Часть третья Где кончается один путь…

Часть третья
Где кончается один путь…

Ныне жизненный путь предстает предо мною подобно трем дорогами, что сменяли друг друга. Первой дорогой был простой путь младшего принца Дома До'Урден, продолжением которого стало дальнейшее обучение, сперва — обучение у отца, Закнафейна, а после — в Мили-Магтир, школе воинов-дроу. Именно отец подготовил меня к грядущим опасностям; именно ему обязан я владением основными приемами боевого искусства темных эльфов, благодаря которому способен творить поединок, точно произведение искусства. Школа Закнафейна включала в себя не только обучение быстро отвечать исполненными совершенной гармонии движениями мышц на выпады противника и на мысленные импульсы, но, прежде всего, — обучение тому, как отвечать порывам вдохновения.

Именно талант импровизатора, а не механичное повторение движений, и отличает воина от мастера, что владеет оружием.

Потом был путь изгнанника, покидающего Мензоберранзан диким путем Подземья, через горные перевалы, что привели меня к Монтолио, а оттуда — к Долине Ледяного Ветра, к новым друзьям, что сопровождают меня и поныне. То был путь, тесно переплетенный со вторым. И пути те связаны нераздельно.

Ибо второй путь — путь сердца, путь роста, обретенный мною через осмысление и почтение не только к собственным желаниям стать иным, но и к потребностям других, к осмыслению того, что их собственное мировоззрение может отличаться от моего. Второму пути положила начало внутренняя растерянность, когда передо мной предстал во всей своей неприглядной и бессмысленной очевидности мир Мензоберранзана. И здесь я обязан Закнафейну первыми шагами, ибо он убедил меня: истинно то, что я знал в сердце своем (но принятию чего, возможно, противился мой рассудок). И более, чем прочим знакомым, обязан я Кэтти-бри тем, что и далее шел избранным путем. С самого начала она решила судить меня не по моему прошлому, но по движениям сердца и поступкам, и настолько благотворным оказалось пережитое мною отношение, что оставалось лишь одобрить подобное мировоззрение и поступать так же. Тем самым во мне зародилось почтение ко многочисленным народам, к иным культурам и иным мировоззрениям. Новизна обучала меня, и, приступив к познанию с открытым сердцем, я стал лучше.

Теперь же, после полных приключений лет, я пришел к заключению, что существует и третий путь. Долгое время я полагал, что он — лишь продолжение второго, однако теперь вижу, что путь сей не зависит от прочих. Возможно, меж них есть некая разница, но, право же, он не существенна.

Мой третий путь, как и у всякого разумного существа, начался со дня моего рождения. Многие годы я не осознавал его полностью, ибо его скрывали от меня обычаи Мензоберранзана и врожденная убежденность, что прежде, чем отправиться третьим путем, следует пройти первые два.

И третий путь открылся мне на родине Монтолио де Бруши, в его Роще, там, где я повстречался с Миликки и познал свое сердце и душу. То был первый шаг на духовном пути, содержавшем в себе загадок больше, нежели событий, вопросов — больше, нежели ответов, веры и надежды — больше, нежели размышлений. То был путь, открывшийся передо мной лишь тогда, когда мною было пройдено то, что предначертали первые две дороги, то был путь, гораздо более краткий, но и гораздо более сложный, чем двое предыдущих — по крайней мере, в своем начале. И если в самом начале каждый из трех путей разделяется на развилки и перекрестки, и если жизненный путь зачастую определяют наши потребности, путь сердца — наши желания, то что определяет духовный путь?..

Духовный путь — не из легких, и я полагаю, что он никогда не станет легким для большинства.

Что до меня, то я уверен, что встал на истинный путь — но не оттого, что мне известны верные ответы. Я считаю свой путь истинным оттого, что способен задавать верные вопросы: «как?», «отчего?», «где?»

Как я избрал этот путь? Как вообще избирают подобные пути? Было ли то следствием череды событий, а может быть, промыслом Создателя или Создателей, возможно, между этими причинами нет различий?

Так отчего же я выбрал этот путь? Была ли к тому причина, или же все — следствие полнейшего совпадения, игры случая?

Возможно, основополагающим вопросом для меня, как и для всякого разумного существа, станет то, куда приведет меня странствие, когда настанет час расставания со смертной оболочкой?

Сей путь, последний из трех, я полагаю крайне личным. Есть вопросы, на которые не в состоянии ответить никто, кроме меня. Большинство моих знакомых находят «ответы» в чужих поучениях. Слова умудренных годами, речи ученых, что в состоянии дать удобные истины, предоставить ответы на воистину сложные вопросы. Нет, говорят они, нас ожидает не конец, но перерыв, ожидание, за которым последует возобновление привычного нам земного существования.

Возможно, я предвзято сужу о последователях большинства вероучений. Возможно, многие в глубине души задавали себе сходные вопросы и находили для себя ответы, после чего встречали единомышленников, с коими могли поделиться собственными успокоительными откровениями. Если дела обстояли действительно так, если только речь не идет о простом повторении с чужих слов, то я искренне восхищен и завидую тем, кто продвинулся по своему духовному пути гораздо дальше, чем я.

Что до меня, то я открыл для себя Миликки, хотя в сознании у меня до сих пор не существует ясного образа, сопряженного с этим именем. Откровение Миликки стало для меня не перерывом и не концом пути — скорее, подсказало, какими вопросами следует задаваться в первую очередь. Миликки дарует мне покой, но в конечном итоге ответы зарождаются в глубине души, их порождает та моя часть, что чувствует родство с последователями Миликки, о которых мне поведал Монтолио.

Величайшее откровение в своей жизни я обрел на последнем, важнейшем пути: я осознал, что все прочее — и жизненный путь, и путь сердца, и материальный путь — не более, чем начало. Все проявления нашей внешней жизни становятся ничтожней во много крат, если только они не служат тому, чтобы обратить нас внутрь самих себя. Лишь там таится подлинный смысл нашего существования, и в сущности, часть ответа на три вопроса заключается прежде всего в том, чтобы их задать, и более того — осмыслить их первостепенную важность для рассудка.

Я полагаю, мы редко способны различить на нашем пути направляющие знаки, ибо вопросы, что задаются во время пути, зачастую меняются, а порою кажется, что на них просто невозможно дать ответ. Даже теперь, когда мне кажется, что я приблизился к постижению истины, мне никак не разрешить загадку Эллифейн, никак не осмыслить ее прискорбную утрату. И хотя я чувствую, что вместе с Кэтти-бри приступаю к величайшему приключению в своей жизни, меня по-прежнему терзает немало вопросов, что относятся к нашей связи. Я пытаюсь жить вместе с ней, пребывая в «здесь-и-сейчас», однако же и ей, и мне следует всматриваться и туда, куда ведет нас наш путь. И я полагаю, что мы испуганы тем, что предстает перед нами.

Остается лишь надеяться на лучшее, на то, что я найду необходимые ответы.

Мне всегда нравились восходы. Когда позволяют обстоятельства, я созерцаю каждую утреннюю зарю. С каждым восходом солнце уже не жалит мне глаза столь же сильно, как прежде. Возможно, это — некий знак того, что солнце, будучи олицетворением духовного, глубже проникло в мое сердце, в мою душу, и осветило меня смыслом жизни.

Разумеется, мне хотелось бы верить в это…

Дзирт До'Урден

15
НЕТЕРПИМОСТЬ

— Ты и впрямь решился? — спросил Язвий у Торгара, зайдя в Скромную лачугу друга в мирабарском Нижнеграде и застав его после прошедшей вахты за складыванием пожитков в большой мешок.

— Ты и так знал, что я готов.

— Я знал, что ты поговаривал об уходе, — уточнил Язвий, — но не знал, что у тебя и впрямь настолько прохудился череп, что ты решил…

— Ба! — фыркнул Торгар, перестал укладывать вещи и взглянул Язвию в лицо. — Разве у меня остался выбор? Аграфан приперся ко мне на стену, чтобы приказать мне заткнуться… Заткнуться! Триста лет я сражался за маркграфа, за Мирабар, и шрамов у меня больше, чем у Аграфана, Эластула и четырех его гвардейцев вместе взятых! Каждый из своих шрамов я заработал в бою, а теперь должен молчать и слушать, как меня отчитывает Аграфан, да еще и во время вахты, чтобы остальные часовые все видели и слышали!

— И куда ты собрался? — спросил Язвий. — В Мифрил Халл?

— Именно.

— И там тебя встретят с распростертыми объятиями и бутылкой эля? — насмешливо осведомился Язвий.

— Король Бренор мне не враг.

— Но и другом его трудно считать, — не соглашался Язвий. — Он удивится, с чего ты к нему явился, и решит, что ты шпион.

Возражение было резонным, однако в ответ на каждое слово Торгар мотал головой. Даже если Язвий и окажется прав, возможные последствия куда лучше, чем то нестерпимое положение, в котором очутился Торгар ныне. Год за годом Торгар старел, и ныне он оказался последним в роду Молотобойцев (Торгар надеялся вскоре обзавестись наследником). Учитывая все то, что в последнее время он узнал о короле Бреноре, и, самое главное, о своем дорогом Мирабаре, Торгар решил, что его отпрыскам расти в Клане Боевого Топора окажется не в пример вольготней.

Возможно, на то, чтобы завоевать доверие короля Бренора, Торгару потребуются месяцы или даже годы… но пусть будет, что будет.

Он запихнул последние пожитки в мешок, перекинул набитую поклажей сумку через плечо и направился к двери. К удивлению дворфа, Язвий протянул ему кружку с элем и поднял собственную посудину с тостом:

— За дорогу, полную чудищ, которых ты прикончишь! — сказал старейшина дворфов.

Торгар стукнул кружкой о протянутую посудину.

— Уж тебе-то я путь расчищу, — пообещал он.

Язвий хохотнул и сделал большой глоток.

Торгар понимал, что его ответ был лишь вежливостью за произнесенный тост. Положение Язвия в Мирабаре было вовсе не сложным. Старик-дворф был старейшиной многочисленного клана, и уговорить сородичей сняться с насиженного места и отправиться в Мифрил Халл оказалось бы нелегкой задачей.

— Мы будем скучать по тебе, Торгар Молотобоец, — ответил старик-дворф. — Горшечники и кружечники теперь разорятся, ведь им больше не придется делать новые вещи вместо всех кружек и кувшинов, что ты разбивал в тавернах города.

Торгар засмеялся, вновь отхлебнул эля, вернул Язвию кружку и пошел к двери. Дворф лишь ненадолго остановился, обернулся и с благодарностью взглянул на друга, от всего сердца похлопав Язвия по плечу,

С тем он и вышел, и десятки дворфов оборачивались ему вслед, провожая взглядами по главному переходу Нижнеграда. Он шел — и переставали стучать о наковальни молоты. Всем дворфам Мирабара было известно о недавних трениях Торгара с властями, о его многочисленных драках и упрямых словах, что, мол, со странствующим королем Бренором обошлись неподобающим образом.

И коль скоро Торгар упорно вышагивал, держа за спиной огромный мешок, к лестницам, что вели наверх…

Ни разу не обернулся Торгар. То было его решение, его путь. Он никого не попросил отправиться вместе с ним, если не считать недавней фразы, обращенной к Язвию, да он и не ожидал помощи. Дворф чувствовал всю значимость момента. Вот он, отпрыск знатного и почтенного рода, что столетиями служил Мирабару, уходит прочь. Никто из дворфов не отнесся бы легкомысленно к подобному поступку. Для народа бородачей семейный очаг и собственный дом составляли краеугольный камень бытия.

Подойдя к подъемнику, Торгар заметил, что его сопровождает несколько дворфов, и что среди прочих был и Язвий. Он слышал их шепот (то одобрительный, то осуждающий сумасбродство), но не ответил ни слова.

Добравшись до верхнего города, где еще светило бледное, чахлое вечернее солнце, Торгар обнаружил, что молва о его уходе явно опередила его, ибо там собралась немалая толпа, в которой были как люди, так и дворфы. Их взоры, их шаги сопровождали Торгара до восточных ворот. Немало, неодобрительных слов услышал удаляющийся дворф, и не раз называли Торгара «предателем» и «глупцом».

Но он не удостаивал их ответом. Еще до того, как положить в заплечную сумку первую вещь, он уже мысленно предвидел и даже выслушал подобное.

Ерунда, стоит лишь выйти за восточные ворота — и ни одного из них он никогда более не увидит и ни с кем больше не заговорит…

И от этой мысли дворф приостановился.

Но не стал задерживаться.

Вновь и вновь Торгар вспоминал разговор с Аграфаном, чтобы усилить решимость, напомнить себе, что он поступал верно, что не он предавал Мирабар, но Мирабар предал его, поступив с королем Бренором дурно и осуждая всякого, кто посмел подружиться со странствующим правителем. И Торгар решил: Мирабар не был более гордым, честным городом предков. То не был город, нравам которого надлежало следовать. В городе наступил упадок, и он растворился в числе многочисленных поселений, что стремились одолеть соперников обманом и хитростью, а не превзойти умением.

Едва Торгар подошел к воротам, где двое стражников-дворфов смотрели на него, отказываясь верить происходящему, а двое стражников-людей сердито хмурились, как его окликнул знакомый голос.

— Не делай этого, — предупредил Аграфан, бегом следуя за решительно идущим дворфом.

— Даже не пытайся меня остановить.

— На карту поставлено гораздо больше, чем ты можешь вообразить, речь идет не просто о решении какого-то дворфа оставить город, — пытался объяснить советник. — Разве ты этого не понимаешь? Тебе же известно, что на тебя смотрят твои сородичи, что из-за этого среди горожан могут пойти опасные слухи?

Внезапно Торгар остановился и обернулся к возбужденному Аграфану. Он хотел заметить, что дворф выговаривал слова скорее как человек, а не как дворф. Торгару показалось забавным, что посредник, переговорщик Аграфан говорит на два голоса. Ему это странным образом было к лицу.

— Возможно оттого, что недавно дворфы в Мирабаре начали задавать вопросы, которых вы так опасаетесь.

Аграфан недоверчиво покачал головой, пожал плечами и устало вздохнул.

Торгар продолжал смотреть на него, затем развернулся и потопал к воротам, даже не задержавшись, чтобы разглядеть выражения лиц стражников, что стояли на часах, или всмотреться в толпу людей и дворфов, что шли за ним следом, до самых ворот, где они как один остановились.

— Да благословит тебя Морадин, Торгар Молотобоец! — крикнул какой-то смельчак.

Ему вторило несколько вовсе недружественных выкриков.

И Торгар продолжил свой путь, и солнце светило ему в спину.

— Этого и следовало ожидать от глупца, — обратился Джафар, один из четверых Молотов, к солдатам, что восседали близ него на боевых конях в тяжелых панцирях.

Они таились в укрытии, образованном несколькими скалами, рассыпанными по высокому плоскогорью к северо-востоку от восточных ворот Мирабара, откуда гордо и решительно удалялся одинокий дворф.

Произошедшее вовсе не удивило ни Джафара, ни его бойцов. Об уходе старого дворфа им стало известно за несколько мгновений до того, как Торгар выбрался по лестнице из Нижнеграда, но они успели подготовиться к подобному развитию событий гораздо раньше. А потому солдаты проехали верхом за северные ворота незамеченными, в то время как все горожане таращились на одинокого дворфа, что брел к воротам на востоке. Проскакав на лошадях и сделав изрядный крюк, они затаились в укрытии.

— Будь моя воля, так прибил бы его прямо здесь и оставил гнить на прокорм стервятникам, — сообщил

Джафар остальным. — И поделом было бы предателю! Но сердце маркграфа Эластула гораздо добрей, и в этом — его единственная слабость, а потому вам понятно, как надлежит действовать?

Вместо ответа трое всадников взглянули на четвертого. Тот держал в руках прочную сеть.

— Предложите сдаться. Но только один раз, — напомнил Джафар.

Четверо всадников понимающе кивнули.

— Когда же, командир? — не выдержал один.

— Терпение, — откликнулся опытный военачальник, — пусть отойдет от ворот подальше, чтобы его было не слышно и не видно. Мы не собираемся начинать беспорядки, нужно лишь, чтобы предатель не донес все наши секреты до врагов.

Мрачные взгляды, которыми Джафару ответили воины, убедили его, что отобранные им бойцы осознавали всю важность предстоящей задачи.

Вскоре, когда на закате землю окутал сумеречный покров, они нагнали Торгара. Дворф сидел на скале, потирал гудящие ноги и вытряхивал из башмаков камешки, но вдруг к нему подъехали четверо всадников. Дворф было подскочил и даже ухватился за большую секиру, но едва только он узнал всадников, как вновь уселся с покорным видом.

Приблизившись, всадники окружили Торгара, обученные боевые лошади нетерпеливо гарцевали на месте.

Мгновением позже подъехал и Джафар. Торгар фыркнул, явно удивленный подобным оборотом дел.

— Торгар Молотобоец, — заговорил Джафар, — приказом маркграфа Эластула Роурюма объявляю о твоем изгнании из Мирабара.

— Я уже сам ушел, — ответил дворф.

— Намереваешься ли ты и дальше следовать восточной дорогой, что ведет в Мифрил Халл, ко двору короля Бренора Боевого Топора?

