Римма

Мы с Синичкиным давно знаем: будешь в присутственных местах говорить правду – что ты из детективного агентства и тебе нужна информация, – и обдерут как липку, и не скажут толком ничего. Почему-то в глазах наших делопроизводительниц (как правило, исключительно женского пола) частные сыщики – люди неизменно богатые, которых следует всячески раздаивать.

У Пашки методы получения инфы в основном на мужском обаянии базируются. Мне же приходится жалостливые истории придумывать.

Мифы о пропавшем брате глубоко укоренились в отечественном коллективном бессознательном (да-да, я и подобными терминами, между прочим, свободно оперирую). Чего стоит хотя бы сказка о братце Иванушке и сестрице Аленушке.

А потом на эту же педаль активно давили индийские мелодрамы и латиноамериканские мыльные оперы – так что жалостливые истории о пропавшей кровиночке до сих пор вызывают в женском нашем народонаселении живейший отклик.

Ну, и о попутном умасливании тоже не стоит забывать.

Памятуя о том, что человек, следы которого я ищу, принадлежал, по словам Пашки, к советской элите, я решила начать свои изыскания в столичном Первом загсе. Его еще до сих пор называют «Пушкинским» по имени переулка, в котором оный находился и который давно уже переименован в Малый Зачатьевский.

Да, сильные мира сего в советские времена бракосочетались именно здесь. Недоступны были тогда заграницы. К подъезду подкатывали украшенные пупсиками и разноцветными ленточками черные «Чайки», торжественно выплывали из лимузинов невесты, распивали на крыльце припасенное «Советское» шампанское.

Сейчас загс тоже не простаивал.

Дубовые двери, роскошные интерьеры.

Меня атаковали раздатчики флаеров, предлагающие лимузины, фотографов, путешествия, а то и вовсе «свадьбы под ключ» – явно принимали за невесту, решившуюся подать заявление и поджидающую припаздывающего жениха.

Откуда-то со второго этажа грянул марш Мендельсона.

Окружающая обстановка, честно скажу, тронула даже меня. Какая девушка не мечтает в глубине души о свадьбе!

Хотя, честно скажу, единственный парень в моей жизни, с кем я хотела бы и могла сочетаться, – это Пашка.

Но с другой стороны, у нас уже был опыт совместной жизни – разве что без регистрации обошлись.

И ни к чему хорошему он не привел. Хотя нынче иногда мне вступает идея: а может, дать Пашке еще одну попытку? Не исключено, что, наученные горьким опытом, мы станем с ним бережней относиться друг к другу – и к совместным чувствам?

Но это все лирика.

Пока что меня влекла в загс презренная проза. Архив заведения помещался в цокольном помещении, вход со двора, и никакой торжественности. За дверью, обитой железом, скучала в окошке дама средних лет неопределенной внешности и возраста. Хорошо, что никакой очереди и ничто не мешало мне распушить перед ней яркие перья моего вымысла.

– Девушка! – проникновенно молвила я. – Я ищу своего брата! Только вы мне можете помочь! – Дама заинтересовалась. – У меня недавно умер отец. А он гуляка был еще тот. Особенно по молодости. И в восьмидесятые годы папашка мой впервые женился. Здесь, у вас, в этом загсе. – Я сказала со всей определенностью, хотя совершенно не была в этом уверена. – Брак тот, самый первый, у отца ужасный оказался. Он про него ничего даже рассказать не хотел. Ни имени невесты, ничего. Но они прижили вместе ребеночка.

В том, что ребенок в действительности был, я тоже очень сомневалась, однако вещала как о неоспоримой истине.

– Потом отец от этой ужасной женщины ушел. И никаких отношений с первой семьей не поддерживал. Постарался вычеркнуть их из своей жизни. И не помогал им, ни алиментов не платил, ничего. Наверное, это несправедливо, конечно, с его стороны было, правда? Мы ему с матерью даже говорили об этом, но он слышать не хотел, – я исподволь вовлекала тетеньку в свой рассказ, заставляла сочувствовать и соучаствовать.

И дама согласно покивала.

– И мы ему с мамой сколько раз твердили: найди ты их все-таки. Может, они в помощи нуждаются. Тем более он, в общем, не крез, но человек не самый бедный. А отец – нет, нет, ни в какую. «Она, – говорил, имея в виду свою бывшую, жену первую, – стерва и гадина. Столько мне крови попортила, так со мной обращалась – видеть ее не могу и слышать ничего о ней». Мать моя ему внушала: «Павел (Павел Петрович отца звали), не по-божески это. И ребенок твой ни в чем не виноват. Надо ему помогать». А он – наотрез. И вот так – до самой до своей смерти.

