Глава 28

В воскресенье после бала Эхо-Ридж кажется усталым, словно у всего города похмелье. В церкви меньше, чем обычно, народу, и мы почти никого не встречаем на улицах после службы, не видно даже Мелани Килдафф, которая обычно пробегает трусцой, пока мы трудимся во дворе.

– Ну, и как у тебя дела с Малкольмом? – спрашивает Эзра.

Выдергивая одуванчик, случайно отрываю сам цветок, оставив корень в земле.

– Ну, ты же видел, – раздраженно отвечаю я. Танцы закончились ровно в десять часов, и всех нас выгнали из зала, как стадо при комендантском часе с жесткими ограничениями. Дейзи привезла нас на пятнадцать минут раньше назначенного бабулей срока. Бабушка долго не ложилась, толкалась около нас с Эзрой, поэтому закончилось тем, что я написала ему сообщение о событиях моего вечера вместо того, чтобы рассказать лично. – Мы пожелали друг другу спокойной ночи.

– Да, но вы же, наверное, что-то наметили, нет?

Я вытаскиваю оставшуюся часть одуванчика и бросаю в стоящее между нами пластмассовое ведро. – Может быть, мы съездим в музей клоунов.

Эзра хмурится.

– Это еще что такое?

– Музей клоунов. Хотя это совсем некстати, правда? – Я с досадой сажусь на корточки. – Я действительно думала, что вчера вечером что-то произойдет. В смысле, с Кэтрин. Но мы всего лишь стали свидетелями того, как ее вывернуло.

Эзра пожимает плечами.

– Идея была неплохая. Она явно замешана в том, что здесь происходит, но… – Он замолкает и вытирает лоб, оставляя на нем едва заметные следы грязи. – Но, может, пусть этим делом занимаются специалисты. Отнесем квитанцию в полицию. Мы не обязаны говорить, как она к нам попала. Малкольм может сказать, что нашел ее.

– Но тогда это не имеет никакого смысла. Единственное обстоятельство, которое имеет значение, это то, что Брук пыталась ее вернуть.

– О. Верно.

Приближается слабый шум автомобиля, и, обернувшись, я вижу, как патрульная машина офицера Родригеса проезжает мимо нашего дома и сворачивает на свою подъездную дорожку в нескольких домах от нас.

– Очень плохо, что местный полицейский такой подозрительный, – бормочу я.

– Ты еще думаешь о нем? – спрашивает Эзра. – Дейзи же сказала тебе вчера вечером, что офицер Родригес не устраивал сцен на похоронах Лейси. Бабуля это подтвердила. Не знаю, зачем Сейди придумала, что он это сделал, если это неправда, но что бы ей там ни привиделось, можно по меньшей мере истолковать по-разному. А кроме этого, что еще числится за данным парнем? Плохая фотография в альбоме выпускников? Может, ты дашь ему шанс?

Я выпрямляюсь и отряхиваю джинсы.

– Может, ты и прав. Идем.

– А? – Эзра, прищурившись, смотрит на меня. – Я не имел в виду сейчас.

– Почему нет? Бабуля же твердит, чтобы мы отнесли ему те коробки, так? Чтобы он мог сложить вещи до продажи дома? Давай сделаем это сейчас. Может, сумеем выяснить у него, как продвигается расследование.

Мы оставляем садовые инструменты на лужайке и идем в дом. Бабуля наверху вытирает пыль. Взяв в полуподвале пару дюжин сложенных картонных коробок. Мы кричим ей о своих планах, и она не возражает.

Эзра подхватывает большую часть коробок, я беру остальные и направляюсь за ним по широкой грунтовой дороге, которая ведет к дому Родригесов. Это темно-коричневый коттедж, меньше других соседних домов и отстоит далеко от дороги. Я никогда раньше не видела его вблизи. На фасадных окнах висят ярко-синие цветочные ящики, но все в них кажется увядшим несколько месяцев назад.

Офицер Родригес открывает через несколько секунд после звонка Эзры в дверь. Он не в форме, а в синей футболке и спортивных штанах, а его волосы сильно нуждаются в стрижке.

– А, привет, – произносит он, распахивая дверь. – Нора говорила, что пришлет вас. Вы очень вовремя. Как раз сейчас я забираю вещи из гостиной.

Он не приглашает нас войти, но я все равно вхожу внутрь.

– Вы переезжаете? – спрашиваю я, надеясь поддержать беседу. Оказавшись в доме Родригесов, я еще больше заинтересовываюсь этим человеком.

