на крышу и распрямился во весь рост.

— Я уже пришел, куда хотел, — заявил он.

Тут Киска услышала, что следом за ним поднимается еще кто-то, и поняла, что дело плохо. Они выследили ее, все трое. Она догадывалась, с какой целью.

Быстрая как кошка — недаром ее так назвали — девушка прыгнула вперед и ногой ударила мужчину в грудь. Когда он упал, она дважды ударила его по лицу.

Тут над краем крыши показалась голова второго преследователя; она и его ударила ногой, а когда он возмущенно закричал что-то, врезала еще раз, прямо в челюсть.

Он со стоном повалился в темноту, сбив третьего, и оба рухнули на булыжную мостовую. Увы, пока она с ними расправлялась, первый пьяница успел подняться и теперь обхватил ее сзади руками, плотно сомкнув их у нее на груди.

Она чувствовала на затылке его жаркое дыхание, отдающее перегаром дешевого эля.

— Вот так, вот так, моя славная, — зашептал он. — Не нужно вырываться. Вот увидишь, тебе понравится.

Он попытался куснуть ее за ухо, но она со всей силой откинула назад голову и еще раз ударила его по лицу.

Жило в ее памяти одно чисто чувственное воспоминание, не связанное ни с каким конкретным образом или именем: глубокая, всепобеждающая ярость. Сейчас, на крыше гостиницы в Палмарисе, она позволила этому чувству завладеть собой, переплавив его в такую испепеляющую ненависть, которой пьяница никак не мог от нее ожидать.

Она просунула руку под сцепленные мужичьи ручищи, и ей удалось немного сдвинуться вниз, подогнув ноги.

— Может, получится даже лучше, если ты будешь брыкаться! — воскликнул пьяница, не заметив, что лицо девушки оказалось как раз напротив его сцепленных ладоней.

Киска впилась зубами в его руку.

— Ах ты, шлюха! — завопил он и дернулся, собираясь ударить девушку.

Но при этом он разомкнул свою хватку. Киска повернулась и резко наклонилась. Удар пришелся ей по спине, но в пылу борьбы она не почувствовала боли. Развернувшись, она впилась ногтями в лицо насильника, подбираясь к глазам. Он замахал руками, и тогда девушка ударила его головой в грудь, схватила за волосы обеими руками и потянула вниз. Он ударил ее по голове, но она лишь дико вскрикнула и продолжала тянуть, а потом подпрыгнула, заехала ему коленом в лицо и услышала треск сломанной кости. Он упал на спину, прикрывая лицо руками, но разошедшаяся Киска и не думала на этом останавливаться.

Она рухнула на него и коленом с силой надавила ему на горло.

— Хватит! — жалобно взвыл он. — Я тебя отпускаю!

Но она не желала его отпускать. Била ногами, кусала, царапала. В конце концов, совершенно измочаленный и истекающий кровью, он ухитрился подняться, добежал до края крыши и спрыгнул вниз.

Девушка бросилась за ним и тут увидела свет в проулке. Она подошла к краю крыши, думая, что это один из товарищей насильника, и горя желанием разделаться и с ним.

И замерла в удивлении. Напавший на нее пьяница неподвижно лежал на мостовой и негромко стонал, из его многочисленных ран и царапин бежала кровь. Второй, которого она скинула с крыши, сидел, прислонившись к стене, и одной рукой держался за подбородок.

Третий стоял, подняв руки над головой и повернувшись лицом к стене прямо под тем местом, откуда смотрела Киска; в спину ему упирался кончик меча.

— Я услышал крик, — объяснил холеный красавец, тот самый, которого она уже видела в «Друге», — глаза его горели, на губах играла улыбка. — Я ушел вскоре после тебя; больше там и смотреть было не на кого.

Киска почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

— Кое-какой подвиг я все же совершил, — он отсалютовал ей мечом. — Спас жизнь этих троих!

Киска не знала, что ответить. Ее гнев угас, и она отвернулась, глядя на поле недавнего боя.

В молчании прошло несколько неловких минут. Наконец молодой человек окликнул ее, но, прежде чем она успела ответить, внизу поднялась суматоха. Послышались голоса, в том числе и Грейвиса; по проулку бежали люди.

Смущенной, раздосадованной Киске отнюдь не улыбалось встречаться с ними. Больше всего ей хотелось сейчас остаться одной, но это было невозможно. Если бы, к примеру, она потихоньку спустилась с другой стороны здания, то есть попросту сбежала, то все эти люди тут же отправились бы ее разыскивать. Она вздохнула, подошла к лестнице и спустилась вниз, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. И тут же оказалась в объятиях Петтибвы и прошептала ей, что хочет домой, к себе.

ГЛАВА 12
«БЕГУЩИЙ ПО ВОЛНАМ»

Время тянулось бесконечно — они вставали перед рассветом и ложились спать только после полуночи. Братья Эвелин, Квинтал, Пеллимар и Таграйн учились не просто выживать, но оставаться в хорошей форме, уделяя сну всего четыре часа в сутки. Они освоили такие формы медитации, которые позволяли за двадцать минут полностью восстановить силы. На протяжении дня они занимались тем же, что и остальные студенты, — изучали свои религиозные обязанности, выполняли все работы в аббатстве и упражнялись в боевых искусствах. После вечерни начинались уроки, посвященные магическим камням, — как их собирать, какие ритуалы нужно проделать сразу же после того, как камни найдены; ну и, конечно, они изучали свойства разных типов камней. Кроме того, четверо избранных осваивали морское дело, используя для этой цели небольшое судно, покачивающееся на крутых, холодных волнах залива Всех Святых.

В вопросах боевых искусств и морского дела Эвелин уступал своим товарищам; религиозные занятия так же все больше и больше разочаровывали его. Как только он осваивал очередную религиозную церемонию, пропадало ощущение ее таинства и, следовательно, святости. Его мучил вопрос, были ли пятнадцать заповедей Господних действительно ниспосланы Богом, или их придумали люди для поддержания порядка в цивилизованном обществе. Что же касается магических камней, тут молодой человек испытывал полное удовлетворение. Тайна, сокрытая в них, не могла быть объяснена стремлением человечества к соблюдению закона и порядка. С точки зрения Эвелина камни поистине были даром Божьим, магией небес, обещанием вечной жизни.

Так и шло время. Ежедневный изнурительный труд; ежедневные схватки с Квинталом, из которых последний почти всегда выходил победителем. К началу третьего года соперничество между четырьмя кандидатами заметно усилилось. Формально уже было объявлено, что Собирателями будут Эвелин и Таграйн. Именно им предстояло высадиться на острове Пиманиникуит и собрать камни, в то время как два других монаха должны были остаться на борту корабля — на тот случай, если с одним из Собирателей что-то произойдет. В 821 Году Божьем путешествовать по морю было небезопасно; чтобы избежать риска, каждый Собиратель имел дублера.

Квинтал превосходил всех остальных в вопросах боевых искусств. Этот человек был невероятно силен и вовсю пользовался этим, чтобы снова и снова буквально мордовать Эвелина. Было несколько случаев, когда у Эвелина возникло отчетливое ощущение, что Квинтал стремится убить его. Чем не способ самому оказаться на Пиманиникуите?

Эта мысль тревожила Эвелина. Однако он не без иронии рассудил — ярость Квинтала лишний раз доказывала, что именно он, Эвелин, должен стать Собирателем, что выбор сделан верно. Эвелин знал, что, случись все наоборот, он поддерживал бы Квинтала всем сердцем и радовался бы уже тому, что примет участие в путешествии во славу Божью.

Когда же дело доходило до камней… Тут Эвелину не было равных. К четвертому году никто, даже магистры, не могли извлекать из камней их магическую силу так виртуозно, так умело, как Эвелин. Даже скептически настроенный Сигертон, которому по-прежнему не нравились человеческие качества Эвелина, вынужден был признать, что он одарен от Бога и, безусловно, должен отправиться на Пиманиникуит. Сигертон по-прежнему протежировал Квинталу и всячески старался продвинуть его на роль одного из кандидатов, но теперь уже вместо Таграйна, а не Эвелина. В то же время он прикладывал определенные усилия, чтобы смягчить неприязнь и зависть своего любимца по отношению к более удачливому сопернику.

Первые три месяца 821 Года Божьего в Санта-Мир-Абель царила атмосфера волнения и ожидания. Всякий раз, когда погода этому благоприятствовала, студенты высыпали во двор и до боли в глазах вглядывались в темные воды залива Всех Святых, покачивая головами при виде плывущих по нему льдин. Но ждать оставалось недолго. Приближалась весна, и вот-вот на горизонте должен был появиться корабль; между студентами возникло даже что-то вроде соревнования — кто же первым его увидит?

Бафвей, третий месяц года, в конце которого наступало весеннее равноденствие, оказался не богат событиями. Погода то улучшалась, то вновь становилась хуже, когда холодный ветер с Альпинадора нагонял в залив ледяное крошево.

Начался четвертый месяц, томаней, и теперь уже никто не сомневался, что корабль вот-вот прибудет. Правда, во всем аббатстве только магистры и четыре избранника знали, что следующим пунктом назначения корабля будет именно Пиманиникуит.

Брат Эвелин не мог думать ни о чем, кроме предстоящего путешествия. Опасности не пугали юношу, хотя он слышал, что не все монахи, отплывшие на Пиманиникуит, возвращались обратно. Никто не знал, что с ними произошло. То ли они погибли во время шторма, то ли подверглись нападению поври или гигантских змей, живущих в Мирианике, безбрежном океане, который им предстояло пересечь. Даже в случае, если путешествие в целом оказывалось успешным, очень часто один или несколько монахов не добирались до дома; в море, как известно, всякое случается. Но все это Эвелин воспринимал как-то отстраненно; его мысли целиком и полностью сосредоточились на самом острове. Он много читал о нем, и воображение рисовало ему такую картину: вот он стоит в прекрасном саду среди экзотических цветов, а вокруг падают с неба разноцветные камни, и все это сопровождается разлитой в воздухе божественной музыкой. А потом он будет бегать босиком по магическим камням, будет кататься по ним, греясь в лучах славы Божьей.

Ах, это все лишь нелепые фантазии! Эвелин знал, что, когда камни начнут падать, он вместе со вторым Собирателем будет прятаться под землей, укрываясь от них. Даже после того, как волшебный «дождь» закончится, придется выждать еще какое-то время, пока камни остынут. А потом начнется, может быть, самое трудное.

И все же вопреки здравому смыслу, прекрасно понимая, что может погибнуть во время путешествия, Эвелин напряженнее всех вглядывался в море в надежде увидеть, наконец, далекие паруса. Ему казалось, что пребывание на острове станет кульминационным моментом его жизни, величайшей радостью, какая только доступна монаху Санта-Мир-Абель, слиянием с Богом, подобного которому никому другому испытать при жизни не дано.

