Советские войска ушли из Афганистана в 1989 году. Однако советские пограничники продолжали выполнять задачи ДРА еще длительное время. В 1990–1991 годах он принимал участие в охране советского консульства в Мазари-Шарифе и Хайратоне.

Последней моей операцией в Афганистане стала эвакуация батальона царандоя из аэропорта «Кулун», что находился на афганском берегу Пянджа, напротив участка Хорогского отряда. Это происходило уже после завершения вывода войск из ДРА. Подразделение было окружено душманами и постоянно подвергалось обстрелам.

Переправляли царандоевцев на советскую территорию глубокой ночью, под прикрытием мощных огневых групп. Для этого использовали плот из тракторных камер. Конец опорного троса, по которому двигался плот, на афганский берег перетянул полковник Алексей Квак. Ему пришлось плыть в ледяной воде, в бурном потоке. Всего за ночь на этом утлом плавсредстве было переправлено 170 бойцов, вместе с семьями. Затем спасенных афганцев, мы автоколонной перевезли в Калайи-Хумб, где над водой была подвешена люлечная переправа. По ней царандой вернулся на территорию ДРА, туда, где не было противника.

С выводом войск из Афганистана война для меня продолжилась. Закончилась афганская — началась таджикская. Я продолжал летать в прежнем режиме. В 1992 году вывозил беженцев в Хорог. Спустя год возвращал их обратно. Тогда в Хороге случился голод, и наши, пограничные Ми-26 возили туда продовольствие. Вокруг «взлетки» скапливалась огромная толпа желающих выбраться с Памира. Все стремились пробиться на вертолет. Охрана с трудом сдерживала натиск обезумевших людей. Приходилось набивать вертолет под завязку.

Тогда же пришлось работать в интересах ООН. Возил наблюдателей этой международной организации, гуманитарную помощь. Чтобы наладить снабжение Памира, правительство Таджикистана приняло решение о строительстве трассы на Шуроабад. Но техника в Куфабское ущелье пройти не могла. Опять пригодились наши Ми-26. Я доставил в ущелье трактора — целых семь штук. Задание было очень сложным. Трактора приходилось ставить на очень маленькую площадку. При этом ветер, несшийся по ущелью, и потоки воздуха от огромных винтов вертолета могли в любую секунду швырнуть машину на отвесную стену ущелья. Словом, точность нужна была ювелирная. Пришлось тогда поволноваться, но все трактора были доставлены в целости и сохранности.

В девяносто четвертом я покинул-таки Душанбе — получил перевод в Йошкар-Олу. Работал на Севере. Но судьба сложилась так, что в девяносто восьмом опять довелось вернуться в небо Афганистана. Наши пограничные вертолеты участвовали в гуманитарной операции на севере Афганистана, в районе города Рустак. Там осенью девяносто восьмого случилось страшное землетрясение. Огромный участок земли буквально провалился вместе с дорогами, арыками, кишлаками и жителями. Тысячи людей лишились жилья и последних средств к существованию. Впереди их ждали голод и зимняя стужа. Афганцы во главе с Ахмад Шахом Масудом обратилась к Пограничной группе ФПС России в Республике Таджикистан. Те и решили задействовать мой Ми-26. Тогда довелось перевезти сотни тонн грузов: продовольствие, палатки, медикаменты. Видел и самого Масуда. Нормальный мужик, в общем-то, был. Ничего плохого сказать не могу.

В пограничных войсках я служил с 1979 по 1994 годы. Родом я из Ижевска, из нашего региона, как правило, призывали на службу в Сибирь, на Дальний Восток. Меня призвали в Забайкалье, в пограничные войска. Очень хотелось служить непосредственно на границе, но в учебном подразделении меня направили в артиллеристы, затем и вовсе предложили стать сержантом здесь же — в «учебке». Тогда я решил сделать «ход конем» — в «учебке» была школа поваров. Рассуждал, что поваров готовят непосредственно для застав, значит на границу я точно попаду. И снова не сложилось — меня оставили сержантом в «учебке», уже при школе поваров — учить молодежь. Еще одну попытку я предпринял, попробовав поступить в Голицынское Пограничное училище. Но подвела дисциплина, пришлось вернуться в родную «учебку». Кстати, позже в это училище поступил мой сын. Реализовал отцовскую мечту.

Потекли дни службы. Я учил ребят правильно готовить, совершенствовался сам. К концу «срочной» так втянулся, что решил остаться на «сверхсрочную». Командование это оценило и в 1982-м отправило меня в школу прапорщиков, в Камень-Рыболов. Затем служил в окружной школе поваров. Учил будущих поваров всему: от заготовки продуктов, до создания самых сложных кулинарных изысков. Ведь на заставе хороший повар — это первое дело. Экзамены принимал строго. Ребята-то многие из деревень — простые, про гигиену слышали мало. До смешного доходило — несет будущий повар с супом, при этом держит кастрюлю так, что большие пальцы оказываются в содержимом. Вот, говорит — приготовил, вкусно очень. Наверное, вкусно, отвечаю, но придется все готовить заново.

В «учебке» прослужил больше десяти лет, и думаю, все это время занимался полезным делом. Лично я подготовил более двух тысяч поваров. Почти во всех отрядах Дальнего Востока и Сибири служили мои выпускники. Словом, есть чем гордиться. Некоторых бывших питомцев встречаю и сейчас. Как-то в Новосибирске, на железнодорожном вокзале встретил одного. Оказалось до сих пор работает поваром, в вагоне-ресторане. Профессия, полученная на военной службе, кормит человека до сих пор. Мне приятно, значит — не плохо учил!

