Интерлюдия: Танцующий медведь

Холдена разбудил утренний свет, струящийся через высокое окно и отбрасывающий тени на потолок. Последние остатки сна – что-то о крокодилах, засевших в рециркуляторе воды, и о том, как они с Наоми пытаются выманить их оттуда солонкой – ускользнули. Он потянулся, зевнул и выбрался из широкой кровати с мягкими подушками и плюшевым одеялом. На минуту встал в ногах кровати, чтобы осмотреться. Цветы в вазе у окна. Тонкий узор на простынях. Пальцами ног он провел по мягкому теплому ковру. И молча повторил про себя то, что повторял всегда, каждое утро с самого начала.

Это клетка. Ты в тюрьме. Не забывай.

И довольно улыбнулся, ведь кто-то смотрел.

Душевая выложена речными камнями, гладкими и красивыми. Вода всегда теплая, мыло источает запах сандала и сирени. Полотенца пушистые и мягкие, белые, как свежевыпавший снег. Он побрился, глядя в зеркало, специально подогретое, чтобы не запотевало. Лаконианская форма – не переработанная бумага, а настоящая ткань, – сложена в ящичке, выглаженная и чистая. Одеваясь, он мурлыкал под нос легкую песенку из детства, ведь кто-то слушал.

В Лаконию он прибыл в гораздо менее приятной клетке. Допрашивали его в боксе. Били. А в первые дни грозили кое-чем похуже. Потом искушали свободой. Даже властью. Могло быть хуже, много хуже. В конце концов, он же причастен к атаке, покалечившей «Медину» и приведшей к тому, что по всем звездным системам империи рассеялись агенты подполья. А кто-то из них даже умудрился прихватить с собой один из первых эсминцев Лаконии. Холден многое знал о мединском подполье, знал, как оно работает и кто в нем состоит, знал, где их искать. А то, что жив он и с ногтями на пальцах – так это потому, знал он еще и о мертвом пространстве на «Буре», которое появилось, когда применили генератор магнитного поля. Знал, что такие же мертвые пространства есть во всех системах, кроме Солнечной. Он был единственным из всего человечества, кто, – в сопровождении порабощенных протомолекулой остатков детектива Миллера, – побывал внутри инопланетной станции и своими глазами увидел судьбу создателей протомолекулы. И как только лаконианцы дали шанс, он все это вывалил на них. Сказать, что он охотно взаимодействовал по данному вопросу, было бы преуменьшением, а его информация о подполье с каждой проходящей неделей все более устаревала. Его даже перестали расспрашивать о нем.

Дуарте человек вдумчивый, образованный, цивилизованный и убийца. Он обаятелен, забавен, пожалуй слегка меланхоличен и, насколько мог судить Холден, совершенно не осознавал своего чудовищного честолюбия. Подобно религиозным фанатикам консул искренне верил, что любые его деяния оправдываются целью. Даже свое личное бессмертие, как и грядущее бессмертие дочери, Дуарте, прежде чем захлопнуть эту дверь за собой, умудрился преподнести как необходимое бремя во благо человеческой расы. Прелестный маленький крысеныш – вот кто он такой. И хотя Холден уважал его, в чем-то этот человек даже нравился ему, он никогда не забывал, что это монстр.

На двери Холдена имелся замок, но управлял им не Холден. Сунув в карман выданный ему ручной компьютер, он вышел во двор, прикрыл дверь. Войти может любой, кто пожелает. Если по какой-то причине они решат запереть от него дверь или, наоборот, запереть его внутри – так и сделают. Он неторопливо, руки в карманах, прошагал по дорожке, которую с обеих сторон обрамляли колонны. Вазоны с папоротниками с Земли. Наверно, и почва оттуда. Прямо перед ним из столовой выскочил какой-то мелкий чиновник и понесся дальше, отвернувшись, как от пустого места. Как будто Холден папоротник. Декоративный.

Здешняя столовая просторней всей палубы «Росинанта». Светлые сводчатые потолки и открытая кухня, где в любое время дня и ночи дежурили три повара. Несколько столиков вдоль окон, еще десяток – сзади во дворе. Свежие фрукты. Свежие яйца. Свежее мясо, сыр и рис. Но без перебора. Элегантность проистекает из труда и уважения к людям, а не от демонстративного расточительства. Преданность ценится выше богатства. Удивительно, сколько можно узнать о человеке, просто спокойно просидев несколько месяцев внутри созданного им мира.