Двухмачтовая каравелла возникла на горизонте в середине томанея и быстро заскользила по неспокойному морю в гавань Санта-Мир-Абель. Все утро этого дня, выполняя данные ему инструкции, Эвелин провел в безмолвной молитве и настолько разволновался, когда в конце концов его вызвал к себе аббат Маркворт, что магистр Джоджонах вынужден был поддерживать юношу. Когда они появились, трое других избранников находились уже в просторном кабинете аббата. Тут же присутствовали все магистры и двое неизвестных Эвелину мужчин — один высокий и стройный, а другой ниже ростом, постарше и такой худой, точно он не ел целый месяц.

Эвелин догадался, что высокий, наверное, капитан судна; он стоял, оглядывая всех с горделивым видом, положив ладонь на рукоять золоченой рапиры. Грубый шрам пересекал его лицо от уха до подбородка, свидетельствуя, на взгляд Эвелина, о доблести этого человека. Он был чисто выбрит, кончики аккуратно постриженных усов загибались над уголками рта. У него были темные глаза, длинные черные вьющиеся волосы, и под мышкой он держал большую шляпу с загнутыми вверх краями и пером с одной стороны. Одежда на нем была не новая, но роскошная, из золотой парчи; в особенности же поражала воображение украшенная драгоценностями перевязь. Именно перевязь прежде всего привлекла к себе внимание Эвелина; он сразу почувствовал, что по крайней мере один из драгоценных камней, небольшой рубин, служил не просто украшением.

Эвелин старался не таращиться на рубин, но ломал голову, каким образом человек, не принадлежащий к ордену Санта-Мир-Абель, оказался владельцем священного камня и не постеснялся продемонстрировать его самому аббату Маркворту! Можно не сомневаться, и аббат, и магистры прекрасно поняли, что это за камень.

Ну, а раз так, сказал себе Эвелин, то нечего и беспокоиться. Может быть, этим камнем с капитаном расплатились за корабль, или он получил его в качестве инструмента защиты только на время путешествия, которое, как известно, не обещало быть простым.

Теперь Эвелин принялся разглядывать человека постарше. В нем не было ничего примечательного, если не считать бегающего взгляда и подрагивающей на длинной шее головы. Одежда на нем была изношенная и даже рваная — кое-где сквозь прорехи в ней проглядывала смуглая кожа. У него была борода клинышком и седые волосы, постриженные коротко и неровно. «Морской волк», так часто называли моряков; по мнению Эвелина, очень подходящее определение для этого человека.

— Брат Квинтал, брат Пеллимар, брат Таграйн и брат Эвелин, — представил их аббат; монахи по очереди поклонились гостям. — А это Аджонас, капитан замечательного корабля «Бегущий по волнам», и его первый помощник Бункус Смили.

Горделивый капитан не шелохнулся, зато Бункус начал кланяться каждому так истово, что потерял равновесие; он, наверное, упал бы, если бы не схватился за большой стол аббата.

— Капитану Аджонасу известно, куда плыть, — закончил отец Маркворт. — Можете не сомневаться, это лучший корабль на всем Мирианике.

— Отлив начинается через час после рассвета, — голос у Аджонаса был звучный и сильный, под стать всему его облику. — Пропустив отлив, мы потеряем целый день, — его строгий взгляд пробежал по лицам монахов; чувствовалось, что он сразу хочет дать им понять, кто на корабле хозяин. — Что вряд ли разумно. Путь нам предстоит неблизкий, и мы должны успеть к определенному сроку.

Молодые монахи переглянулись. Эвелин разделял точку зрения капитана, а его холодный, но уверенный тон подействовал на юношу успокаивающе. Однако не вызывало сомнений, что на товарищей Эвелина капитан произвел совсем другое впечатление. В особенности мрачно выглядел Квинтал, явно оскорбленный начальственным тоном капитана.

Аббат также напрягся.

— Можете идти, — сказал он монахам. — Пообедайте, не дожидаясь остальных, и отправляйтесь по своим комнатам. На сегодня вы освобождаетесь от участия во всех церемониях. Обратитесь к Богу и постарайтесь получше подготовиться к тому, что вам предстоит.

Как только они оказались за пределами кабинета, Квинтал громко заговорил:

— Капитан Аджонас, кажется, воображает, что во время этого путешествия будет нами командовать, — заявил он.

Таграйн и Пеллимар согласно закивали.

— Это же его корабль, — заметил Эвелин.

— За корабль ему заплачено, — резко ответил Квинтал, — Вот пусть и приказывает экипажу, чтобы они делали свое дело как должно. Но не нам. Пойми, Эвелин, на «Бегущем» ты и Таграйн ответственны только перед Пеллимаром, а он передо мной.

Эвелин промолчал. В общем, на время путешествия порядок был и в самом деле установлен именно такой. На острове главными становились Собиратели, то есть Таграйн и Эвелин. Зато во время морского путешествия ответственность возьмут на себя Квинтал и Пеллимар. В этом был определенный резон. От Квинтала, с его недюжинной силой и выносливостью, на море будет больше толку, чем от кого бы то ни было.

Не вдаваясь в дальнейшие обсуждения, Эвелин отправился к себе, но долго еще слышал возмущенный голос Квинтала.

Утренняя церемония вылилась в самое грандиозное событие, какое Эвелину пришлось наблюдать за четыре с лишним года пребывания в аббатстве. На пирсе рядами выстроились восемьсот постоянно живущих в Санта-Мир-Абель монахов и огромное количество миссионеров с берегов залива Всех Святых. Их голоса сливались в общем хоре. Вдобавок неустанно звонили колокола аббатства, пробуждая любопытство жителей соседней деревни, которые тоже собрались вокруг Санта-Мир-Абель. Церемония началась незадолго до рассвета, и интенсивность ее все нарастала по мере того, как первые лучи солнца окрашивали воду залива, — одна молитва сменяла другую, каждая песнь звучала громче предыдущей.

«Бегущий» стоял на якоре в пятидесяти футах от берега, на палубе собрались матросы, но, судя по ухмыляющимся физиономиям, церемония не производила на них особого впечатления. Меньше всего их волновала цель предстоящей миссии, да и ее важности они не понимали; все, что их интересовало, это золото, которым аббат Маркворт обещал уплатить за работу. Кроме золота, возможно, было и еще кое-что. Эвелин время от времени поглядывал на священный камень, украшающий перевязь капитана, и каждый раз ему становилось не по себе. Судя по поведению моряков, особой религиозностью они не отличались; люди такого сорта не должны владеть магическими камнями, как бы велика ни была потребность в их использовании.

Мелочь, но Эвелин начал подозревать, что их долгое путешествие — предполагалось, что оно займет около восьми месяцев — будет сопряжено с трудностями не только физического порядка.

Примерно через час после рассвета первый помощник капитана резко прервал церемонию.

— Пора отправляться! — зычно крикнул он.

Внезапно наступила полная тишина. Отец Маркворт повернулся к собравшимся, подал знал Сигертону, и тот подвел четырех избранников к самому краю пирса.

— Да пребудет с тобой благодать Божья, — говорил аббат каждому, когда тот поднимался на покачивающееся на волнах судно.

Эвелин заметил взгляд, которым обменялись Сигертон и Квинтал. На лице Квинтала было написано недовольство, а Сигертон вел себя сдержанно и как будто всем своим видом пытался урезонить любимого ученика, напомнить ему, что долг — превыше всего.

Из этого обмена взглядами Эвелин понял, что, хотя Квинтал и завидует ему, он сделает все, чтобы защитить его во время путешествия к острову и обратно.

Или по крайней мере на пути туда.

Песнопения были слышны все время, пока плыли через гавань, а потом Квинтал повел их по палубе мимо капитана Аджонаса, величественного и сурового.

— С вашего позволения, сэр, — ровным голосом сказал Квинтал.

Капитан коротко кивнул, и Квинтал в сопровождении остальных монахов пошел дальше.

Эвелин стоял на гакаборте — кормовой палубе, огражденной резными перилами, — наблюдая, как тают вдали стены Санта-Мир-Абель, и вслушиваясь в затихающие песнопения. Вскоре утесы на побережье превратились в расплывчатое серое пятно, а «Бегущий», чья грот-мачта выглядела такой высокой и впечатляющей в водах тихой гавани, здесь, на просторах океана, казался уже Эвелину беспомощным.

ГЛАВА 13
НИ ШАГУ НАЗАД: ВПЕРЕДИ ДОЛГИЙ, ДОЛГИЙ ПУТЬ

Элбрайн замер, услышав, как покрытый коркой снег хрустнул у него под ногами. Он задышал медленно и ровно; напряженное тело расслабилось, интуитивно найдя более безопасную позу. Олень на холме перед ним даже головы не повернул; едва слышный звук не коснулся его ушей.

Да, подумал Элбрайн, я стал совсем другим. Еще прошлой осенью, четвертой с тех пор, как его привели в Облачный Лес, он ни за что не сумел бы подобраться к такому осторожному животному на пятьдесят футов. Эльфы тренировали Элбрайна упорно, очень упорно. Он по-прежнему каждый день собирал млечные камни, хотя теперь всегда ел свой завтрак горячим, с легкостью обходя все самые коварные ловушки эльфов. Отдыхать ему приходилось совсем мало — эльфы загружали все дневные и даже вечерние часы уроками о повадках зверей и свойствах растений. Он научился различать множество растений и знал их свойства, в том числе и лечебные. Он научился ходить почти бесшумно — хотя по сравнению с грациозными эльфами по-прежнему казался себе ужасно неуклюжим! Он даже научился смотреть на мир глазами животных, и это помогало ему лучше понимать их страхи и нужды, растворяться в лесу, становясь его неотъемлемой частью. Белки и кролики не боялись его и ели у него с руки. А что касается оленя, возможно, самого пугливого создания на свете…

Элбрайн был от него всего в пяти-шести шагах, на открытом пространстве, но олень по-прежнему не замечал его.

Теперь оставалось самое трудное — пройти эти несколько последних шагов. Элбрайн оглянулся, кожей лица ощущая легкий ветерок. В этой части Облачного Леса все еще чувствовалась зима, хотя она и отступала с каждым днем. Слой снега совсем истончился, и оленю не составляло труда найти траву; это увлекательное занятие, возможно, и делало его менее настороженным, чем обычно.

Элбрайн не смог сдержать широкой улыбки. Страстное желание нарастало внутри него, а вместе с ним крепла надежда, что на этот раз ему удастся прикоснуться к оленю. Он сделал еще шаг, еще…

Слишком быстро — под ногами снова хрустнула ледяная корка.

Олень вскинул голову и насторожил уши, внимательно оглядываясь; улыбка Элбрайна погасла. Он начал быстро взбираться на невысокий холм, отчаянно надеясь суметь хотя бы шлепнуть оленя, прежде чем тот убежит. Хотя Джуравиль и Тантан ждали от него совсем другого.