— Ну, не уверен, что у короля Бренора найдется время, чтобы со мной поговорить, но раз уж зашла речь о нем, то скажу так: да, я намерен с ним повидаться.

Ответ был произнесен столь обыденным тоном, что лица пятерых людей посуровели от гнева, но казалось, тем большее удовольствие доставил Торгару собственный ответ.

— В таком случае, ты виновен в измене.

— Измене? — презрительно фыркнул Торгар. — Вы что же, объявили Мифрил Халлу войну?

— Известно, что они соперничают с нами в торговле.

— Тогда не стоит городить чепуху о том, что я изменник.

. — Значит, в шпионаже! — закричал Джафар. — Немедленно сдавайся!

Некоторое время Торгар пристально рассматривал Джафара, рассматривал совершенно бесстрастно, и ничто не предвещало дальнейшего развития событий. Торгар лишь скосил взгляд на тяжелую секиру, что лежала вблизи.

Иного предлога и не требовалось мирабарской страже. Двое всадников расправили сеть слева от Торгара и припустили лошадей галопом, пронеслись по бокам дворфа и повалили его на землю, опутав прочными переплетением ячеек.

Торгар яростно разрывал свои узы, стараясь вырваться на волю, но тотчас же подоспели еще двое стражников. Они выхватили прочные дубинки и спрыгнули на землю с коренастых лошадей. Торгар отбивался и пинался, и ему даже удалось укусить одного из стражников, однако силы были неравны.

Мигом воины избили дворфа до полубеспамятства, тотчас же вытряхнули его из сети, и сняли искусно выделанные доспехи.

— Пусть город погрузится в сон до нашего возвращения, — пояснил Джафар своим людям. — Я договорился с Алебардой, так что этой ночью на стенах не будет ни одного дворфа.

В своих мыслях Шаудра Звездноясная предвидела отвратительное событие, что ужаснуло ее той ночью.

Хранительница скипетра стояла на балконе, наслаждаясь ночной прохладой и расчесывая длинные черные волосы, как вдруг до ее слуха донеслась возня в восточных воротах города, на которые с балкона открывался превосходный вид.

Ворота распахнулись, и в город въехали всадники. По украшенному хвастливым плюмажем шлему Шаудра распознала Джафара. Хотя в сумраке перед взором предстала весьма нечеткая картина, хранительница скипетра все же смогла различить миниатюрный силуэт дворфа, что шествовал следом за всадниками — раздетый до штанов и разодранной рубахи, со скованными впереди руками, прикованный к первой лошади.

Шаудра стояла тихо, но ничем не скрывала своего присутствия, пока прямо под ее балконом проезжала процессия с пленником.

Подталкиваемый пятым наездником Торгар Молотобоец семенил за четверкой всадников — закованный в цепи и явно избитый.

Бедняге даже не дали надеть башмаки. .

— Что же ты наделал, Эластул? — спросила у самой себя Шаудра, и в голосе ее звучал немалый страх, ибо она понимала, сколь серьезно ошибся маркграф.

Стук в дверь прозвучал, точно посланная колдуном молния, и Шаудра очнулась от беспокойного сна. Выбравшись из постели, она потянулась к замку, едва осознавая, кто стоял на пороге.

Распахнув дверь, женщина замерла от удивления, — у входа, прислонившись к стене, стоял Джафар. Почувствовав, что он изучает ее взглядом с головы до пят, Шаудра внезапно вспомнила, что теплой летней ночью на ней не было ничего, кроме прозрачной шелковой накидки.

Шаудра прикрыла дверь и стыдливо выглянула в оставленный узкий проем, изучая похотливо таращившегося на нее, ухмыляющегося Джафара.

— Миледи, — приветствовал ее Джафар, и в свете факела блеснула верхушка шлема с поднятым забралом.

— Который час? — поинтересовалась женщина.

— Один из немногих часов, что остались до восхода.

— Так что вам надо? — удивилась Шаудра.

— Странно, что вы решили отправиться ко сну, миледи, — с невинным видом заметил Джафар, — ибо недавно я имел честь созерцать вас в довольно бодром состоянии, стоящей на балконе.

И тогда Шаудра поняла, в чем состоит причина визита, она окончательно проснулась и вспомнила все, что видела той далеко не обычной ночью.

— Вскоре после этого я пошла спать.

— Полагаю, что в вашей хорошенькой головке осталось немало вопросов.

— Которые касаются лишь меня, Джафар, — Шаудра постаралась придать голосу явно рассерженные интонации, чтобы вынудить чересчур самоуверенного ночного гостя оправдываться. — По какому праву вы нарушаете мой сон? Быть может, что-то случилось с маркграфом? Ибо если такого повода нет…

— Нам следует обсудить увиденное вами на балконе, миледи, — холодно произнес Джафар, и даже если властные слова Шаудры и поколебали его самоуверенность, виду он не подал.

— Кто вам сказал, что я вообще что-либо видела?

— Вот именно, и я советую вам не забывать об этом. Синие глаза Шаудры удивленно распахнулись:

— Уж не угрожаете ли вы хранительнице скипетра Мирабара, любезный Джафар?

— Я прошу вас совершить то, что должно, — нимало не смущаясь, ответил «молот». — Изменник Торгар арестован по повелению самого маркграфа.

— Арестован жестоко…

— Вовсе нет. Он добровольно сдался представителям власти без применения силы, — возразил Джафар.

Ни слову из сказанного Шаудра не поверила. Она знала и Джафара, и остальных четырех «молотов», знала достаточно хорошо — как и то, что они не прочь подраться, если только перевес на их стороне.

— Поверьте, миледи, его вернули в Мирабар под покровом ночной темноты не без причины. Уверен, что вы понимаете крайнюю деликатность дела.

— Ведь дворфам Мирабара, даже тем, кто не согласен с Торгаром, придется не по душе, когда они узнают, что его вернули в город насильно, в цепях, — заметила Шаудра.

Джафар не обратил ни малейшего внимания на изрядный сарказм в ее голосе, лишь ответил:

— Вот именно.

С этими словами «молот» коварно улыбнулся.

— Мы могли убить его в глуши и похоронить там, где его никогда бы не отыскали. Разумеется, вы это понимаете, как и то, что ваше молчание представляется исключительно важным?

— И вы действительно способны совершить подобное? Без угрызений совести?

— Я — воин, миледи, и дал клятву защищать маркграфа, — ответил Джафар все с той же ухмылкой. — Рассчитываю на ваше молчание.

В ответ Шаудра лишь смерила его тяжелым взглядом. Осознав, что иного ответа не добиться, Джафар опустил забрало и скрылся в коридоре.

Шаудра Звездноясная закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Протерев глаза, она пришла к выводу, что то была необычная ночь.

— Что же ты наделал, Эластул? — вновь задала она себе тот же вопрос.

В комнате, что прилегала к покоям Шаудры, о том же спрашивал себя еще один обитатель города. Нанфудл-алхимик прожил в Мирабаре немало лет, однако изо всех сил старался не вмешиваться в местную политику. Он был алхимиком, ученым, гномом с толикой способностей к показному волшебству — но не более того. Однако его весьма обеспокоила недавняя смута, возникшая из-за визита прославленного правителя Мифрил Халла, с которым Нанфудлу всем сердцем хотелось встретиться.

Гном слышал громкий стук, и подумав, что стучат к нему, выбрался из постели и бросился к дверям. Однако он услышал у дверей голоса Шаудры и Джафара, и понял, что человек пришел, чтобы поговорить с женщиной, а не с ним.

Нанфудл слышал каждое слово. Торгара Молотобойца, одного из наиболее уважаемых дворфов Мирабара, чья семья столетиями служила не одному поколению маркграфов, избили в пути и насильно, в цепях, водворили в город.

Мурашки пробежали по спине Нанфудла. Все произошедшее с тех пор, как в городские ворота постучался Бренор Боевой Топор, весьма смущало гнома.

Он предвидел: случившееся — не к добру.

И хотя гном давным-давно дал себе зарок держаться подальше от политики, скромно занимаясь ремеслом алхимика и получая вознаграждение, на следующий день он все же посетил друга.

И сведения, рассказанные гномом, вовсе не обрадовали советника Аграфана Тяжелого Молота. Ничуть не обрадовали…

— Мне все известно, — сказал Аграфан Шаудре, едва лишь на следующее утро она открыла дверь дворфу, который, переговорив с Нанфудлом, тотчас отправился прямиком к хранительнице скипетра.

— Что известно?

— То же, что и тебе: как обошлись с неким недовольным дворфом, заставив его вернуться. Прошлой ночью «молоты» заставили Торгара вернуться насильно, привели его в цепях.

— Да, среди них был по меньшей мере один «молот».

— Джафар, будь он проклят! — выругался Аграфан. Шаудру удивил гнев Аграфана: никогда раньше не слышала она, чтобы дворф отзывался О ком-либо из «молотов» подобным образом.

— Решение принимал Эластул Роурюм, а не Джафар и не «молоты», — напомнила она.

Аграфан в отчаянии ударился головой о дверной косяк:

— Он раздувает угли в комнате, где полно золы, — заключил дворф.

Шаудре ничего не оставалось, как согласиться, — но лишь отчасти. Ей были понятны досада и опасения Аграфана, но также ей было понятно и нежелание Эластула позволить дворфу покинуть город. Как и прочим, Аграфану было известно и об обороне Мирабара, и о том, сколько товара способен поставлять город, равно как и то, в каком состоянии находятся всевозможные шахты по добыче руды. Хранительница скипетра никогда не верила, что между Мифрил Халлом и Мирабаром может разгореться война, однако если бы до этого дошло…

— Уверена, что Эластул полагал, будто у него нет иного выбора, — ответила Шаудра. — По крайней мере, дворфа-сумасброда не убили в пути.

Но слова Шаудры возымели эффект, обратный тому, на который она надеялась. Одно лишь упоминание о столь плачевном исходе, вместо того, чтобы успокоить Аграфана, заставило дворфа вытаращить глаза и плотно стиснуть зубы. Впрочем, он глубоко вздохнул и незамедлительно успокоился.

— Возможно, маркграф поступил бы разумней, осмелься он пойти на нечто подобное, — тихо произнес советник, и на сей раз удивление проступило на лице Шаудры. — Дворфы Мирабара отнюдь не обрадуются, когда узнают, что Торгар стал пленником в собственном городе.

— Известно ли тебе, где он содержится?

— Я полагал, ты сообщишь мне об этом. Шаудра пожала плечами:

— Возможно, для нас обоих настал час поговорить с Эластулом.

Шаудра Звездноясная не стала спорить с дворфом, хотя и понимала гораздо лучше, чем Аграфан, что подобная встреча вряд ли разрешит возникшие противоречия. По мнению Эластула, Торгар Молотобоец совершил явное предательство, может статься, даже измену, и Шаудра сомневалась, что несчастному дворфу в ближайшем будущем посчастливится увидеть мир за пределами темницы.

Однако она отправилась вместе с Аграфаном во дворец маркграфа, и обоих допустили в покои правителя одновременно. Шаудра заметила, что в покоях, за исключением четырех «молотов», что все так же стояли за спиной у маркграфа, не было никого из привычной прислуги и охранников. Не остался незамеченным и взгляд, которым наградил Шаудру Джафар — многозначительный, смущающий, отчего ей захотелось поплотнее закутаться в накидку.

— Отчего такая спешка? — спросил маркграф, не удостоив их приветствием. — Сегодня у меня немало дел.

— Спешка — оттого, что вы заключили под стражу Торгара Молотобойца, — выпалил Аграфан и многозначительно добавил: — Заключили под стражу Торгара Делзуна Молотобойца.

— С ним будут обращаться бережно, — ответил Эластул, и добавил: — Пока он не начнет буянить, — и тут маркграф перехватил недоверчивый взгляд Шаудры.

— Я просил о конфиденциальности относительно данного дела, и ожидал, что просьбу исполнят, — продолжал маркграф. Последние слова были обращены явно к Шаудре.

— Мне рассказала не она, — вмешался Аграфан,

— Так кто же тогда проболтался?

— Сие не важно, — ответил дворф. — Если вы намерены выслеживать всякого, кто станет говорить об аресте Торгара, то уподобитесь пытающемуся зажать воду в кулаке.

Сказанное явно не пришлось по душе Эластулу, и маркграф хмуро посмотрел на Джафара. Тот лишь пожал плечами.

— Речь идет не о простом горожанине, маркграф, — настаивал Аграфан.

— Торгар — не горожанин, — уточнил Эластул. — Теперь уже нет, и на то была его воля. На моих плечах лежит груз ответственности за Мирабар, а потому я и предпринял подобающие меры. Торгар заточен в темницу, там он и пребудет, до тех пор, пока прилюдно не отречется от воззрений касательно данного вопроса, и не откажется от зловредной идеи посещения Мифрил Халла.

Аграфан попробовал было возразить, но маркграф тотчас же его перебил:

— Советник, данный вопрос — вне обсуждений. Ища поддержки, Аграфан взглянул на Шаудру, но

та лишь пожала плечами и покачала головой.

На том и завершилась аудиенция. Керельменаф Эластул явно считал Мифрил Халл враждебным городом, и каждое действие правителя свидетельствовало о том, что вскоре его опасениям суждено сбыться.

И Аграфан, и Шаудра надеялись, что Эластул способен здраво оценить последствия своего распоряжения, ибо оба они опасались волнений, что возникли бы, доведись сведениям о заточении Торгара стать предметом публичной огласки.

И теперь Шаудре Звездноясной показалось достаточно метким высказывание дворфа о раздувании углей в комнате, полной золы.

16
ГЕРОЙ

Кэтти-бри бесшумно пробралась на край скалистого утеса и посмотрела вниз. Как и следовало ожидать, под нею, на плоской скале, вокруг которой были рассыпаны одиночные камни, раскинулся лагерь орков. Костер погас, осталось лишь кострище с яркими, тлеющими углями. Орки сгрудились поближе к теплу, закрывая собой почти весь свет, что исходил от ярких углей.

Кэтти-бри тщательно осматривала местность, настраивая зрение на тепло, а не на свет, и едва разглядев мягкое свечение, что исходило от орка, который строгал поодаль сломанную ветку, Кэтти-бри весьма обрадовалась тому, что зачарованный браслет оказался под рукой. Быстро оглядев окрестности, воительница позволила зрению вернуться в привычный диапазон. Воистину, браслет был чудесной вещью, однако хоть он и помогал ей видеть в темноте, все же имел и некоторые недостатки. Гораздо лучше он действовал под землей, позволяя видеть там, где в иных обстоятельствах подруга дроу не разглядела бы ничего, кроме черноты, подобной черноте ночного неба. Когда в ночи высыпали звезды, или же когда поблизости разгоралось пламя, волшебный браслет зачастую сбивал женщину с толку, давая неверное представление о расстояниях — особенно о расстояниях до поверхностей, на которые тепло не влияло — наподобие обломков камней.

Кэтти-бри прервала свое занятие и застыла на месте, не мигали привыкшие к тусклому свету глаза. Она уже наметила путь вниз, которым намеревалась добраться до орка, и вновь перепроверила выбранную дорогу, пользуясь волшебным браслетом, намереваясь захватить тварь в плен или прикончить.

Однако теперь внизу осталось два орка.

По привычке Кэтти-бри потянулась к Тулмарилу, вновь оценив соотношение сил, но рука, что тянулась к луку за плечами, тотчас же замерла на месте. Пальцы лучницы по-прежнему оставались распухшими и покрытыми синяками, и по крайней мере один палец был сломан. Потренировавшись в стрельбе заранее, она понимала, что вряд ли удастся попасть в орков на таком расстоянии.

И тогда Кэтти-бри решила воспользоваться Хазид'хи. Прославленный меч, получивший благодаря тонкому, смертоносному клинку прозвище Горлорез, мог пронзить доспехи с легкостью, как если бы они были тканью. Едва рука женщины легла на рукоять, как она почувствовала нетерпеливый порыв изголодавшегося меча. Хазид'хи рвался в битву, как рвался бы и в любой другой поединок.

И порыв меча лишь усилился, едва Кэтти-бри бесшумно вынула оружие из ножен, осторожно пряча его за каменным завалом. Тонкое лезвие с легкостью улавливало и точно отражало малейший отблеск света.

Повинуясь позывам голодного меча, воительница спускалась вниз по склону, приближаясь к первой жертве.

Кэтти-бри уже приготовилась наброситься на орка, как вдруг остановилась и оглянулась через плечо. Она вдруг подумала, что следовало бы взять с собой кого-нибудь из друзей. Дзирт ушел, но другие вполне могли оказаться поблизости.

В конце концов, перед ней — всего лишь несколько орков, и если напасть быстро и бесшумно, то сражаться придется один на один — так думала она..: а впрочем, схожие мысли смог бы внушить и меч.

Как бы там ни было, для Кэтти-бри довод показался разумным. Ни разу прежде не встречалась она с орком, что превзошел бы ее в поединке на мечах.

Не утруждая себя дальнейшими раздумьями, Кэтти-бри спустилась по скалистому склону и тихо пошла по ближайшей тропе, что вывела бы ее на плоскогорье, к стоянке орков.

Вскоре она поравнялась с орками, что находились не более чем в десяти футах. Неосторожнная тварь склонилась над углями, то и дело перемешивая в костре жар, в то время как его не менее рассеянный спутник по-прежнему строгал в стороне ветку.