В 90-м мне предложили новое дело — послужить за границей, в охране зарубежных представительств страны. Я к тому времени дослужился до старшего прапорщика, женился, появились сын с дочкой. Значит меня, по тогдашним правилам, можно было выпускать за рубеж. Для начала отправили во Владимир на спецкурсы. Там была серьезная подготовка. Учили огневой, тактике, дипломатии, иностранным языкам. Причем не просто тупо вдалбливали знания, но заставляли думать, оценивать обстановку, действовать не стандартно. Например, был такой полковник Мельников. Он постоянно браковал ответы тех, кто действовал стандартно. Спрашивает, например:

— Вы стоите дежурным на КПП посольства. К вам подходит человек и спрашивает: «Есть ли здесь военный атташе!» Ваши действия.

Отвечаю:

— Сказать, что нет.

— А если это разведчик-нелегал, и ему срочно нужно передать ценную информацию?

— Тогда скажу что атташе на месте.

— Опять ошибка. Это может быть не наш разведчик, а вражеский шпион. Он получит ваш ответ и уйдет, потому как узнает, точно местонахождение интересующего его человека.

— Так как же действовать?

— Думайте…

Куда меня распределят, я точно сказать не мог. Но, подозревал, что в страны — бывшие доминионы Франции, так как одним из языков, который мне преподавали, был французский.

По окончании обучения, меня вернули в мою часть и сказали ждать вызова. Я вернулся в родную «учебку», но вызова долго не было. Наконец, в январе 1990 он последовал. Прибыл в Москву, получил инструктаж, снаряжение. Там меня включили в состав группы и сообщили место будущей службы — Афганистан. Я тогда удивился — как Афганистан?! Ведь наши войска уже как были выведены из этой беспокойной страны. Выяснилось, что в ДРА оставались наше посольства и консульства. Мне предстояло охранять консульство в Мазари-Шарифе.

Вылетели из Москвы в Душанбе. Там предстояло провести несколько дней, перед заездом в Афганистан. Поселили в гостинице «Таджикистан». Неожиданно в городе началось такое, что не снилось в страшном сне. Стрельба, бесчинства пожарища — натуральная гражданская война! Было довольно жутко. Помню, вышли из гостиницы на улицу, как началась стрельба. Стреляли не по нам, а по толпе у гостиницы. Откуда бьют не понятно, в толпе раненые, убитые. Рядом со мной женщине в плечо попали. Мы с товарищами ее оттащили, оказали первую помощь, перевязали, передали подъехавшей «скорой» помощи. Через пару дней нас посадили в машину и отправили в Афганистан — в город Хайратон. Со мной в группе был старший прапорщик Виктор Кузьмин. Он был уже опытным — охранял консульство в Сан-Франциско.

В Афганистан ехали через Термез, по тому самому «мосту дружбы» через который в 1989-м выходил Громов. В Хайратон прибыли затемно. Здесь размещалось одно из отделений консульства. Само консульство находилось в Мазари-Шарифе, но из-за постоянной угрозы нападения, большая часть дипломатического состава была выведена сюда. В Мазари-Шарифе размещались лишь тридцать дипломатов и охрана — десять пограничников и сотрудников КГБ. Были среди них и женщины, например заведующая канцелярией Полина Зырянова. Ей был всего 21 год, но она не побоялась поехать в Афганистан.

В Хайратоне нас приняли хорошо. С собой у меня была банка селедки, буханка черного хлеба и две бутылки — традиционные «приветы» с родины. Их я передал в «общак», что было встречено с одобрением. На следующий день один из офицеров — капитан Николай Хрипко устроил мне небольшую экскурсию по городу. Чтобы я мог четко ориентироваться на местности.

Хайратон произвел двоякое впечатление. С одной стороны средневековая дикость, с другой — страна воюет десять лет, а дуканах все есть. После пустых прилавков в СССР, здесь, как казалось, царило изобилие. Продукты, какие хочешь, галантерея-трикотаж — всякие, полно аппаратуры: советскому человеку это тогда казалось подлинным изобилием. Платили частью в долларах, частью в афгани. Но по дуканам особенно хаживать не приходилось — не было времени. Народа мало, а объектов для охраны много. Практически постоянно все находились на дежурствах, свободного времени почти не оставалось.

В феврале 1990 года в Кабуле произошел переворот. Когда все началось я находился на дежурстве. Из столицы пришла мрачная информация — мятежники захватили аэродром в Баграме. Самолеты восставших бомбили город, нанесли удар по посольству, полностью уничтожили здание советско-афганского предприятия АВСОТР. Я связался с Мазари-Шарифом, запросил обстановку. Там было все тихо. Тут на связь вышли 108-е, сообщили, что от них требуют работы. Эта информация буквально взбудоражила всех! 108-е — позывной советников ракетного полка, на вооружении которого стояли СКДЦы. СКАД — ракета, снаряженная солидной боеголовкой в обычном снаряжении. Саддам Хусейн таким оружием обстреливал Саудовскую Аравию и Израиль. Между тем, в Хайратоне находился ряд стратегических объектов: мост Дружбы, склады ГСМ. были огромные склады с боеприпасами. Если бы они грохнули, от города ничего бы не осталось.