Как обычно он поставил себе на резной деревянный поднос тарелку с рисом и рыбой. И тарелочку поменьше с ягодами и дыней. Некрепкий кофе в белой керамической чашке размером с суповую миску. В нише в глубине зала одиноко сидел Кортазар, что-то просматривал на ручном терминале. Холден ухмыльнулся и, в нарушение всех правил, присел напротив профессионального вивисектора-социопата.

– Доброе утро, док, – поздоровался он. – Давненько не виделись. Вселенная все так же добра к вам?

Кортазар закрыл файл, который читал, но Холден успел заметить фразу «неопределенный гомеостаз». Непонятно, что это, а поискать в справочниках нельзя, узнают.

– Дела идут прекрасно, – ответил Кортазар, и блеск его глаз подтверждал, что так оно и есть. А значит, у кого-то, кто не Паоло Кортазар, дела совсем плохи. – Очень хорошо.

– Вот как? – вежливо поинтересовался Холден. – И чем же они так хороши?

На секунду Кортазар заколебался, не поделиться ли, но передумал. Как видно, был в хорошем настроении. А доктору нравилось, когда он знал больше, чем окружающие. Давало ощущение власти. Бдительность он терял, когда бывал зол или раздражен. Или пьян. Пьяный и ноющий на жизнь Кортазар – лучший Кортазар на свете.

– Чем бы ни были, рассказывать не собираюсь, – он взял со стола свою тарелку с едва тронутой едой и встал. – Прошу простить, задерживаться не могу. График.

– Если позже выкроите время, разыщите меня, сыграем в шахматы, – предложил Холден. Он проиграл Кортазару уйму шахматных партий. Даже не пришлось поддаваться. Парень был силен. – Меня всегда найдете дома.

Оставшись один, Холден в молчании поедал завтрак, впитывая атмосферу зала. За время, проведенное здесь в качестве танцующего медведя, он усвоил четко – не ищи ни к чему ключ. Погрязнешь в поисках – упустишь что-то важное. Лучше пассивно подмечай, что происходит. Например, как хмурятся повара, переговариваясь друг с другом. Какой поспешной походкой заходят в столовую высшие сановники и торопливо покидают ее, как напряжены их плечи.

Со дня, когда случился тот странный сдвиг восприятия с выпадением из времени и сознания, в Государственном Здании установилась эта атмосфера. Что-то происходило, но Холден не знал, что. Ему никто ни о чем не рассказывал. А он не спрашивал. Ведь всегда кто-то подслушивал.

Покончив с завтраком, он поставил тарелку в мойку, получил две обычные чашки свежего кофе на вынос, прихватил в карман полсвязки сосисок. И направился в сад. Было немного прохладно. Времена года в Лаконии длиннее, чем земные, но все вокруг уже дышало осенью. Высоко над головой ветер носил диковинное, похожее на медузу облако, сквозь его прозрачную плоть просвечивала синева неба. Пост охраны представлял собой простую скамью, на ней сидел молодой парень, квадратным подбородком напоминающий одного из кузенов Алекса.

– Доброе утро, Фернанд, – сказал Холден. – Вот, принес тебе кой чего.

Охранник улыбнулся и помотал головой:

– Говорил же, нельзя мне ничего принимать от вас, сэр.

– Понимаю, – сказал Холден. – Жаль, знаешь ли, потому что кофе, который подают в VIP-столовой, отменно хорош. Зерна обжарены точно в меру, а не так, словно надо было скрыть улики. Вода минерализована, но опять же – не до вкуса нефильтрованного пойла с рудников. Отличная штука, но...

– Звучит восхитительно, сэр.

Холден поставил один стаканчик на скамью.

– Просто оставлю его здесь, а ты благополучно избавишься от него. А от этого стакана пусть избавится лейтенант Яо. Ей я слегка подсластил.