Кэтти-бри подкралась на полшага, затем — еще на полшага. Вот уже менее, чем пять футов отделяют ее от орка. Тварь почувствовала ее, вскрикнула…

…и повалилась навзничь, барахтаясь и отбиваясь. Кэтти-бри несколько раз поразила орка, прежде чем повернуться лицом к спутнику раненого, что набросился на нее.

Второй орк замер на месте, едва лишь перед ним промелькнул сверкающий, превосходно отбалансированный Хазид'хи. Орк неистово размахивал тупым копьем, но Кэтти-бри с легкостью уворачивалась. Орк ударил вновь, и вновь его удар не достиг цели, затем орк бросился в атаку, отскочил назад и вновь напал — на сей раз с той стороны, откуда Кэтти-бри ожидала удара.

Орк ошибся в выборе стороны.

Кэтти-бри ускользнула от очередного выпада копья, но едва воительница начала уворачиваться от третьего удара, как вдруг остановилась, и, пока орк замахивался, проскользнула с другой стороны, избежав столкновения с копьем.

Удача улыбалась ей, и Кэтти-бри ни за что не собиралась упускать открывшейся возможности. Пронесся в ударе Хазид'хи, и прославленное лезвие отсекло последний фут орочьего копья. Орк завыл и отпрыгнул назад, метнув в женщину обрубок древка, но поворотом запястья Кэтти-бри послала копье в темноту.

Она бросилась вперед, выставив меч перед собой, готовая вонзить клинок орку в грудь.

Но внезапно она остановилась, заслышав, как прямо перед нею со свистом пронесся камень.

Храбрая женщина приготовилась к встрече с новым противником лицом к лицу, но прямо в спину ей ударил еще один камень, брошенный со всей силы.

И третий камень пролетел, и четвертый ударился в плечо, и опустилась внезапно онемевшая рука.

Орки выползали из-за разбросанных по всей стоянке глыб, и потрясали оружием, и швыряли все новые и новые камни, отчего лучнице приходилось метаться, едва не падая.

Мысли Кэтти-бри понеслись вскачь. Не верилось, что ее с такой легкостью заманили в ловушку. Она по-прежнему чувствовала неустанное стремление Хазид'хи броситься в битву, перебить всех врагов. Ее охватило сомнение: действительно ли она может управлять ненасытным мечом.

Но Кэтти-бри понимала, что ошибка совершена ею, а не оружием. В обычных обстоятельствах при таком положении она стала бы обороняться, подпустила бы врага поближе, однако орки не проявляли никакого желания приблизиться к ней. Вместо этого они подняли новые булыжники и принялись швырять в женщину камни. Воительница уворачивалась, танцуя на месте, булыжники несколько раз попадали в нее, и удары оказались болезненными. Кэтти-бри наметила в окружении место, где, как ей казалось, проще всего было прорваться, и бросилась вперед, неистово размахивая мечом.

Далее дело оставалось лишь за врожденным мастерством Кэтти-бри, и движения мышц опережали мысли. Искрометно отбивала воительница меч, секиру, копье, один за другим — один-два-три — и в то же время ей удалось неожиданно шагнуть в сторону и сразить орка, который ожидал от нее шага вперед. Стиснув распоротое брюхо, тот повалился на землю.

И второй орк повалился следом и корчился на камнях, пытаясь зажать рану на разрубленной шее, из которой хлестала кровь.

Поворотом запястья Кэтти-бри вынудила третьего орка уронить оружие на камни, и казалось, что ее удар легко попадет в цель, но едва Хазид'хи приступил к броску на врага, как владелицу меча ударил камень в и без того раненую руку, и по всей руке, от самого запястья, пронеслась вспышка жгучей боли. И Кэтти-бри услышала, к своему ужасу, еще не успев осознать произошедшее в полной мере, как с лязганьем падает на камни Хазид'хи.

В нее метнулось копье, однако ловкая воительница стремительно развернулась и ухватила древко на лету. Шаг вперед, удар локтя, что заставил орка пошатнуться на месте, и вот уже Кэтти-бри шагнула вперед и завладела выхваченным оружием.

Но тотчас ее ударила между лопаток дубинка, и руки ослабели. Орк выхватил копье и кольнул, слегка пропоров наконечником бедро и ягодицы женщины. Кэтти-бри ускользнула, прыгнув вперед, и, выставив руку, ей чудом удалось отвести удар меча и тотчас же повторить защиту, несмотря на разрезанную ладонь.

И каждое мгновение было исполнено борьбы — гораздо более отчаянной, чем в любом из прежних поединков. Среди лихорадочно скачущих мыслей она ухватила одну: насколько бывали близки ее друзья вместе с нею к роковому исходу, и сколь часто подстерегала их подобная опасность. И в этот миг Кэтти-бри ясно осознала, насколько стремительно могут наступить роковые последствия единственной ошибки. Тут ее вновь ударила между лопаток дубинка, вынуждая опуститься на колени и делая тщетною попытку перебежать через лагерь и скрыться в ночной тьме.

Она упала на камни и заметила вблизи Хазид'хи. И когда орки сомкнули кольцо, женщина поняла: настолько далеко, настолько вне пределов ее досягаемости был меч, как если бы он находился на другом конце света. В отчаянии она перевернулась на спину и принялась отчаянно отбиваться ногами, пытаясь отразить чужое оружие.

* **

— Что случилось, Гвен? — тихо спросил Дзирт.

Он подошел к пантере. Та прижала уши, неподвижно замерев и всматриваясь в ночь. Дроу опустился на корточки радом с животным и точно так же внимательно изучал мрак, вовсе не ожидая встретить ни малейших признаков врага, ибо ни днем ни ночью ему не встречалось никаких следов орков.

Но случилось что-то плохое. Пантера чувствовала угрозу, и чувствовал угрозу Дзирт. Случилось нечто из ряда вон выходящее. Вновь взглянул он на горные склоны, на костер, что горел посреди далекого лагеря Бренора, где все казалось спокойным.

— Что ты почувствовала? — спросил пантеру темный эльф.

Тихо, едва ли не жалобно заурчала Гвенвивар. Дзирт почувствовал, как часто забилось сердце, и начал беспокойно озираться вокруг, отчитывая себя за то, что отправился в тот день из лагеря в одиночку, и удалился от друзей так далеко в горы, чтобы разыскать одинокую башню, что указывала на Низины.

Долго удавалось Кэтти-бри отбиваться от орков, однако удары приходилось направлять под чересчур неудобным углом, да и усилия требовались немалые, и постепенно она начала пропускать удары. Со всей силы ее пинали под ребра, но все, что оставалось, — лишь сжаться в комок и вздрагивать от боли. Хлынули слезы, едва лишь женщина оценила допущенную ошибку и те последствия, что мог повлечь за собою допущенный промах.

Никогда не увидит она друзей. Никогда не смеяться ей вместе с Дзиртом, не дразнить Реджиса, не увидеть, как восходит ее отец на королевский престол Мифрил Халла.

Никогда не стать ей матерью. Не увидеть, как становится женщиной ее дочь, как вырастает в мужчину сын. Никогда не сможет она обнять Кэлси, и не радоваться ей более улыбке, что в последнее время вновь вернулась на лицо Вульфгара.

Казалось, все вокруг остановилось на миг. Посмотрев вверх, Кэтти-бри увидела, как над ней, точно башня, возвышается самый рослый орк, занося под одобрительные выкрики прочих зажатую в сильных руках секиру.

Она была беззащитна. Оставалось лишь молиться о том, чтобы смерть наступила мгновенно.

Секира взмыла вверх, и голова орка опустилась.

Все ниже и ниже опускалась голова под ударом блестящего боевого топора. Орк пошатнулся на месте, однако же не упал навзничь, на камни, ибо Вульфгар толкнул его плечом и повалил прямо на простертую на земле женщину.

Сын Беорнегара с грозным ревом выступил вперед и встал, защищая сильными ногами Кэтти-бри с обеих сторон, и неистово заработали его мощные руки, размахивая Клыком Защитника, отчего потрясенные орки отпрянули назад. Воин ухватил одного орка за бок, затем за ноги и швырнул, раскрутив, на другого, точно ударил молотом по гвоздю, так что оба орка с воем повалились на камни. В ярости, что и сравниться не могла с ранее виденным Кэтти-бри неистовством, в гуще столь ожесточенной битвы, что ни разу прежде не испытывали орки, варвар согнулся и повернулся на месте, вонзив Клык Защитника в грудь ближайшего к нему орка так, что тот отлетел в сторону.

К тому времени Кэтти-бри успела собраться с духом настолько, что, перекатываясь, добралась до утраченного меча. Обретя оружие, женщина начала было подниматься, но силы не полностью вернулись к ней. Она вновь запнулась, падая под весом набросившегося на нее сзади орка и думая, что придется расстаться с жизнью, обессмыслив тем самым помощь Вульфгара. Однако долю мгновения спустя женщина поняла, что орк вовсе не пытался наброситься на нее, но скорее надеялся спастись бегством.

«Воистину орк поступил мудро, решив удрать», — подумала она, вновь взглянув на Вульфгара. Еще один орк улетел в темноту, другой взмыл в воздух, приподнятый мощной рукой, что стискивала его горло. Орк был большим и размерами почти что не уступал Вульфгару, однако варвар с легкостью удерживал его над собой. Так тварь и не смогла разжать мощной хватки, продолжая биться в воздухе.

Еще одного настырного орка Вульфгар ухватил за шкирку. Клык Защитника вернулся в руку владельца, и Вульфгар нанес упредительный удар, а после вновь вспомнил о судьбе орка, что удерживал над головою. Издав первобытный крик, варвар напряг канатоподобные мышцы.

Шея орка сломалась, тело твари обмякло, и Вульфгар отбросил его в сторону.

И не было конца его неистовству, и не знал предела его гнев, и Клык Защитника кромсал орков, заставляя разбегаться в ночи. Под могучими ударами варвара трещали кости, и он проходил сквозь ряды бегущих орков, подобно жнецу, что проходит через поле пшеницы.

Внезапно битва завершилась, опустилась рука Вульфгара. С нескрываемой дрожью, с пепельно-серым лицом, бледность которого была видна даже при скудном освещении, он приблизился к Кэтти-бри и склонился над нею.

Женщина ухватилась за протянутую ладонь, и резкий рывок поставил ее на трясущиеся ноги, что едва могли ее удержать.

Но это не имело значения, ибо женщина попросту упала в распахнутые объятия Вульфгара. Он поднял ее на руки и прижал к себе.

С рыданиями Кэтти-бри прижалась лицом к сильной груди воина, и Вульфгар стиснул ее в объятиях, нашептывая успокаивающие слова, и его лицо скрылось в густых, медно-красных волосах женщины.

Постепенно затихали вокруг ночные обитатели, потревоженные внезапным шумом битвы, и разбегались в темноте орки. Ночь близилась к завершению.

17
БЛАГОСЛОВЕНИЕ МИЛИККИ

Хотя непрестанное «И-и-и-йех!» Пайкела поначалу изрядно досаждало Тарафиэлю, к тому времени когда Закат приземлился в лесу и эльф помог дворфу слезть со спины пегаса, обитатель Лунного Леса неожиданно обнаружил, что зеленобородый спутник пришелся ему по душе.

— Хе-хе-хе, — произнес Пайкел, несколько раз оглянувшись на пегаса, следуя за эльфом.

Большую часть дня они провели в полете, и дневной свет начал меркнуть.

— Тебе понравился Закат? — спросил Тарафиэль.

— Хе-хе-хе, — ответил Пайкел.

— Ну что же, у меня имеется еще один сюрприз, и я надеюсь, что он также придется тебе по душе, — сообщил эльф.

Пайкел с любопытством посмотрел на Тарафиэля.

— Мы приближаемся к усадьбе великого воина, ныне усопшего, — пояснял Тарафиэль, — к необыкновенному, святому месту, ныне известному как Роща Монши.

От удивления Пайкел так сильно вытаращил глаза, что, казалось, они вот-вот лопнут.

— Ты слышал об этом месте прежде?

— Не-а.

Тарафиэль лишь улыбнулся и продолжил свой путь под музыку ветра по расширявшейся горной тропе, по обе стороны которой возвышались сосны. Вскоре они вышли к саду, который выглядел так, как если бы прославленный воин Монтолио по-прежнему ухаживал за ним, к саду, огражденному сложенными из камней стенами, поставленными в форме ограненного алмаза. Облако мощной магии окутывало сад.

Тарафиэлю оставалось лишь надеяться, что последний обитатель здешних мест по-прежнему находился поблизости. Несколько лет тому назад лунный эльф приводил сюда Дзирта До'Урдена, чтобы испытать необычного темного эльфа. На сей раз Тарафиэль и Инновиндиль решили, что подобное же испытание следует пройти и Пайкелу Валуноплечему.

Оба гостя с восхищением осматривали возвышавшиеся переходы, любуясь безыскусными, прекрасно выстроенными хижинами.

— Так ты вместе с братом направлялся на коронацию короля Бренора Боевого Топора? — спросил эльф, чтобы убить время, прекрасно зная, что подобные вопросы уже задавала, в Лунном Лесу второму дворфу Инновиндиль.

— Ага, — ответил Пайкел, явно восхищенный обстановкой: дворф подпрыгивал, чесал голову и радостно кивал.

— Стало быть, ты хорошо знаешь короля Бренора?

— Ага, — подтвердил Пайкел.

Внезапно дворф остановился, взглянул на эльфа и несколько раз моргнул.

— Не-а, — уточнил дворф и пожал плечами.

— Так тебе не знаком король Бренор?

— Не.

— Однако ты знаком с ним в достаточной степени, чтобы представлять… как там его зовут? Кэддерли?

— Ага.

— Понимаю. Ответь, Пайкел, — произнес Тарафиэль, — каким образом ты начал практиковать подобные друидские…

И тут Тарафиэль замолчал, ибо он заметил, как что-то отвлекло внимание Пайкела и как расширились от удивления глаза дворфа. Следуя за его неотрывным взглядом, Тарафиэль понял, что его вопрос остался неуслышанным, ибо перед ними, у самого входа в сад, стояло самое величественное в целом мире существо. Большой, могучий, с ногами, что смогли бы раздробить череп великана, с прямым рогом, что насквозь пронзил бы двоих стоящих спиной друг к другу людей, беспокойно бил копытом по земле единорог, и созерцал Пайкела столь же внимательно, как рассматривал прекрасное животное дворф.

Пайкел приложил ладонь к голове, выставив палец, точно рог единорога, и начал скакать вокруг.

— Полегче, дворф, — предупредил Тарафиэль, не зная, как на подобные действия откликнется великолепное и крайне опасное создание.

Пайкел же продолжал беззаботно, с восхищенными криками скакать вокруг, но споткнулся о каменную стену, что огораживала сад, и налетел на животное.

Единорог ударил по земле копытом и громко заржал, но Пайкел не обратил на него никакого внимания и побежал дальше.

Тарафиэль состроил недовольную мину, ругая себя за то, что неосторожно привел сюда дворфа. Эльф побежал за Пайкелом следом, призывая того остановиться.

Однако остановился не Пайкел, но Тарафиэль, так и не миновав каменной стены. На лужайке стоял Пайкел, поглаживая мускулистую шею единорога, и на лице друида застыла маска благоговения. Единорог испытывал некоторое беспокойство и бил копытами землю, однако же не отгонял Пайкела от себя и не пытался ускакать.

Тарафиэль присел на ограду, радостно улыбаясь и одобрительно кивая.

Еще некоторое время простоял Пайкел близ величественного единорога, а затем животное развернулось и ускакало прочь. Очарованный дворф перемахнул обратно через каменную стену, и движения его были столь легки, что казалось, будто ноги совершенно не касались земли.

— Ты доволен?

— Ага!

— Полагаю, ты понравился единорогу.

— Ага!

— Известно ли тебе о Миликки?

Улыбка Пайкела растянулась чуть ли не до ушей. Дворф сунул руку за отворот туники и вытащил нагрудную подвеску с вырезанной на ней головой единорога — символ богини природы.

Некогда Тарафиэль встречался с еще одним обладателем подобной подвески: та была вырезана не из дерева, как нагрудный знак Пайкела, а из кости рогатой форели, что водилась в Долине Ледяного Ветра.

— Обрадуется ли король Бренор, узнав, что при его дворе находится один из почитателей богини? — спросил Тарафиэль, чтобы направить разговор в то русло, где он надеялся получить недостающие сведения.

Пайкел непонимающе посмотрел на эльфа.

— В конце концов, король — дворф, а некоторые дворфы отнюдь не благосклонны к богине Миликки.

— П-ф-ф-ф-т, — презрительно фыркнул Пайкел, небрежно махнув на эльфа рукой.

— Ты полагаешь, я неправ?

— Ага.

— Я слышал, что в свите короля имеется еще один почитатель Миликки, — заметил Тарафиэль, — некто, получивший обучение здесь, из рук самого воина Монтолио. Довольно необычное существо, во многом подобное Пайкелу Валуноплечему.

— Дзирт Дурден! — крикнул Пайкел, и хотя Тарафиэль разобрал неясно произнесенное имя не без усилий, но, едва разобрав его, эльф довольно кивнул.

