Альбина Нури
Золотая стрекоза
Питером принято восхищаться. Как же, мосты, набережные, фонтаны, памятники, Эрмитаж, белые ночи! Даша этих восторгов не разделяла, хотя о своем несогласии и помалкивала. Впервые она приехала сюда по туристической путевке лет пять назад, теперь вот оказалась в Петербурге снова и лишь утвердилась в своем мнении.
Построенный на костях, населенный призраками, пробуждающий депрессию – вот каким ей виделся Санкт-Петербург. Серый, мрачный, колючий, промозглый. Рафинированный, надменный, застегнутый на все пуговицы. Помпезные здания давили, дворы-колодцы нагоняли тоску, зубы ныли от сырости.
К сожалению, Дима был без ума от этого города. Он часто бывал здесь по работе, со дня на день ждал, что ему предложат место в петербургском филиале их компьютерной фирмы, и планировал перебраться сюда насовсем. А поскольку был без ума еще и от Даши, то (как она предполагала) в скором времени собирался предложить ей выйти за него замуж и последовать за ним.
Даша, разумеется, перебираться в Северную столицу не думала. В Казани у нее было все, к чему она привыкла, все, что любила: мама, друзья, уютная квартира, интересная работа. К тому же недавно Даша возглавила пресс-центр Управления, где трудилась почти шесть лет, с тех самых пор, как пришла сюда после университета. Правда, пока была ИО начальника, но ей дали понять: если она проявит себя должным образом, аббревиатуру уберут. Даша намеревалась сделать все возможное и невозможное, но добиться этого.
Когда Дима пригласил ее провести выходные в Петербурге, Даша согласилась, потому что это прозвучало неожиданно, и она не успела сочинить подходящей причины для отказа.
Но потом подумала, что, может, это и к лучшему. Раз уж она все равно решила расстаться с Димой, то незачем откладывать в долгий ящик: надо сказать ему об этом и двигаться дальше – каждому в свою сторону. Пусть это будет прощальная поездка, которая подведет итоговую черту и поставит финальную точку.
Петербург, по всей видимости, отвечал Даше взаимностью – тоже был не слишком рад ее видеть и устроил «радушную» встречу: всюду расставил ловушки и капканы, подложил кнопки, замаскировал крючки, стараясь как можно больнее задеть и уколоть незваную гостью.
Все пошло наперекосяк сразу же, стоило им сойти с самолета. Садясь в такси, Даша умудрилась зацепиться за какую-то железку и порвать невероятно стильные и удобные льняные брючки.
Дальше – больше. Прохожий на Невском неловко задел Дашу плечом, и она пролила на себя колу. У новых, купленных на прошлой неделе туфель ни с того ни с сего треснул супинатор – хорошо хоть ногу не вывихнула, не сломала.
А в довершение ко всему, когда Даша вечером красилась, собираясь с Димой в ресторан, дверь в ванную вдруг с грохотом захлопнулась из-за сквозняка. Даша подскочила от испуга и нечаянно ткнула щеточкой от туши себе в глаз. Полились слезы, тщательно наложенный макияж был безнадежно испорчен. Пришлось второпях перекрашиваться, но получилось уже не так удачно, да к тому же правый глаз покраснел и опух.
Замаскировать эту «красоту» не получилось. Даше казалось, что все вокруг только и делают, что пялятся на нее, поэтому дергалась и нервничала, пока шла через весь зал к заказанному Димой столику, отделенному от остального пространства увитой цветами перегородкой.
– Перестань, Дашуля! Это мелочи. Ничего не заметно. Глаз как глаз. Ты просто очень красивая, вот все и смотрят, – попытался успокоить ее Дима, когда она пожаловалась ему на очередную неприятность.
«Вот еще и поэтому у нас с тобой ничего не получится! – сердито подумала Даша. – То, что для меня важно, для тебя – мелочи и ничего не значащие пустяки».
Это, положа руку на сердце, была не совсем правда… Да что уж там, совсем не правда: Дима всегда прислушивался к ее мнению и проявлял заботу, был предупредителен и внимателен.
Не успели они сделать заказ, как к их столику подошел музыкант со скрипкой наперевес и затянул пронзительную душещипательную мелодию. Одновременно с ним как из-под земли возник официант с букетом белых лилий в жесткой хрустящей упаковке, а чуть погодя Дима жестом заправского фокусника извлек откуда-то алую бархатную коробочку и протянул ее Даше.
– Любимая, ты выйдешь за меня замуж?
По всей видимости, он ни на секунду не сомневался, что она согласится, а иначе зачем бы стал устраивать этот цирк?