А вот теперь – богу душу отдал, – мой взор наполнился и заблистал послушною слезой. – Но перед кончиной – а умирал, слава богу, легко – покаялся. Сказал: «Не прав я был с бывшей своей. И с сыночком, что от нее. Надо бы найти их, исправить несправедливость». И вот теперь я волю его исполняю. Ищу.

– А тебе-то зачем? – полюбопытствовала дама.

– Хочу, как отец завещал на смертном одре, чем-то с братцем сводным поделиться.

– Так ведь если ты его НЕ найдешь, тебе же лучше, – испытующе произнесла дама. – Больше ж достанется.

– Да что вы! – со всей искренностью произнесла я. – Бог ведь все видит! Он рассудит.

– Ладно. Что искать-то будем?

Я мысленно возликовала. Дама вовлеклась настолько, что вознамерилась помочь.

– Для начала – запись о заключении брака.

– Как твоего отца, говоришь, звали?

– Кирсанов Павел Петрович, шестьдесят восьмого года рождения. А кто невеста, я не знаю даже приблизительно. И когда дело было. Но искать надо, начиная года с восемьдесят шестого, с его восемнадцатилетия, он молодой был да ранний.

– Ладно, жди.

– А чтобы вам слаще искалось, вот вам к чаю, – я протянула в окошко небольшую, но роскошную коробочку конфет.

– Ой, да что вы, не надо.

– Берите-берите.

Думаю, если б не моя жалостливая история, а, напротив, я прямо в лоб стала бы у служительницы о Кирсанове выспрашивать, не пятьюстами за коробку дело бы обошлось, а многими тысячами.

Еще одно доказательство, что креативность в нашем деле (да и по жизни вообще) важнее, чем тугая мошна.

Через десять минут поисков дама выдала результат: Кирсанов Павел Петрович заключил брак в здешнем, Первом московском («Пушкинском»), загсе восемнадцатого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года с гражданкой Ростиславлевой Юлией Валерьевной, 1969 года рождения, прописанной по адресу: Москва, переулок Урицкого, дом семь, квартира сорок два. После свадьбы Ростиславлевой присвоена фамилия Кирсанова.

– Спасибо! Спасибо вам большое! – чуть не со слезами на глазах возблагодарила я.

– А дальше ты в паспортном столе, по месту прописки жены, братика своего ищи, – напутствовала меня служительница.

Я вернулась к своей машине. Мне представился восемьдесят седьмой год, начало перестройки, и два милых юных существа, ему – девятнадцать, ей – восемнадцать, принадлежащих к высшим кругам советского общества, заключают здесь брак. Пьют шампусик на крыльце, а потом едут на «Чайках» в «Славянский базар». Впрочем, нет, шампань на крыльце – это вряд ли; как раз шла горбачевская антиалкогольная кампания, и они, дети тогдашней элиты, обязаны были пример верноподданничества подавать…

И вот минуло тридцать лет – и нет ни Советского Союза, ни автомобилей «Чайка» и «Волга», ни тогдашней элиты, и позабыта антиалкогольная кампания, и мертв уже один из тех юных брачующихся… А что второй? Точнее, вторая?..

Я посмотрела по карте в телефоне столичный переулок Урицкого, где прописана была новобрачная Ростиславлева. Теперь такого названия не существовало, его заменило новое/старое имя Февральский. Я определила, какой райотдел тот район окормляет, и отправилась в тамошний МФЦ.

Там я изобразила сцену вторую из слезоточивой мелодрамы «Пропавший сводный братик» и наконец узнала и впрямь драматическую, если не трагическую историю. Она вставала за сухими строками жизнеописания:

Я немедленно позвонила и доложила о своих изысканиях Пашке.

Надо заметить, что мой босс, с одной стороны, все мои достижения воспринимает как должное. (А раскрутить за полдня историю целой семьи, причем четвертьвековой давности – это ли не достижение!)

Но с другой, Пашка и на добрые слова в мой адрес не скупится.

Вот и сейчас бросил:

– Молодец, Римма Батьковна! Хорошая работа! И вот, слушай теперь: надо…

Я так и знала, что одним поиском данных тридцатилетней давности дело не ограничится.