Это будет победа или… не совсем?

Вопрос спорный, строго говоря. Ведь прежде Элбрайну никогда не удавалось приблизиться к пугливому животному даже на расстояние вытянутой руки. Олень отпрыгнул и исчез за деревьями так быстро, что Элбрайн мгновенно потерял его из виду.

Юноша сел на влажную землю. Тут же, усмехаясь и кивая, появился Джуравиль.

— Элу тойзе! — воскликнул он, хлопая Элбрайна по спине. — Совсем близко!

— Я не смог удержаться, — уныло ответил юноша. — В самый решающий момент поторопился… Уж очень хотелось, чтобы получилось.

— Ты прекрасно действовал, приближался очень осторожно.

— Я же не дотронулся до оленя!

— Зато подобрался почти вплотную, — возразил Джуравиль. — Ты только учишься, мой юный друг. Рассматривай это не как поражение, а как победу. Никогда прежде ты не подходил к нему так близко; и в следующий раз тебе наверняка удастся сдержать свое нетерпение.

Элбрайну было приятно слышать слова эльфа. Если рассматривать происшествие с этой точки зрения, то и впрямь у него сегодня праздник. Он не дотронулся до оленя, это правда, но по сравнению с предыдущими случаями явно продвинулся вперед.

Лицо юноши расплылось в улыбке, и тут из-за кустов показалась Тантан, в точности оттуда, где исчез олень. Она остановилась перед Элбрайном и поднесла к его лицу свою изящную ручку.

Он почувствовал исходящий от ее пальцев запах оленя.

— Кровь Мазера, — насмешливо бросила Тантан; фраза, уже успевшая надоесть Элбрайну за годы пребывания здесь.

С надеждой он взглянул на Джуравиля и увидел, что тот с трудом пытается скрыть улыбку.

Элбрайн вздохнул. Ладно, все не так уж плохо. Разве мог кто-нибудь из жителей Дундалиса, его собственный отец например, подобраться так близко к оленю? Однако теперь Элбрайн жил не среди людей и рядом с эльфами все еще чувствовал себя зеленым новичком. Да, он многому научился, но сколько еще не знал и не умел!

Джуравиль протянул ему руку, и Элбрайн принял ее, хотя, по правде говоря, помощь миниатюрного эльфа ему не требовалась. В фигуре Элбрайна не осталось почти ничего детского. Ростом он достиг шести футов трех дюймов, он был высокий, мускулистый, втрое тяжелее любого эльфа. И все же он во многом уступал им, даже в силе. Элбрайна постоянно изумляло, какую огромную силу таили в себе их крошечные фигурки; силу, которую он чувствовал во время каждой тренировки на мечах.

Элбрайн и Джуравиль — Тантан при этом держалась неподалеку, так было спокойнее для всех, — дружески беседуя и радуясь прекрасному дню, направились в южную часть эльфийской долины, туда, куда зиме вообще не было доступа. Они болтали о том о сем, говорил в основном Джуравиль. Он рассказывал о разных растениях, о том, как перевязывать раны, а потом снова заговорил об олене, объясняя юноше, что тот делал правильно, а что нет. Таков был подход Джуравиля как наставника — интересная, ненавязчивая беседа; в результате юноша даже не осознавал, что эти их ежедневные дружеские, окрашенные юмором разговоры — едва ли не самая важная часть его обучения.

Они шли по тропе, обладающей свойством исчезать; чтобы следовать по ней, нужно было чувствовать ее, иначе можно было без конца описывать круги на одном месте или вообще заблудиться. Элбрайн еще не в полной мере освоил это искусство, хотя некоторой долей понимания уже обладал. Джуравиль иногда пропускал его вперед и поправлял, если юноша ошибался. В конце концов они добрались до небольшой долины под названием Кер’алфар, что означало Дом Эльфов. Здесь пели птицы, росли рассыпанные в густой траве цветы и рядами тянулись деревья, на сучьях которых были устроены дома. Это место находилось в самом центре туманного покрывала, застилающего долину в течение дня, но тем не менее над ним всегда оставалась небольшая прореха, сквозь которую проникал солнечный свет. Заметить эту прореху снаружи было совершенно невозможно, и в то же время она позволяла эльфам видеть небо и греться в солнечных лучах.

Сейчас здесь было несколько десятков эльфов. Одни тренировались с оружием, другие танцевали, некоторые отдыхали, прислонившись к деревьям или лежа в мягкой траве и попивая квестел ни’тол — свое любимое вино. Обсуждался вопрос и о том, что предложить торговым караванам, которые должны были появиться в приграничных деревнях с наступлением весны.

Эта мирная сцена, как обычно, произвела на Элбрайна двойственное впечатление; с одной стороны, это был чужой для него мир, но с другой — юноша странным образом чувствовал свою принадлежность к нему. В последнее время он частенько захаживал в Кер’алфар, и эльфы уже перестали обращать на это внимание. Он больше не был для них чужаком, даже иногда принимал участие в ночных танцах и песнях, и все же он был совсем, совсем другим, и этого нельзя было не заметить. Элбрайн чувствовал себя здесь примерно так, как когда-то в Дундалисе в тех случаях, если родители приглашали в дом друзей. Иногда ему позволяли допоздна засиживаться со взрослыми или даже вместе с ними принимать участие в игре в кости. В такие моменты ему казалось, что он почти им ровня! И тем не менее он не был полноправным участником этих вечеринок. Родители и их взрослые друзья просто принимали его с улыбкой, но в улыбке этой, однако, — теперь он понимал это — всегда присутствовал оттенок снисходительности.

Точно так же обстояло дело и с эльфами. Нет, никогда ему не стать среди них по-настоящему своим.

Они с Джуравилем продолжали беседовать, но потом появилась Тантан и насмешливо поглядела на Элбрайна, легонько похлопывая себя по щекам и подбородку. Юноша понял, на что она намекает. Кроме всего прочего, у эльфов был еще один пунктик — чистота. Элбрайн должен был ежедневно мыться, поддерживать в безукоризненном порядке свою одежду и, поскольку у него уже начала пробиваться борода, постоянно бриться. Именно это последнее и имела в виду неугомонная Тантан. Он, однако, терпеть не мог бриться, хотя с остро отточенными эльфийскими ножами это занятие было необычайно простым.

Элбрайн неохотно поплелся в свое жилище — низкий, широкий дом на нижних сучьях могучего вяза. Он взял чашку, полотенце и нож, но тут вспомнил, что забыл спросить у Джуравиля, когда они снова будут подкрадываться к оленю, — вопрос, который чрезвычайно его занимал.

Он снова отправился в Кер’алфар и издалека заметил Джуравиля, разговаривающего с какой-то эльфийкой. Улыбнувшись, юноша решил попробовать подкрасться незаметно к ним; если и существовало в лесу создание, застать которое врасплох было еще труднее, чем оленя, то это, безусловно, эльф! Элбрайн пригнулся и заскользил от дерева к дереву, быстро пересекая открытые поляны и стараясь укрыться за чем только возможно. Остальные эльфы не обращали на его игры никакого внимания, а Джуравиль со своей собеседницей, похоже, ничего не замечали.

Элбрайн притаился за деревом на расстоянии всего нескольких футов от них, обдумывая, что делать дальше.

— Не больше шести шагов, — произнес Джуравиль на эльфийском языке. — Скорее даже пять. И олень ничего не заметил.

— Неплохо! — ответила его собеседница.

У Элбрайна внезапно пересохло горло. Он узнал этот голос, более высокий и мелодичный, чем у Джуравиля! Леди Дасслеронд, Верховная Леди эльфов.

И она говорила о нем! Элбрайн затаил дыхание, внимательно прислушиваясь; в противном случае отдельные слова могли ускользнуть от его понимания, хотя в целом он уже овладел мелодичным эльфийским языком.

— Что касается военного искусства, — продолжала она, — он тоже уже далеко не тот неуклюжий паренек, каким пришел сюда. Какое сочетание силы и грации проявится в нем, когда он овладеет мечом, как эльф!

Элбрайн и думать забыл о своих играх. Незаметно скрылся, вернулся в свой дом на дереве — который располагался почти у самой земли, — побрился и начал готовиться к очередному учебному сражению, в котором твердо решил непременно сегодня победить.

С наступлением вечера он появился на окруженном высокими, могучими соснами лугу. Все его вооружение составлял длинный гладкий шест, заменяющий копье. Соперник уже поджидал его, и Элбрайн вздохнул с явным облегчением, поняв, что это не Тантан.

До сих пор ему ни разу не удалось победить ее; все их сражения протекали так, как будто эльфийка хотела наказать юношу за какие-то одной ей известные грехи. Его долго занимал вопрос — чем вызвано такое отношение к нему Тантан? Но потом он понял, что никаких особенных причин не было; достаточно того, что он не эльф.

В этот вечер его противником стал Талларейш Иссиншайн, один из сравнительно немолодых и спокойных эльфов. Он редко разговаривал с Элбрайном, но со слов Джуравиля юноша знал, что у этого эльфа лучший певческий голос во всей долине. Элбрайн только один раз сражался с ним, в самом начале своего обучения; тогда противник без труда справился с ним.

— Сегодня все будет иначе, — пробормотал себе под нос молодой человек и решительным шагом вышел на середину лужайки.

Он остановился в пяти футах от эльфа и низко поклонился ему в знак уважения; Талларейш ответил тем же.

— Удачи в бою, — сказал эльф, как это было принято.

— И тебе того же, — ответил Элбрайн.

Подслушанный разговор вдохновил его, и он был полон решимости победить.

Он начал с отвлекающего маневра, водя копьем из стороны в сторону, чтобы эльф не мог сообразить, откуда будет нанесен удар, а потом неожиданно бросился на Талларейша. Однако ничего у него не вышло; эльф молниеносно отразил удар.

Потом эльф сам пошел в наступление, виртуозно вращая деревянными мечами так, что их лезвия описывали восьмерки. Это происходило так быстро, что Элбрайн не видел самих мечей и мог только предполагать, где они находятся. Однако, отбиваясь копьем то вправо, то влево; он с удовлетворением слышал клацающие звуки каждый раз, когда шест задевал за один из мечей.

— Неплохо! — похвалил его Талларейш, продолжая наступать.

Зеленые глаза Элбрайна вспыхнули от гордости. Однако он не расслабился, понимая, что пока находится в оборонительной позиции и надо сделать все, чтобы изменить положение. Он провел немало времени, играя с Джуравилем в эльфийскую игру под названием пеллелл, похожую на трехмерные шахматы, и хорошо усвоил, как важно перехватить инициативу.