Советники сообщили, что афганские офицеры требуют от них коды запуска и угрожают оружием. Важно было установить — на чьей стороне афганцы, на мятежной, или правительственной. Несмотря на угрозу расстрела, наши советники отказывались дать коды запуска. К счастью выяснилось, что афганцы были на правительственной стороне. Информация об этом ушла в Кабул, к возглавлявшему советников генералу армии Грачеву. Тот через нас передал «добро» на запуск. Полк произвел запуск ракет по аэродрому мятежников в Ваграме. Ракетный удар оказался удачным. Одной ракетой было уничтожено два самолета, с подвешенными бомбами (они как раз собирались взлетать на бомбежку Кабула), вторая ракета вывела из строя взлетно-посадочную полосу.

После подавления бунта в стране наступило относительное затишье, если понятие «затишье» применимо к такой стране, как Афганистан. На юге и востоке страны происходили бои между непримиримыми и правительственными войсками, но здесь, на севере было тихо. Мы по-прежнему дежурили в обычном порядке, то в Хайратоне, то в Мазари-Шарифе. Единственное что было не просто — ограниченная территория, как на подводной лодке. Поэтому большое значение имели взаимоотношения с теми людьми, которые находились с тобой все 24 часа в сутки. К счастью, все, кто был рядом, были людьми воспитанными образованными. Конфликтов фактически не возникало. С некоторыми у меня установились отличные дружеские взаимоотношения. Сергей Морозов, Виктор Кузьмин, Александр Гаркун — их с теплотой я вспоминаю и по сей день.

Жили мы в трехкомнатных квартирах по три человека в очень удобных коттеджах дипломатического городка. Городок размещался рядом с подразделениями МГБ Афганистана. Поэтому за безопасность вроде как беспокоиться не приходилось, однако бывалые сотрудники советовали не расслабляться и держать ухо востро. К нам, консульским работникам, или, по-местному — консулгери, отношение со стороны афганцев, на первый взгляд, было нормальным. Но на всякий случай, мы никак не должны были выдавать свою военную принадлежность или покидать территорию консульства.

По соседству располагались представительства и офисы самых разных организаций: миссии ООН, Красного креста. Были среди них и откровенно подозрительные, такие, как например, турецкие «Серые волки», не скрывавшие своих экстремистских задач. Да и в «правильных» организациях были шпионы, работавшие под прикрытием. Нам периодически доводили, кто есть кто.

Основной задачей пограничников была охрана периметра объекта и КПП. На КПП заступали вдвоем. Система охраны КПП была продумана до мелочей. С помощью системы зеркал дежурный мог контролировать все подходы к воротам. Для связи с ним за воротами было установлено переговорное устройство. Это было очень удобно — ты видишь посетителя, а он тебя — нет.

Были забавные эпизоды. Один французский дипломат периодически захаживал в наше консульство. Как сейчас помню, он всегда был хорошо одет, элегантен. Один раз он пришел, когда на КПП дежурил прапорщик Александр Гаркун. Гаркун изучал французский и по идее должен был понимать француза. Но знаний, видимо, не хватило и Гаркун щедро сдобрил «французскую мову» русской ненормативной лексикой, полагая, что француз не разберет, что к чему. Неожиданно француз на чистом русском ответил:

— Смотри, я говорю по-русски и не коверкаю твой язык. Так будь добр, не коверкай мой!

Незаметно пробежали полгода. Правительственные войска успешно удерживали большую часть Афганистана. Боев в районе Хайратона и Мазари-Шарифа не было. Проблема пришла оттуда, откуда и не ждали. В один из дней в конце марта 1991 года я находился на очередном дежурстве. Как сейчас помню, был выходной — пятница (мы жили по афганскому «календарю»). Примерно в 8.40 к КПП подъехал БТР. С него спрыгнули несколько солдат — афганцев. Гляжу, они залегают прямо напротив моего поста и готовятся к бою. БТР тоже наводит ствол в мою сторону. Мне не по себе — КПВТ, как-никак — любую стену пришибет. А у меня только автомат. Еще свежи были в памяти события мятежа 1990 года. Неужели новый переворот?

В здании, в котором находился мой пост, размещалась резидентура. Поэтому я первым делом сообщил о происходящем шифровальщикам. В случае штурма они должны были первым делом уничтожить все коды. Шифры и аппаратуру засекречивания. Затем сообщил офицеру, отвечавшему за безопасность — полковнику Роберту Францису. Роберт Янович был профессионалом экстра-класса. Он провел в Афганистане восемь лет и умел не терять хладнокровия в любой ситуации. Вот и в этот раз он меня успокоил — ничего не предпринимай, веди наблюдение и докладывай обо всех движениях афганцев.

Между тем к афганскому БТРу подъехал УАЗ. Из него вышел начальник управления МГБ по северному Афганистану генерал-лейтенант Тадж-Махаммад. Он подошел к переговорному устройству перед воротами и по нему сообщил, что желает побеседовать с моим руководством. Полковник Францис спешно разбудил генерального консула — Олега Николаевича Ильина. Теряясь в догадках — чем вызвана такая военная демонстрация, Ильин и Францис прибежали на КПП. Афганский генерал приказал отвести БТР назад и с возмущением начал что-то объяснять советским представителям. Те в ответ что-то успокаивающе объясняли. После продолжительных переговоров, Тадж-Махаммад уехал, забрав свое войско.

