Глава 29: Элви

Элви села на заднее сиденье. Машину вел молодой, коротко стриженный кудрявый парень. Виден был только его затылок. Государственное Здание осталось позади, впереди простирался город. Элви хорошо помнила свой первый приезд сюда, в сопровождении солдат, обходительных, как портье роскошного отеля, только с оружием. Ей помнились улицы, просторней, чем в любом из виденных ранее городов, роскошная зелень вдоль дорог. Ввысь вздымались здания, стройные и красивые, с окнами, собирающими энергию солнца, с садами на крышах, будто Фрэнк Ллойд Райт возродился заново и снова созидает небоскребы. Все в городе было тогда огромным и хвастливым. Она не забыла, как потрясло это в первый раз.

Теперь же все казалось странно хрупким. Столицу населяли миллионы людей, но мало кто прожил здесь более десяти лет. Из-за ее кортежа приостановили уличное движение, и она увидела простых людей – обычных горожан, гражданских и военных низкого ранга, они вытягивали шеи, разглядывая проезжающий кортеж и гадая, кто она такая и не следует ли выражать бурную радость при виде ее. Здесь нет ни памятников, ни рекламных щитов, ни старого доброго соседства. Неприятно все это.

– Не хотите ли воды, мэм? – спросил водитель.

– Нет, – отказалась Элви. – Спасибо.

Он кивнул, не взглянув на нее. Она откинулась на плюшевое сиденье и попробовала вытянуть ногу. Все равно болело.

Лаборатории были огромны. Формально они являлись частью Университета Лаконии, но выглядели как настоящий военный лагерь. Охранники на воротах откозыряли им, не проверяя, и машина принялась петлять по кампусу, направляясь к загонам. Элви нервно стиснула трость. Когда они миновали последний поворот, на дорожке показался мужчина, явно поджидающий их. Чувство облегчения, захлестнувшее, когда она поняла, что это не Кортазар, не поддается описанию.

– Доктор Очида, – поздоровалась она, тяжело выбираясь из машины.

– Доктор Окойе, рад, что вы вернулись. Наслышан о вашей полевой работе. Должен сказать, теперь меня из наших безопасных лабораторий в поля не выманишь.

– Ну, зато набрали интересных данных, – ответила она, пока они шли к Загону. Мрачное здание без окон, в форме куба, с укрепленными на случай нападения стенами, хотя здесь, в самом сердце империи, нападение вроде бы невозможно. Говорят, Бог не играет в кости, но если бы играл, божьи кости выглядели бы точно как Загон. Огромный, квадратный, непостижимый.

– Слышал, вас направили в святая святых, – сказал Очида. – Паоло очень близок к завершению проекта по старению.

– Я туда не просилась.

– Высокий консул поступает так, как поступает высокий консул, – сказал Очида, когда они подошли к постовым. Элви показала свою идентификационную карту и протянула руку для контрольного сканирования. Простое прикосновение к запястью, но ощущалось как нечто более инвазивное.

– У богатых и власть имущих терпения всегда немного, – заметила она. Охранники расступились, пропуская их. С негромким хлопком открылась дверь, и внутрь ворвался воздух. Когда они зашли, их, согласно следующему пункту протокола безопасности, обдало воздушной струей, затем система просканировала каждый миллиметр их тел, и только затем открылась внутренняя дверь.

Изнутри Загон почти всегда смотрелся лучше. Походил на самую обычную лабораторию, она проработала в таких не один десяток лет, по разным университетам и исследовательским институтам. На стенах развешаны правила техники безопасности – ярким шрифтом на шести языках, в воздухе запах фенола и газоочистителя.

– Пошли, – улыбнулся Очида. – Я проведу вас.

«Не расслабляйся, – напомнила себе Элви. – Это не твой дом. Здесь ты не в безопасности».

– У меня сейчас состоялся очень интересный разговор, – сказал Фаиз в тот день, когда ей поручили это задание.