Если встреча с единорогом и не была достаточным доказательством, то знакомства Пайкела с Дзиртом оказалось вполне достаточно.

— Да, Дзирт. — подтвердил лунный эльф. — Именно его я привел сюда, повстречавшись с единорогом впервые. Он также пришелся единорогу по душе.

— Хе-хе-хе.

— Предлагаю остаться здесь на ночь, — молвил эльф, — а с восходом солнца мы покинем это место и вернемся к твоему брату.

Предложение показалось Пайкелу Валуноплечему разумным и даже приятным. Дворф убежал, исследуя заросли сада, и вскоре раздобыл пару гамаков, годных к употреблению.

И воистину приятной оказалась ночевка под покровом облака магии, что окутывало Рощу Монтолио.

— Он знаком с Дзиртом До'Урденом, — обратился к Инновиндиль Тарафиэль, как только они встретились тем же вечером, чтобы обменяться впечатлениями от общения с необычными братьями-дворфами.

— Равно как и Айвен, — подтвердила Инновиндиль. — В сущности, Дзирт До'Урден и Кэтти-бри из народа людей, удочеренная Бренором, выполняют роль связующего звена между Кэддерли и Мифрил Халлом. Все, что известно Айвену, Пайкелу и Кэддерли о Бреноре, те узнали от этой парочки.

— Пайкел уверен, что Дзирт останется у Бренора, — мрачно заметил Тарафиэль.

— Если он вернется к нам, мы узнаем об истинном состоянии тела и духа Эллифейн.

Взор Тарафиэля посуровел, и он опустил взгляд. Во всем Лунном Лесу не было истории печальнее и мрачнее, чем жизнь и горькая участь Эллифейн. Той жуткой ночью, полстолетия назад, когда дроу выползли из туннелей и набросились на лунных эльфов, отмечавших наступление ночи, Эллифейн была лишь маленьким ребенком. Все лунные эльфы за исключением Эллифейн оказались убиты, и Эллифейн разделила бы судьбу соплеменников, если бы не столь несвойственное дроу великодушие одного из них, Дзирта До'Урдена. Он скрыл девочку под телом убитой матери, вымазав в материнской крови, чтобы и она казалась смертельно раненной.

И если Тарафиэль, Инновиндиль и прочие эльфы из клана Лунного Леса по достоинству оценили великодушие поступка Дзирта и с доверием выслушали рассказы Дзирта о той ужасной ночи, Эллифейн так и не удалось освободиться от воспоминаний о том кошмаре. Девочку до безумия напугала резня, и, вопреки усилиям приглашенных жрецов и волшебников, во взрослой жизни у нее осталась лишь одна цель: убивать темных эльфов, убить Дзирта До'Урдена.

Некогда, во время странствий Дзирта по Лунному Лесу, они повстречались лицом к лицу, и Тарафиэлю наряду с другими влиятельными эльфами стоило немалых усилий держать Эллифейн подальше от горла Дзирта, вернее — от верной гибели под ударами его мечей.

— Как ты думаешь, выдаст ли она себя, если попытается добраться до дроу? — спросила Инновиндиль. — Не следует ли нам в таком случае предостеречь Дзирта До'Урдена и короля Бренора, что им не следует впускать в Мифрил Халл всех эльфов без разбора?

Тарафиэль пожал плечами, не зная, что ответить на первый вопрос. Эллифейн покинула Лунный Лес несколько лет тому назад, без объяснений. Было известно, что она направилась к Серебристой Луне, где пыталась нанять для учебных поединков меченосца, который владел бы мастерством двуручного боя, распространенного среди дроу.

Инновиндиль и Тарафиэлю неоднократно удавалось почти что настичь Эллифейн, однако казалось, что та постоянно опережала их на один шаг. Девушка будто исчезла, попросту скрылась из виду, и следы ее подернулись пылью. Лунные эльфы подозревали, что не обошлось без вмешательства колдунов, возможно, те воспользовались заклинанием переноса на расстояние, однако никто не желал признаваться ни в чем подобном, и, несмотря на все предпринятые усилия и изрядное количество потраченного золота, ни один колдун или волшебник так и не признался, что вообще встречался с Эллифейн.

Следы оборвались, хотя лунные эльфы по-прежнему надеялись, что Эллифейн отреклась от цели всей жизни — отыскать и уничтожить Дзирта (в чем отнюдь не были уверены ни Тарафиэль, ни Инновиндиль). Оружие, что держала в своей руке Эллифейн, направлялось не разумом, но непреходящим гневом и жаждой мести, подобных которым эльфы прежде не знали.

— Как соседи, мы обязаны предостеречь короля Бренора, — ответил Тарафиэль.

— Разве мы чем-то обязаны дворфам?

— Обязаны лишь в том случае, если путь, которым, возможно, по-прежнему следует Эллифейн, не сдерживается никакими нравственными соображениями.

Некоторое время Инновиндиль обдумывала сказанное, а после кивком выразила согласие:

— Она полагает, будто ей удастся разрушить образы, что преследуют ее на каждом шагу, лишь когда она убьет Дзирта. Однако, совершив убийство, она продолжит истребление дроу, чтобы отомстить за свою семью.

— Но если мы предупредим Дзирта, а она выдаст себя и собственные намерения, то Эллифейн, вероятнее всего, окажется мертва, — заметил Тарафиэль, и Инновиндиль вздрогнула при одной лишь мысли о гибели соплеменницы.

— Возможно, гибель окажется для нее милосердным избавлением, — тихо заметила эльфийка и взглянула на Тарафиеля. Тот весь напрягся, а глаза его угрожающе сощурились.

Но тут же лицо эльфа смягчилось, едва лишь он осмыслил простые доводы Инновиндиль и осознал, что Эллифейн, подлинная Эллифейн, уже давно погибла той ночью на залитом лунным светом лугу, став неимоверно, неискоренимо порочным существом.

— Не думаю, что Пайкелу и Айвену Валуноплечим следует передать королю Бренору подобные сведения, — заметила Инновиндиль, и Тарафиэль настолько повеселел, что его губы изогнулись в улыбке.

— Скорее всего, они многое переврут и тем самым накличут войну между Мифрил Халлом и Лунным Лесом, — произнес эльф, напряженно усмехнувшись.

— Бум! — добавила Инновиндиль, изображая Пайкела, и лунные эльфы рассмеялись.

И все же Тарафиэль взглянул на западную сторону небосклона, туда, где солнце садилось и окрашивало облака розовым пламенем, и смех его оборвался. Где-то там находилась Эллифейн, живая или мертвая, но он никак не мог спасти ее.

18
БЛАГОНАДЕЖНЫЙ ГОРОЖАНИН

Гном и без того с легкостью поддавался смятению, однако же на сей раз произошедшее оказалось выше его сил. Он стремительно шагал по улицам Мирабара, направляясь к входу в Нижнеград, однако путь его был извилист. Нанфудл старался изо всех сил остаться незамеченным — и его старания были чрезмерны.

Он и сам осознавал их чрезмерность, а потому выбрал более прямую дорогу и, сделав над собой усилие, перешел на обычный шаг. В конце концов, почему бы ему и не посетить Нижнеград? Он был Верховным Алхимиком маркграфа, нередко работал со свежедобытой рудой, зачастую посещал и дворфов, так с чего ему скрывать, куда направлен его путь?

Нанфудл тряхнул головой, в который раз выбранив себя, после же остановился, сделал глубокий вдох и двинулся дальше, более спокойным шагом, с чрезмерно невозмутимым выражением лица.

Собственно говоря, лицо его сохраняло спокойствие лишь до тех пор, пока он вновь не напомнил себе, куда направляется. Гном сообщил советнику Аграфану о злоключениях Торгара, полагая, что этим исчерпываются последствия того, что он случайно узнал об аресте дворфа и считая, что дружеский долг перед дворфами выполнен. Однако после того, как прошло немало времени, но в отношении Торгара не предприняли никаких действий, Нанфудл пришел к выводу, что Аграфан решил ограничиться лишь визитом к маркграфу. Гораздо худшим по мнению гнома было то, что дворфы Мирабара по-прежнему считали, что Торгар находится на пути в Мифрил Халл, а возможно, и добрался до цели путешествия. В течение нескольких дней гнома терзали муки совести. Достаточно ли он сделал? Не состоял ли его дружеский долг в том, чтобы сообщить обо всем дворфам, или хотя бы Язвию Мак-Сому, которого считали закадычным приятелем Торгара Молотобойца? Или же его долг перед работодателем-маркграфом, человеком, пригласившим гнома в Мирабар, состоял в том, чтобы держать рот на замке и не совать нос в чужие дела?

Вновь и вновь задавал себе бедняга Нанфудл эти мучительные вопросы, и поступь гнома становилась уже не столь уверенной, путь — все более петляющим, и алхимик сцепил руки на животе, нервно вращая большими пальцами. Глаза его были полуоткрыты, гном изучал свое сердце и разум, не забывая посматривать вокруг, а потому Нанфудл вздрогнул, когда, свернув в очередной переулок, наткнулся на возвышающуюся над ним фигуру.

Нанфудл тотчас же остановился, не сразу подняв голову, а изучая прекрасный силуэт, пока наконец не столкнулся с пристальным взглядом Шаудры Звездноясной.

— Э-э… Здравствуй, хранительница скипетра, — нервно поприветствовал женщину гном. — Превосходный день для прогулки, не так ли?

— Да, наверху отличная погода, — ответила та. — Ты уверен, что и в Нижнеграде так же приятно?

— В Нижнеграде? Ну… откуда же мне знать, как обстоят дела в Нижнеграде… давненько я не виделся с дворфами… уж не одну неделю!

— И конечно же, именно сегодня ты решил наконец с ними повидаться.

— Д-да н-н-нет, с ч-ч-чего б-бы вдруг… — заикаясь ответил гном. — Я просто вышел прогуляться. Да-да… просто пытался получше обдумать формулу, что пришла мне в голову. Должно быть, на сей раз получится сделать металл прочнее…

— Оставь отговорки при себе, — резко перебила хранительница скипетра. — Так вот кто нашептал Аграфану…

— Аграфану? Ты говоришь о советнике Аграфане?

Понял Нанфудл, насколько неубедительно прозвучали его слова, и оттого лишь сильнее занервничал перед проницательной Шаудрой.

— В ту ночь, когда Торгара Молотобойца водворили в Мирабар, Джафар чересчур расшумелся в дверях, — заметила Шаудра.

— Джафар? Расшумелся? Что с того, полагаю, он всегда шумит, — наобум произнес Нанфудл, полагая себя большим хитрецом. — В каких бы там дверях он не расшумелся, хотя я не припоминаю, чтобы мне доводилось встречать его в дверях…

— Вот как? — по прекрасному лицу Шаудры расплылась коварная улыбка. — Разве ты не удивлен, услышав, что Торгара Молотобойца водворили в Мирабар? Так значит, для тебя это — не новость?

— В общем… я… в общем…

Гном выставил перед собой руки, точно защищаясь.

— Так ты слышал в ту ночь, что говорил Джафар у меня в дверях.

— Да.

— И рассказал Аграфану. Вздохнул Нанфудл:

— Разве советнику не следовало узнать? Разве могут дворфы закрывать глаза на произвол маркграфа?

— И именно ты должен рассказать дворфам о случившемся?

— Ну… — Нанфудл кашлянул раз, другой, и топнул: — Не знаю!

Некоторое время он скрипел зубами, затем взглянул на Шаудру, пораженный сочувствием, что выражало . лицо хранительницы скипетра.

— Ты, как и я, считаешь, что тебя предали, — заметил гном.

— Керельменаф должен был известить меня, а ты — нет, — незамедлительно откликнулась женщина. — Ты не должен был даже объясняться.

— И все-таки ты считаешь, что мы перед ним в некоем долгу.

Шаудра сверкнула глазами, показавшись гному устрашающей:

— Ты в долгу пред ним, потому что он и есть Мирабар! — укоризненно произнесла она. — Тебе следует с уважением относиться к его должности, но не к самому человеку, глупый Нанфудл!

— Я — не из Мирабара! — с неожиданной яростью возразил гном. — Меня пригласили сюда из-за глубоких знаний, мне хорошо платят, поскольку я — величайший ученый в своей области!

— Твоей области? Ты — и мастер обмана, и мастер очевидных трюков, — возразила Шаудра. — Ты — ярмарочный зазывала, шут, а к тому же…

— Как ты смеешь? — закричал Нанфудл в ответ. — Алхимия — величайшая из всех наук, и мы до сих пор не раскрыли всех ее секретов. Она сулит власть всем, а не группе одиночек, вроде Шаудры и ей подобных, тем, кто утаивает важные тайны ради собственной выгоды.

— Алхимия — способ совершать простейшие трюки с низшей магией, горстка пороха, что взрывается и поражает стрелка чаще, чем намеченную цель. К тому же алхимия — подделка, ложь, что питает корыстолюбие. Ты не в силах сделать металлы Мирабара прочней, как не в силах обратить свинец в золото.

— Вот как? Я способен претворить твердую землю в пучину грязи прямо под твоими ногами, и она проглотит тебя целиком! — гремел голос Нанфудла.

— При помощи воды? — спокойно поинтересовалась Шаудра, и столь незамысловатый вопрос явно обескуражил гнома, отчего тот словно поник и стал гораздо ниже ростом.

Он начал было отвечать, невразумительно заикаясь, затем лишь фыркнул и заметил:

— Не все согласны с твоим пренебрежительным отношением к алхимии.

— Действительно, а некоторые даже щедро платят за те невыполнимые обещания, что дает лженаука.

Нанфудл вновь презрительно фыркнул:

— Как бы там ни было, главное — что мои обязательства перед твоим маркграфом не превышают обязательств перед работодателем, — рассуждал гном, — и лишь перед тем работодателем, что нанимает меня сейчас, ибо я — вольный алхимик, и успел побывать на службе у немалого количества щедро плативших мне властелинов Севера. Завтра я могу отправиться в Глубоководье и мне предложат работу за неменьшее жалованье.

— Верно, — ответила Шаудра, — однако я просила тебя не о верности Эластулу, но о верности Мирабару — городу, который ты ныне называешь домом. Я давно присматриваю за тобой, Нанфудл — еще с тех самых пор, как советник Аграфан сообщил мне о заточении Торгара. Я часто вспоминала о своей встрече с Джафаром, и я знаю, чья дверь расположена напротив моей. Сегодня ты вышел на улицу, твой шаг беспокоен, ты петляешь, и явно направился в сторону шахт, к дворфам. Я раздосадована не менее, чем ты, и мне ведомо, что гложет твое сердце, и поскольку советник Аграфан не предпринял никаких решительных действий, то ты решил рассказать прочим дворфам. Полагаю — друзьям Торгара, чтобы они подали голос в защиту дворфа и маркграф выпустил бы его из темницы, где бы та ни находилась.

— Я решил рассказать о случившемся друзьям Торгара лишь для того, чтобы они узнали правду, — поправил Шаудру Нанфудл. — А уж как действовать — это им решать.

— Вполне в духе народовластия, — насмешливо ответила хранительница скипетра.

— И ты говорила, что раздосадована не менее, чем я, — упрекнул ее гном.

— Но полагаю, что я не настолько глупа, — незамедлительно парировала Шаудра. — Понимаешь ли ты, к чему приведет твой рассказ? Разбираешься ли ты в братских узах, что связывают дворфов? Ты рискуешь внести в город раскол и настроить дворфов против людей. В чем состоит твой долг перед Мирабаром, о Нанфудл Фокусник? В чем состоит твой долг перед маркграфом Эластулом, что нанял тебя?

— А в чем состоит мой долг перед дворфами, которых я считаю друзьями? — с невинным видом спросил гном, и казалось, что Шаудра отпрянула от его слов.

— Не знаю, — призналась она, вздохнув, и вздох явно выдавал досаду, о которой говорилось ранее.

— И я, — согласился Нанфудл.

Женщина опустила руку на плечо гнома, выражая симпатию и дружбу, и тихо сказала:

— Будь осторожен, друг мой. Пойми, к чему могут привести подобные поступки. Мирабарские дворфы — на острие кинжала. Из всех горожан они менее всего почитают нынешнего маркграфа, и более всего преданы ему. К каким действиям подтолкнут их твои рассказы?

Нанфудл кивнул, соглашаясь с доводами, однако же добавил:

— И все же, коль город воистину таков, как ты утверждаешь, и коль чудесная радость мирного сосуществования двух рас в Мирабаре воистину внушает подобную преданность — разве вправе он сносить несправедливое заточение Торгара Молотобойца?

И вновь точно пошатнулась Шаудра от слов гнома, что ударили ее, подобно пощечине. Хранительница скипетра замерла, закрыла глаза, и согласно кивнула:

— Поступай так, как считаешь нужным, о Нанфудл, и я не стану тебя осуждать. Предоставлю выбирать твоему сердцу. Никто не узнает о нашем разговоре, и о том, что тебе известно о судьбе Торгара — по крайней мере, не из моих уст.

Хранительница скипетра доброжелательно улыбнулась гному, вновь потрепала его по плечу и удалилась прочь.