Оказалось, что причина утреннего инцидента крылась в хамстве и непрофессионализме одного из советских дипломатов. Рано утром афганский генерал позвонил в консульство по какому-то вопросу. Ему ответил этот самый сотрудник. Сотрудник был недоволен, что ему в такую рань звонит какой-то афганец и бросил трубку. Упрямый Тадж-Махаммад звонил еще три раза подряд и в конце концов напоролся на нецензурную брань со стороны нашего дипработника. Не стерпев такой наглости со стороны шурави, генерал поехал разбираться, прихватив, для верности БТР и взвод солдат. Если бы не генконсул и полковник Францис, с их подлинными дипломатическими способностями, можно было не сомневаться — дело могло закончиться маленькой, но скоротечной войной.

Вскоре моя командировка закончилась, и я вернулся в Союз. Но по возвращении обнаружил, той страны, которую покидал, фактически не было. СССР разваливался на глазах. Представление на награду, которую я заслужил во время командировки, было отклонено. Говорят, в тот момент завернули все представления от КГБ с апреля по август 1991 года — из-за ГКЧП. Было немного обидно, но главное — я вернулся живым и здоровым и увидел своего ребенка, который за время командировки сильно подрос. А вскоре в Афганистане рухнул режим Наджибуллы. Капитану Сергею Морозову, служившему со мной в Хайратоне, пришлось участвовать в спешной эвакуации посольства. Из Кабула вылетали чуть ли не под обстрелом. За это Морозова наградили медалью «За отвагу». О судьбе афганцев, с которыми довелось встречаться во время командировки, я ничего не знаю. Надеюсь, их судьба сложилась нормально.

В 1990 году президент Наджибулла обратился к советскому руководству с просьбой об оказании помощи оружием и техникой. В тот момент в Афганистане сложилось критическое положение — власть могла в любой момент перейти к оппозиции. Мятежники захватили ряд провинций, а том числе и на севере, на границе с Советским Союзом.

Было принято решение передать правительственным войскам большое количество оружие и боеприпасов. Все это хранилось на территории огромных армейских складов, находившихся в приграничном афганском городе Хайратон. Оружие и боеприпасы были оставлены 40-й армией, в ходе вывода войск из ДРА. Доставить его напрямую афганским правительственным силам было невозможно, так как все дороги южнее Хайратона были перехвачены противником.

Было решено загрузить оружие и боеприпасы в Хайратоне, перевезти по советской территории в афганский порт Шерхан и уже там осуществить передачу афганским правительственным силам, воевавшим в районе Кундуза. Для этого в Пянджском пограничном отряде была сформирована колонна, в которую вошло до восьмидесяти машин. Старшим колонны был назначен зампотех Пянджского отряда, майор Насекин.

Колонна двинулась по советской территории в Термез, затем через мост «Дружбы» проследовала в Хайратон. Там на складах машины под завязку загружались оружием и боеприпасами. Кроме того, там же расконсервировались БТР, БМП и артсистемы, которые также направлялись афганским войскам, воевавшим под Кундузом. Когда погрузка была закончена, колонна отправилась к Нижнему Пянджу, где была паромная переправа. По дороге не обошлось без происшествий. Один из водителей БМП заснул на ходу (колонна вышла рано утром), и машина рухнула с моста. Несмотря на аварию, колонна прибыла в Шерхан, где благополучно разгрузилась и передала боевую технику.

Затем весь процесс повторился. Колонны стали ходить на регулярной основе. Учитывая происшествие с БМП, колонны было поручено возглавлять начальнику отряда либо начальнику оперативной группы. У начальника отряда, на тот момент, и так было полно забот, водить колонны было поручено мне.

Я постарался подойти к выполнению задачи максимально ответственно. Отобрал наиболее подготовленных водителей. Добился, чтобы во всех звеньях была отличная связь — для качественного управления. Продумал систему привалов, по маршруту движения выставил регулировщиков.

Поначалу колонны заходили в Хайратон с минимальной численностью личного состава — три офицера, водители грузовиков, а также боевой техники. Но затем выяснилось, что наши действия на афганской территории никто не прикрывает! Между тем, один склад находился на расстоянии двух-трех километров от другого. Душманы могли в любой момент разгромить колонну и перебить всех, кто в ней был. На базе Пянджской ДШМГ была создана рота охраны. Она успешно обеспечивала безопасность колонны.

Всего за 1990–1991 год мне довелось провести более двадцати колонн. Благодаря этой помощи, правительственные войска смогли отбить наступление противника, а Наджибулла продержался у власти еще два года. Лишь в 1992 году оппозиция смогла захватить Кабул.

Всем, кто оказывал эту помощь афганскому правительству, обещали дополнительное финансовое вознаграждение за каждую такую «поездку» на ту сторону. Но очень быстро эти обещания позабылись. Так что получается — помощь была оказана безвозмездно.

Уже в 1989 году стало очевидно, что в Таджикистане назревают какие-то события. Мы, с начальником разведки Селивановым хорошо знали обстановку как в приграничной части Таджикистана, так и на севере Афганистана. «Из-за речки» шла активная заброска агентуры. Вдоль границы пограничники то и дело находили схроны с оружием.