– Как и я у меня, – ответила она. – Но мой разговор засекречен, так что рассказывай первым.

– Ну, он был ужасно уклончив, но, по-моему, наш старый друг Холден только что сообщил мне, что Кортазар замышляет убийство.

Элви сперва рассмеялась, уж больно жутко прозвучало, совсем не соответствовало окружающей пасторали, подобные ошеломляющие заявления часто кажутся смешными.

– Только этого мне сейчас не хватало, – сказала она. А секундой спустя: – Он, правда, так сказал?

Фаиз пожал плечами.

– Нет, конечно. Он очень осторожничал и не сказал ничего конкретного. Мы мило беседовали про то, как важно обучать детей использовать негативное пространство в качестве инструмента политического анализа. Затем обсудили всех руководителей научных проектов, за исключением Кортазара, и тут он пристально посмотрел мне прямо в глаза. А потом вдруг перевел разговор на историческую тему, про борьбу за власть на старой Земле, и особо напирал на Ричарда Третьего.

– Как-то… мутно.

– Ничего не мутно. Шекспир написал о нем целую пьесу.

– Как она называлась?

– «Ричард Третий», – ответил Фаиз. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Она положила голову ему на плечо. Оно казалось теплее, чем обычно, но ничего странного – пока отрастала нога, у него держалась небольшая лихорадка.

– Я не поклонница театра, и у меня был тяжелый день. О чем пьеса?

– Ричард был отменным мерзавцем и перебил кучу народа, в том числе двух детей. Наследников трона, кажется.

– Ты прежде тоже не был театралом.

– Точно.

В вышине над ними плыла тонкая пелена облаков, по мере движения заслоняя звезды и открывая вновь. Зажмурить бы глаза, уснуть и проснуться в их бедной квартирке на Церере, в далеком прошлом, когда она и слыхом не слыхивала ни о Лаконии, ни о Дуарте. Исчезни все, как сон – и то, чего она добилась, и деньги, и положение, и все ее открытия, – она все равно была бы счастлива, лишь бы Лакония с Дуарте исчезли тоже.

– Значит, негативное пространство, все, кроме Кортазара, и король-детоубийца.

– Ну, строго говоря, не король, а принц, который карабкался к власти, убивая детей. Вроде бы.

– Шикарно, – сказала она.

– Разве Кортазар не работал на «Протоген» еще до Эроса?

– И во время Эроса, – подтвердила Элви.

– Просто напоминаю, что для него это не впервой.

– Он создал катализатор, – сказала Элви. – Для меня. Это не значит, что я убийца.

– Ну да, – согласился Фаиз, но он понимал, она считает, что отчасти это так. Вот для чего нужны десятилетия брака. Близость и умение распознать ход мыслей другого превращались в своего рода телепатию.

Он вздохнул, повернулся и обнял ее.

– Наверно, я напридумывал больше, чем есть. Просто он вел себя странно, и как будто на что-то намекал.

– Он точно что-то хотел сказать, – кивнула Элви. – Возможно, не то, что тебе показалось. Но что-то.

– Думаешь разыскать его и расспросить?

– Угу.

– Дуарте за ним следит, поэтому он так уклончив, вряд ли с тобой он будет более конкретен, чем со мной.

Если только я не намекну ему, что Дуарте больше ни за чем не следит, подумалось ей. Мысль эта обожгла холодом, то ли от страха, то ли от волнения, то ли от того и другого разом. Интересно, а что Трехо, неужели он тоже все время держит Холдена под прицелом новых скрытых радаров?

– Может, что-нибудь придумаю, – сказала Элви.

И наверно придумала бы, если бы той же ночью не обнаружили Амоса Бертона с его карманным атомным зарядом, а Холдена еще до наступления утра не бросили в камеру.

Увидев ее, Кортазар улыбнулся, словно заранее настроился помнить про любезность. Ее ответный кивок был в той же степени фальшив, но он то ли не заметил, то ли ему было плевать, Элви так и не поняла.