Даша была ошарашена, сбита с толку. Она совершенно не ожидала ничего подобного от практичного, чуточку скучноватого, здравомыслящего Димы. Традиционный романтический антураж оказался на редкость некстати и был, по ее мнению, пошлым, тривиальным. Даша собиралась серьезно поговорить с Димой, сказать, почему их отношения невозможны, все четко объяснить и разложить по полочкам.
Но как прикажете делать все это сейчас?!
У Димы был донельзя глупый счастливый вид, и это раздражало. Она никак не могла собраться с мыслями. От душного сладкого аромата лилий щипало в носу, начинала болеть голова; тягучая мелодия казалась фальшивой и навязчивой, а нарядное вечернее платье – вульгарным и неуместным. Вдобавок оно словно бы уменьшилось на два размера – стискивало, мешая дышать, и липло к телу, как полиэтиленовая пленка.
От растерянности, не зная, что сказать и как поступить, Даша захлопнула раскрытую коробочку, на дне которой притаилось изящное кольцо с таинственно мерцающим прозрачным камнем, и резко ответила:
– Нет. Не выйду.
Скрипач опустил смычок. Музыка оборвалась. Последние ноты еще плыли в воздухе, и от этого внезапно разразившаяся тишина казалась оглушительной и звонкой.
Музыкант поспешно ретировался, и Даша с Димой остались одни. Он смотрел на нее как на незнакомого человека – в этом взгляде было какое-то странное узнавание и боль. А на самом дне притаилась робкая надежда, что Дашины слова – не более чем розыгрыш.
Надежда не зря умирает последней. Настойчивая и живучая, она сумела пробиться на поверхность и заставила Диму спросить:
– Даша, это что, шутка? Или я что-то не так понял?
Она нервным жестом подтолкнула к нему коробочку с кольцом.
– Все ты понял правильно. Я как раз собиралась тебе сказать, что между нами все кончено. И не надо на меня смотреть такими… ранеными глазами!
Дима послушался. Отвел взгляд и, глядя куда-то вбок, на край стола, выговорил, словно слова давались ему с трудом:
– Почему? Что случилось? Мы же всегда… – Он осекся, но договорил: – Я считал, ты тоже любишь меня. Скажи честно, ты встретила кого-то?
Даша засуетилась, заторопилась, подбирая слова, стараясь выстроить их и заставить маршировать стройными рядами, но все заготовки вылетели у нее из головы. Когда она проговаривала речь про себя, планируя, что и как скажет, все звучало аргументированно, собственная позиция казалась ей достойной, а замечания вескими.
Теперь же от волнения она не могла вымолвить ни слова. В мозгу, словно давешняя назойливая скрипичная мелодия, билась всего одна фраза. Стучалась, клевала изнутри, просилась наружу – и выпросилась:
– Мы по-разному смотрим на вещи: ты думаешь, я всю жизнь должна просидеть возле тебя, как привязанная, а я так не могу!
– Вот уж не думал, что у тебя такие представления о браке со мной.
– Не передергивай! Ты ничего не понимаешь! – Это получилось громче, чем она думала.
– Так объясни мне! – выкрикнул в ответ Дима.
– Мы по-разному смотрим на… – Она поняла, что повторяется, и смешалась. – Я имела в виду, у нас разные ценности, взгляды и устремления! – Это прозвучало уже лучше, и Даша приободрилась, голос ее окреп. – Ты полагаешь, что жена должна следовать за своим мужем: ты хочешь в Петербург – значит, и я туда же. Свою работу ты считаешь важной, а моя – это, по-твоему, так, баловство одно.
Дима отрыл рот, собираясь возразить, но Даша не позволила, вскинула руку в предостерегающем жесте:
– Не перебивай, пожалуйста. Дай договорить. У тебя патриархальные представления о семье. Тебе в голову не приходит, что я, как и ты, мечтаю о карьере, стремлюсь достичь профессиональных высот. Ты желаешь, чтобы я сидела дома, растила детей, варила борщи и пекла тебе эти противные ватрушки. А мне такое счастье даром не нужно! Это, наконец, скучно. В мире полно вещей, которые для меня лично гораздо интереснее, чем вить какое-то мещанское семейное гнездо. И ватрушки твои я терпеть не могу!
Ужасно начавшись, вечер закончился так, что хуже не придумаешь. Они окончательно рассорились, наговорили друг другу обидных и несправедливых слов (особенно, конечно, в этом преуспела Даша). А после она вскочила из-за стола и бросилась прочь.
– Оставь меня! Не вздумай за мной ходить!
Поначалу думала, что добежит только до туалета – выплакаться, успокоиться. Но сама не заметила, как ее каким-то чумным ураганом вынесло в вестибюль, потом из ресторана на улицу.