Его шест взлетел по дуге вправо, описал круг, пошел вверх снова, и потом в третий раз. И с каждым оборотом шеста Элбрайн делал еле заметный шаг вправо. Наступая, Талларейш последовал за ним и тоже начал разворачиваться, обходя юношу слева.

Еще шаг вправо.

Внезапно Элбрайн остановил вращение шеста, перехватил его левой рукой и сделал выпад, заставив Талларейша отступить еще на шаг влево и прекратить работу со своими мечами.

Охваченный страстным желанием победить, юноша ринулся вперед, обошел эльфа справа, молниеносно развернулся, ухватился за шест обеими руками и обрушил его вниз.

Не тут-то было. Удар пришелся в пустоту, и Элбрайн изумленно захлопал глазами, поняв, что Талларейш в точности повторил его маневр и тоже обошел его, но с другой стороны. Тут же один за другим последовали удары, не очень сильные, по ногам, однако юноша сумел отскочить в сторону и снова поднял над головой свой шест.

Талларейш поднырнул под него и взмахнул своими мечами, целясь Элбрайну в живот, но не попал. Тогда эльф бросился вперед, как раз в тот момент, когда шест юноши должен был нанести эльфу решающий сокрушительный удар.

И этот удар действительно оказался бы сокрушительным для человека или гоблина, но, увы, не для эльфа. Миниатюрный Талларейш сделал кувырок, ловко проскочил между широко расставленными ногами Элбрайна, тут же молниеносно поднялся, развернулся и со всей силой ткнул его мечами в спину, туда, где расположены особо чувствительные точки, и волна мучительной боли прокатилась по всем телу юноши. По инерции продолжая разворот, он упал на одно колено; перед глазами все поплыло, и он не видел, что предпринял дальше эльф.

Зато почувствовал следующий удар по спине, еще более мощный, и рухнул в траву лицом вниз.

Так он и лежал долго-долго, закрыв глаза и отдавшись охватившим его противоречивым чувствам. Он пришел сюда, окрыленный надеждой, и вот пожалуйста, снова тот же результат…

— Неплохо, неплохо, — прозвучал над ним знакомый голос.

Джуравиль. Юноша перекатился на спину и открыл глаза. Странно, с какой стати Джуравиль вроде как даже хвалит его?

— Это у тебя привычка такая — поздравлять с победой покойников? — Джуравиль только рассмеялся. — Я слышал, как ты разговаривал сегодня с Леди Дасслеронд, — улыбка на лице эльфа погасла. — Она сказала, что я уже преуспел в боевом искусстве, и ты согласился с ней! — чувствовалось, что молодой человек очень огорчен и даже обижен.

— В самом деле…

— Но это не так!

Элбрайн встал на колени и отшвырнул шест — бесполезный кусок дерева, так ему в этом момент казалось. Поднявшись на ноги, он ухватился за поясницу и вздрогнул от боли.

— Ты сражаешься настолько хорошо, что никто не думал, что такое возможно. Даже Тантан, — возразил Джуравиль.

— Ну да, — угрюмо сказал юноша. — И поэтому у меня полон рот травы.

Эльф громко рассмеялся; непонятно, что его так развеселило.

— Два из трех, — сказал он. Элбрайн непонимающе посмотрел на него. — Этот маневр Талларейша, когда он проскочил у тебя между ног, — объяснил Джуравиль, — срабатывает два раза из трех, зато, когда срабатывает, может закончиться очень плачевно.

Элбрайн обдумал услышанное. Ему не нравилось такое соотношение — один к трем, — но уже сам факт того, что он вынудил Талларейша пойти на такой, в общем, серьезный риск, удивил его.

— И даже если это срабатывает, удар удается нанести только в половине случаев или даже меньше, — продолжал Джуравиль. — Мы называем этот прием «прыжок в неизвестность» и крайне редко применяем его.

— Значит, Талларейш не был уверен в успехе, — задумчиво произнес Элбрайн.

— Талларейш был близок к поражению. Твой маневр с обходом его был совершенно точно рассчитан во времени. Ты заставил его потерять равновесие, вот почему первые удары были такие слабые. Если бы ты, со своей массой и силой, обрушил на него удар… Нет, ни один эльф не пожелал бы этого.

— Вот почему он и сделал свой кувырок.

— Так оно и есть, — Джуравиль засмеялся. — Не сумей он быстро вскочить, ты успел бы развернуться, и сейчас это у него был бы полон рот травы.

На лице юноши возникла слабая улыбка. Если рассуждать таким образом, получается, что он едва не победил одного из этих шустрых эльфов!

— Поначалу любой эльф Кер’алфар мог легко, почти без усилий одолеть тебя, — добавил Джуравиль. — И каждый вечер у нас разгорались споры, кто следующий будет сражаться с тобой, — никому, кроме Тантан, не хотелось тратить время впустую. — Это сообщение не столько удивило, сколько развеселило Элбрайна; он хорошо представлял себе, как Тантан радовалась возможности лишний раз поколотить его. — Теперь, когда ты познакомился с разными атакующими стилями, твоих противников отбирают гораздо тщательнее, отдавая предпочтение лишь тем, кто действительно сумеет бросить тебе вызов. Ты далеко продвинулся.

— Но мне еще многому надо научиться.

— Ты слышал наш разговор с Леди, — ответил Джуравиль. — Она не преувеличивала, говоря о твоем потенциале, мой юный друг. С твоей силой и эльфийским стилем владения мечом ты сможешь одолеть любого человека, не говоря уж об эльфах, гоблинах и великанах. Ты с нами только чуть больше четырех лет. Время еще есть.

Это последнее замечание произвело на Элбрайна странное действие. Он был благодарен Джуравилю за добрые, внушающие оптимизм слова, и сейчас победа Талларейша огорчала его меньше, несравненно меньше. Но теперь его взволновало другое, а именно — что с ним будет дальше? Элбрайн привык жить с эльфами и считал, что так будет всегда, что отныне и до конца дней Облачный Лес станет его домом. Однако слова Джуравиля недвусмысленно означали, что рано или поздно юноше придется покинуть зачарованную долину, вернуться в мир людей. И эта мысль пугала.

Но она также интриговала.

Мир вокруг него как бы внезапно стал шире.

ГЛАВА 14
ДЖИЛЛИ

Киска была немало удивлена и даже смущена, когда ее якобы спаситель на следующей неделе снова появился в «Друге». К чести молодого человека, он ни разу не обратился к ней напрямую и не бросал двусмысленных взглядов, от которых девушка могла бы испытывать неловкость.

Что касается самой Киски, то она лишь пару раз робко улыбнулась ему, все время держась на расстоянии. В некоторой степени ей было приятно снова видеть такого представительного юношу, но в целом она чувствовала беспокойство и неловкость. Ей уже было почти семнадцать, и, естественно, появление такого красавца будило волнующие и даже приятные мысли.

Ушел он рано, на прощанье слегка поклонившись Киске и одарив ее улыбающимся взглядом мягких карих глаз. Девушка почувствовала одновременно и облегчение, и разочарование из-за того, что их вторая встреча окончилась так внезапно. Впрочем, она тут же выкинула эти мысли из головы и целиком сосредоточилась на работе.

Прошла неделя, и он появился опять.

И снова был предельно вежлив, даже не предложил Киске встретиться. На этот раз, правда, он разглядывал ее более пристально; стоило ей обернуться — и она ловила на себе его заинтересованный взгляд.

Теперь его намерения не вызывали у нее сомнений.

Этой ночью ей было трудно отделаться от мыслей о нем. Задумывалась она и о том, какая жизнь ждет ее впереди. Фантазия девушки разыгралась. Может, она уйдет от Петтибвы и Грейвиса, оставит работу в гостинице, у нее появится собственный дом и даже… Да, даже дети. Ничего удивительного, что эта мысль пробудила в ней образы собственного детства, напомнила о матери.

Киска неистово затрясла головой, словно надеясь таким образом прогнать пробудившиеся, хотя по-прежнему смутные воспоминания. Внезапно до девушки дошло, насколько неуместны были все ее фантазии. Ее место здесь, с Грейвисом и Петтибвой. Тут ее дом, только тут она может укрыться от воспоминаний о прошлом, которые почему-то ужасно пугали ее.

Однако молодой человек приходил снова и снова, и вскоре поползли слухи, что он недаром появляется здесь. Киска пыталась не обращать внимания на перешептывания и косые взгляды. Однако, когда он в очередной раз появился, даже Петтибва со своей вечно жизнерадостной улыбкой кивнула в сторону молодого человека.

— Неужто ты думаешь, что этот красавчик за столиком у окна пришел сюда ради меня? — лукаво спросила она. — Долго ему еще дожидаться?

Что оставалось делать Киске? Она подошла к нему с холодным выражением лица и спросила, чего он хочет. И снова он не стал оказывать на нее никакого давления, просто заказал вина.

Когда он появился в следующий раз, Петтибва, огорченная поведением девушки, более настойчиво отослала ее к его столику. А потом вообще на некоторое время покинула таверну и вернулась вместе с Греди.

— По моему разумению, это тянется что-то уж слишком долго, — сказала она, обращаясь к сыну.

Тот засмеялся, взял Киску за руку и повел к молодому человеку.

Она сопротивлялась изо всех сил — до тех пор, пока не заметила любопытные взгляды и улыбки посетителей, по всей видимости, догадывающихся, что происходит.

Киска выдернула у Греди руку.

— Хорошо, пошли, — угрюмо пробормотала она таким обреченным тоном, словно Греди был поври, который захватил ее и теперь затаскивал на свой корабль.

Юноша узнал Греди и улыбнулся.

— Приветствую вас, господин Билдеборох, — сказал Греди, низко поклонившись.

— И я вас тоже, господин Чиличанк, — ответил Билдеборох, хотя остался сидеть и не стал кланяться.

— Вы наверняка знакомы с моей… — Греди сделал паузу, подыскивая подходящее слово, а Киска залилась краской и с трудом сдержалась, чтобы не шлепнуть его по затылку, — …сестрой, — закончил Греди. — Приемной, конечно.

— Да, — ответил Билдеборох. — Она слишком хороша, чтобы быть вашей родной сестрой!

Греди сжал губы, но что правда, то правда: между ним и Киской не было ни малейшего сходства. Девушка, несомненно, была прекрасна даже в своем простеньком наряде официантки — длинные золотистые волосы, ясные, искрящиеся глаза глубокого голубого оттенка, шелковистая, чуть смуглая кожа. Все в ней было совершенно — глаза, нос, прекрасно очерченный рот, длинные, стройные ноги, изящные руки. Походка тоже усиливала это впечатление — легкая, плавная, грациозная.

— Ее зовут Бедная Киска, — сказал Греди с оттенком легкого презрения. — Или, по крайней мере, это имя ей дал Грейвис, мой отец, когда подобрал ее.

— Сирота? — с сочувствием в голосе спросил Билдеборох.