– Я могу еще чем-нибудь помочь вам, Паоло? – спросил Очида.

– Нет, благодарю, – ответил Кортазар. – Дальше мы сами.

Очида отступил назад. Вроде бы обычная вежливая беседа. А ощущалась как угроза. Кортазар развернулся и направился к металлическим дверям. Догонять его пришлось практически бегом.

– Сожалею, что пришлось перенести все на послеобеденное время, – сказал он. – Все утро я провел в отделе службы безопасности, изучая вещи, найденные у шпиона.

– Амос Бертон, – сказала Элви. – Келли доложил мне. Как странно. Я знала его. Когда-то мы были вместе на Илосе. Он спас жизнь моему мужу.

– Что ж, при себе в той пещере он держал портативную атомную бомбу, так что… – Кортазар неопределенно повел рукой. – Я входил в аналитическую команду. Трехо очень дотошно осмотрел аппаратуру связи. Похоже, негодяй пробыл там довольно долго.

– Известно, чего он хотел?

– Пока нет, но возможно удастся его расспросить.

– Я думала, он мертв.

– О, ну еще бы. Более чем.

– Тогда как?

Он поднес свой бедж к панели замка, и двери разошлись. Вслед за ним она шагнула в мрачный коридор. Стены толстые, толще, чем везде. Бронированные. Мысль, что сырая протомолекула не самая опасная штука в Загоне, отрезвляла.

– Илич знатно облажался, – продолжал Кортазар. – Не его вина. Он же не знал, что оставлять тело без присмотра нельзя.

За спиной с глухим стуком сомкнулись двери. Как в тюрьме. Коридор служил воздушным шлюзом.

– После того, как несчастному ублюдку прострелили голову, Илич бросил всех на защиту нашей маленькой принцессы, – в тоне Кортазара сквозила насмешка, и Элви сразу вспомнился Ричард III. – Надо было оставить охранника возле тела. Или сжечь труп, прежде чем уйти. Нет, правда, он не виноват. Он знает правила насчет ремонтных дронов, но не знает, откуда эти правила взялись.

Следующие двери раскрылись, в коридор хлынул поток света.

– Я не понимаю, – сказала Элви.

– Поймете, – пренебрежительно буркнул Кортазар, входя в секретную лабораторию. Он ее дразнил.

Эта лаборатория была меньше Загона. Кое-что из оборудования было знакомо Элви по отделу экзобиологии – ряды секвенсоров, анализатор образцов протеома, инфракрасный спектроскоп и низко-резонансные томографы. Другие приборы выглядели так же причудливо, как артефакты пришельцев, с которыми ей доводилось сталкиваться. Не обращая на них внимания, Кортазар подошел к прозрачной полимерной клетке, в которой, судя по размеру, держали подопытных обезьян и крупных животных.

– Трехо думает, пара свежих глаз поможет, но правда в том, что вам целые месяцы придется играть в догонялки, прежде чем вы начнете задавать нужные вопросы, – сказал он. – Но не хотите ли приступить? Вот вам исходные образцы. Песчинки для наших устриц.

В клетке находилось двое детей, мальчик лет семи-восьми и девочка-подросток. У них были абсолютно черные глаза, как будто зрачок пожрал и радужку, и даже склеры. Девочка встала и подошла к стеклу. Кожа у нее отливала серым. Двигалась она почти нормально, но когда остановилась, замерла в пугающей неподвижности.

– Что... – Элви не смогла закончить вопрос. Она знала выражение «мурашки по коже», но всегда считала его фигурой речи.

– При жизни их звали Александр и Кара Биссет, – сказал Кортазар. – Дети сотрудников первой научной экспедиции в Лаконию, еще до того, как высокий консул привел сюда своих сторонников. Мальчик погиб в результате несчастного случая. Девочка отравилась вскоре после него, съев что-то из местных растений где-то в глуши. Вот что происходит, если оставить мертвое тело рядом ремонтными дронами. Ну ладно. Иногда. Они не каждый раз берутся за починку, но если уж берутся… – он кивнул на мертвых детей. Получается вот это.