Долго стоял Нанфудл, наблюдая, как она покидает его, и гадая, какой исход окажется наилучшим. Следовало ли вернуться в свои покои, в мастерскую, и забыть те противоречия, что горой возвышались между дворфами и маркграфом? Или же осуществить первоначальное намерение, зная всю взрывоопасность подобных сведений, и изложить дворфам правду о заключенном в темницу маркграфа собрате?

Никогда ранее гном не задумывался столь сильно ни над одним из вопросов алхимии, туманнейшей из наук. Следовало ли ему положить начало вспышкам недовольства, возможно, даже восстанию? Следовало ли ему сидеть, сложа руки и допускать подобную несправедливость?

Но как же Аграфан? Если маркграф убедил советника-дворфа хранить молчание, что представлялось очевидным, то не окажется ли Нанфудл благонамеренным глупцом? В конце концов, Аграфану видней. Преданность Аграфана своим сородичам неоспорима, но тот и словом не обмолвился об участи Торгара.

Так как же поступить Нанфудлу?

Вздохнув, гном развернулся и побрел домой, полагая себя самонадеянным глупцом за одно лишь намерение донести подобные сведения до дворфов. Однако не успел он пройти и десяти шагов, как путь его преградил знакомый, что поздоровался с гномом не сразу.

— Приветствую тебя, о Язвий Мак-Сом, — ответил Нанфудл, чувствуя дурноту в желудке и дрожь в коленях.

Семеня на коротких ножках, советник Аграфан ворвался в приемные покои маркграфа Эластула совершенно без доклада. Следом бежали вспотевшие стражники.

— Узнали! — прокричал дворф, едва потрясенный маркграф успел спросить о причине вторжения и прежде чем хоть один из «молотов», что стояли за спиной у маркграфа, успел спросить, отчего дворф вошел без приглашения.

— Узнали? — недоуменно переспросил Эластул, хотя и без того каждому было понятно, о чем говорил Аграфан.

— Слухи о Торгаре распространились, — пояснил Аграфан. — Дворфам стало известно о вашем поступке, и все они весьма недовольны!

— Ах, вот как! — откликнулся Эластул, устраиваясь на троне поудобней. — И как же, советник, вашему народу стало известно о случившемся?

В голосе правителя безошибочно можно было различить обвинительные нотки.

— Я и слова не сказал! — отверг скрытые обвинения дворф. — Вы полагаете, я в восторге от подобного оборота событий? Вы полагаете, что мое старое сердце радуется при виде того, как мирабарские дворфы орут друг на друга, обмениваясь оскорблениями и ударами? Но вам следовало предвидеть, что им станет известно о случившемся — и довольно скоро. Невозможно утаить подобный секрет, о маркграф — по крайней мере не тогда, когда идет речь о Торгаре Молотобойце из клана Делзун.

То, как дворф подчеркнул название клана, пользовавшегося среди мирабарских дворфов немалой известностью, заставило Эластула угрожающе прищуриться. В конце концов, он не был одним из клана Делзун, да и не мог им быть, и для всех маркграфов Мирабара, каждый из которых принадлежал к народу людей, наследие клана Делзун представляло и благословение, и проклятие. Наследие клана Делзун удерживало дворфов на землях Мирабара и объединяло их с маркграфом. Но то же самое наследие клана Делзун объединяло дворфов узами единой расы, отделяя от носителя власти. Так отчего же Аграфан, всякий раз, когда заговаривал о последствиях решения Эластула бросить предателя Торгара в темницу, упоминал, да еще столь многозначительно, о клановой принадлежности дворфа?

— Стало быть, им известно, — заметил Эластул. — Что ж, возможно, им и следовало узнать. Уверен, что большинство дворфов Мирабара сочтут Торгара Молотобойца тем самым предателем, которым он и является, и большинство дворфов, среди которых есть и торговцы, и ремесленники, понимают, какой урон нанес бы предатель всем нам, если бы ему позволили отправиться к нашим ненавистным врагам.

— Врагам?

— Если и не врагам, то соперникам в торговле, — уступил маркграф — Неужели ты полагаешь, что в Мифрил Халле не обрадовались бы тем сведениям, что мог донести изменник-дворф?

— Не уверен, что Торгар намеревался донести до короля Бренора что-либо, помимо собственного дружеского расположения, — ответил Аграфан.

— Одного дружеского расположения с избытком хватило бы для того, чтобы его повесить, — возразил Эластул.

«Молоты» одобрительно расхохотались, и Аграфан побледнел, его глаза расширились от потрясения:

— Вы же не собираетесь…

— Конечно же, нет, советник, — убеждал Аграфана маркграф, — Никакой виселицы для изменника-дворфа я не построил… по крайней мере, пока. Да я и не собираюсь устанавливать виселицу. Все именно так, как я вам уже говорил: Торгар Молотобоец пребудет в темнице, обращаться с ним будут достойно, но тем не менее как с заключенным, и продолжаться это будет до тех пор, пока он не увидит события в их истинном свете и не образумится. Я не стану рисковать процветанием Мирабара из-за его убеждений.

Казалось, речи правителя отчасти успокоили Аграфана, однако тень беспокойства по-прежнему не оставляла тонких (для дворфа) черт его лица. Советник погладил длинную седую бороду и глубоко задумался.

— Все, сказанное вами — правда, — согласился советник, и едва он успокоился, как его просторечие обернулось изысканной речью: — И я не стану опровергать вашей правоты, маркграф, однако же ваши доводы, при всей их неоспоримости, никак не смогут погасить пламени, что полыхает как раз под приемным покоем. Пламени сердец тех ваших подданных (а их количество по меньшей мере велико), что считали своим другом Торгара Молотобойца из клана Делзун.

— Они образумятся, — ответил Эластул. — Убежден, что достопочтенному советнику Аграфану удастся убедить их в необходимости моих действий.

Долго смотрел на Эластула Аграфан, и явное недовольство проступало на лице дворфа. Однако он понимал доводы правителя. Понимал советник и то, отчего Торгара схватили на полпути и бросили в темницу. Понимал дворф и то, отчего маркграф предоставил именно ему успокаивать недовольных.

Но понимание отнюдь не означало, что Аграфан верил в собственный успех.

— Поделом ему, так я вам скажу! — прокричал один из дворфов и треснул кулаком по стене. — Глупец передал бы им все наши хитрости. Если хочет быть с Мифрил Халлом в друзьях, так бросить его в яму, да там и оставить!

— Вот уж истинно речи глупца! — прокричал в ответ другой дворф.

— Кого ты назвал глупцом?

— Тебя, дубина!

Первый дворф бросился в драку, замелькали кулаки. Те, кто были поближе, вместо того, чтобы остановить товарища, ринулись в потасовку вместе с ним. Второй задира и его товарищи пребывали в не менее воинственном расположении духа.

Тойво Пенодув прислонился к стене, наблюдая вот уже пятую за день драку в таверне, и драке той, похоже, предстояло оказаться самой сильной и кровавой.

На улице, как раз под окном, отряд дворфов сражался с отрядом дворфов, валяя по земле, молотя кулаками, кусая и пиная друг друга.

— Глупец ты, Торгар, — пробормотал сквозь зубы Тойво. — А ты, Эластул, еще больший глупец, — добавил хозяин таверны, едва увернувшись от дворфа, что пролетел на него, точно живой снаряд, врезался в стену и, прежде чем со стоном и ругательствами сползти по стене, успел расколотить немало отличных запасов.

Да, долгая, долгая ночь ожидала Нижнеград.

По всему Нижнеграду в каждом кабаке и в каждой шахте повторялась сцена побоища, и едва лишь новость о заключении Торгара Молотобойца в темницу достигла ушей всех дворфов Мирабара, как пошел горняк на горняка — порою с киркою в руке.

— Молодец, Эластул! — кричали в кварталах дворфов, но выкрики тотчас же стихали под воплями:

— Будь проклят маркграф!

Нетрудно догадаться, что перебранки переходили в потасовку.

Снаружи, у таверны Тойво, Язвий Мак-Сом и его единомышленники повстречали дворфов, что придерживались иного мнения — тех, что выкрикивали похвалы человеку, который «остановил предателя прежде, чем тот рассказал бы Мифрил Халлу секреты Мирабара».

— Уж больно вы обрадовались, а ведь Эластул посадил в темницу вашего же соплеменника, — возразил Язвий. — По-вашему, это порядок — гноить дворфа в человеческой темнице?

— По-моему, это порядок, когда изменник Мирабара гниет в мирабарской темнице! — не сдавался сурового вида дворф с темной бородой и столь густыми бровями, что они почти целиком скрывали его глаза. — Пусть гниет, пока мы не построим подходящей виселицы!

Это вызвало гром рукоплесканий со стороны столпившихся позади дворфов и возмущенные выкрики спутников Язвия. Сам же старина Мак-Сом выразил несогласие гораздо недвусмысленней — в виде прицельной зуботычины.

Чернобородый дворф отлетел от удара назад, однако товарищи подхватили его и не только не дали упасть, но и швырнули обратно на Язвия.

Только того и ждал старый дворф. Язвий воздел кулаки, точно отбиваясь от нападения свыше, но упал в самый последний миг на колени, и плечом врезался в подбрюшье чернобородого. Мак-Сом вскочил на ноги, поднял над головой взбешенного дворфа и отшвырнул его в самую гущу приятелей чернобородого, и бросился следом, и замелькали его ноги и кулаки.

Катился по улице клубок дерущихся дворфов, и немало дверей распахнулось настежь на его пути. Те, кто выглядывал, чтобы посмотреть на потасовку, не теряя времени даром, бросались в самую гущу» и принимались молотить сородичей руками и ногами, хотя, по правде сказать, зачастую вновь присоединившиеся не имели ни малейшего представления о том, на чьей стороне сражаются. С улицы на улицу переползала потасовка, точно змея, пробиралась драка в дома, и нередко переворачивались в домах печки, и пламя перекидывалось на мебель и стенную обивку.

Внезапно посреди этого столпотворения протрубила сотня рогов, и сверху спустились бойцы мирабарской Алебарды — некоторые не подъемниках, другие — на спущенных веревках, стараясь успеть прежде, чем весь Нижнеград охватят губительные беспорядки.

Дворф против дворфа и дворф против человека сражались на улицах. При виде людей, что вступили в битву, нередко — с обнаженным оружием, многие из тех дворфов, что поначалу оспаривали правоту Язвия и его сторонников, переменились во мнении. Многим из тех, кто первоначально не был согласен с арестом Торгара, пришлось выбирать между верностью городу и верностью своему народу.

И хотя на стороне Алебарды сражались сотни дворфов, а люди непрестанно спускались вниз, чтобы усмирить беспорядки, немало часов ушло, прежде чем удалось совладать со сторонниками Торгара. Но теперь перед воинами маркграфа встала неизбежная задача: как взять под стражу более сотни арестантов?

Бойцы Алебарды знали, что сотни и сотни пар глаз следили за ними, и что при малейшей неучтивости с арестованными вспыхнут куда более неистовые беспорядки.

Разруха на улицах, окровавленные лица многих сородичей и выражение крайней ярости на лицах еще большего количества соплеменников лишь убеждали Аграфана, появившегося по завершению беспорядков, в том, что опасения, высказанные им маркграфу, были обоснованными. Одного за другим посещал он военачальников Алебарды, взывая к мягкости и благоразумию при размещении узников, неизменно сопровождая свои слова зловещим предупреждением: хотя на кипящий чайник и накинули крышку, под ним по-прежнему полыхает пламя.

— Поддерживайте порядок, насколько это возможно, но не переусердствуйте, — убеждал Аграфан каждого военачальника.

Вновь и вновь повторяя собственные слова, отвлекая от узников одного рассерженного охранника за другим, изможденный советник свернул за угол коридора и плюхнулся на каменную скамейку.

— Торгар в темнице! — донесся голос, на который не мог не обратить внимания Аграфан.

Дворф обернулся и увидел избитого, покрытого синяками Язвия, который не оставлял попыток вырваться из рук двоих людей, что удерживали его, и вновь затевал потасовку.

— Его перехватили на полпути и избили!

Хмуро взглянул на старика-дворфа Аграфан, мягко разводя в воздухе руками, чтобы утихомирить Язвия.

— Ты знал об этом! — не желал угомониться Мак-Сом. — Ты знал с самого начала, но тебе было наплевать!

— Мне не наплевать, — возразил Аграфан, приподнимаясь со скамьи.

— Ба! Да ты больше никто, ты теперь человек-недомерок!

Едва Язвий выкрикнул оскорбление, как стражники, что держали старого дворфа, со всей силы дернули его за руки, а один ослабил хватку и залепил дворфу пощечину.

Предоставившейся возможности оказалось для дворфа более чем достаточно. С довольной усмешкой он принял пощечину, а затем рванулся вперед и полностью вырвался из рук обидчика. Затем, не колеблясь ни мгновения, Язвий ткнул кулаком в живот стражника, что по-прежнему держал его, заставив человека согнуться вдвое и отпустить узника. Язвий вырвался на волю, извиваясь и размахивая кулаками, чтобы не дать схватить себя вновь.

Стражник попятился, позвал на помощь, но Язвий был стремителен, и, набычившись, лягнул его в подбородок, да сильно, чересчур сильно, боднул его в гульфик лбом. Человек согнулся пополам и упал на колени, глаза сошлись к переносице. Язвий развернулся и бросился на второго воина.

Но когда человек увернулся, дворф не стал кидаться на него, а продолжил бросок к подлинной цели: к несчастному советнику Аграфану.

Аграфан никогда не смог бы потягаться в драке с Язвием, да и кулаки его и в половину не были закалены частыми драками так же хорошо, как костяшки могучего горняка. Однако намного хуже пришлось Аграфану оттого, что дух его, дух защищавшегося, и сравниться не мог с преисполненным ярости духом нападавшего Язвия.

Первые удары оказались для советника болезненными: слева, справа, защитный, стремительные прямые — и оглушительная затрещина, от которой Аграфан рухнул на землю. Досталось советнику и от каблуков Язвия: его догнали стражники, подняли над землей, но дворф успел пнуть советника в последний раз. Аграфан почувствовал, как его подхватили под мышки человеческие руки и как люди помогают подняться, но с негодованием отказался от помощи.

Скрипя зубами, чувствуя в душе еще большую боль, чем от побоев, советник Аграфан вихрем пронесся к подъемникам.

Он должен добраться до маркграфа. Советник не имел ни малейшего представления о том, что он скажет правителю, одно только знал дворф: на сей раз он будет более настойчив в споре с человеком.

19
ПОРЫВ СМЕРТЕЛЬНОГО ВЕТРА

— За всю жизнь ни разу не доводилось мне ощущать себя столь близко от смерти, — сообщила Кэтти-бри под шепот ветра.

Внизу, у нее за спиной, дворфы, Реджис и Вульфгар занимались привычными хлопотами, готовили ужин и разбивали новый лагерь, но поскольку Кэтти-бри была освобождена от сегодняшних обязанностей, то ей представилась возможность разобраться в своих чувствах в одиночестве.

Бушевавшие в ней эмоции и сравниться не могли ни с одним из известных ей ранее ощущений. Разумеется, недавняя битва оказалась далеко не первым столкновением со смертельной опасностью, и она далеко не впервые оказалась бессильна перед ненавистным врагом. Некогда ее захватил наемный убийца, Артемис Энтрери, и заставил вместе с ним гнаться за Реджисом, но в тот раз, несмотря на свое ощущение беспомощности, Кэтти-бри не чувствовала, что ей суждено умереть.

Никогда прежде не оказывалась она беспомощно распростертой на земле в ногах у злобных, кольцом окруживших ее орков. В тот ужасный миг Кэтти-бри увидела собственную кончину — настоящую, неотвратимую. В тот ужасный миг все мечты и надежды ее жизни оказались сметены волной…

Что же это было за чувство?

Сожаление?

Да, она жила полной жизнью, как и остальные, — жизнью, полной невероятных приключений, помогая одержать верх над демонами и драконами, сражаясь, чтобы ее приемный отец вместе со своим кланом вернул себе Мифрил Халл, преследуя пиратов на морских просторах… она познала и любовь.

И женщина оглянулась на Вульфгара.

Она познала скорбь, и возможно, вновь испытала любовь. Или то был лишь самообман? Она — в окружении лучших друзей, о каких только можно мечтать, она принята невероятными товарищами, что любили ее столь же сильно, как и она — их. Спутники, друзья… Кэтти-бри полагала, что с Вульфгаром они были больше, чем друзьями, так же, как и с Дзиртом…

Что же она чувствовала?

Она не знала. Она любила эльфа всем сердцем, ей становилось лучше, когда дроу оказывался рядом с ней, но смогут ли они жить, как муж и жена? Станет ли он отцом ее детей? Возможно ли такое?

Женщина поежилась. Часть ее сознания ликовала при мысли об общих детях, в убеждении, что это окажется замечательно, чудесно… Но другая часть, более рассудительная, отвергала подобную возможность, зная, что даже если общим детям и суждено родиться, они для всех окажутся изгоями в силу одного своего происхождения, — изгоями для всех, за исключением немногих, кому известна правда о Дзирте До'Урдене.