Киска кивнула; по выражению ее лица молодой человек догадался, что она не хочет развивать эту тему.

— Ну вот, Киска, — продолжал Греди, — я представляю тебя господину Коннору Билдебороху из Чезвайнд-Мэнор. Отец господина Билдебороха — брат барона Билдебороха, одного из самых влиятельных людей графства Палмарис; третий человек после герцога. И конечно, оба они вхожи к королю.

Киска понимала, что все это должно было произвести на нее необыкновенное впечатление, но, по правде говоря, все эти знатные люди были так далеки от нее, что она не вникала в тонкости их родственных взаимоотношений. Ну, она, по крайней мере, улыбнулась юноше — а она мало кого удостаивала этой чести, — и он улыбнулся в ответ.

— Благодарю, что представили меня, — сказал Коннор Греди таким тоном, что любой догадался бы — он хочет остаться с девушкой наедине.

Греди не надо было уговаривать. Он едва не толкнул Киску прямо на колени молодому человеку, коротко поклонился и вернулся в матери, расплывшейся в довольной улыбке.

Киска вздрогнула, оглянулась через плечо и поправила платье. Лицо у нее пылало, и чувствовала она себя последней дурочкой, но Коннор в вопросах ухаживания явно был не новичок.

— Все эти недели я приходил в гостиницу, тайно надеясь, что вам снова будет угрожать опасность, — заявил он, застав Киску врасплох.

— Довольно странное желание, — с иронией сказала девушка.

— Ну, мне страстно хотелось показать, что я готов защищать вас от кого угодно.

Киска сдержалась, чтобы не состроить гримасу: снисходительный тон и сама суть заявления задели ее гордость — по мнению Киски, ни в какой защите она не нуждалась. Однако она сдержалась, потому что чувствовала — молодой человек не хочет обидеть ее.

— Разве такое не может случиться? — Он налил немного вина в чистый стакан и предложил его Киске. — Злодеи нападают на юную девицу, и тут появляется герой и спасает ее. — Киске не совсем был понятен его тон, но в одном она не сомневалась — он не смеется над ней. — Вздор, конечно. Может, я надеялся, что сам стану объектом нападения, и тогда вы спасете меня.

— И с какой стати я должна это делать?

Едва произнеся эти слова, Киска тут же пожалела о них, но Коннор лишь искренне рассмеялся.

— В самом деле, с какой стати? В конце концов, той ночью я немного опоздал. И, повторяю, спасать мне пришлось не столько вас, сколько ваших обидчиков!

— Вы смеетесь надо мной?

— Я восхищаюсь вами, юная леди, — ответил Коннор.

— Ну, и что прикажете делать? Упасть в обморок от счастья? — В голосе Киски все явственнее звучали саркастические нотки. — Или, может, выбежать из гостиницы и поискать каких-нибудь бродяг, чтобы ваша гордость оказалась удовлетворена?

И снова он расхохотался — так искренне, от души, что Киска, вопреки собственному желанию, рассмеялась тоже.

— Вы смелая девушка, — заметил Коннор. — Чем-то похожая на дикого пони!

Смех замер на устах у Киски. В этом сравнении было что-то… Что-то ускользающее от ее понимания, но явно приятное и в то же время щемяще-болезненное.

— Прошу прощения, — тут же извинился Коннор. — Я не хотел обидеть вас.

Дело совсем не в этом, подумала Киска, но промолчала. Она кивнула и с трудом улыбнулась.

— Меня ждут дела…

— Вы не против прогуляться со мной после работы? — спросил Коннор. — Я ждал несколько недель — больше месяца, точнее говоря, — прежде чем хотя бы узнал ваше имя.

Киска растерялась, не зная, что ответить.

— Мне нужно спросить Петтибву, — сказала она, главным образом чтобы оттянуть время.

— Я заверю ее, что она может за вас не волноваться. — Молодой человек начал подниматься.

Киска сжала его плечо — и откуда в юной девушке такая сила, удивился он — и усадила обратно.

— Не нужно.

Она снова улыбнулась Коннору, подвинула к нему стакан, из которого так и не отпила ни глотка, и ушла.

— Ох, на мой взгляд, он такой симпатичный! — воскликнула Петтибва, спустя некоторое время застав Киску в маленькой кухне.

Она захлопала в ладоши, просто сияя улыбкой, а потом от полноты чувств заключила Киску в могучие объятия.

— Что-то не заметила, — с безразличным видом ответила та.

— Да неужели? — Отстранившись, Петтибва внимательно вглядывалась в ее лицо.

— Ты смущаешь меня.

— Я? — с видом простодушия переспросила Петтибва. — Ах, душечка, ты так и проживешь всю жизнь одна, если тебе не помочь, — она игриво подмигнула девушке. — Ну-ка, признавайся как на духу! Разве у тебя не делается тепло вот тут, — Петтибва коснулась рукой обширной груди, — и мурашки не бегают по телу, когда ты смотришь на господина Билдебороха?

Киска залилась краской, тем самым подтвердив, что ее названая мать права.

— И нечего смущаться, — продолжала та. — Так уж заведено в природе. — Она подцепила пальцем вырез платья Киски, оттянула его, ведя пальцем вправо-влево, заставляя груди девушки колыхаться. — Для чего, по-твоему, вот это, а? — Киска просто потеряла дар речи. — Для того, чтобы привлекать мужчин и кормить младенцев, — Петтибва снова подмигнула. — И второго не бывает без первого!

— Петтибва!

— Ох, да будет тебе! Я знаю, он тебе нравится, да и как может быть иначе? У него хорошие манеры, он купается в золоте. Племянник самого барона! Даже Греди отзывается о нем благосклонно, и, по его словам, этот юноша весьма неравнодушен к Бедной Киске. Когда он смотрит на тебя, в глазах у него искорки так и сверкают, а брюки чуть-чуть оттопыриваются…

— Петтибва!

Толстуха громко расхохоталась, а Киска снова задумчиво принялась за работу. Греди одобряет такое развитие событий, сказала Петтибва, но дело тут вовсе не в заботе о благополучии Киски. Если она выйдет замуж за знатного человека, Греди получит от этого двойную выгоду. Во-первых, породнится с людьми того круга, куда он давно стремится, а во-вторых, сможет успокоиться по поводу притязаний Киски на гостиницу.

Энтузиазм Греди по поводу этого союза меньше всего имеет отношение к ней самой. Другое дело Петтибва. Киска чувствовала, что ее приемную мать и в самом деле очень волнует и радует тот факт, что Киска удостоилась внимания такого красивого и влиятельного господина, как Коннор Билдеборох из Чезвайнд-Мэнор.

А что же сама она думает обо всем этом? Вот вопрос, и, по сути, только он и имеет значение. Но пока ей было трудно на него ответить. Нет, не сейчас, и не в присутствии сияющей Петтибвы.

— Он спрашивал, не могу ли я после работы прогуляться с ним, — сказала она.

— Ох, ну о чем речь! И если он захочет поцеловать тебя, позволь ему сделать это, — Петтибва ласково похлопала девушку по щеке. — Но вот они, — она снова тронула вырез платья Киски, — пусть немного подождут.

Девушка снова залилась краской и отвела взгляд. Грудь у нее развилась поздно, где-то лет в шестнадцать, и хотя она лишь добавила девушке красоты, Киска всегда испытывала из-за нее некоторую неловкость. С существованием этой ее ипостаси — женской, чувственной, сексуальной — свободный, все еще «девчоночий» дух Киски пока не смирился. Раньше Грейвис учил ее драться, помогал осваивать боевые приемы, но, как только грудь у девушки налилась, прекратил эти занятия. Словно между ней и ее любимым приемным отцом возникла незримая преграда — признак того, что она больше не была его маленькой девочкой.

Хотя, по правде говоря, Киска никогда не была «его маленькой девочкой». Так мог бы называть ее совсем другой человек, где-то далеко отсюда, в месте, о котором она ничего не помнила.

Она все еще не хотела взрослеть, внутренне была не готова к этому.

И все же просто не обращать внимания на ухаживания Коннора Билдебороха Киска не могла; хотя бы потому, что не хотела огорчать Петтибву.

Она отправилась с ним на прогулку и очень мило провела время. Он умел вести беседу — предоставил ей выбирать и тему, и улицу, по которой они шли, не углублялся в слишком личные вопросы. Она рассказала ему лишь о том, что Грейвис Чиличанк подобрал ее в деревне, которая, по его словам, называлась Сорный Луг, а после этого удочерил.

— Ужасно глупое название, правда? — смущенно спросила она.

И объяснила юноше, что не помнит, откуда на самом деле родом, в какой семье жила и даже как звучит ее настоящее имя.

Коннор простился с ней у дверей в задней части гостиницы. Он не пытался поцеловать ее. Просто взял на прощанье руку и поднес к губам.

— Я вернусь, — пообещал он, — но только если и вы этого желаете.

Она молчала, точно завороженная зрелищем его прекрасных карих глаз, обрамленных густыми ресницами. Он был высокий, стройный, но с красиво вылепленными, сильными мышцами. Прикосновение его руки пробудило в девушке вихрь странных эмоций, смутных ощущений, уже почти забытых…

— Ну, что скажете, Киска? — спросил он.

— Нет, — ответила она и увидела, как вытянулось его лицо. — Не Киска, — быстро добавила она и потом сказала, почти растерянно: — Джилли.

— Джилли?

— Или Джилл. Джилл, Джилл, не Киска, — повторила она, делая ударение на каждом слове. — Раньше меня звали Джилл.

Ее возбуждение передалось Коннору.

— Имя! — воскликнул он. — Вы вспомнили свое имя!

— Не Киска, нет! Джилли, Джилл. Я уверена в этом!

Он поцеловал ее прямо в губы, но тут же отпрянул, словно извиняясь, словно давая ей понять, что сделал это непроизвольно, исключительно охваченный внезапной радостью за нее.

Джилл никак не отреагировала на происшедшее.

— Вы должны пойти и сообщить Петтибве, — сказал Коннор, — хотя, конечно, мне ужасно не хочется отпускать вас сейчас.

Джилл кивнула и повернулась к двери, но он обхватил ее за плечи и со всей серьезностью спросил:

— Так возвращаться мне в таверну или нет?

У Джилл мелькнула мысль ответить что-нибудь вроде того, что таверна — общественное место, куда могут ходить все, кому вздумается. Но она придержала язык и просто кивнула, тепло улыбнувшись. Возник момент некоторого напряжения — Джилл и, вероятно, Коннор решали для себя, может ли он попытаться поцеловать ее снова.

Он не стал делать этого; просто сжал ее ладонь обеими руками, повернулся и ушел.

Джилл и сама не знала, обрадовало ее такое прощание или нет.

Петтибва встретила известие взрывом радости, а между тем Джилл опасалась, не обидится ли она, узнав, что девушка отказывается от имени, данного ей Грейвисом. Ничего подобного. Ее приемная мать разразилась слезами.