Несмотря на рост напряженности, было принято решение о сокращении в Пянджском отряде мангрупп, выведенных из ДРА. Оставили только одну из них. Была сокращена и оперативная группа. Таким образом, я остался не удел. Нужно было искать новое место службы. В ответ на мой рапорт из Москвы пришел ответ. Мне предлагали место в Чите, в отделе охраны границы, либо на Чукотке — должность заместителя начальника отряда. Я подумал и выбрал Чукотку, экзотика, как-никак.

Уже в Магадане узнал, что в Таджикистане началась гражданская война. Вскоре в моем кабинете раздался звонок:

— Валерий Иванович, предлагаем вам стать начальником отряда. В Таджикистане.

Снова в Таджикистане?! Снова на войну?! Я отказался. Дважды. Но руководство проявляло настойчивость. В один из дней позвонил сам начальник управления кадров — генерал Часовских. Вновь озвучил то же предложение. Я ему ответил — поймите и меня: квартиры нет, дочери учатся, я не могу оставить семью в такой ситуации. Генерал меня понял. Вскоре мне предложили квартиру, несмотря на большие проблемы с жилым фондом. Отступать было некуда, я собрал чемодан, и вновь отправился в Среднюю Азию. А семья так и осталась в Магадане.

Первым делом прибыл в Душанбе. Город меня поразил… При Советском Союзе Душанбе был жемчужиной Средней Азии. Прекрасный, зеленый, компактный, с образованным современным населением. Промышленность была на высоте. Много новостроек. Но в 1993 году об этом уже мало что напоминало. Улицы были темными и грязными. На улицах не горел ни один фонарь. На улицах, на блокпостах, стояли оборванные солдаты таджикской армии. Все это живо напоминало провинциальные центры Афганистана.

Я прибыл в Пограничную группу российских погранвойск в Республике Таджикистан, за два дня до нападения на 12-ю заставу Московского отряда. В самой группе царило запустение и безразличие. Это поразительно отличалось от того отточенного, слаженно действовавшего механизма оперативной группы, существовавшего в годы афганской кампании. Все сидели на чемоданах и ждали дня, когда они смогут уехать на родину. Украинцы к тому времени уехали на Украину, белорусы — в Белоруссию. Что до российских пограничников, служивших в начале девяностых в Таджикистане, то они фактически были брошены своей новой страной. Ни снабжения, ни поддержки. Лишь после нападения на 12-ю заставу, Россия повернулась к ним лицом. А до того, никому до пограничников не было дела!

Все это производило очень тягостное впечатление. Но особенно меня возмутило поведение двенадцати офицеров, которые написали рапорта на увольнение и перестали ходить на службу. Более того, некоторые демонстративно пьянствовали прямо в кабинетах! Они буквально разлагали коллектив. Пришлось их всех построить и сказать «ребята — давайте жить дружно!» Хотите нормально уволиться — служите честно. К девяти — на развод, до восемнадцати на службе, иначе — уволим с волчьим билетом. Эти ребята меня поняли и пьянки закончились. Более того, шестеро из них забрали рапорта и продолжили служить.

После некоторого пребывания в Душанбе, я получил назначение на должность начальника Ишкашимского пограничного отряда. Это был один из самых удаленных отрядов, находившийся в памирском высокогорье. Граница здесь проходила по очень сложному участку — по дну ущелья протекала пограничная река Пяндж. Один берег — таджикский, а в нескольких десятках метров — уже афганская территория. Все снабжение велось по дороге, проходившей по ущелью, вдоль реки. Произвести прицельный обстрел со стороны Афганистана можно было даже из автоматического стрелкового оружия.

Скажу честно — там служить было даже сложнее, чем в Афганистане! Когда я прибыл в отряд, было совершенно непонятно — кто противник и где он находится. Граница фактически не охранялась. Заставы обороняли сами себя. Иногда выезжал резерв отряда, и то — в экстраординарных случаях.

С той стороны — в Афганистане орудовали банды душманов. При этом афганцы ходили на таджикскую сторону как к себе домой. С оружием в руках, они грабили здесь магазины, спиливали деревянные столбы, деревья и уносили к себе — древесина в Афганистане в цене.

С таджикской стороны, в ишкашимском районе действовали такие же банды — но уже таджикской оппозиции. Ими руководили как весьма известные личности того времени — Леша Горбун, Черная рука, так и более мелкая шушера — всякие там Резвоны, Хакимы и прочие. Более того — в самом райцентре Ишкашим находился штаб вооруженной оппозиции. А в Хороге находился их областной штаб. В поселках не было ни органов власти, ни милиции. При этом, было очевидно, что оппозиция только и ждала удобного момента, чтобы всадить российским пограничникам нож в спину.

Постепенно я начал наводить порядок. Для начала с помощью резерва было начато уничтожение переправ через пограничную реку, чтобы лишить банды снабжения с афганского берега. Затем, запустили вдоль границы курсирование бронегрупп, стали выпускать на границу усиленные наряды. Параллельно велась активная работа с местным населением. Достаточно быстро это дало результат — граница была закрыта.