– Я тебя не знаю, – сказала девочка.

– Меня зовут Элви.

– Я Кара. Ты тоже будешь делать нам больно?

Ох, подумала Элви. Да пошло оно все. Мне все равно, чем все обернется. Как только выберусь отсюда, найду способ никогда, никогда сюда не возвращаться.

– Первоначальные тела погибли лет двадцать назад, плюс-минус, – рассказывал Кортазар. – А эти артефакты, которые из них воссоздали, статичны с момента восстановления.

– То есть они навсегда остались юными?

– Пожалуй. Они всегда будут выглядеть как молодые человеческие существа, – подтвердил Кортазар. – Но они не остались теми же самыми. Строение и биохимия как у первоначальных тел, по большей части, но с феноменальной стабильностью. Теломеры не укорачиваются. Митоз может продолжаться бесконечно. Нет накопления старых клеток или бляшек. У иммунного ответа появилась пара дополнительных путей и структур, и это тоже интересно. В самом деле, очень хорошая работа.

– Потрясающе, – вымолвила Элви, и слово упало, как камень в колодец. Глубокий и пустой.

– Именно с них начался интерес высокого консула к личному бессмертию. Он думал, если изучим особенности строения и функционирования этих образцов, сможем придумать, как вживить их не в труп, а в живое тело, по типу углеродно-силикатной обшивки на базе долгоживущих структур... Что ж, действительно интересно. Я уже испробовал несколько животных моделей и добился неплохого прогресса, так что, думаю, готов к испытаниям на человеке.

Голова закружилась, пришлось опереться на трость.

– Дуарте одобрил это?

Кортазар обернулся и озадаченно посмотрел на нее.

- Разумеется, одобрил. Это же решение самой большой его проблемы. Как сохранить единство мультигалактической империи на протяжении поколений? Поставить во главе того, кто не умрет. Что ж, вот оно, здесь. Все, что нужно, чтобы не стареть и не умирать.

– И его не беспокоило, что что-то… я не знаю… может пойти не так?

– Он понимал, что существует некоторый риск, но полагал, что все оправдывается возможным результатом. Мы продвигались крайне аккуратно, высокий консул очень верил в мои способности.

– Ясно, – сказала Элви. – Хорошо.

– Все шло прекрасно, пока вы не спровоцировали… – он указал на ее раненую ногу. – Все работало. Наверно, будет работать и на новом объекте, пусть с некоторыми поправками.

– Я ничего не провоцировала. Это все Сагаль, он следовал приказам, – запротестовала Элви. Новый объект, должно быть, Тереза. Как же это все неправильно. Кортазар снова обернулся к клетке с детьми. Нет, он желал этого для лично для себя.

– У меня имеются полные отчеты, разумеется, – сказал Кортазар. – Специально для вас я загрузил все в систему. Изучайте столько, сколько захотите.

– Здесь?

– Вне этих стен проект не существует. Высокий консул распорядился на этот счет предельно ясно, и, знаете, трудно представить, что адмирал Трехо к секретности относится иначе.

Эта тайная лаборатория меньше, чем ее рабочий кабинет в Государственном Здании. Младший мальчик встал и подошел к тому, что когда-то было его сестрой. Все время, пока Элви здесь, они будут смотреть на нее. Интересно, Кортазар специально устроил так, чтобы она чувствовала себя неуютно? И будет ли информация, которую он предоставит, действительно полной...

– Погодите, – вспомнила она. – Тело Амоса Бертона пропало.

– Поиски уже идут, – сказал Кортазар. – Хорошо бы получить взрослого субъекта для сравнения. Конечно, еще лучше, если бы у меня было полное сканирование и все его медицинские данные до того, как модифицировали труп. Это бы нас действительно продвинуло вперед. Но я все равно очень рад. Туалет за коридором. А если проголодаетесь, есть придется снаружи. У нас только однажды случилось непреднамеренное заражение протомолекулой, но…

– Я поняла, – она присела за низкий монитор. Скрипнул стул.