— Ну и правильно, ну и хорошо. Что это за имя — Киска, для взрослой-то девушки? — она обняла Джилл с такой силой, что та едва устояла на ногах.

Этой ночью девушка лежала в постели, охваченная, в общем, приятными чувствами, хотя, возможно, и чересчур сильными. Столько событий сразу! Столько впечатлений! Она вспомнила собственное имя. И Коннор… Он поцеловал ее. Джилл. Да. Но иногда ее называли Джилли, это точно.

И еще хотелось бы разобраться в том, что с ней творилось, когда Коннор оказался совсем рядом. Ночь была прохладная, почему же она так сильно вспотела? В возникшем при этом ощущении тоже было что-то из ее прошлого, что-то удивительное и пугающее одновременно.

Ну, не все сразу. Она знала теперь свое имя. Наверно, скоро к ней начнут возвращаться и другие воспоминания. Вся эта смесь полудетского смущения, страхов и нежности, счастья и ужаса настолько взбудоражила ее, что, когда она, больше уже не Бедная Киска, в конце концов заснула, всю ночь ее преследовали то сцены райского блаженства, то невыносимые кошмары.

ГЛАВА 15
МИСС ПИППИН

Земля очень быстро исчезла из виду, и они оказались затеряны в океане, на вздымающихся волнах, источающих густой соленый запах. У них не было ни минутки свободной. Они проверяли и перепроверяли лини, подгоняли такелаж и выполняли массу других дел. Выяснилось, что «Бегущий» уже несколько лет не заходил в глубокие воды, что явно беспокоило капитана Аджонаса. Что касается старика Бункуса Смили, то ему, похоже, просто доставляло удовольствие гонять монахов, давая им самые трудные поручения.

Но старый «морской волк» понятия не имел об уровне физической тренированности вверенной им четверки. Он приказал Таграйну и Квинталу подняться на рею грот-мачты, и они сделали это гораздо быстрее матросов «Бегущего». Потом Смили велел им проверить снасти; все было выполнено, казалось, без малейшего труда, после чего они по канатам соскользнули вниз, на палубу.

— Ну, а теперь вы… — начал было первый помощник, но Квинтал прервал его.

— Примите к сведению, господин Смили, — спокойно сказал монах. — Мы включены в состав экипажа и будем работать, но только… — он сделал паузу, сверля старика взглядом. Они были примерно одного роста, но Квинтал на пятьдесят фунтов тяжелее, причем исключительно за счет стальных мускулов, — …как члены экипажа, — угрожающе закончил Квинтал. — Если вы лелеете мысль требовать от братьев Санта-Мир-Абель большего, чем требуете от своих матросов, тогда хорошенько представьте себе, каково это — пересекать океан вплавь.

Смили, искоса оглядываясь по сторонам, принялся скрести свои седые волосы — наверняка убил несколько вшей, подумал Эвелин. Подергиваясь, старик устремил взгляд мимо стоящих на палубе матросов в сторону высокой, величественной фигуры капитана Аджонаса.

Квинтал понимал, что нарывается на неприятности, но так даже лучше. Нужно правильно поставить себя раз и навсегда, иначе долгое путешествие и впрямь может оказаться очень рискованным. Это был корабль Аджонаса, что Квинтал не оспаривал, но аббатство хорошо заплатило за него, и братья не должны выступать на борту в роли рабов.

К облегчению остальных монахов — и разочарованию Квинтала, — Аджонас прикоснулся кончиками пальцев к шляпе и слегка поклонился в знак уважения.

Старый морской волк вздрогнул от досады. Сердито оглядел монахов, сплюнул как-то особенно мерзко и стремительно покинул палубу, зло прикрикнув на подвернувшихся под руку матросов.

— Ты рисковал, — заметил Пеллимар.

Квинтал кивнул.

— Ты же не хочешь, чтобы с нами обращались, как со скотом? — спросил он. — Если их не приструнить, все мы сдохнем, прежде чем доберемся до Пиманиникуита, — он ухмыльнулся и пошел прочь.

— Может, и не все, — заметил Таграйн, заставив Квинтала остановиться.

Эвелин и Пеллимар затаили дыхание, услышав столь дерзкие слова.

Эвелин — и, очевидно, Таграйн — догадывались, что двух других, скорее всего, по-прежнему терзала зависть; вопрос о том, какая пара высадится на Пиманиникуите, по-видимому, оставался открытым.

Квинтал медленно повернулся и двумя большими шагами пересек расстояние, отделяющее его от Таграйна.

— Ты мог упасть с мачты, — в его тоне явственно прозвучала угроза, — и тогда я занял бы твое место.

— Но я не упал.

— Потому что я не столкнул тебя. У тебя свои обязанности, у меня свои. Мне поручено доставить тебя на Пиманиникуит, — он бросил взгляд на Эвелина. — Вас обоих, точнее говоря. И если капитан Аджонас, Смили или кто-либо еще на борту «Бегущего» попытаются помешать этому, им придется иметь дело со мной.

— И с Пеллимаром, — добавил Пеллимар.

— И с Таграйном, — улыбнулся тот.

— И с Эвелином, — вынужден был сказать Эвелин.

Что же, все правильно. Монахи забыли собственные распри, сейчас им угрожает более опасный противник. Эвелин, тесно общавшийся с Квинталом все четыре года, поверил ему целиком и полностью. Он взглянул на Таграйна, волею судьбы своего самого надежного союзника, и улыбнулся — Таграйн и Пеллимар обменялись крепким рукопожатием, глядя в глаза друг другу.

Совсем неплохо для начала.

Три дня горизонт был пуст, пока «Бегущий» шел прямо на юг в направлении залива Короны, расположенного в северной оконечности местности под названием Лапа Богомола. На третий день в сумерках они увидели высоко над водой свет маяка.

— Пирет Талме, — объяснил своим гостям капитан Аджонас. — Береговая охрана.

— Что бы это ни было, — заметил Пеллимар, — приятно снова видеть землю.

— На протяжении следующих двух недель вы будете видеть ее часто, — ответил Аджонас. — Мы поплывем вдоль побережья Лапы Богомола и только потом уйдем в открытое море, направляясь к Фрипорту и Энтелу.

— А дальше? — голос Пеллимара звенел от взволнованного ожидания.

— А дальше и начнется наше путешествие, — ответил за капитана Квинтал.

Он лучше других монахов знал маршрут, об этом позаботился магистр Сигертон. Плавание было чревато многими опасностями, но самым важным в путешествии было сохранить ясность разума и крепость духа. Судя по всему, Пеллимар воображал, будто Пиманиникуит находится где-то неподалеку от Энтела, а между тем «Бегущему» понадобится целых четыре месяца, чтобы добраться до острова, и то в случае попутного ветра. И даже если они прибудут к месту назначения в самый короткий срок, то будут кружить вокруг острова, дожидаясь того дня, когда начнут падать камни.

— Потом мы повернем прямо на юг, — добавил капитан Аджонас.

— И будем видеть землю? — спросил Пеллимар.

Капитан усмехнулся, услышав этот абсурдный, с его точки зрения, вопрос.

— Единственная земля, которую мы могли бы видеть, это побережье Бехрена, но от него лучше держаться подальше, — ответил он.

— Мы не воюем с Бехреном, — мгновенно откликнулся Пеллимар.

— Но в этом королевстве полно разбойников, с которыми оно не в состоянии справиться, — объяснил Аджонас. — Чем ближе к побережью, тем больше опасность наткнуться на пиратов, — он усмехнулся и пошел прочь, но потом остановился и поманил монахов к себе.

Все четверо двинулась в его сторону.

— Только вы, — Аджонас указал на Квинтала.

Трое его товарищей, сгорая от любопытства, остались на палубе под порывами холодного, влажного ветра.

Квинтал появился в их крошечной каюте уже поздно вечером, с таинственной улыбкой на лице.

Он взял Таграйна за руку, вывел его из каюты и вскоре вернулся, но один.

— А где?.. — спросил Пеллимар.

— Скоро узнаешь, — ответил Квинтал. — Думаю, двоих достаточно для одной ночи.

Он рухнул на свою койку, а Эвелин и Пеллимар обменялись непонимающими взглядами. Еще больше их любопытство подогревало то, что Квинтал все время ухмылялся, пока наконец не захрапел.

На следующий день с лица Таграйна тоже не сходила ухмылка; вид у него был осунувшийся, но довольный. Эвелин бросил ломать голову над тем, что происходит. Очевидно, тайна Квинтала и Таграйна не несла в себе никакой угрозы и, следовательно, не имела особого значения. У Эвелина хватало дел, и каждый прожитый день приближал его к желанной цели.

Пеллимар, однако, был не столь терпелив. Он то и дело приставал к Квинталу с расспросами, но потом понял, что ничего не добьется, и переключился на Таграйна. В конце концов, когда солнце почти достигло зенита, Квинтал и Таграйн обменялись многозначительными взглядами.

— Все мы люди, что ни говори, — заявил Квинтал с усмешкой — похотливой, как показалось Эвелину. — И нет ничего зазорного в удовлетворении… м-м-м… естественной человеческой потребности.

— Конечно. Это нормально и очень приятно, — вклинился Таграйн. — К тому же клиентура строго ограничена, я полагаю.

Эвелин, прищурясь, переводил взгляд с одного на другого, безуспешно пытаясь понять, о чем идет речь. Пеллимар взволнованно дышал рядом с ним.

— Только для капитана Аджонаса, — объяснил Квинтал, — и для нас четверых, как заслуживающих его особого уважения.

— Не тяните! — взмолился Пеллимар, он, по-видимому, догадался, о чем шла речь. — Отведите меня!

— Ну, ты же должен вязать снасти, — поддразнил его Таграйн.

— Я буду работать гораздо лучше после того, как…

Таграйн и Квинтал посмотрели друг на друга и засмеялись. Квинтал одобрительно кивнул, и Таграйн увел сгорающего от желания Пеллимара.

— О чем вы тут толковали? — спросил Эвелин.

— Бедненький Эвелин, — проворчал Квинтал. — Материнские руки наверняка всю жизнь надежно ограждали тебя от подобных развлечений.

С этими словами Квинтал покинул раздосадованного Эвелина. Тот решил, что раз так, то он ни о чем больше не будет спрашивать.

Его хватило ровно до ужина — комковатой овсяной каши, — во время которого Квинтал завел разговор о том, что «первая вахта» его.

— Мы не должны стоять на вахте, — возразил Эвелин. — Это обязанность матросов.

Ему вовсе не улыбалась мысль мокнуть под дождем на скользкой палубе или, хуже того, карабкаться по мачтам.

— Чур я второй, — быстро сказал Таграйн, к явному огорчению Пеллимара.