Особенностью службы того периода стало то, что офицеры и прапорщики в пограничных отрядах были россиянами, а вот рядовой и сержантский состав, комплектовавшийся по призыву, состоял из числа граждан Республики Таджикистан. Лишь небольшая часть рядовых — «контрактников» прибыла из России. К сожалению, контрактники представляли из себя сброд всех мастей. Из ста процентов прибывавших в отряд военнослужащих по контракту большинство отсеивалось в первые две недели службы. Оставалось процентов тридцать. Многие из контрактников ехали в Таджикистан за «длинным» рублем, среди них было много таких, кто не смог реализовать себя на «гражданке». С такими командованию отряда было много мороки.

Напротив, ребята — таджики, отслужившие два года, становились отличными контрактниками. Особенно хороши были выходцы из Ленинабадской области и Горного Бадахшана. Это были грамотные и толковые парни. Таким, после двух лет службы, мы предлагали подписать контракт и продолжить службу сержантами и прапорщиками. Многие из этих военнослужащих получали российское гражданство. Позже, когда российские пограничники были выведены из Республики Таджикистан, они продолжили службу в Пограничных войсках России — на Кавказе, на Дальнем востоке и т. д. Со многими из них общаюсь до сих пор.

Напротив Ишкашимского и Хорогского отрядов, в приграничных районах Афганистана, сохранялась правительственная власть, хотя большую часть внутренних территорий страны, к тому времени, была захвачена талибами. Мне, как начальнику отряда, доводилось проводить погранпредставительские встречи с генерал-полковником Наджмуддином, командовавшим 6-м армейским корпусом. Он выполнял обязанности пограничного комиссара.

Лично у меня с Наджмуддином сложились хорошие отношения, несмотря на то, что во время афганской войны он был в стане противника — воевал против советских пограничников в рядах душманов в районе Шахри-Бузурга (район Тулукана). На встречах мы вспоминали 1988—87 годы, когда происходило противостояние, каждый рассказывал о своем. Он с уважением отзывался о наших воинах, запоздало признавал, что Советский союз многое сделал для Афганистана хорошего: дороги, фабрики, школы, больницы.

А вот с местным губернатором, Раисом, который сидел в Хороге, отношения у меня, как начальника отряда, были не очень. Дело в том, что он был ставленником оппозиции. Прежде этот человек был начальником комбината бытового обслуживания в городе Рушане. А него местных руководителей заставили проголосовать боевики оппозиции. Прямо с оружием в руках они пришли на совещание, где проходили выборы губернатора и насильно заставили присутствующих проголосовать за своего человека.

Разумеется, этому губернатору российские пограничники были как кость в горле. Как-то, в октябре 1993 года, я получил от начальника разведки данные, о том, что в Афганистан, через пограничный пункт пропуска, должна быть переброшена большая партия автомашин: двадцать КамАЗов, и десять новеньких «Волг». За это одна из афганских банд, производивших наркотики, передала губернатору предоплату — двадцать кило героина. Миллионное состояние!

Меня это все сильно возмутило — до мозга костей, дал себе слово — не пропущу! Тем более в документах на технику было множество неточностей. Дал команду начальнику КПП — майору Гумирову, не выпускать колонну. Что тут началось! Мне стали звонить из всех инстанций, от разных начальников. Звонит, например, начальник местной таможни:

— Почему не пропускаете?

— Нет оснований, документы неисправны.

— Нужно пойти навстречу Раису (губернатору).

— Простите, но если я дам команду подчиненным пропустить колонну, то поступлю не по совести.

Или приезжает заместитель губернатора. Заносит в мой кабинет дипломат. А там под завязку — пачки долларов. Я этому визитеру вновь сказал «нет», вызвал наряд и отправил на гауптвахту, вместе с дипломатом. А о происходящем доложил командующему группой ФПС в Республике Таджикистан, генерал-лейтенанту Чечулину. Тот мои действия одобрил.

Тут пришла пора ехать мне в отпуск. Я вылетел из Ишкашима в Хорог. В местном аэропорту сел в самолет, чтобы лететь в Душанбе. Но тут к самолету подъезжает машина с милиционерами и таможенниками, которые выставили вокруг оцепление. Все как в дешевом кино! Объявляют, что все пассажиры должны пройти досмотр. Все вышли из самолета. Слышу, один из таможенников объявляет:

— Среди вас есть полковник Воронков?

Стало ясно, что готовится провокация. Но деваться было некуда. Я подошел, представился. Тут же появился местный начальник — полковник милиции, который предложил:

— Вы большой начальник, негоже вас досматривать вместе с остальными пассажирами. Давайте отойдем в сторону от остальных и проведем досмотр вашего багажа отдельно.

Я ему в ответ:

— Нет уж — досматривайте вместе со всеми!

Пришлось доставать из чемодана каждую вещь по отдельности и внимательно следить, чтобы чего не подбросили. К счастью, провокация не получилась, и мне удалось благополучно уехать. А колонна в Афганистан так и не прошла.

В июле 1996 году я был назначен заместителем командующего группой российских войск в РТ «по войне». Возглавлял оперативно-войсковой отдел, дислоцировавшийся в Калай-Хум-бе, который находится на Памире. Там нашим пограничникам приходилось противостоять крупной банде Джунайдулло. Напротив Калай-Хумба находилась так называемая Моймайская зона кишлаков. Здесь, в высокогорье находилась наиболее удобное место для выхода из Афганистана в Таджикистан. В других местах таджикского высокогорья протяженные хребты, словно забор, отделяют одну страну от другой. Перебраться через них сложно. Но в Моймайской зоне их прорезает глубокое ущелье, позволяющее перебрасывать через границу крупные массы людей и грузы. Оно уходило вглубь Афганистана на Бахарак и дальше — на Тулукан.