– Передам ей, – заулыбался охранник. Понадобилось несколько недель, чтобы добиться этого от парня. Немного, но и не пустяк. Любому из сотрудников Государственного Здания, кто видел в Холдене человека, шутил с ним или проводил с ним дни по заведенному распорядку, будет чуточку сложнее его убить. Что бы он ни делал – все играло свою роль. Любая мелочь могла решить в его пользу, если встанет вопрос между милосердием и пулей в затылок где-нибудь в кустах неподалеку. Усмехнувшись охраннику, словно тот ему лучший друг, Холден неторопливо побрел в сад.

В жизни Государственного Здания сложился свой уклад. Каждого затягивает рутина, знает он о том или нет. Здесь, в самом сердце империи, вокруг корпусов, служивших источником силы и власти, кружились тысячи людей, и он мог бы целую жизнь выслеживать всех. Как будто сидишь и наблюдаешь за ульем термитов, пока каждое насекомое не перестанет быть отдельно взятым организмом, а превратится в составную часть чего-то более крупного и более древнего. Проживи Холден столько, сколько вознамерился жить Дуарте, все равно не познал бы всех тонкостей. Для нынешних целей довольно схем попроще: Кортазар любит выигрывать в шахматы, лейтенант гвардии предпочитает кофе с сахаром, а дочь Дуарте часто гуляет в саду по утрам, особенно когда расстроена.

Часто гуляет, но не всегда. Некоторые дни Холден проводил, хотелось думать, в ее стиле – часами читая старые приключенческие романы или просматривая официальные развлекательные каналы. Не новости. В принципе, ему разрешены все каналы государственной пропаганды, но новости он смотреть не мог. Они либо злили, а он не мог позволить себе злиться, либо со временем начинали казаться правдой. Этого он тоже позволить себе не мог.

Сегодня он выбрал маленькую пагоду возле искусственного ручья. С местной растительностью вокруг. Иссиня-черный аналог хлорофилла, который создала эволюция Лаконии, придавал листоподобным отросткам здешних растений более темный оттенок, чем у зелени, среди которой рос Холден. Они были широкие, чтобы ловить энергию солнца. Высокие, чтобы быть выше конкурентов. Сходные трудности порождают сходные решения, на Земле, например, способность летать эволюционировала пятью различными способами. Умные ходы в проектном поле. Так называла это Элви Окойе.

Он вытащил карманный компьютер и почти на два часа погрузился в историю загадочного убийства на ледовозе, совершенного в Поясе еще до того, как открылись врата, и написанную тем, кто на ледовозе явно не бывал. Первым признаком того, что он больше не один, стал лай. Он отложил книгу, а из-за изгороди галопом выскочил старый лабрадор, ухмыляясь так, как умеют ухмыляться только собаки. Холден достал из кармана сосиску, и пока старушка ела у него с ладони, чесал ее за ушами. Нет лучшего способа заслужить доверие людей, чем понравиться собаке, и нет лучшего способа заставить собаку полюбить тебя, чем подкуп.

– Кто у нас хорошая собака? – приговаривал он. Пес фыркнул, и тут появилась девочка. Тереза, наследница престола. Принцесса империи. Ей четырнадцать, подростковый возраст, когда все эмоции ярко написаны на лице. Беглого взгляда хватило, чтобы понять: что-то ее надломило.

– Привет, – сказал он, как всегда. Повторяй каждый раз одно и то же – и картина становится привычной. Он тоже стал привычным. А привычное не представляет угрозы.

Обычно она отвечала «Здравствуйте», но сегодня она нарушила порядок. Не ответила вообще, смотрела на собаку, избегая взгляда Холдена. Веки ее покраснели, под глазами тени. Лицо бледнее, чем всегда. Что бы ни случилось, для нее это личное. Это сужало варианты.

– Представь, какая странность, – начал он. – Видел за завтраком доктора Кортазара, а он в таком аврале. Обычно он не прочь немного поболтать. А сегодня пулей умчался из столовой. Даже отказался надрать мне задницу в шахматы.

– Он сейчас занят, – сказала Тереза. И голос у нее был надломленным. – У него пациент. Доктор Окойе. Та, что из Департамента Науки. И ее муж тоже. Она ранена, она здесь, в Государственном здании, приехала поговорить с отцом. Она не сильно пострадала. С ней все будет хорошо, но доктор Кортазар помогает ее лечить.