— Не расстраивайся, — утешил Квинтал Пеллимара. — Уверен, что «вахта» Таграйна не затянется надолго.

И оба они расхохотались.

Эвелин с силой оттолкнул свою тарелку, разозлившись на то, что у них завелась от него тайна. Все, однако, разъяснилось после ухода Квинтала.

— Она очень мила, — заметил Пеллимар, самый невыдержанный изо всех.

— Она? — тупо спросил Эвелин.

— Корабельная шлюха, — Таграйн сердито посмотрел на Пеллимара. — Думаю, брат Пеллимар, ты сегодня заступишь на «вахту» четвертым.

— Нет, третьим, — настаивал Пеллимар. — Если Эвелин этой ночью тоже захочет «прокатиться», пусть ждет, пока я закончу.

Брат Эвелин сидел, совершенно сбитый с толку. Корабельная шлюха? Руки у него стали влажными — от страха, а отнюдь не от предвкушения удовольствия. Чего-чего, а этого он никак не ожидал и не понимал своих товарищей, которые, совершая самое важное путешествие в своей жизни, не смогли устоять перед таким искушением.

— Что с тобой, дружок? — насмешливо спросил Таграйн. — Ах, это, наверно, от смущения. Видишь ли, мой дорогой Пеллимар, я уверен, что наш товарищ никогда прежде не «седлал» женщину.

Седлал женщину? Грубый образ вспыхнул в сознании Эвелина. Как могут монахи говорить о чем-то, столь священном, как любовь, в таких грязных выражениях? Это удивило и даже оскорбило его.

Он, однако, промолчал, опасаясь выставить себя дураком. Это грозило потерей уважения со стороны товарищей, а при столь долгом путешествии любая оплошность могла дорого обойтись ему.

— Ты иди после Таграйна, — сказал он Пеллимару, изо всех сил стараясь, чтобы голос у него не дрожал. — Я подожду другого случая.

С этими словами он лег на койку и отвернулся к стене, успев заметить неодобрительный взгляд Таграйна. Стало ясно — все это было своего рода проверкой его зрелости; проверкой, которую он не выдержал. Скверно. Им пока далеко до Пиманиникуита, и все еще можно переиграть, заменив его, скажем, Квинталом, сильным, мужественным и, без сомнения, большим знатоком в области секса. Квинтал, скорее всего, будет пользоваться услугами этой женщины ежедневно.

Все эти мысли приводили Эвелина в ужас. Таграйн правильно оценил его опыт — или, вернее, отсутствие такового — в этой сфере. Всю свою взрослую жизнь Эвелин упорно учился; на подобные развлечения просто не оставалось времени. Он попытался выкинуть все эти мысли из головы, забыться сном, но из этого ничего не вышло. Беднягу ожидало еще одно потрясение, когда Таграйн и Пеллимар принялись рассуждать примерно в тех же выражениях о девушках из аббатства, одна из которых была служанкой, а две помощницами повара.

— Эта куда опытнее, чем они, — заявил Таграйн, имея в виду женщину на корабле.

— Да, хотя совсем молоденькая, — с тоской в голосе ответил Пеллимар. — Помнишь Бьен де Лоизу?

Внутри у Эвелина все напряглось; он знал эту девушку, совсем молоденькую, почти девочку. Она работала на кухне в Санта-Мир-Абель, прекрасная и юная, с длинными черными волосами и темными, таинственными глазами.

А теперь два его брата-монаха сравнивали ее с корабельной шлюхой, обсуждая, которая из них лучше!

У Эвелина перехватило дыхание. Неужели он был до такой степени слеп? Ему никогда даже в голову не приходило, что в стенах Санта-Мир-Абель происходило нечто столь непристойное.

Этой ночью он так и не смог уснуть.

В последующие несколько дней погода заметно ухудшилась. И слава богу, думал Эвелин; он и его товарищи были чрезвычайно заняты, лазая под порывами ветра по мачтам или в полной темноте проверяя, нет ли течи в трюме. Был случай, когда им пришлось откачивать воду и таскать наверх полные ведра.

Приходилось нелегко, конечно, но зато Эвелин получил возможность на время забыть свои личные переживания. Он знал, чего от него ждут — его товарищи видели в сексуальности доказательство зрелости, — и, положа руку на сердце, в каком-то смысле и сам Эвелин был заинтригован. Но одновременно испытывал ужас, и это чувство было гораздо сильнее. Не имея опыта с женщинами, он не знал, как нужно себя вести. Каждый раз, проходя мимо каюты этой женщины — она была расположена рядом с капитанской, — юноша вздрагивал.

По ночам ему снились грязные, непристойные сны, заставляя ворочаться с боку на бок. Но сны лишь усиливали переполнявшее его чувство страха. Воображение рисовало скрывающееся за дверью той каюты ужасное чудовище, пугающую карикатуру на женщину, даже на его собственную мать. Вот он войдет, и она с вожделением уставится на него, горя желанием смешать с грязью все его светлые чувства, украсть у него саму душу. Но наряду с этими чувствами в его ночные кошмары вплетались другие. Существовали инстинкты, о наличии которых он прежде не подозревал, и Эвелин ловил себя на желании наброситься на эту ведьму с не меньшей яростью, чем она на него, бороться с ней и в конце концов подмять ее под себя в порыве не подвластной управлению страсти. Он просыпался в холодном поту, а один раз случилось даже… Нет, об этом стыдно и вспоминать.

То, что так его страшило, надвигалось: погода прояснилась. «Бегущий» легко скользил по спокойному морю, и на западе неясным серым пятном уже вырисовывался берег Лапы Богомола. Монахи стояли на палубе, когда Бункус Смили объявил, что на сегодняшний день их обязанности закончены и они могут заняться своими делами.

— Я знаю, у вас на уме одни молитвы, — старый «морской волк» скабрезно подмигнул Квинталу. — Помолитесь и за меня, будьте так добры.

— Непременно. И за всех остальных на корабле тоже, — с усмешкой подыграл ему Таграйн. Старик зашаркал прочь на своих кривых ногах. — Я не прочь начать прямо сейчас, — добавил Таграйн, как только они остались одни, с видимым удовольствием потирая руки.

Квинтал удержал его, схватив за плечо.

— Эвелин, — заявил он. — Мы все уже вкусили прелестей мисс Пиппин. Кроме него.

Три пары глаз уставились на молодого монаха.

— Иди, — тоном приказа произнес Таграйн, не оставляя ему времени на размышления. — Эти штормовые деньки вконец измотали меня.

— Постой! — остановил его Квинтал, не дав ступить и шагу. И добавил, обращаясь к Эвелину. — Может, тебе хватает и бочки, как нашим матросам?

Эвелин удивленно вскинул брови. Он уже слышал это выражение, но понятия не имел, что оно означает, тем более в сексуальном контексте. Все это окончательно сбило беднягу с толку.

— Да, — продолжал Квинтал. — Это тебе, наверно, больше по душе.

Таграйн и Пеллимар захихикали, хотя явно пытались сдержаться, очевидно, из сочувствия к Эвелину.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, брат Квинтал, — ответил Эвелин сквозь зубы. — Наверно, тебе следует объяснить мне, при чем тут бочка.

Пеллимар громко фыркнул, Таграйн с силой толкнул его локтем в бок.

Лицо Эвелина исказила гримаса отвращения. Подумать только! Монахи священного ордена ведут себя, как… как незрелые юнцы, по-другому не скажешь. Это зрелище причиняло ему мучительную боль.

— Видишь вон ту бочку? — спросил Квинтал, сделав жест в сторону дальнего конца палубы, где стояла большая бочка. Эвелин тупо кивнул, по-прежнему ничего не понимая, — В ней проделана маленькая дырка. Для тех, кто не может воспользоваться услугами женщины. — Эвелин так и вспыхнул. — Учти, тебе придется заплатить ей за ночь.

— Если ты решишься провести ее внутри бочки! — буквально взвыл Таграйн, и все трое разразились хохотом.

Эвелин не видел ничего смешного в этой грубой шутке. По его понятиям, они сейчас выполняли самую священную миссию церкви Абеля, и осквернять ее, предаваясь оргиям на борту корабля, было равносильно богохульству.

— Сам отец Маркворт одобрил пребывание здесь этой женщины, — внезапно заявил Квинтал, словно прочитав мысли Эвелина, что, в общем-то, было нетрудно. — В своей мудрости он предвидел, какие испытания ожидают нас во время долгого путешествия, и хотел, чтобы мы добрались до Пиманиникуита в добром здравии, и телесном, и умственном.

— А как насчет души? — спросил Эвелин.

— Выбор за тобой, — фыркнул Квинтал.

Эвелин полагал, что дело обстоит совсем не так. Ему бросили вызов, как говорится. От того, как он сейчас себя поведет, в большой мере зависело его будущее и, в частности, взаимоотношения с товарищами. Если он утратит их уважение, то вряд ли сможет рассчитывать на их преданность, а учитывая ту зависть, которая существовала между ними…

Эвелин шагнул вперед, пройдя между Квинталом и Таграйном. Первый с готовностью отступил назад, с ухмылкой на лице, за неделю успевшем зарасти бородой, однако Таграйн протянул руку, останавливая Эвелина.

— После меня, — решительно заявил он.

Слишком раздраженный, чтобы вступать в дебаты, Эвелин ухватил его за руку и рывком вздернул ее вверх, заставив Таграйна потерять равновесие, после чего подставил ему подножку. В результате Таграйн остался лежать на палубе, а Эвелин, предотвращая дальнейшую борьбу, быстро прошел мимо него.

Его преследовал смех Квинтала.

Капитан Аджонас вышел из своей каюты как раз в тот момент, когда Эвелин проходил мимо. Он бросил пристальный взгляд сначала на расстроенного молодого монаха, потом на троицу на палубе, усмехнулся, приложил пальцы к шляпе и продолжил свой путь.

Эвелин, не оглядываясь, подошел к каюте, которую занимала женщина, и поднял руку, чтобы постучать, однако в последний момент решил, что это глупо, и просто вошел внутрь.

Он застал ее врасплох, в одной лишь ночной рубашке. Она подскочила от неожиданности и натянула на себя покрывало.

Женщина выглядела совсем не так, как ему представлялось в ночных кошмарах; не чудище, это уж точно. Моложе него, лет двадцати или чуть больше, с длинными черными волосами и голубыми глазами, искорки в которых давным-давно угасли. Потерявшись в массе волос, лицо казалось совсем маленьким, но миловидным, если не красивым, и фигура тоже выглядела миниатюрной. Эвелин подумал, что, может быть, дело тут не в желании выглядеть лучше, а просто в недостатке еды.

Она поглядела на него с любопытством, уже безо всякого страха.

— Один из монахов, надо полагать? — голос у нее был чуть-чуть хрипловатый. — Говорили, вас четверо, но мне казалось, я видела всех… — она замолчала и смущенно покачала головой.