Оппозиция на этом участке действовала нагло, но продуманно. Так же как и в Ишкашиме, в Калай-Хумбе граница проходила по узкому, в этом месте, руслу реке Пяндж. Пользуясь тем, что до территории Афганистана было буквально рукой подать, боевики имели возможность быстро пересекать границу, минировать дороги, брать заложников, обстреливать пограничные посты и столь же быстро исчезать «за речкой».

Показательным стало нападение на подразделение российских пограничников, случившееся в мае 1996 года. Одна из оппозиционных банда переправилась через реку на территорию Таджикистана. В один из вечеров она захватила нескольких заложников из числа местных жителей. Через своих информаторов бандиты довели информацию о захвате до пограничников. На место происшествия был выдвинут резерв на БТР и БМП. Пользуясь темнотой, противник сумел заминировать дорогу и организовать засаду. В результате бронетехника была подорвана, несколько российских пограничников погибло. Подобные случаи с различными вариациями, повторялись несколько раз.

Дело не ограничивалось подобными набегами. К осени 1996 года, в районе Калай-Хумба, вооруженная таджикская оппозиция попыталась перебросить из Афганистана свои крупные силы, чтобы дестабилизировать обстановку в Таджикистане. Если бы им это удалось, история страны стала бы развиваться в ином направлении. Оппозиции смогла бы выйти в тыловые районы, где их уже поджидали соратники, отрезать Памир от остальной части страны, а далее — дойти до столицы, Душанбе.

Чтобы предотвратить столь крупный прорыв, было решено напротив этого горного прохода разместить батарею установок залпового огня БМ-21 «Град». Но ни одной пригодной позиции на узкой полоске между скалами и рекой не было. Зато идеально подходила площадка аэродрома недалеко от Калай-Хумба. Одна беда — туда вел совершенно непригодный для передвижения крупногабаритной техники горный серпантин.

Нас, как это не раз бывало, выручили вертолетчики Душанбинского авиаполка пограничной авиации. Используя опыт, полученный при штурме афганской базы «Дарбанд», мы решили действовать схожим образом — «Грады» подняли на высоту с помощью вертолетов Ми-26. Эти гиганты легко, как пушинку, забросили установки залпового огня наверх. Вскоре районы потенциального прорыва противника на таджикскую сторону оказались под плотным артиллерийским прикрытием.

Установки могли вести огонь и по сопредельной стороне. Для этого было подписано соглашение с представителем афганской стороны — командующим 6-м армейским корпусом армии Афганистана, генерал-полковником Наджмуддином. В случае появления в приграничье боевиков таджикской оппозиции, афганская сторона разрешала нам открыть по ним огонь.

Вскоре выяснилось, что установки «Град» появились очень вовремя. В октябре 1996 года оппозиция, сосредоточив крупные силы, в районе Калай-Хумбского пограничного отряда попыталась совершить прорыв на территорию Таджикистана. Первый удар был нанесен на стыке с Хорогским отрядом, в районе кишлака Моймай. Огонь РСЗО успешно сдержал это наступление.

Через две недели пришли разведданные о том, что противник готовится к новой вылазке — уже на правом фланге отряда, у асфальтового завода. Командующий группой пограничных войск России в Республике Таджикистан генерал Павел Павлович Тарасенко приказал сформировать бронегруппу и направить ее в район ожидаемого прорыва через границу. Бронегруппу сформировали на основе ММГ отряда. Ее усилили группой специальной разведки (ОГСР), инженерно-саперной группой и минометной батареей. Кроме того, в готовности к вылету, на аэродроме Калай-Хумба, находилась авиагруппа из нескольких вертолетов.

Поначалу бронегруппу должен был возглавить начальник Калай-Хумбского отряда — полковник Владимир Черниченко, но затем генерал Тарасенко переподчинил ее мне. Сам он, с группой офицеров, накануне прилетел в Калай-Хумб — для управления операцией. Перед выходом бронегруппы, Павел Павлович напутствовал меня: «Береги людей!»

Бронегруппа двинулась по горной дороге к предполагаемому месту прорыва. С одной стороны скалы, с другой — обрыв и бурная река Пяндж. Подошли к мосту. Ребята саперы — опытные ребята нашли около него фугас. Затем, по пути следования, нашли второй, третий… Всего саперы сняли и уничтожили восемь фугасов. Кроме того, вдоль дороги стояли автомобили. Они также оказались заминированными — включаешь зажигание и следует взрыв. Далее по дороге нашли схрон с боеприпасами. И он был заминирован.

Наконец, колонна бронегруппы достигла кишлака Хуванд. Он находился на афганской стороне. По разведданным, мирного населения в кишлаке не было. Он был заброшен. Исходя из моего афганского опыта, место было очень удобным для засады. Поэтому я дал команду развернуть минометную батарею и обстрелять кишлак огнем из пулеметов — чтобы спровоцировать противника, если он там был. Расчет оказался верен — по нам ударили в ответ из всех видов оружия: пулеметов, гранатометов, минометов, стрелкового оружия. А сверху с высот били снайперы.