Под конец своей речи она кивнула, словно внимательно следила за тем, что говорит, и сказанным довольна. Небольшой такой кивок. Играй она в карты, из-за таких жестов проигралась бы в пух и прах.

– Жаль слышать, – сказал Холден. – Надеюсь, она поправится.

Он не спросил, что случилось. Не докапывался до информации. Лучше оставить все как есть. С тактической точки зрения иное поведение будет ошибкой.

– Эй, – сказал он. – Я, наверно, не тот, от кого ты хочешь это слышать, но знаешь что? Все будет хорошо.

Глаза девочки расширились, взгляд стал жестким. Это не заняло и секунды.

– Не понимаю, о чем вы, – она развернулась и пошла прочь, хлопнув ладонью по бедру, подзывая собаку. Псина перевела взгляд с нее на Холдена, в темно-карих глазах мелькнуло сожаление. Надежда получить еще сосисок перевесила отчаяние.

Холден указал ей на уходящую Терезу:

– Ступай. – Собака тявкнула разок, дружелюбно фыркнула и потрусила следом за хозяйкой.

Холден вернулся к книге, но сосредоточиться не мог. Выждав с час, он убрал ручной компьютер и встал. Поднялся прохладный ветерок. Он подумал, не вернуться ли в камеру за курткой, но решил, что не стоит. Некоторый дискомфорт сегодня казался очень к месту. Вместо этого он направился к мавзолеям.

Гирлянды цветов лежали в углу, там, где камень соприкасался с землей. Красный, белый и роскошный пурпур. Некоторые из цветов были местные лаконианские, некоторые – из гидропонного резервуара. Их будут менять, пока не поступит приказа прекратить. Если приказать забудут, на могиле Авасаралы всегда будут свежие цветы.

Сверху на него смотрело вырезанное из камня женское лицо. Наверно, это просто игра воображения, но почудилось, будто она усмехнулась. Как будто то, что она мертва и больше не обязана исправлять ошибки этого огромного, тайного дерьмового шоу, которое есть человеческая история, ее реально смешит. Он смотрел на нее и вспоминал ее голос, ее манеру двигаться. Ее цепкие, умные, безжалостные вороньи глаза.

– Что происходит? – спросил он. – Что я вижу, что?

Плевать, даже если они слышали. Без контекста все равно не поймут.

Он видел, что Тереза разбита горем. Государственное Здание гудит от беспокойства. Кортазар – титулованный, самовлюбленный, одержимый протомолекулой Кортазар – тайно ликует. В звездной системе Лаконии, а может, и где-то еще очередной эпизод странного выпадения из времени и пространства. Вернулась Элви Окойе, и это использовали как предлог для присутствия Кортазара в Государственном Здании. Потому что Кортазар нужен там, и рад быть там, но зачем он там на самом деле – все скрывают.

Сложи одно с другим и… что-то случилось с Дуарте.

Если это правда, то у Кортазара развязаны руки. И значит, его планы препарировать и убить дочь Дуарте резко набрали обороты. А раз Элви вернулась из миссии по другим системам, то и планы Холдена тоже пошли вперед. Теперь это гонка, и он сильно подозревал, что отстает. Плохо. Он надеялся, что у него будет больше времени.

«Не скули, как жалкая сучонка, – одернула в мыслях Авасарала. – В одной руке надежда, в другой – полно дерьма. Еще поглядим, что перевесит. Давай, работай».

Сперва он хмыкнул, потом вздохнул.

– Справедливо, – сказал он мертвой женщине. На этот раз она не ответила. Когда он развернулся и зашагал обратно к зданиям, первый по-настоящему холодный порыв ветра всколыхнул чужую почти-траву. К ночи наверняка начнется буря. Может, снег. Снег везде одинаков.

Нужно продумать следующий шаг. Может, Элви. Может, ее муж, Фаиз. Фаиз всегда нравился ему. Может, Тереза. Может, пора сходить к Дуарте, если еще не слишком поздно. Если бы только было чуть больше времени…

Вечная проблема всех тысячелетних рейхов. Вспыхивают и гаснут, как светлячки.