– Позже зайду проверить, как вы, – на сей раз Кортазар улыбнуться забыл. Двери закрылись за ним, и Элви повернулась к отчетам и данным. Голова гудела, как пчелиный улей. Слишком многое свалилось на нее, выбило почву из-под ног. Она предполагала, что работа Кортазара вынесет ей мозг, оставив растекаться лужицей по полу. Но действительность превзошла любые ожидания.

Однако стоило ей приступить к отчетам, как вернулась сосредоточенность, пришло обычное спокойствие. Другие искали утешения в объятиях любимых или в чашке травяного чая – хотя, вообще-то, правильнее называть его отваром, чайных листьев в нем не было в помине, но прежнее название держалось крепко, что Элви всегда находила занятным. В голове Элви осталось место либо для науки, либо для паники. Вместе то и другое уживалось плохо, а панику она терпеть не могла.

Первое, что поражало – насколько незначительны оказались особенности артефактов. Кортазар не биолог. Он специалист по наноинформатике, что давало огромное преимущество при работе с генетикой, эпигенетикой и наследуемыми цитоплазматическими белками, зато он упускал базисы типа анатомии. То, как менялись сердца детей, приспосабливаясь к другой вязкости плазмы, как перестроилась кровь на более эффективный, не клеточный аналог гемоглобина, да и все остальные изменения и модификации на самом деле вовсе не модификации. Это улучшения.

Эволюция – процесс, который держится на соплях, на выработанных абы как компромиссах, вроде менструации, да прорезывания зубов из десен у детей. Естественный отбор – формальное определение, и зачастую он больше походит на «сойдет и так», чем на реально продуманный проект.

Когда она подняла глаза и увидела, что дети смотрят на нее, миновало пять часов, ужасно болела нога, но страха больше не было. Серость их кожи объяснялась изменением способа транспортировки кислорода. Глаза почернели из-за оптических преобразований, которые лучше улавливали свет. Что бы ни вытворял в их организмах новый тип мозговых нейронов и дополнительный слой неокортекса, все старые, чисто человеческие структуры остались на своих местах.

Пытаться воссоздать все это, используя протомолекулу как ящик с инструментами – акт неимоверной гордыни, от такого аж дыхание перехватывало. Да помысли о подобном кто-то кроме Дуарте и Кортазара, немедленно пошел бы под суд. Лишь эти двое, убежденные в собственной исключительности, посмели перешагнуть через «а что, если это незаконно» и «а что, если это вовсе не великая идея». Элви знала, Кортазар завидует, что Дуарте намерен скормить этой мясорубке собственную дочь, а не своего ручного ученого.

Она поднялась, опираясь на трость, и подошла к клетке. Мальчик отступил, словно боялся. Девочка – Кара – осталась на месте.

Развитие во взрослую форму – не то же самое, что старение и смерть. Возможно, дроны этого не поняли. Не говорит ли это кое-что о функционировании самих создателей протомолекулы? То, что их проекты не учитывали рост и созревание, предполагало, что у первоначальных конструкторов имелись только взрослые формы. Взрослые, которые делают взрослых. Она попробовала представить, на что это похоже.

– Могу я спросить у тебя кое-что? – обратилась Элви к девочке.

Секунду Кара оставалась неподвижной, словно камень. Потом она кивнула, и статуя будто ожила.

– Ты и твой брат выпадали из времени?

– Это тогда, когда стал виден воздух?

– Да, тогда.

– Не знаю. Он не дает нам посмотреть на часы.

– Выходит, ты понимаешь. А ты… Ты разве не… Ты и твой брат разумны? С самосознанием?

Огромные черные глаза изменились. Замерцали. По щеке Кары скатилась крупная слеза. Элви прижала ладонь к стеклу.

– Мне жаль, – сказала она. – Мне очень, очень жаль.