А дальше уже от нее и вовсе ничего не зависело.
Расстроенная, подавленная, ничего вокруг себя не замечающая, Даша летела по улице, сама не зная куда. Мимо проносились машины, скользили дома и деревья, плыли в противоположные стороны бурливые людские потоки. Мысли метались в голове, как дикие пчелы, и жалили, жалили…
«Единственный человек, который тебе дорог, о котором ты заботишься, которого слышишь, – это ты сама», – сказал Дима.
Даша мысленно с ним спорила: нет, он ошибается, все не так! Никакая она не эгоистка, просто у нее есть собственное мнение, и она готова его отстаивать.
«Если люди по-настоящему любят друг друга, то всегда сумеют договориться, пойдут на компромисс. А ты не хочешь. Получается, ты меня просто никогда не любила. И не надо сейчас искать отговорки и обвинять во всех смертных грехах меня. Это, по меньшей мере, незаслуженно и непорядочно», – сказал он еще.
А вот на это, пожалуй, возразить было нечего.
Даша глотала слезы, не давая им пролиться, и они дрожали в глазах, делая окружающий мир расплывчатым и неясным, похожим на картины импрессионистов, когда смотришь на них вблизи.
Она долго бежала, чудом не подворачивая ноги в туфлях на высоких острых каблуках, ускоряя шаг в бесконечном лабиринте улиц и проспектов. Кажется, в какой-то момент справа промелькнул купол Исаакиевского собора. Но, возможно, это только почудилось.
То, что давно заблудилась и понятия не имеет, в какой части города находится, Даша осознала, когда обнаружила себя стоящей посреди полупустого парка. Стоило ей задуматься об этом, как окружающая действительность, на которую Даша не обращала внимания, подступила вплотную, навалилась всей тяжестью, норовя напугать и раздавить.
Оказывается, на город уже наползли сумерки, вместе с ними подступила прохлада, а на Даше было легкое открытое платье. Она поспешно выбралась из парка и оказалась на кривой, узкой (Даша думала, в Петербурге вообще таких не бывает), неважно освещенной улочке. Дома, на которых не было табличек с номерами, смотрели на Дашу, ехидно щуря глаза-окна.
Магазины, лавки и аптеки, расположенные на первых этажах, равнодушно демонстрировали таблички «Закрыто». «Как это меня занесло в такую глушь?» – подумала Даша и тут же сообразила, что это еще не самое страшное.
Очутиться одной вечером в незнакомом городе – удовольствие сомнительное. Но какая бы ни была окраина, если у тебя есть деньги на такси, ты мигом оттуда выберешься. Беда в том, что ее сумочка осталась висеть на спинке стула, а вместе с нею – кошелек с наличностью и кредитками, айфон и паспорт.
Но еще и в этот момент не поздно было бы все исправить, подойди Даша к кому-то из редких прохожих, попроси разрешения позвонить, вызвать такси.
Вместо этого, повинуясь гибельному разрушительному инстинкту, она продолжала идти, как будто ее преследовали, подталкивали в спину, гнали вперед. Так заблудившийся в лесу человек, вместо того чтобы остановиться, обдумать создавшееся положение, дождаться помощи, начинает ходить кругами, забирается глубже и глубже в чащу, с каждым шагом больше удаляясь от человеческого жилья.
Уже почти стемнело, когда Даша, усталая и измученная, остановилась, прислонившись к стене дома, выстроенного из серого камня. Прямо перед ней находился широкий перекресток, на котором вяло перемигивались светофоры, простреливая пространство зелеными, желтыми, красными лучами. Редкие автомобили, повинуясь световым сигналам, застывали или, наоборот, трогались с места. Народу на улицах не было.
«Видимо, придется голосовать. Может, кто-то согласится подбросить меня до гостиницы. Не дай Бог, примут за ночную бабочку!» – смятенно подумала она, но тут в памяти всплыли Димины истории об отзывчивости и доброжелательности петербуржцев. Особенно коренных.
Даша воспряла духом и приготовилась подойти к краю тротуара, чтобы поднять руку и попробовать остановить машину, как вдруг за спиной раздалось:
– Добрый вечер! Простите, с вами все в порядке? Что-то случилось?
Она обернулась и в первый момент не поняла, кто с ней говорит. А потом опустила голову и увидела перед собой пожилую женщину. Даша была высокая, метр семьдесят восемь, так что сухонькая, похожая на птичку-синичку старушка едва доставала ей до плеча.