Кэтти-бри прикрыла веки и опустила голову на поджатые колени, свернувшись в клубок прямо там, где сидела — на высокой, одинокой скале. Она представила себя старухой, уже не столь прыткой, и не способной более носиться по горам вместе с Дзиртом До'Урденом, которому, как и прочим из его народа, ниспослана благодать вечной юности. Изо дня в день она видела, как эльф, широко улыбаясь в предвкушении приключений, идет по горным тропам. Такова была его природа, природа искателей приключений, что объединяла дроу и Кэтти-бри. Но в глубине души она знала, что такой, как сейчас, ей оставалось быть лишь несколько лет или даже меньше, если только она решится вынашивать ребенка.

Слишком путанными, слишком неприятными были подобные мысли. Орки, что взяли воительницу в кольцо, заставили ее осознать нечто, о чем она и не подозревала, заставили осознать, что нынешняя жизнь, сколь бы приятной, страстной и полной приключений она ни была — всего лишь преддверие в нечто совершенно иное (конечно, если ее не убьют где-нибудь в глуши). Суждено ли. ей стать матерью? Или, быть может, представительницей двора своего отца, короля Бренора? Неужели сейчас она оказалась в дикой местности в последний раз, испытывает последнее в жизни приключение?

— После подобного поражения сомнения вполне объяснимы, — раздался знакомый мягкий голос.

Кэтти-бри открыла глаза, обернулась, и увидела, что чуть пониже ее стоит Вульфгар, поставив ногу на камень и уперевшись руками в колено.

Кэтти-бри с любопытством взглянула на него.

— Мне понятны твои чувства, — тихо произнес варвар, искренние слова были полны сострадания. — Ты столкнулась со смертью, и она предупредила тебя.

— О чем?

— О том, что ты смертна, — пояснил Вульфгар. Во взгляде Кэтти-бри читалось недоумение. Не говорил ли Вульфгар о том, что и без того было очевидно?

— Когда я сразился с йоклол… — начал варвар, и при столь болезненном воспоминании веки его полуприкрылись, он прервался, замер, затем распахнул глаза и уверенно продолжил:

— В логове Эррту я познал отчаяние. Я испытал невообразимое, ни с чем не сравнимое поражение, я познал неуверенность и сожаление. Ибо все, чего я добился в свои годы — объединение народа, установление мира с населением Десяти Городов, битвы бок о бок с тобой с друзьями, спасение Реджиса, завоевание Мифрил Халла….

— Избавь меня от рассказа о йоклол, — прервала его Кэтти-бри, и Вульфгар улыбнулся, благодарно принимая возможность сменить предмет разговора.

— И потому в логове Эррту я познал пустоту, о существовании которой ранее и не подозревал, — пояснил варвар. — И тогда, думая, что существование мое подходит к концу, я ощутил странный холод и неудовлетворенность при мысли о пустоте существования.

— После жизни, полной свершений? — недоверчиво спросила женщина.

Вульфгар кивнул:

— Ибо во многом другом я потерпел поражение, — ответил Вульфгар, глядя прямо в глаза Кэтти-бри. — Моя любовь к тебе оказалась несчастной. И мое самоосознание, осмысление того, кем я был и кем стремился стать, и осознание того, чего я хотел от жизни, зная, что мне более не бродить вольными дорогами… все это оказалось неудачным.

Кэтти-бри не верила своим ушам. Казалось, Вульфгар заглянул в самые глубины ее сердца и говорил ее же собственными словами.

— И ты обрел Делли и Кэлси, — заметила она.

— Пожалуй, неплохо для начала, — ответил Вульфгар. Он улыбался искренне, и Кэтти-бри улыбнулась в

ответ, и некоторое время они молчали.

— Любишь ли ты его? — неожиданно спросил Вульфгар.

Кэтти-бри хотела было ответить встречным вопросом, но осмыслив слова варвара, женщина поняла: ответ очевиден.

— Он тебе нравится? — спросила она в ответ.

— Он мне — брат, и предан так, как любой, кто был бы связан со мной узами крови, — не колеблясь ответил Вульфгар. — Если в грудь Дзирту окажется нацеленным копье, то я с радостью приму удар на себя, даже если удар принесет мне смерть, и погибну с радостью. Да, он мне нравится, я люблю его — так же, как люблю Бренора, как люблю Реджиса, как люблю… — тут Вульфгар прервался и пожал плечами.

— Так же, как люблю их и я, — заметила Кэтти-бри.

— Но я говорю о другом, — произнес Вульфгар, не поддаваясь уловке. — Любишь ли ты его? Считаешь ли ты его своим спутником и на полных опасностей тропах, и в супружеской жизни?

Кэтти-бри пристально посмотрела на Вульфгара, пытаясь понять, что крылось за словами воина. Ни ревности, ни злобы, ни малейших признаков надежды не почувствовала она в словах варвара. Лишь Вульфгара, подлинного Вульфгара, сына Беорнегара, заботливого и любящего спутника, увидела она,

— Не знаю, — услышала Кэтти-бри собственный ответ, даже не осмыслив вопроса в полной мере.

Собственные слова оказались для нее неожиданностью, повисли в воздухе, застыли в мозгу, и она знала, что ответ оказался правдивым.

— Мне близки твоя боль, твои сомнения, — произнес Вульфгар еще более мягким голосом, приблизился к женщине, обнял ее за плечи и прижался лбом к ее лбу. — И все мы здесь готовы тебе помочь. Каждый, в том числе и Дзирт, каждый из нас прежде всего — твой друг.

Кэтти-бри закрыла глаза, наслаждаясь спокойствием, что исходило от мощной фигуры Вульфгара, от понимания, что ему близка ее боль, что он выбрался из бездны, глубину которой едва ли могла себе вообразить женщина-воин. Знание, что Вульфгару удалось выбраться из ада, что он обрел собственный путь или по крайней мере направлялся по более верной дороге, успокаивало.

И ей тоже удастся отыскать подобную дорогу — куда бы ни вел новый путь.

— Бренор рассказал мне все, — сообщил Вульфгару Дзирт, вернувшись из затянувшейся вылазки в горы на северо-востоке.

С этими словами дроу опустил руку на плечо друга и кивнул.

— Дзирту До'Урдену подобное спасение удалось бы гораздо лучше, — заметил Вульфгар и отвел взгляд.

— Я благодарен тебе.

— Я сделал это не для тебя.

Столь бесхитростное замечание, произнесенное с самым бесхитростным видом, без явной враждебности или злости, заставило Дзирта широко раскрыть от удивления глаза.

— Разумеется нет, — кивнул он.

Темный эльф откинулся назад, вперив в Вульфгара тяжелый взгляд и пытаясь отыскать ключ к мыслям варвара.

Но дроу увидел лишь бесстрастное лицо, обращенное к нему.

— Если начнем благодарить друг друга всякий раз, как кто-нибудь берется за оружие при виде врага, что угрожает жизни другого, то так у нас пройдет не один день, — заявил Вульфгар. — Кэтти-бри попала в беду, и мне посчастливилось, как порой может посчастливиться каждому из нас, прийти ей на выручку. Разве я сделал больше или меньше, чем совершил бы на моем месте Дзирт До'Урден?

— Нет, — ответил потрясенный Дзирт.

— Сделал ли я больше, чем совершил бы Бренор Боевой Топор, завидев, что дочери его грозит смертоносная опасность?

— Нет.

— Сделал ли я больше, чем совершил бы Реджис, или, по меньшей мере, попытался бы совершить?

— Мне понятны твои речи, — заметил Дзирт.

— Тогда оставь благодарность про запас, — произнес Вульфгар, и вновь отвел взгляд.

Несколько мгновений прошло, прежде чем Дзирт понял смысл происходящего. Вульфгар счел выражение благодарности проявлением превосходства — как если бы варвар совершил больше, нежели товарищи ожидали друг от друга. Подобные чувства легли бы тяжким грузом на его широкие плечи.

— Я беру благодарность обратно, — заявил Дзирт. Вульфгар лишь рассмеялся.

— Вместо благодарности я, пожалуй, могу сердечно поздравить тебя с возвращением, — добавил Дзирт.

В ответ Вульфгар недоумевающе посмотрел на темного эльфа.

Дзирт кивнул и отправился восвояси, предоставив Вульфгару размышлять над сказанным. Дроу взглянул на скалистый обрыв к северу от лагеря, где тихо сидела одинокая фигура.

— Она просидела там целый день, — заметил подошедший к дроу Бренор. — Осталась там, как только Вульфгар ее принес.

— Если полежать в ногах у разъяренных орков, то душевному спокойствию это может повредить.

— Ты так думаешь?

Дзирт смерил бородатого друга взглядом.

— Ты к ней подойдешь, эльф? — спросил Бренор. Дзирт вовсе не был в этом уверен, и его сомнения явственно проступили на лице.

— Да, возможно, ей понадобится некоторое время, чтобы побыть наедине с собой, — заметил Бренор. Дворф вновь посмотрел на Вульфгара, и взгляд его пересекся со взглядом темного эльфа: — Думаю, что не такого героя она ждала…

Дзирта болезненно задели слова короля, прежде всего потому, что речи дворфа навели его на мысли, которым дроу вовсе не желал предаваться. Так что же случилось? Спасение Вульфгаром своей бывшей возлюбленной, а ныне — возлюбленной Дзирта? Или же один товарищ спас другого, как это не раз случалось прежде на их долгом, полном испытаний пути?

То была товарищеская помощь — так решил Дзирт. Именно помощь товарища, а все прочее — лишние опасения, которым не место в их отношениях. В отношениях, что существуют на фоне опасности, когда чуть ли не за каждым камнем притаился орк или великан, готовый уничтожить друзей. В отношениях, где подобные посторонние мысли могут навлечь непоправимую беду. Дзирт едва не рассмеялся, представив водоворот и половодье чувств, что кипели в его груди, включая и упреки молодому Вульфгару за его заботу о Кэтти-бри.

И тогда эльф решил сосредоточить внимание на приятной стороне — на том, что Кэтти-бри в конце концов осталась в живых, и что выручил ее Вульфгар, и что подобный смелый, героический поступок, скорее всего, послужит тому, чтобы продолжить спасение варвара из адских пут Эррту. Воистину, Дзирту стоило лишь взглянуть на Вульфгара, уверенно и с достоинством двигавшегося среди дворфов, чтобы убедиться: в облике варвара исчезли последние призрачные черты, что напоминали о туманах Бездны.

Да, решил Дзирт, то был хороший день.

— В полдень я увидел башню Низин, — сообщил Бренору эльф. — Но хотя я подобрался достаточно близко, и даже смог разглядеть фигуры стражников, что перемещались на башне, уверен, что нам предстоит еще два дня пути. Рассматривая башню, я находился на краю узкого, длинного каньона, и потребуется пара дней, чтобы его обойти.

— Но город по-прежнему стоит на месте? — осведомился дворф.

— Выглядит мирно, и стяги реют на летнем ветру.

— Так и должно быть, эльф. Так и должно быть… — заметил Бренор. — Мы придем и расскажем, что происходит, и быть может, если потребуется помощь, я оставлю там несколько дворфов, и…

— И мы вернемся домой, — вставил Дзирт, внимательно изучающий Бренора во время его речи и заметив, что дворфа отнюдь не обрадовали намеки на возвращение.

— Быть может, следует проведать и остальные города, — пропыхтел Бренор.

— Уверен: если присмотреться достаточно внимательно, то число таковых окажется невелико.

То ли Бренор не заметил насмешливой ухмылки Дзирта, то ли решил попросту не обращать внимания на сарказм.

— Угу, — произнес король дворфов и пошел своей дорогой.

Дзирт смотрел на уходящего дворфа, однако вновь и вновь взгляд эльфа притягивал скалистый пик, где сидела Кэтти-бри.

Он хотел, отчаянно хотел подойти к ней, обнять и сказать, что плохое осталось позади.

Однако Дзирту отчего-то показалось, что то был бы неверный шаг. Эльф чувствовал, что женщине нужно провести некоторое время в уединении, вдали от него, вдали от прочих, чтобы она смогла разобраться в собственных чувствах, пережить ощущения, что закипели в ее груди с тех пор, как Кэтти-бри столкнулась с неизбежностью собственной смерти.

Разве не предоставил бы ей необходимого уединения истинный друг?

На другой день Вульфгар отправился в путь вместе с основным отрядом дворфов, помогая в перевозке провианта, однако Реджис, что отправился горными тропами вместе с Дзиртом и Кэтти-бри, не присоединился к варвару. Хафлинг уделял выслеживанию врагов довольно мало времени, ибо основным его занятием стало наблюдение за парой друзей. Реджис заметил явные перемены, что произошли в их отношениях.

Дзирт был полон кипучей энергии, как и обычно, указывая знаками направление для остальных, стремительно перемещаясь вокруг столь твердым и стремительным шагом, что с ним никто, за исключением Гвенвивар, которой в тот день даже не было в разведке, не смог бы потягаться. Реджис ясно видел: дроу делал вид, будто ничего не произошло, однако спокойствие его было не более, чем притворство.

Хафлинг заметил, что прихотливые маршруты темного эльфа постоянно приводили того к Кэтти-бри, и дроу постоянно выбирал для наблюдений такие места, откуда смог бы видеть подругу. Перемещения дроу изрядно удивили Реджиса, ибо никогда прежде не видел он Дзирта столь заботливым.

Но была ли то забота, гадал хафлинг, или же нечто иное?

Еще более явные перемены произошли с Кэтти-бри. Она держалась холодно, прежде всего — с Дзиртом. Поведение женщины не было грубым — просто в тот день она говорила гораздо меньше, отвечая на знаки, что подавал эльф, кивком или простым подергиванием плеч. Реджис догадывался, что происшествие с орками по-прежнему давило на нее тяжелым грузом.

Хафлинг обернулся на караван дворфов, чтобы убедиться, что пока путникам ничего не угрожает (в тот день не было следов ни орков, ни великанов), после чего принялся карабкаться вверх по перевалу, к Кэтти-бри.

— Утренний ветер прохладен, — заметил хафлинг, обращаясь к ней.

Воительница кивнула, продолжая смотреть прямо перед собой. Мысли ее блуждали далеко от тянувшегося перед ней перевала.

— Похоже, холод повлиял и на то, как отстранение ты держишься, — осмелился заметить Реджис.

Кэтти-бри вновь кивнула, но вдруг остановилась и посмотрела хафлингу прямо в глаза. Однако жесткий взгляд не оставил и тени на невинном ангельском личике коротышки, хотя Реджис, бесспорно, только что позволил себе высказаться в ее адрес.

— Прости, — извинилась женщина. — Просто у меня так много мыслей…

— Когда мы вдоль по реке плыли к Кэддерли, и в плечо мне попало копье гоблина, я чувствовал себя так же, — сообщил Реджис. — Беспомощным, точно передо мной оказался конец пути.

— И немногие заметили перемену, что произошла в Реджисе после того случая.

На сей раз плечами пожал Реджис.

— Зачастую, когда нам кажется, будто все утрачено, — заметил хафлинг, — мы многое понимаем… понимаем, что действительно важно. Просто порою после подобных происшествий необходимо некоторое время, чтобы во всем разобраться.

Улыбка Кэтти-бри подсказала, что хафлинг попал в точку.

— Странную мы выбрали судьбу, — рассуждал Реджис — Знаем, что нам суждено когда-нибудь погибнуть в схватке, в глуши, но мы по-прежнему уверяем себя, что хотя бы сегодня мы не погибнем, и шествуем дальше, все той же дорогой.

— Так отчего же эту дорогу выбрал Реджис, отнюдь не любитель странствий? — удивилась Кэтти-бри.

— Оттого, что я решил разделить с друзьями тяготы пути, — ответил хафлинг. — Оттого что мы — точно единое целое, и я предпочел бы умереть, не сходя с места, нежели узнать о твоей гибели, сидя в уютном кресле, особенно если бы при этом я чувствовал: доведись мне сопровождать тебя — и ты, возможно, осталась бы жива.

— Так значит, причина — в чувстве вины?

— Да, а также в нежелании упустить яркие впечатления, — смеясь ответил Реджис. — До чего же рассказы приукрашивают события! Наслушавшись повестей Бренора и его сородичей, я знаю: каждый кулак у них превращается в таран, что сметает крепостные стены, однако даже такие рассказы о стычках, в которых я не участвовал, наполняют мое сердце восхищением и заставляют сожалеть о пропущенных приключениях.

— Так значит, тебе пришлось примириться с той частью себя, которой по душе приключения?

— Возможно.

— Не думаешь ли ты, что тебе, возможно, необходимо нечто большее?

Реджис взглянул на нее, и по выражению его лица можно было понять: хафлинг совсем не понимал, что означало «нечто большее».

— Не хотелось ли тебе пожить среди себе подобных? Завести жену, возможно, даже… даже.

— Детей? — договорил хафлинг, лишь только Кэтти-бри замешкалась, словно не в силах говорить о детях.

— Верно.

— Немало лет прошло с тех пор, как я жил среди прочих хафлингов, — заметил Реджис, — и… в общем, расстались мы отнюдь не друзьями.

— Ты никогда не рассказывал о своей жизни тогда.

— Слишком длинная, повесть, чтобы рассказывать ее сейчас, — ответил Реджис, — не знаю, что тебе ответить. В самом деле. Сейчас я нашел друзей, а большего мне и не надо.

— Надолго ли?

Реджис пожал плечами и спросил в ответ:

— Так вот что тревожит тебя? Ты почувствовала гораздо большее сожаление, чем ожидала, после того, как тебя окружили орки и ты приготовилась встретить свой последний час?