Эвелин проглотил ком в горле; ей до такой степени были безразличны ее клиенты, что она даже не помнила точно, сколько их было.

— И ты?..

— Что?

— Монах?

Эвелин кивнул.

— Ну ладно, — она отбросила покрывало и начала стягивать с себя короткую ночную рубашку.

— Нет! — чуть ли не в панике воскликнул Эвелин.

Он заметил синяки на ее бедрах, а неопрятность женщины просто потрясла его. Правда, он и сам был ненамного чище; удивительно, но, находясь посреди океана, было не так-то просто постоянно мыться.

— Не сейчас, — уточнил он, заметив ошеломленное выражение на лице женщины. — Я имею в виду… Как вас зовут?

— Как меня зовут? — переспросила она, засмеялась и пожала плечами. — Твои друзья зовут меня мисс Пиппин.

— Как вас по-настоящему зовут? — настойчиво повторил Эвелин.

Женщина бросила на него долгий, внимательный взгляд, по всей видимости, удивленная, смущенная, но и заинтригованная.

— Ладно, — ответила она наконец. — Зови меня Дансалли. Дансалли Комервик.

— А я Эвелин Десбрис, — представился монах.

— Ну, теперь ты готов, Эвелин Десбрис? — спросила она, снова приподняв рубашку и принимая дразнящую позу.

Эвелина раздирали противоречивые чувства. Какая-то часть его жаждала воспользоваться предложением женщины, наброситься на нее, подмять под себя; однако другая часть, которая всю сознательную жизнь юноши боролась за то, чтобы возвысить его и весь человеческий род над своими чисто животными потребностями, не могла пойти на это.

— Нет, — повторил он, подошел к женщине и потянул рубашку вниз.

— Чего ты, в таком случае, от меня хочешь? — смущенно спросила она.

— Поговорить, — ответил Эвелин, теперь уже полностью совладав с собой.

— Поговорить? И что, интересно, ты можешь мне сказать? — в голубых глазах засверкали озорные, игривые искорки.

— Расскажите, откуда вы. Расскажите о своей жизни до… до всего этого.

Если бы он ударил женщину, то наверняка причинил бы ей меньшую боль.

— Как ты смеешь?

Он поднял руки и сделал шаг назад.

— Пожалуйста, сядьте, Дансалли Комервик. Я не причиню вам вреда. — Она криво улыбнулась, но села на краю постели. — Давайте успокоимся. Лично меня лучше всего успокаивает беседа. Мне хотелось бы побольше узнать о вас.

— Решил спасти меня, так, что ли? — с иронией спросила она. — Объяснить мне, что я сбилась с праведного пути, и вернуть на него?

— У меня даже в мыслях нет осуждать вас, — совершенно искренне ответил Эвелин. — Но мне и в самом деле хотелось бы понять, как это произошло.

— Ты что, никогда не чувствовал желания поразвлечься? — спросила она с дразнящими искорками в глазах. — Не испытывал этого зуда?

— Я самый обычный мужчина, — заверил ее Эвелин. — Но, думаю, я вкладываю в это слово совсем не то, что остальные мои товарищи.

Дансалли, женщина явно не глупая, откинулась назад и задумалась над его словами. Все четыре дня, пока штормило, она провела в одиночестве — если не считать регулярных визитов Квинтала, которому, похоже, все было мало. По правде говоря, она чувствовала ужасное одиночество уже очень давно — на всем пути до и от Санта-Мир-Абель, а также на протяжении многих лет до этого.

Ему таки пришлось ее упрашивать, но в конце концов она ответила на вопросы Эвелина и разговорилась с ним, как с… да, почти как с другом. Чуть ли не два часа они просто сидели и разговаривали.

— Мне пора идти, — сказал он, похлопал ее по руке и встал.

— Ты уверен, что не хочешь чуть-чуть задержаться? — спросила Дансалли, томно раскинувшись на постели и сверкая голубыми глазами.

— Нет, — решительно ответил он. — Но я хочу попросить вас об одном одолжении.

— Не волнуйся, — Дансалли игриво подмигнула ему. — Ты не потеряешь уважения своих друзей, можешь не сомневаться!

Эвелин тепло улыбнулся женщине. Он поверил ей и вышел на солнечный свет с чувством огромного облегчения, но вовсе не от того, о чем подумали остальные, особенно Квинтал.

С тех пор он посещал Дансалли наравне с другими. Они сидели и разговаривали, иногда смеялись, а однажды она даже расплакалась у него на плече. Оказывается, она родила мертвого ребенка, и разъяренный муж вышвырнул ее на улицу.

Рассказав об этом, Дансалли внезапно отскочила от Эвелина и сидела, сердито глядя на него. С какой стати она так разоткровенничалась с ним? Ей было не по себе; Эвелин сумел сделать то, чего до сих пор никому не удавалось, — затронуть какие-то очень личные струны в ее душе.

— Твой муж дрянной человек и к тому же дурак, — сказал Эвелин, — потому что трудно найти лучшего друга, чем Дансалли Комервик.

— Так, послушаем брата Эвелина Десбриса, — вздохнула она. — Он, кажется, все-таки собирается спасать меня.

— По моему мнению, ты нуждаешься в спасении гораздо меньше многих других, — ответил Эвелин.

Его слова, искренность его тона причинили ей ужасную боль. Она опустила взгляд, снова полились слезы.

Эвелин подошел к женщине и молча обнял ее.

«Бегущий» упрямо пересекал море, направляясь в сторону Фрипорта. Аджонас подходил к нему кружным путем, держась подальше от вероломного залива Фелайдин, где, по его словам, вода могла подняться в течение двадцати минут, и опасность штормового ветра угрожала гибелью парусному кораблю среди неприступных скал.

Они зашли во Фрипорт совсем ненадолго, и всего несколько моряков высадились на берег. Со следующим отливом «Бегущий» покинул это опасное место, и вскоре они уже входили в гавань Энтела.

То был третий по величине город Короны, после Урсала и Палмариса. Длинный причал и глубокая вода гавани позволили «Бегущему» подойти к пристани, и Аджонас всех отпустил на берег, двумя партиями.

Монахи тоже решили посмотреть город. Пеллимар заикнулся было о том, чтобы посетить местное аббатство. Таграйн и Эвелин согласились с ним, но прагматичный Квинтал отверг это предложение, опасаясь, что дискуссия о том, с какой целью братья Санта-Мир-Абель забрались так далеко на юг, может породить нежелательные вопросы. Тайной Пиманиникуита владел исключительно Санта-Мир-Абель; по словам магистра Сигертона, остальные аббатства церкви Абеля имели смутное представление о происхождении магических камней.

Эвелин вспомнил свой разговор с Джоджонахом, когда тот впервые рассказал ему о Пиманиникуите, и суровое предостережение магистра о том, что даже упоминание названия острова без разрешения отца Маркворта карается смертью, и согласился с решением Квинтала.

В результате они потратили целый день, просто гуляя по городу и дивясь на посаженные в центре экзотические цветы, на высокие белые здания, на шумный базар — самый большой открытый рынок из всех виденных ими прежде. Даже одежды жителей Энтела — жизнерадостные, яркие — поражали монахов. Недаром говорилось, что этот город по духу своему принадлежал скорее экзотическому Бехрену, чем Хонсе-Биру, и Эвелин, потрясенный открывающимися на каждом шагу картинами, решил, что совсем не прочь был бы посетить Бехрен.

— Когда-нибудь… — прошептал он, возвращаясь на корабль и оглядываясь через плечо на залитый солнцем город.

Пополнив припасы, «Бегущий» на следующий же день с отливом и попутным ветром резво поплыл на юг.

Желание Эвелина исполнилось быстрее, чем он рассчитывал: капитан Аджонас, без каких бы то ни было объяснений, зашел в гавань города Джасинта, уже по ту сторону горной гряды, разделяющей королевства.

Монахи занервничали, вопросительно глядя на Квинтала, но и его самого эта остановка застала врасплох. Он решительно направился к капитану и потребовал объяснений.

— Лучше моряков Бехрена южные воды не знает никто, — ответил Аджонас. — Как дуют ветры, с какими неожиданностями мы можем столкнуться и прочее. У меня здесь есть друзья, они могут оказать нам бесценную помощь.

— Смотрите, как бы в результате дорога на Пиманиникуит не стала известна кому не следует, — угрожающе произнес Квинтал. Капитан выпрямился, кровь бросилась ему в лицо, от чего безобразный шрам выступил более рельефно. Однако Квинтал остался непреклонен. — Я отправлюсь вместе с вами к этим… друзьям.

— В таком случае, переоденьтесь, брат Квинтал, — ответил Аджонас. — И я не гарантирую вашу безопасность.

— Как и я вашу.

Во второй половине дня, провожаемая взволнованными взглядами трех оставшихся монахов и высыпавших на палубу матросов, эта пара в сопровождении Бункуса Смили отбыла на берег. Чтобы унять волнение, Пеллимар отправился к женщине — к удовлетворению Эвелина, никто, кроме него, до сих пор не знал ее подлинного имени, — но Эвелин и Таграйн остались у поручней, глядя, как садится солнце и в портовых зданиях один за другим вспыхивают огни.

В конце концов послышался плеск весел, и появилась лодка, на борту которой, в целости и сохранности, находилась вся троица.

— Отбываем поутру, на рассвете, — бросил Аджонас Смили, как только они поднялись на палубу.

Таграйн и Эвелин обменялись тревожными взглядами, вызванными столь нехарактерным для капитана резким тоном и мрачным выражением лица Квинтала.

— На море неспокойно, — объяснил он братьям.

— Пираты? — спросил Таграйн.

— Да, и пираты, и поври.

Эвелин вздохнул и перевел взгляд на незнакомый ландшафт — горную гряду под названием Пояс-и-Пряжка, темнеющую на фоне все еще угасающего вечернего неба. Как далеко забрались они от дома! И впереди — океан, по которому плыть и плыть, со всеми этими кровожадными поври и пиратами…

Этой ночью он тоже побывал у Дансалли. Брату Эвелину нужна была дружеская поддержка.

Назад: ГЛАВА 5 ИЗБРАННИК БОЖИЙ

Дальше: ГЛАВА 16 СМЕРТЕЛЬНАЯ ВОЙНА

ГЛАВА 10 НЕ СЛОМИТЬ, НЕ СОГНУТЬ

ГЛАВА 11 БЕДНАЯ КИСКА

ГЛАВА 12 «БЕГУЩИЙ ПО ВОЛНАМ»

ГЛАВА 13 НИ ШАГУ НАЗАД: ВПЕРЕДИ ДОЛГИЙ, ДОЛГИЙ ПУТЬ

ГЛАВА 14 ДЖИЛЛИ

ГЛАВА 15 МИСС ПИППИН