Смотреть на нее было приятно: ухоженная, аккуратная, она казалась живым воплощением той самой аристократичной, немного архаичной интеллигентности, благодаря которой, полагала Даша, Петербург называют культурной столицей.
Седые волосы старушки явно были подстрижены и уложены не в дешевой парикмахерской, где пенсионеров по вторникам стригут с пятидесятипроцентной скидкой. Губы подкрашены помадой изысканного кораллового оттенка, лицо едва заметно припудрено. На старушке было черное платье, фасон которого вышел из моды примерно полвека назад, однако оно очень ей шло и ладно сидело на хрупкой фигурке. У ворота платья была приколота золотая брошь в виде стрекозы.
Даша спохватилась, что разглядывает старушку дольше, чем это позволяют правила приличия.
– Добрый вечер. Я Даша, Дарья Максимова.
– Рада знакомству, Дашенька. Ничего, что я вас так назвала? – спросила пожилая дама и представилась Натальей Антоновной.
Даша заверила новую знакомую, что тоже очень рада.
– Я из Казани, совсем не знаю Петербург. Подскажите, пожалуйста, что это за улица?
– Балканская, – прозвучало в ответ.
– Балканская? – переспросила Даша и озадаченно нахмурилась. Вроде бы Дима упоминал это название в одном из бесконечных рассказов о Петербурге. – Мне говорили, что такой улицы нет. То есть она существует лишь на картах, а в реальности ее не проложили, хотя собирались.
Теперь пришла очередь Натальи Антоновны удивляться.
– Как это нет такой улицы? Взгляните-ка! – Она указала на металлическую табличку на углу одного из домов. – Видите, улица не менее реальна, чем я или вы!
Да уж, с этим не поспоришь. Получается, она спутала – Дима рассказывал про другую улицу, а Даша (как нередко бывало) слушала его вполуха.
– Вы правы, у меня, кажется, в самом деле неприятности, – вздохнула она. – Я заблудилась и не знаю, как вернуться в гостиницу.
Наталья Антоновна негромко рассмеялась.
– Разве это неприятности? Вашей беде легко помочь. Ах, милая, если бы все проблемы решались столь же просто! Пойдемте со мной.
Она засеменила к длинному, вытянутому вдоль тротуара двухэтажному зданию, возле которого они стояли. Даша последовала ее примеру. В здание вели четыре двери. Старушка подошла к крайней слева, позвенела ключами и открыла. Шагнув за порог, щелкнула выключателем.
– Мы закрылись пятнадцать минут назад, но это не страшно – откроемся снова.
Под потолком зажглись круглые матовые светильники, и Даша увидела перед собой небольшой, квадратной формы зал. Не больше десятка столиков, застеленных бежево-золотистыми скатертями, касса, вешалки для одежды, стол администратора, двери, ведущие в туалет и на кухню, – все это помещалось здесь с большим трудом, но ощущения тесноты не было.
Каждая картина на стене, каждая солонка на столе и каждый стул были на своем месте и смотрелись настолько органично, настолько целостно и уместно, что напоминали не предметы мебели и детали интерьера, которые можно в любой момент убрать и заменить другими, а нечто вроде деревьев, долгие годы растущих в саду. Создавалось ощущение, что они были тут всегда, от самого сотворения мира, и чувство покоя, умиротворения, защищенности, которое вмиг окутало Дашу, оказалось таким теплым и глубоким, что она подумала: «Я словно вернулась домой после долгого путешествия. Или вновь оказалась в материнской утробе».
– Многие так говорят, милая, – улыбнулась Наталья Антоновна, запирая за ними дверь. – Людям нравится мое кафе. Я не даю никакой рекламы, но оно никогда не пустует.
Оказывается, Даша произнесла эти слова вслух, сама того не заметив!
– Как называется ваше заведение? – спросила она, чтобы скрыть смущение. – Я не приметила вывески.
– А вы и не могли этого сделать. Нет никакой вывески. Люди проходят по улице, заглядывают в окно и видят, что внутри, – говоря это, старушка указала рукой в сторону единственного окна – большого, почти во всю стену, не прикрытого шторами. На широком подоконнике в живописном беспорядке теснились цветочные горшки, декоративные вазы, свечи в изысканных подсвечниках и статуэтки. – Если им нравится, они заходят. Что же до названий… – Наталья Антоновна поправила безупречную прическу и покачала головой. – В этом есть что-то унылое, прямолинейное и окончательное. Бесповоротное, понимаете? Тебе сразу говорят, что тебя ждет, не оставляя выбора и возможности разглядеть иное – то, что ты хотел бы увидеть. Полагаю, не стоит навешивать ярлыки на все подряд.