Кэтти-бри отвела взгляд, ответив тем самым на все вопросы хафлинга. Проницательный Реджис заметил нечто большее за прямыми ответами на свой вопрос. Хафлинг понимал, чем вызвано подобное сожаление. Связь Дзирта и Кэтти-бри зарождалась в последние месяцы на глазах хафлинга, и хотя вид новой пары и радовал романтическую душу Реджиса, он тем не менее понимал: их союз, если ему и суждено возникнуть, окажется далеко не безоблачным. Он понял, о чем подумала Кэтти-бри, когда над ней нависли орки. Женщина подумала о детях, собственных детях, и Реджис понимал, что как раз детей дроу и не мог подарить женщине. Слыханное ли дело — потомство человека и темного эльфа?

Быть может, оно вполне возможно, коль скоро возможно потомство эльфов и людей, такое прежде случалось, но что за судьба уготована ребенку? Примирится ли с такой судьбой Кэтти-бри?

— Как ты поступишь? — спросил хафлинг, с любопытством глядя на собеседницу и кивком головы указывая на перевал, на силуэт Дзирта, что направился к ним. Кэтти-бри взглянула на эльфа и глубоко вздохнула:

— Буду исследовать горные перевалы, чтобы караван шел по ним без опаски, — холодно ответила женщина. — Стану чаще натягивать тетиву Тулмарила, и метко стрелять, а когда настанет час битвы, достану Горлорез и обрушу клинок на врагов.

— Нет, ты же понимаешь, что я хотел спросить.

— Вовсе не понимаю! — отрезала Кэтти-бри. Реджис порывался было возразить, однако Дзирт

оказался как раз над ними, а потому хафлинг оставил возражения при себе.

— На перевалах следов орков нет, — беспокойно сообщил дроу, переводя взгляд с Реджиса на Кэтти-бри, как если бы подозревая, что между ними велся некий разговор, прерванный появлением эльфа.

— Значит, мы доберемся к каньону прежде, чем наступит ночь, — ответила Кэтти-бри.

— Гораздо раньше, а затем повернем на север. Женщина кивнула, Реджис же издал разочарованное «хммм-ф-ф-ф» и отправился восвояси.

— Что беспокоит нашего маленького приятеля? — поразился Дзирт.

— Предстоящий путь, — ответила женщина.

— А, так стало быть, в нем все еще жив дух старины Реджиса, — с улыбкой ответил дроу, так и не поняв, что имела в виду воительница.

Кэтти-бри лишь улыбнулась и последовала дальше.

Вскоре они добрались до каньона и увидели сверкающую белую башню, символ города Низины. То была башня Витегроо Шийан'Ду, малоизвестного волшебника. Ненадолго остановившись, караван миновал западный край каньона, продолжая двигаться уже после того, как село солнце. Той ночью ушей путников достигал волчий вой, однако раздавался он вдалеке, и были ли ворги связаны с орками, путники не знали.

На следующий день, обогнув каньон, они повернули на восток, а после — вновь свернули на юг, где решили передохнуть, ибо по-прежнему от орков не было и следа. Похоже, на Трещащие Холмы напала одиночная группа, и те из орков, кто не пал под ударами мстителей-дворфов, удрали обратно, в темные горные норы.

И вновь после заката караван проделал долгий путь, а остановившись на привал, путники увидели огни часовых на крепостной стене Низин, и было ясно, что и их костер виден городской страже.

Дзирт вовсе не удивился, обнаружив, что под покровом тьмы в сторону стоянки пробиралась пара разведчиков. Дроу как раз изучал окрестности, как вдруг послышались шаги, а вскоре темный эльф увидел и крадущихся людей. Они старались передвигаться без лишнего шума, что им не вполне удавалось: почти непрестанно лазутчики запинались о корни и камни.

Дроу пробрался поближе к двоим воинам и крикнул из-за дерева:

— Замрите и дайте себя сосчитать!

Подобное приказание было обычным в дикой глуши. Двое людей вновь споткнулись и упали на четвереньки, обеспокоено осматриваясь.

— Кто крадется к лагерю короля Бренора Боевого Топора, не назвав себя должным образом? — потребовал ответа Дзирт.

— Король Бренор! — воскликнули лазутчики, вытаращив глаза.

— Совершенно верно, Бренор, повелитель Мифрил Халла, который возвращается домой, получив известие о смерти прежнего короля, Гандалуга!

— Полагаю, их королевское величество слишком углубилось на север, — осмелился вставить один из людей.

Они принялись подпрыгивать на месте, чтобы получше разглядеть того, кто заговорил с ними.

— Мы идем по следу орков и великанов, что осадили поселения к югу и к западу отсюда, — пояснил Дзирт. — Направляемся к Низинам, к прекрасным Низинам, чтобы убедится, что население под надежной защитой на случай появления чудовищ.

Один человек фыркнул, второй же произнес:

— Ха! Ни одному орку не одолеть высоких стен Низин, ни один великан не сможет разрушить городскую крепость!

— Прекрасная речь, — произнес Дзирт, и человек надменно выпрямился во весь рост и скрестил на груди руки. — Полагаю, вы — разведчики Низин?

— Мы желаем знать, чей костер горит напротив стен города, — откликнулся человек.

— Тот, о ком я вам говорил. Прошу вас, следуйте своим путем. Вас представят королю Бренору. Уверен, он будет рад разделить с вами трапезу этой ночью.

Осанка человека стала менее надменной, он взглянул на товарища: оба выглядели явно смущенными.

— Следуйте дальше! — пригласил Дзирт.

И темный эльф исчез, растворился в ночи, с легкостью проносясь по жесткой земле, так что к тому времени как пара лазутчиков наконец достигла лагеря, их уже поджидал Бренор и его спутники, и для гостей поставили два дополнительных блюда, на каждом из которых горой возвышалась снедь.

— Мой друг сообщил мне, что вы к нам заглянете, — сообщил людям Бренор.

И с этими словами король взглянул в сторону, его примеру последовали оба разведчика и увидели, как Дзирт сбрасывает капюшон плаща и выставляет на всеобщее обозрение признаки принадлежности к расе темных эльфов.

Оба человека от удивления вытаращили глаза, и внезапно один из них воскликнул:

— Дзирт До'Урден! О боги, а я еще гадал, суждено ли мне повстречаться с кем-нибудь вроде тебя!

Дзирт улыбнулся, не в силах сдержаться, ибо он не привык выслушивать столь дружеские приветствия от обитателей поверхности. Посмотрев на Бренора, Дзирт увидел, что Кэтти-бри, стоя возле дворфа, смотрит на него, на дроу, и что во взгляде ее смешаны любопытство, растерянность и восхищение.

Дзирту оставалось лишь догадываться о той буре чувств, что скрывал взгляд женщины.

20
НОВЫЙ ПОВОРОТ

Легкой поступью шли они по тропам Лунного Леса. Первым шагал Закат, верхом на пегасе сидел Тарафиэль. Весело звенели. колокольчики на седле, а следом шли братья-дворфы и Инновиндиль. Небо было серым, воздух — душным, чересчур теплым, но эльфы пребывали в отличнейшем расположении духа, равно как и Пайкел, с удивлением разглядывающий все, что встречалось на извилистом пути. Раз за разом они упирались в казалось бы явные тупики, однако же Тарафиэль, которому западные края Лунного Леса были известны лучше, чем любому живому существу, делал так, что всякий раз перед ними открывался новый путь — прямой, зовущий вперед. Точно Тарафиэль просил у деревьев позволения пройти, и те подчинялись эльфу.

Подобное волшебство приводило Пайкела в восхищение.

Среди всей четверки лишь Айвен пребывал в мрачном настроении. Предыдущей ночью дворф не выспался: его часто будили эльфийские песнопения, и, хотя Айвен с удовольствием подхватывал любую застольную песню и любой гимн в честь дворфских богов (а гимны у дворфов немногим отличались от застольных песен), с радостью подхватывал напевы о героях былых времен, об утраченных и обретенных сокровищах, эльфийские напевы казались ему жалким писком, пронзительным воем на звезды и луну.

Признаться, за последние дни Айвен оказался по горло сыт эльфами, и желал одного — вновь отправиться в путь, что вел к Мифрил Халлу. Русобородый дворф, и ранее не отличавшийся обходительностью, неустанно выплескивал недовольство на Тарафиэля и Инновиндиль.

Путники двигалась к востоку от земель, где преимущественно обитали эльфы Лунного Леса, путь четверки немного отклонился на север — туда, где возвышались небольшие горы, и откуда легче было разглядеть реку Сарбрин. Вдоль по течению дворфы выйдут к югу, к Мифрил Халлу. Тарафиэль пояснил: путешествие дворфов продлится примерно неделю — а то и меньше, если удастся выловить в реке топляк и соорудить плот.

По пути Пайкел почти непрестанно болтал с Инновиндиль, обсуждая различные растения и животных, что попадались им по дороге. Пару раз Пайкел подзывал с дерева птицу и что-то нашептывал ей. Птицы явно понимали сказанное: улетев, они возвращались со стаей себе подобных, усаживались на ветвях вдоль по пути, которым шли четверо, и воздух наполнялся мелодичным щебетом. Инновиндиль хлопала в ладоши и восхищенно улыбалась Пайкелу. Даже Тарафиэль, более серьезный, чем эльфийка, выглядел довольным. И лишь Айвен топал вперед, не обращая никакого внимания на происходившее да ворча себе под нос о «глупых феях».

Разумеется, ворчание Айвена доставляло эльфам лишь больше удовольствия — особенно когда Пайкел уговорил птиц обстрелять своего бредущего брата, что те и проделали с изумительной точностью.

— Не одолжишь мне твой замечательный лук? — спросил Тарафиэля расстроенный Айвен. С этими словами дворф яростно взглянул на ветви. — Я смог бы раздобыть нам кое-что на ужин.

Тарафиэль ответил удивленной улыбкой, которая стала шире, едва эльф заслышал пайкелово «Хе-хе-хе».

— Мы не станем сопровождать вас до Мифрил Халла, — объявил Тарафиэль.

— А кто вас просил? — проворчал в ответ Айвен, но, когда эльфы посмотрели на него с удивлением и некоторой обидой, дворф немного смягчился:

— Ба, да с какой стати вам вообще оставаться с дворфами? Конечно, оставайтесь, если хотите, а уж мыто с братом проследим, чтобы с вами обращались так же, как обращались с нами в вашей вонючей тюрь… то есть в вашем замечательном лесу.

— Ваша учтивость так и льется потоком, подобно замерзшей реке, о Айвен Валуноплечий, — произнесла Инновиндиль обманчиво-хвалебным тоном.

Эльфийка подмигнула Тарафиэлю и хихикнувшему Пайкелу.

— Уж это точно, — ответил Айвен, явно не понимая скрытого намека.

Состроив хмурую гримасу, дворф уставился на эльфов.

— Однако нам есть что обсудить с королем Бренором, — добавил Тарафиэль, вновь повернув разговор к важной теме. — Возможно, вы сможете убедить короля отправить в Лунный Лес посла. Мы были бы рады встретить Дзирта До'Урдена.

— Темного эльфа? — опешил Айвен. — Вы, пара лунных эльфов, просите меня, чтобы я пригласил в вашу вотчину дроу? Поберегись, Тарафиэль. Твоим сородичам может прийтись не по вкусу такое гостеприимство для темных эльфов да дворфов!

— Уверяю, на темных эльфов мое гостеприимство не распространяется, ~ заверил эльф. — Однако же один темный эльф составляет исключение. Мы были бы рады встретить Дзирта До'Урдена, хотя и не склонны причислять его к друзьям. Мы располагаем о нем некоторыми сведениями, важными и для дроу, и для нас.

— Какими сведениями?

— Большего я пока сообщить не могу, — ответил Тарафиэль. — Я не стану обременять вас необходимостью запомнить и передать королю Бренору столь длинный и подробный рассказ. Не зная, что случилось ранее, вы не сможете передать необходимые сведения в точности.

— Мы вполне доверяем вам как посланникам, и отнюдь не из-за недоверия мы решили дождаться прибытия уполномоченного посла короля Бренора, — поспешно добавила Инновиндиль, заметив, как нахмурился Айвен. — Существует протокол, и его необходимо придерживаться. Мы просим вас доставить сообщение чрезвычайной важности, и мы провожаем вас в полной уверенности, что вы не только передадите королю Бренору наши слова, но и что вы будете помнить о срочности нашего сообщения.

— У-у-ой! — согласился Пайкел и потряс в воздухе кулаком.

Тарафиэль начал было повторять жест дворфа, но внезапно остановился и его лицо приняло весьма озабоченное выражение. Оглядевшись вокруг, эльф посмотрел на Инновиндиль и покинул седло крылатого скакуна.

— Что он увидел? — требовательно спросил Айвен. Инновиндиль пристально посмотрела на Тарафиэля, взгляд ее стал не менее серьезным.

Тарафиэль знаками призвал Айвена сохранять молчание и тихо прокрался к краю тропы, пригнувшись к земле, опустив голову, точно прислушиваясь. Айвен порывался было вновь что-то сказать, но Тарафиэль выставил руку, призывая дворфа к тишине.

— У-у-ууу! — произнес Пайкел, с тревогой оглядываясь вокруг.

Айвен суетливо переводил взгляд с одного на другого, но видел лишь крайнюю обеспокоенность на лицах своих спутников.

— Что случилось? — спросил он у Тарафиэля, однако погруженный в мысли эльф не ответил.

— Что случилось? — метнулся Айвен к Пайкелу. Пайкел сморщил лицо и прижал палец к носу, изображая свиной пятачок.

— Орки?

— Ага-ага.

В то же мгновение Айвен выхватил из-за спины секиру и развернулся, широко расставив ноги, выставив оружие наизготовку, прищурившись и внимательно всматриваясь в каждую тень.

— Ну что же, пусть покажутся! А то мне захотелось помахать топором, размяться на дорожку!

— И я их чувствую, — мгновение спустя произнесла Инновиндиль.

— Бона, — добавил Пайкел, указывая на север. Оба эльфа посмотрели в сторону, куда указывал

пальцем друид, затем, кивнув, вновь повернулись к нему:

— В последнее время отмечены стычки с орками близ наших границ, — сообщила Инновиндиль. — Их прогонят, как прогоняли всех, кто приходил в наши земли прежде. Не беспокойтесь из-за этих созданий. Вам следует направляться на запад и на юг, и притом незамедлительно. А мы разберемся с тварями, что посмели топтать земли Лунного Леса.

— Не-а, — возразил Пайкел, скрестив на груди могучие, волосатые руки.

— Ба! — фыркнул Айвен. — Вы не посмеете вышвырнуть нас прежде, чем начнется потеха! Вы считаете себя гостеприимными хозяевами, но собираетесь нас выдворить, хотя здесь полно орков, которые так и напрашиваются на смерть?

Эльфы с искренним удивлением переглянулись.

— Да, понимаю, и вы мне не нравитесь, нет, но я ненавижу ваших врагов, а большего и не требуется. Ну так что, готовы вы подружиться с дворфом и позволить ему порубить с десяток орков, а то и полсотни? Или же вы собираетесь нас выставить, а после этого станете надеяться, что мы не забудем ваше послание для короля Бренора?

Эльфы вновь непонимающе переглянулись, и Инновиндиль слегка пожала плечами, предоставив выбор Тарафиэлю.

— Ну что ж, присоединяйтесь, — ответил братьям эльф. — Посмотрим, что удастся выяснить, прежде чем мой народ поднимется на борьбу с захватчиками. И постарайтесь не шуметь, прошу вас.

— Ба, да если мы будем держаться чересчур тихо, орки уйдут, какой же Прок в тишине?

Они преодолели небольшое расстояние, но вдруг Тарафиэль жестами призвал их остановиться и подождать. Взобравшись верхом на пегаса, эльф нашел пространство, где Закат смог бы разбежаться, и скакун поднялся в воздух, совершив четыре равномерных взмаха крыльями, направляясь на север.

Почти незамедлительно эльф вернулся, пегас опустился под деревом, и наездник знаками призвал остальных молча следовать за собой. Немного пройдя к северу, эльф привел спутников к высокой скале. Заняв на возвышении наблюдательный пункт, Айвен убедился, что его спутников не подвело то таинственное чувство, что связывало их с деревьями.

Отряд орков находился вдалеке, на просеке, сотворенной их же собственными лапами. Орков было не меньше дюжины, а то и двух — орки то появлялись из теней деревьев, то исчезали вновь. С собой они несли тяжелые секиры, что превосходно подходили для рубки больших деревьев, но самое главное (что и объясняло столь быстрое возвращение Тарафиэля), самое необычно заключалось в том, что каждый орк держал при себе огромный, тугой лук.

— Я видел их издалека, — поспешно пояснил Тарафиэль троим спутникам, что пригнулись, притаившись на вершине скалы. — Полагаю, они меня не заметили.

— Нужно донести до всего клана весть о вторжении, — сказала Инновиндиль.

Тарафиэль с сомнением огляделся вокруг. В пути они провели примерно двое суток. Хотя эльф и предвидел, что соплеменники, подгоняемые тревожными вестями о вторжении орков и свободные в пути от пары дворфов, что были лишь обузой, и смогут передвигаться гораздо быстрее, но все же Тарафиэль сомневался, что эльфам удастся добраться до Лунного Леса вовремя и застать орков на месте.