Огонь был очень плотным — головы не поднять. Командно-штабную машину (КШМ) всю изрешетили. Я, переползая по-пластунски, нашел укрытие и приказал связистам развернуть мне связь там. В ответ мы начали вести столь же плотный огонь, но стрельба со стороны противника не ослабевала. Связисты дали мне переносную гарнитуру — теперь можно было управлять боем. Вышел на связь с Тарасенко, доложил, что веду бой. Он, первым делом, спросил:

— Потери есть?

— Потерь нет. Но могут быть — огонь, со стороны противника, интенсивный. Запрашиваю поддержку с воздуха!

Через полчаса прилетело шесть вертолетов — четыре Ми-24 и два Ми-8. Мы трассерами указали — куда бить, после чего вертолеты устроили над нашими головами «карусель» — стали по очереди заходить на цель и бить по огневым точкам противника НУРСами (неуправляемыми авиационными ракетными снарядами). После того, как они «отнурсовались» наступила тишина. Эту тишину после боя, я буду помнить всю свою жизнь!

Разумеется, на этом дело не закончилось. К противнику подходило подкрепление, мы его били. Подходило следующее подкрепление, мы его снова били. Так продолжалось почти месяц. Активно в отражении агрессии участвовали наши артиллеристы и особенно — вертолетчики. Пилотам приходилось работать в условиях мощной противовоздушной обороны противника. Именно тогда летчик Сергей Липовой заслужил звание Героя России.

Директор Федеральной пограничной службы России — Андрей Иванович Николаев постоянно держал развитие ситуации в Калай-Хумбе под личным контролем. Благодаря ему, на этом направлении появилось достаточное количество резервов. Нам удалось хорошо укрепить это направление. Если до описываемых событий там было три поста, то постепенно удалось нарастить их число до десяти.

Понеся крупные потери в районе Калай-Хумба, таджикская оппозиция больше не смогла вести масштабные боевые действия. После этого в Республике Таджикистан начался процесс национального примирения. Оппозиционеры сели за стол переговоров с законными властями страны.

Таким образом, гражданская война в Таджикистане фактически закончилась. Однако боевые действия для российских пограничников продолжались. Но теперь враг был уже другой — наркомафия.

В 1997 году меня назначили начальником Оперативно-войскового отдела «Хорог». Он дислоцировался в Хорогском пограничном отряде. На ОВО, помимо Хорогского погранотряда замыкались Ишкашимский и Мургабский отряды. Кроме того, в моем оперативном подчинении был еще и Калай-Хумбский отряд.

На должности начальника ОВО я пробыл до 2001 года. Основной задачей в эти годы была охрана границы и борьба с контрабандой, в том числе — наркотиков, поставляемых в Таджикистан из Афганистана. За это время российскими пограничниками было задержано огромное количество наркотиков, прежде всего — героина. При этом перестрелки с наркокурьерами происходили почти ежедневно.

Таджикистан я покинул только в 2001 году. Меня направили в Республику Беларусь, на должность начальника Оперативной пограничной группой ФСБ России. Но в 2005 году, когда проходил вывод российских пограничников из Таджикистана, мне вновь довелось побывать в этой стране. Запомнились слезы в глазах местных жителей — простых людей, которые подходили к российским пограничникам и просили остаться. Многие из них говорили: «Вы нас бросаете!»

Но к тому времени решение было окончательным. Российские пограничники передавали охрану границы и всю инфраструктуру, создававшуюся многие десятилетия, коллегам из пограничных войск Республики Таджикистан. Церемония официальной передачи была запоминающейся и волнующей. С одной стороны стоял строй российских пограничников, напротив — таджикских. В торжественной речи наши руководители сказали, что мы выполнили свой долг, таджикские обещали, что продолжат охранять границу так же как и прежде. Был спущен российский флаг, поднят таджикский. Так была закрыта более чем столетняя страница истории пребывания России на Памире и в Центральной Азии.

Уже тогда было очевидно, что таджикских пограничников ждут большие проблемы. К сожалению, эти ожидания оправдались. Очень скоро та пограничная инфраструктура, которую мы передали таджикской стороне, пришла в негодность. Многие заставы оказались в полуразрушенном состоянии, некоторые участки границы, в частности — высокогорного Мургабского пограничного отряда оказались оголены, поскольку это требует серьезного снабжения отдаленных точек, на что у таджикской стороны не нашлось ни средств, ни сил.

Часть застав возглавили бывшие представители вооруженной оппозиции. Это серьезно отразилось на качестве охраны границы. Согласно политике национального примирения, им досталась тридцатипроцентная квота, как в составе правительства, так и во всех органах власти. Коснулось это и пограничных войск.

Так бывший начальник штаба оппозиции в Хороге, возглавил Хорогский пограничный отряд. Та же история случилась в Ишкашимском отряде.

Несмотря ни на что, у меня остались хорошие воспоминания о Таджикистане. Я до сих пор поддерживаю теплые отношения с его жителями. В частности, общаюсь с губернатором Горно-Бадахшанской автономной области Алимамадом Ниезмамадовым. Мы начали дружить еще в те времена, когда я служил в Пяндже, начальником оперативной группы, а Ниезмамадов был первым секретарем райкома партии. Во время гражданской войны он боролся с вооруженной оппозицией. Со стороны боевиков на Алимамада была организована охота, он чудом спасся. А после завершения гражданской войны Ниезмамадов появился в Хороге, где наладил мирную жизнь.