До той минуты Даша никогда об этом не задумывалась, но сейчас поняла, что хозяйка кафе совершенно права.
– Ох, простите меня, совсем вас заговорила! Проходите, Дашенька! В кафе нет городского телефона, а сотовый у меня дома, сейчас схожу и принесу. – Заметив удивление на лице Даши, старушка пояснила: – Я живу здесь же, в квартире на втором этаже.
Наверное, Наталья Антоновна происходит из какого-нибудь старинного дворянского или купеческого рода, подумалось Даше, и прежде ее семье принадлежал весь этот дом. Теперь же – лишь квартирка на втором этаже и крошечное кафе. Как печально! Как трагично и несправедливо!
Впрочем, старушка не выглядела грустной или озлобленной.
– Или, быть может, немного отдохнете и перекусите, прежде чем ехать обратно?
Даша тотчас решила: это именно то, что ей нужно, чего хочется! Ну, вернется она сейчас в гостиницу. А там – насупленный, оскорбленный в лучших чувствах Дима, которого придется просить принести кошелек или заплатить таксисту.
И кольцо, которое она не приняла.
И их ужасная ссора.
И целая ночь, и вдобавок целый завтрашний день, который им придется провести рядом, испытывая обиду, неловкость и острое желание оказаться на другом конце земного шара, подальше от человека, который из близкого вдруг превратился в чужого.
Она не успела ответить, но проницательная Наталья Антоновна все поняла без слов.
– Вы пока ступайте, Дашенька, вымойте руки, а я приготовлю ужин.
Маленькая туалетная комната была выложена кофейного цвета плиткой с узором из золотистых бутончиков. Даша посмотрела на себя в зеркало.
Страшилище, да и только: от укладки остались одни воспоминания, тушь на пострадавшем с вечера глазу потекла, пятна румян напоминают клоунский грим. «Немедленно смыть это безобразие!» – решила она и включила воду.
Когда умытая и посвежевшая Даша вернулась в зал, общий свет был выключен. Наталья Антоновна накрыла столик в уютном углу, подальше от окна, и зажгла свисающий над ним светильник-шар.
– Я сделала бутерброды, – сообщила хозяйка, разливая по чашкам чай из круглобокого чайничка. – Есть еще фрукты и мои фирменные пирожки с ежевикой. Но они пока в духовке, нужно подогреть.
– А деньги-то! – встрепенулась Даша. – Напишите мне номер карты, я приеду в гостиницу и сразу переведу…
Наталья Антоновна замахала руками.
– Дашенька, я ведь сказала: кафе закрыто! Теперь вы не посетительница, а моя гостья. Разве воспитанные люди позволят себе брать плату за еду с дорогих гостей, который заглянули на огонек?
Не зная, что ответить, Даша пробормотала слова благодарности и села за стол. Взглянув на румяные персики, крупные сливы и гроздочки винограда, на аппетитные сэндвичи, разложенные по тарелкам, она почувствовала, что зверски голодна. Вместо обеда они с Димой перекусили кое-как, гуляя по городу, а ужина она и вовсе лишилась.
– Вот эти – с сыром и ветчиной, а вот тут – с копченой курицей, маринованными огурчиками и зеленью, – угощала Наталья Антоновна. – Я налила нам чаю, но, возможно, вы предпочли бы кофе или сок?
Даша, которая уже принялась за бутерброд, уверила старушку, что чай будет в самый раз. Бутерброды оказались исключительно вкусными: булочки слегка поджарены, соус в меру острый, мясо тает во рту. Неудивительно, что посетители, побывав здесь однажды, спешили прийти снова.
– Мне очень нравится ваше кафе, – с чувством сказала Даша и, не сдержавшись, добавила, хотя не собиралась этого говорить: – Единственное, что мне вообще понравилось в этом городе.
Сказала – и укорила себя: Наталья Антоновна, очевидно, всю жизнь прожила в Петербурге, это для нее лучшее место в мире, а она полезла со своим непрошеным мнением!
Однако Наталья Антоновна, судя по всему, ничуть не обиделась.
– Петербург – необычный город. Непохожий на остальные. Призрачный и зыбкий, он ускользает от вас, открывается не сразу и не всем. Поворачивается к человеку парадной стороной, ошеломляет – и тот либо восхищается, благоговеет, либо стынет от ледяной красоты и бежит прочь. А душу свою, скрытую за нарядными фасадами, площадями, мостами, город прячет и бережет… – Она помолчала, теребя уголок скатерти. – Петербург напоминает мне оперу: одни любят ее до самозабвения, с первой услышанной ноты и на всю жизнь, у других она вызывает жгучую неприязнь и непонимание. Те и другие имеют право думать, воспринимать, как хотят.