— Они не должны удрать, — мрачно промолвил эльф, в памяти которого еще свежи были воспоминания о последнем отряде, что скрылся в горах.

— Так давайте перебьем их, — предложил Айвен.

— Трое на одного, — заметила Инновиндиль. — А возможно, даже пятеро на одного.

— Стало быть, быстро справимся, — откликнулся Айвен.

С этими словами дворф ухватился за тяжелую секиру. Пайкел, что стоял возле брата, вытащил из мешка котел для стряпни, нахлобучил его на голову и согласно произнес:

— У-у-у-ой!

Эльфы переглянулись: их взгляды выражали растерянность и удивление.

— У-у-у-ой! — повторил Пайкел.

Тарафиэль озадаченно взглянул на Инновиндиль, ожидая пояснений.

— Давно мне не доводилось сражаться как следует, — с насмешливой улыбкой перевела эльфийка.

— Всего дюжина — долго же придется ждать, пока не начнется настоящая битва, — сухо произнес Айвен, однако эльфы, по-видимому, не уделили особого внимания высказыванию дворфа.

Тарафиэль посмотрел на него и спросил:

— Где вам будет угодно сражаться?

— Надеюсь, что угожу в самую гущу битвы, — ответил дворф, указывая на орков, что копошились вдали, — и полагаю, моя секира как нельзя лучше угодит оркам прямо промеж глаз.

Ответ прозвучал довольно бесхитростно, а потому Инновиндиль и Тарафиэль изумленно взглянули на Пайкела, который лишь тихо засмеялся:

— Хе-хе-хе!

— Не беспокойтесь за моего брата, — заверил Айвен, — Он найдет себе занятие. Уж не знаю как, да мне и после драки обычно не удается узнать, но у него неплохо получается сражаться.

— Что ж, тем лучше, — заключил Тарафиэль, — Предлагаю выбрать удобное место, откуда мы нанесем удар.

Подойдя к Закату, лунный эльф что-то прошептал пегасу на ухо, затем отошел, предоставив Закату отправиться медленной поступью в другую сторону, и следом за Тарафиэлем так же бесшумно отправилась и Инновиндиль. Затем двинулись Айвен с Пайкелом, с хрустом наступая на каждый сухой лист и ветку.

— Удобное место, — пыхтел Айвен, обращаясь к брату, — Просто подойди, скажи «Здрасьте», и можно убивать, вот и вся премудрость!

— Хе-хе-хе! — откликнулся Пайкел.

Заслышав речи дворфа, улыбнулась и Инновиндиль — впрочем, не без некоторых опасений. Уверенность — далеко не то же самое, что и беззаботность.

Эльфы двигались впереди; несмотря на шумных дворфов, четверка подобралась к самому краю скалистого обрыва. Насколько хватало глаз, вокруг шныряли орки, занятые работой: одни рубили деревья, другие изо всех сил тянули за веревки, привязанные к верхним сучьям.

— Нападем, когда орки устроят перерыв, — тихо предложил Тарафиэль. — Солнце еще высоко, долго их работа не продлится.

Однако Пайкел посерьезнел и покачал головой.

— Он не собирается глядеть, как они рубят деревья, — пояснил Айвен, и эльфы вновь недоумевающе переглянулись.

Пайкел открыл котомку и набрал пригоршню ярко-красных ягод. Внезапно лицо дворфа напряглось, выражение стало серьезным и решительным. Мрачно кивнув спутникам, друид подошел к ближайшему дубу, самому толстому дереву в окрестностях, и прижался лбом к широкому стволу. Затаив дыхание, он прикрыл веки и начал что-то бормотать.

Продолжая читать заклинание, дворф шагнул в дерево и исчез.

— Да, представляю себе, каково вам, — прошептал Айвен паре эльфов, которые просто онемели от потрясения и стояли, открыв рот. — Он всегда так делает.

Айвен взглянул вверх и указал на переплетение ветвей:

— Вот там.

Пайкел покинул ствол примерно в двадцати футах над землей, появившись из ветки, что нависала над каменистым плато.

— Занятный у вас брат, — прошептала Инновиндиль. — Весьма искусный.

— И нам могут пригодиться его умения, — добавил Тарафиэль.

Эльф с опаской поглядывал на орков — дюжину, или даже более того, каждый из которых носил за плечами или держал под рукой лук. Однако посмотрев вверх, на Пайкела, эльф понял: дворфы отнюдь не намерены ждать, следуя его, Тарафиэля, совету, а потому эльф пригнулся и принялся рассматривать поле битвы, после чего знаками призвал Инновиндиль отойти в сторону.

Крадучись, Айвен пробрался через древесные заросли, держа секиру в руке, и встал посередине между эльфами, шагнув на край просеки.

— Вы что же, можете рубить только то, что не движется? — громко поддразнил дворф орков.

Рубка леса немедленно прекратилась. На противоположном краю просеки наступила полнейшая тишина, и орки как один повернулись к дворфу, выпучив желтоватые, налитые кровью глаза.

— Ну так что? — продолжал Айвен. — Вы что же, никогда раньше смерти в лицо не смотрели?

Орки не стали бросаться в наступление. Они подбирались медленно, целеустремленно, послышалась пара отрывистых, грубых приказов.

— Вожаки, — прошептал Айвен притаившимся эльфам, — прицельтесь получше.

Орки не мигали, не в силах отвести взгляда от столь необычного зрелища, что представлял собою одинокий дворф, стоящий всего лишь в двадцати футах от них. Они медленно брались за луки, натягивали тетивы и прицеливались.

Вожаки отдавали прочим оркам распоряжения, требуя согласованности залпа и настаивая, чтобы те, кто уже приготовился выстрелить, попридержали луки.

Первыми выстрелили эльфы, из подлеска вылетела пара стрел и каждая попала в цель: Тарафиэль поразил в горло одного вожака, Инновиндиль — второго в живот, заставив орка корчиться на земле.

Тотчас же перед Айвеном пошел рябью воздух, точно озерная гладь, и пронесся через просеку волной, от которой разлетались в стороны орки.

Даже выпущенные стрелы гнулись, точно ивовые прутья, и летели во все стороны — но только не попадая в цель. Исключение составила лишь одна стрела, что вылетела сбоку, из древесной чащи, и полетела прямо в Айвена.

Дворф вовремя углядел ее и пригнулся, выставив секиру, которая отбила летящую стрелу острием. Она чиркнула по лезвию, затем скользнула по прикрытому броней плечу Айвена, повалив дворфа, но не пробив доспехов.

— Всех орков проучи, ты, проклятый глупец! — бранил друида Айвен, но тот лишь захихикал, сидя в ветвях над головой брата.

Точно одурев, орки осматривали луки и замечали, что немало оружия погнулось под ударом волшебной волны, насланной друидом, а потому орки побросали луки, выхватили мечи и копья и свирепо ринулись вперед.

Еще двое орков едва успели присоединиться к атакующим собратьям, как их сразили эльфийские стрелы.

Айвен Валуноплечий устоял перед искушением броситься в атаку самому, как и перед искушением взглянуть вверх и убедиться, что его рассеянный брат по-прежнему следит за битвой.

Вновь пролетела в воздухе пара эльфийских стрел, Тарафиэль и Инновиндиль вышли из-за спины Айвена и достали по изящному мечу да по длинному горскому кинжалу.

Орки приближались, ползли по камням, карабкались через валуны, и выкрикивали гортанный боевой клич.

Пригоршни ярко-красных ягод полетели в них от Айвена и эльфов, и каждый маленький заколдованный снаряд громко взрывался, болезненно обжигая при попадании в цель. Десятки вспышек разразились вокруг орков, что шли в атаку. Не причиняя сильного Вреда, заколдованные ягоды, однако, внесли немалое смятение в ряды неприятеля, что было замечено Айвеном и эльфами.

Айвен выхватил из-за пояса боевой топор и запустил оружие ближайшему орку в лицо, секирой же зарубил орка, что надвигался со стороны. И тотчас же с неистовым ревом дворф бросился на врага, и в тот же миг двуручная секира обрушилась на споткнувшееся чудовище, и с чавканьем вошла орку в грудь. Тот замер, не в силах более идти вперед. Айвен мгновенно вытащил секиру, развернулся и перерубил загривок твари.

Но не неистовый Айвен, а эльфы заставили притаившегося в кроне деревьев Пайкела издать полное искреннего восхищения «У-у-у!».

Плечом к плечу стояли Тарафиэль с Инновиндиль, и клинки порхали, точно крылья смертоносных бабочек, обмахивая грудь каждого эльфа, проносясь по бокам, не задевая лиц, так, что правая рука Тарафиэля перекрещивалась с левой рукою Инновиндиль, локоть к локтю. Выйдя нападавшим навстречу, пара эльфов сохраняла единство в бою, перемещаясь то вперед, то назад, то разворачиваясь. То прикрывал Тарафиэль спину Инновиндиль, то закрывал подругу собой, так что его правый локоть соприкасался с правым локтем соратницы, правая ступня с ее правой ступней, а носок — с пяткой.

Один из орков, не понимая, сколь прочным было единство сражающихся эльфов, напал на Тарафиэля со спины, что казалась незащищенной, но тотчас же повстречался с поджидавшим его клинком Инновиндиль, которая с легкостью отразила орочье копье. Однако Инновиндиль не завершила своего удара, но вернулась к орку, что пошатнулся из-за залпа Пайкела. С легкостью эльфийка пронзила клинком незащищенные ребра орка, что падал навзничь. Но и этот удар довершил за нее Тарафиэль, ибо он чувствовал каждый выпад Инновиндиль так, как если бы сам совершал его. Эльф лишь переменил положение горского кинжала в левой руке, и продолжая отражать мечом выпады орка, с которым сражался прежде, нанес зажатым в левой руке кинжалом удар прямо перед собой, поразив орка-копьеносца в самую грудь.

В тот же миг с быстротой молнии Тарафиэль вытащил из раны оружие и подбросил в воздухе, поймав за рукоять и направив на орка, точно собираясь метнуть кинжал.

Дрогнул орк, и Тарафиэль отвернулся.

Но тотчас же эльфа сменила Инновиндиль, и ее длинный клинок распорол горло смятенному орку.

Первым остановился Тарафиэль — опустив, согнул руку с зажатым в ней мечом и обхватил за талию напарницу, которая заканчивала разворот, Тарафиэль сильно потянул эльфийку на себя, и Инновиндиль поднялась над землей, прижавшись бедром к эльфу. Он крутанул ее вокруг себя, эльфийка вытянула ноги и ударила орка, который намеревался сразить Тарафиэля, Ее ноги точно сами заметили подкрадывавшуюся тварь с коротким, изогнутым ножом, которым орк яростно размахивал.

Вращая вокруг пояса Инновиндиль, Тарафиэль подставил левую руку, Инновиндиль обхватила ее левым локтем, и тотчас же эльф замер, лишь двигалась его рука, опуская Инновиндиль слева от эльфа.

Едва эльфийка расчистила пространство среди наступавших орков, эльф ударил правой рукой, что держала меч. Несчастный орк, по-прежнему пытающийся угнаться за Инновиндиль, так и не заметил приближения клинка.

Инновиндиль легко опустилась на землю и очутилась на пути у другого орка. Развернувшись, она взметнула сверкающие клинки, и на орка обрушился удар.

Во время мгновенного поворота, что более напоминал танцевальное па, эльфы насмерть сразили пятерых орков.

— У-у-у, — . произнес Пайкел и с сомнением взглянул на ягоды, что сжимал в горсти, .

Тут друид взглянул в сторону, заметив какое-то движение среди ветвей, и увидел, как двое орков натягивают луки.

И прежде чем те отпустили тетиву, Пайкел швырнул целую горсть, и две дюжины жгучих, ослепительных вспышек заставили орков подпрыгнуть и содрогнуться.

Пайкел простер руки, зашевелил пальцами, взывая к кустарнику, что окружал орков. Хмель и терн оплели обеих тварей, и Пайкел понял, засмеявшись, что досталось и третьему, доселе незамеченному орку, который протестующе орал, придавленный попавшими в ловушку сородичами.

Айвен не сражался с таким же изяществом и ловкостью, как эльфийские воины. По правде говоря, смертоносный танец эльфийской пары весьма впечатлил дворфа. Да, то была странная, но действенная манера ведения поединка.

Однако недостаток изящества русобородый дворф восполнял яростью. Погнавшись за одним орком и зарубив его, дворф увидел, как несется на него со всей прыти» выставив перед собой щит, другой. Дворф принял надежную стойку, расставил ноги и не шелохнулся. И орк отпрянул.

Тогда Айвен ударил что есть мочи по выставленному щиту, заскрежетала секира, и задела руку орка, что держала щит с другой стороны. Тотчас же дворф потянул на себя оружие, потащив за собой и орка, едва не потерявшего равновесие. Дворф вновь взмахнул секирой, и на сей раз вражеский щит не выдержал удара и могучий удар пришелся на плечо орка.

Раненая тварь попятилась, но сзади наступал другой орк, и двигался следом за ним третий.

Айвен шагнул назад и припал к земле. Вскочив, дворф подхватил камень и что есть силы швырнул его, попав в грудь орку, что был ближе всех. Тварь пошатнулась. Завидев, как еще один орк надвигается слева, Айвен обогнул раненого орка справа. Секира дворфа вонзилась в утробу врага, взмыла, не отпуская раненого, и швырнула орка спиною оземь.

Другой орк остановился и начал было разворачиваться, но теперь ему в грудь врубилась секира Айвена.

Он бросился прочь от орков, по пути же нагнулся и выдернул секиру из тела павшего врага. Добежав до ближайшего валуна, дворф вскарабкался на него, перелез через глыбу, спрыгнул, приземлившись на пятки, и прислонился к камню спиной.

Орки окружили валун, и бросились на него, ожидая, что Айвен появится с другой стороны.

Дворф ударил секирой первого же орка, что выбежал слева, и тотчас же секира метнулась вправо и сразила того орка, что наступал с этой стороны.

Айвен подпрыгнул, совершая защитный удар, готовый нанести прямой выпад, однако его опередили эльфийские клинки, с которых уже капала орочья кровь, кровь преследователей дворфа.

По бокам от дворфа стояли лицом к нему Тарафиэль и Инновиндиль. И в тот миг трое воителей испытали друг к другу такое уважение, о котором даже и не помышляли прежде.

Первым отвел взгляд Айвен, огляделся, и увидел, что поблизости более не было орков, за исключением мертвых и погибающих. Дворф услышал, как шуршит трава и ломаются ветки под орками, что убегали под сень далеких деревьев.

— Восьмерых сразил, — похвалился Айвен. Дворф посмотрел на орка, что лежал, сраженный

ударом обуха секиры. Оглушенный орк попробовал было подняться, но не успел дворф и шагу сделать, как клинок Тарафиэля перерезал глотку орка.

— Ну что ж, стало быть, семерых с половиной, — пожал плечами дворф.

— И все же осмелюсь заметить, что наибольший вклад в нашу легкую победу внес тот, на чьем счету меньше всего убийств, — заметила Инновиндиль.

— Ша-ла-ла, — заметил друид, потрясая волшебной дубинкой, и выставил три коротких, плотных пальца. — Троя, — объявил Пайкел.

За спиной друида послышалось движение. Тотчас же улыбка Пайкела исчезла, и дворф развернулся, обрушив удар вниз.

Эльфы и дворф поморщились при звуке дробящейся кости, но когда Пайкел вновь повернулся к ним, то на лице его сияла все та же радостная улыбка.

— Недоделки? — осуждающе спросил Айвен.

— Троя! — ликующе сообщил Пайкел, выставив три оттопыренных пальца прямо перед собой.

Теплым солнечным днем четверо спутников достигли северо-западной окраины Лунного Леса. На вершине горной гряды Тарафиэль указал на реку Сарбрин, что змеясь, поворачивала среди гор Хребта Мира к западу, неся свои воды с севера на юг.

— Так вы выйдете к восточным воротам Мифрил Халла, — пояснил Тарафиэль. — По крайней мере, вы сможете приблизиться к ним. Полагаю, вы без труда доберетесь до поселений дворфов.

— Мы надеемся, что вы донесете наши речи до короля Бренора и темного эльфа Дзирта До'Урдена, — добавила Инновиндиль.

— Ага, — произнес Пайкел.

— Непременно донесем, — пообещал Айвен. Эльфы переглянулись, и на сей раз на их лицах не

было и тени недоверия. Четверо спутников расстались друзьями, испытывая друг к другу гораздо больше уважения, чем вначале — особенно Айвен и Тарафиэль.

Назад: 11 ВЫБОР ОРУЖИЯ ОСТАЛСЯ ЗА НИМИ

Дальше: Часть четвертая Новый путь

15 НЕТЕРПИМОСТЬ

16 ГЕРОЙ

17 БЛАГОСЛОВЕНИЕ МИЛИККИ

18 БЛАГОНАДЕЖНЫЙ ГОРОЖАНИН

19 ПОРЫВ СМЕРТЕЛЬНОГО ВЕТРА

20 НОВЫЙ ПОВОРОТ