Наталья Антоновна сделала маленький глоток чаю, положила в рот виноградину.
– А как же вы попали сюда, Дашенька? Почему оказались в одиночестве, поздно вечером?
В глазах ее светилось живое участие, спрашивала она не из праздного суетного любопытства, но желая помочь, утешить. Даша сразу поняла это, и ей захотелось рассказать обо всем, поделиться с незнакомым, но мудрым и добрым человеком.
Возможно, это было неправильно – вот так, между прочим, за едой, рассказывать о себе и своих отношениях с Димой, но Даша говорила, не испытывая неловкости и чувствуя, что на душе становится легче.
– Но теперь-то вы, конечно, жалеете о том, что наговорили? Вам хотелось бы все исправить, вернуть обратно и помириться с Димой? Принять кольцо и выйти за него замуж?
– Нет, – быстро ответила Даша, толком не обдумав сказанное. – То есть мне, безусловно, жаль, что все вышло так… жестоко. Он очень хороший, любит меня, предложение сделал, а я… Я хотела, чтобы все было по-другому, чтобы мы поговорили и поняли друг друга.
– Можно ли понять и принять, когда любимый человек объявляет, что ты ему больше не нужен? Даже если это сказано сочувственным тоном? И разве можно найти подходящий момент, чтобы ранить в самое сердце? Боль все равно будет огромной, – тихо проговорила Наталья Антоновна.
Даша застыла, не зная, что сказать, – это прозвучало как признание, как воспоминание о пережитом.
– Мое кафе – единственное, что у меня есть. Я люблю это место, в нем вся моя жизнь. Мне нравится приходить сюда по утрам, нравятся люди, которые здесь работают – их немного, но мы близки друг другу. Нравятся посетители – каждому я радуюсь и каждого встречаю как родного. Все тут по моему вкусу, на мой лад…
– Значит, вы счастливы? – нетерпеливо спросила Даша.
Наталья Антоновна посмотрела на нее странно знакомым взглядом, в котором читалась смесь жалости, умиления и удивления. Однажды шестилетняя Даша вернулась из садика и, улыбаясь во весь рот, объявила маме о своем открытии: надо просто взять и нарисовать деньги, сколько нужно, сколько захочется! Тогда не придется ходить на работу, можно будет каждый день кататься в парке на каруселях и есть мороженое! Мама тогда поглядела на дочку точно так же, как сейчас Наталья Антоновна.
– Настолько, насколько может быть счастлив одинокий человек. Когда-то мне пришлось выбирать. Я была актрисой, в прошлом даже известной, и мне все время казалось, что лучшие роли еще впереди.
«Так и знала, что она необычная женщина!»
– Выбор был очевиден, иных вариантов попросту не существовало – так мне казалось. Николай не мог конкурировать с Шекспиром или Чеховым.
– А теперь вы что же, раскаиваетесь? Вы блистали на сцене, занимались тем, что вам было по душе, к чему вас предназначила судьба. А если бы вы не отказали этому Николаю, вышли замуж, бросили театр? Что вас ждало бы тогда?
– Как ты сказала Диме, дети, борщи и ватрушки, – с грустной усмешкой ответила Наталья Антоновна.
– Вот именно! – не собираясь замечать иронии, воскликнула Даша. Ей почему-то непременно хотелось все объяснить, убедить Наталью Антоновну (а заодно, вероятно, и себя саму) в правильности своих мыслей. – У вас был театр, теперь есть любимое кафе. Вы прожили… то есть живете полной жизнью. Да, она не похожа на жизнь многих других женщин, но от этого не стала хуже. Наоборот, о ней можно только мечтать! Вы сказали, что нельзя навешивать вывески и ярлыки – и были правы! Если ты женщина, это не означает, что обязана стремиться выйти замуж и нарожать кучу детей. Кому это нравится – пожалуйста. Но я другая, у меня другие цели. Каждому свое!
– Между прочим, это было написано на воротах Бухенвальда.
Пока Даша соображала, что на это ответить, ее собеседница продолжила:
– Знаете, милая, в моем возрасте плохо спится. Часто лежу без сна ночи напролет, вспоминаю, размышляю о прошлом. Чаще всего мне приходит на ум, что достижения и успехи, которыми я в свое время гордилась, перечеркнуты одним-единственным поступком… Хотела бы его исправить, да не могу.
Даша вопросительно взглянула на Наталью Антоновну.
– Я предала, унизила мужчину, который по-настоящему любил меня. Не понимала еще, что нельзя обижать тех, кто нас искренне любит. Они беззащитны и безоружны в своей любви. Их сердца открыты и оттого уязвимы. Поняла я и еще одно: что тоже любила и, выходит, предала заодно и себя…
Она умолкла, а потом, видно, решила сменить тему. Поднялась со стула и поспешно сказала:
– Чуть не забыла! Пирожки подогрелись, духовка давно отключилась. Пойду, принесу.
Даша наелась до отвала, но подумала, что отказываться некрасиво, и, увидев Наталью Антоновну с тарелкой пирожков, изобразила довольную улыбку.
– Попробуйте, Дашенька. Вам понравится. Эти пирожки – то, что вам нужно. Я пекла их специально для вас.
«Для меня? Откуда вы могли знать, что я тут появлюсь?» – хотела спросить она, но так и не спросила.
– Когда увидела вас, сразу поняла: вы тут не случайно. Я долго ждала, верила, что буду прощена. «О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему…» Все возможно для того, кто уверовал. Любая награда.
Слова были непонятные, звучали так, будто Наталья Антоновна говорила сама с собой. Но вдумываться в смысл сказанного желания не было – да и вряд ли поймешь, что она имела в виду. Старики – особый народ, они живут больше в прошлом, чем в настоящем, оттого и выдают порой совершеннейшую дичь.
Пирожки же и вправду оказались такие, что ум отъешь. Желудок был полон, и Даша собиралась из вежливости откусить кусочек, однако от воздушных, с тонкой ароматной корочкой и густой ягодной начинкой пирожков было невозможно оторваться.
Она нахваливала выпечку и восторгалась кулинарными талантами Натальи Антоновны, а та улыбалась гостье мягкой, всезнающей, сердечной улыбкой доброй бабушки.
Кажется, был в этой улыбке и еще оттенок – не то сожаления, не то усмешки… А скорее всего, ничего подобного не было.
Спустя некоторое время Даша почувствовала себя как-то… не так. В голове появилась воздушная легкость, будто она выпила сладкого южного вина, а тело, наоборот, отяжелело. Двигаться было лень, мысли сделались тягучими, как ириски «Кис-кис», которые Даша любила в детстве.
Освещение в зале стало совсем тусклым. Мебель, цветы, светильники, картины – все пропало, исчезло в сгустившемся бархатистом мраке.
Хозяйка кафе, сидящая напротив, теперь казалась скрытой за плотной завесой. Лица Натальи Антоновны было не разглядеть, но зато золотая стрекоза, что присела на ворот ее платья, неожиданно засияла новым жгучим блеском и… пошевелилась.
Ей-богу, шевельнулась – раз, другой, потрясенно думала Даша. Тонкие крылышки затрепетали, и стрекоза неслышно поднялась в воздух. Даша смотрела на нее, как завороженная, не в силах отвести взгляд. А та повисела пару мгновений и сверкающей искоркой подлетела к Даше.
Коснуться бы ее, рассмотреть поближе – мелькнуло в голове. Она сама не заметила, как протянула руку, и волшебная летунья села на приглашающе раскрытую ладонь, замерла, подрагивая крылышками. Даша медленно поднесла руку со стрекозой к глазам, упоенно разглядывая гибкое блестящее тельце.
«Хочу, чтобы она стала моей!» – как капризная маленькая девочка, подумала Даша и, не успев осознать того, что собирается сделать, сжала кулак. Золотое свечение мигом погасло, а следом погас свет и внутри самой Даши. Она закрыла глаза и заснула.
Шея и поясница затекли от долгого сидения в неудобной позе, и все тело протестующе заныло, когда она попробовала выпрямиться. «Никогда такого не было. Надо же, сморило прямо за столом!» – подумала она, медленно и осторожно поднимаясь на ноги.
За окном было черным-черно, часы на стене утверждали, что уже почти полночь. Ей давно следовало быть в постели – завтра, как обычно, рано вставать, дел полно…
Внезапно пришло в голову, что она не имеет абсолютно никакого представления о том, что именно ей предстоит делать. То есть она знала, что должна будет трудиться, заниматься чем-то важным – вот только чем?
Да уж, радости в старости действительно мало.
Впрочем, эта забывчивость не сильно ее расстроила. Она знала, что проблемы с памятью – рядовое явление в почтенном возрасте. А потом – с какой стати волноваться, если спустя мгновение список дел снова возник перед мысленным взором?
Кафе, как обычно, сверкало чистотой. Столик, за которым она, по-видимому, заснула, был пуст, если не считать вазочки, куда завтра поставят свежий букетик, а еще подставки для салфеток, перечницы и солонки.
«С какой стати мне понадобилось спускаться в зал на ночь глядя?»
Как же все это необычно! Вот и сон сейчас снился тоже чудной до нелепости. Как будто ей не семьдесят два, а двадцать семь, и сидит она в богато убранном ресторане. Рядом – молодой мужчина: светлые волосы, очки без оправы, открытая улыбка. Цветы, яркий свет, играет музыка…
А потом картинка сменилась, и вот уже она бежит, летит куда-то, не разбирая дороги. Вокруг – паутина улиц, незнакомый город, который сейчас почему-то кажется знакомым, а тогда был чужим. Она сдерживается, чтобы не расплакаться, и мчится все быстрее, как будто хочет, чтобы ветер осушил слезы. Или чтобы от бешеного бега на спине прорезались крылья и унесли ее подальше отсюда.
Чем закончился сон, вспомнить не удавалось. Он таял, рассеивался, ускользал. Какая-то тревожная мысль промелькнула и пропала, оставив после себя ощущение недосказанности и чувство беспокойства. Словно она позабыла то, что должна была помнить, упустила самое главное, жизненно необходимое…
«Хватит киснуть! – приказала она себе. – Надо освежиться, ополоснуть лицо. А потом подняться, в конце концов, в свою квартиру и лечь в постель».
Она побрела в туалет, отметив по пути, что ключи от входной двери лежат возле кассы. «Когда я успела положить их туда? Как запирала дверь? Зачем вообще садилась за дальний столик?»
Вопросы множились, атаковали усталый мозг. Она отмахнулась от них, включила свет в туалетной комнате, умылась, с наслаждением погружая лицо в прохладную воду. Проточная вода студила руки, проясняла мысли, уносила прочь все дурное.
Закончив, она повернула кран и выпрямилась. Прямо перед ней было большое прямоугольное зеркало, и, глядя на свое отражение, она вновь – в который уже раз за короткий срок! – испытала щекочущее, неясное чувство.
На долю секунды ей показалось (абсурд, бред!), что она – это не она. Знакомое лицо, прическа и платье – знакомые, но… чужие. Словно она по ошибке забралась в чье-то тело да и застряла там. И воспоминания, которые теснились в голове, принадлежат не ей, и мысли, и чувства – посторонние, чуждые!
Еще это имя – Наталья… Ей не хотелось на него откликаться, и казалось, что оно не имеет к ней отношения!
А еще померещилось, будто недавно она стояла точно так же, внимательно разглядывая себя в этом зеркале…
«Прекрати! Ты прекрасно знаешь: ничего этого не было».
…Или все-таки было?
В следующее мгновение наваждение исчезло, лопнуло, как мыльный пузырь.
Да и откуда ему было взяться?
У нее был запасной ключ – получила только что у дежурного администратора. Но, поразмыслив, она не стала им пользоваться, предпочла постучать.
За дверью номера было тихо, словно внутри никого нет. Только она точно знала, что он там – специально уточнила все у той же приветливой администраторши.
Стукнуть в дверь успела всего разок, к тому же легонько, еле слышно, но он открыл сразу, как будто караулил возле порога. А может, и караулил – ждал, хотя и не особо надеялся дождаться.
– Даша, – дрогнувшим голосом проговорил он, и вид у него был такой, словно он вот-вот потеряет сознание. – Куда ты…
Она покачала головой, призывая его к молчанию.
– Неважно, где я была. Важно, что больше никуда не уйду. Дима, хочу попросить тебя: пожалуйста, забудь все, что я наговорила сегодня. Считай, что это был всего-навсего сон. Тяжелый, дурной сон, а теперь мы оба проснулись. Это мой… – Она запнулась, но справилась с собой. – Это мой второй шанс, чудесный шанс, и я его не упущу! Я люблю Питер и хочу прожить здесь всю жизнь. Прожить с тобой.
Они смотрели друг на друга, стоя по обе стороны двери. Что-то заканчивалось, и что-то новое зарождалось между ними. На душе у нее было спокойно – она подумала, что так и должно быть. Так всегда бывает, когда все происходит, как должно происходить.
Девушка машинально коснулась пальцами броши в виде золотой стрекозы, и Дима проследил взглядом за ее рукой:
– Откуда это у тебя?
– Красивая, правда? – По ее губам скользнула тень улыбки. – Нашла, подобрала на какой-то тихой улочке. – Она протянула ему плоский бумажный сверток. – А это тебе. Твоя любимая ватрушка. Правда, пекли в кулинарии – здесь недалеко, в паре кварталов. Но обещаю, что теперь всегда буду печь сама. Я ведь знаю множество старинных рецептов.
Она шагнула в комнату, и Дима закрыл за ней дверь.
notes