Офицер Родригес забирает у нас коробки и ставит у стены.

– Постепенно. После смерти отца этот дом стал слишком велик для одного человека, понимаете? Но спешки нет. Сначала надо понять, куда переезжать. – Он чешет в затылке. – Хотите чего-нибудь попить, ребята? Может, воды?

– А у вас есть кофе? – спрашивает Эзра.

Офицер Родригес нерешительно смотрит на нас.

– А вам можно?

– Ну, мы же всего на пять лет моложе вас, – замечает Эзра. – И это всего лишь кофе. Я же не денатурат у вас прошу.

Я фыркаю, сообразив, что Эзра, должно быть, вполне уверенно чувствует себя с офицером Родригесом, чтобы так его подкалывать. Обычно он не подначивает в открытую представителей власти, даже в шутку.

Офицер Родригес робко улыбается.

– Ну, бабушка у вас строгая. Но – да, я только что сделал кофе.

Он поворачивается, и мы идем за ним на кухню с мебелью горчичного цвета и старомодными обоями в цветочек. Офицер Родригес достает из шкафа кружки и роется в ящике в поисках ложек.

Я прислоняюсь к столу.

– Нам интересно… э… как продвигается расследование насчет Брук, – говорю я, ощущая привычную тяжесть в груди. В некоторые дни, как, например, вчера, я бываю настолько занята, что забываю, как с каждым часом остается все меньше и меньше надежды, что Брук вернется домой целая и невредимая. – Есть новости?

– Мне нечего вам сказать, – более деловым тоном отвечает офицер Родригес. – Простите. Я знаю, вам тяжело, вы ведь видели ее как раз перед исчезновением.

Похоже, он говорит искренне. И в момент, когда он наливает дымящийся кофе в кружку со снеговиком и подает мне, он кажется таким приятным и честным, что я начинаю сожалеть, что не захватила с собой квитанцию на ремонт автомобиля.

Разве что я до сих пор мало что о нем знаю. Совсем немного.

– Как ее семья? – спрашивает Эзра, садясь на стул. Перед ним на столе лежит монетка, и он начинает запускать ее, как юлу.

– Ожидаемо. Страшно переживают. Но они одобряют все, что было предпринято, – говорит офицер Родригес. Он идет к холодильнику, открывает его и переставляет что-то внутри. – Вы, ребята, с молоком пьете? Или пополам с молоком и сливками?

– Без разницы, – отвечает Эзра, ловя вращающуюся монетку двумя пальцами.

Я всматриваюсь в примыкающую гостиную, где над камином висит огромная фотография трех маленьких детей.

– Это вы в детстве? – спрашиваю я.

Поскольку своих фотографий у меня очень мало, семейные снимки для меня, как кошачья мята для кота. Я всегда считала, что они могут многое сказать о человеке, которому принадлежат, поэтому, вероятно, Сейди так их ненавидит. Она не любит, чтобы ей заглядывали в душу.

Офицер Родригес все стоит спиной ко мне.

– Что?

– Фотография у вас над камином.

Я ставлю кружку на стол и иду в гостиную, чтобы рассмотреть снимок поближе. Каминная полка заставлена другими фотографиями, но меня притягивает тройная рамка, в которой, похоже, выпускные школьные снимки.

– Не надо… – окликает меня офицер Родригес, и позади меня что-то падает. Оборачиваясь я вижу, что он зацепился за кушетку, а мой взгляд попутно скользит по фотографии Эзры.

Подождите. Нет. Этого не может быть.

Мой взгляд останавливается на фотографии в рамке, где молодой мужчина в рабочем солдатском комбинезоне, прислонившись к вертолету, улыбается в объектив. Все у него – темные волосы и глаза, резкие черты лица, даже кривоватая улыбка – в точности, как у моего брата.

И у меня.

Я резко хватаю рамку, опередив офицера Родригеса. Спотыкаясь, я отступаю, сжимая фотографию обеими руками, а по жилам у меня растекается что-то очень похожее на панику. Кожа горит, перед глазами пелена. Но это лицо все равно ясно стоит перед моим мысленным взором. Это мог быть мой брат, нарядившийся солдатом на Хэллоуин, но это не он.

– Кто это? – спрашиваю я. Язык онемел, как после укола новокаина.

Офицер Родригес багровеет. Судя по его виду, он меньше всего хочет мне отвечать, но в конце концов делает это.

– Мой отец сразу после участия в «Буре в пустыне».

– Ваш отец? – буквально взвизгиваю я.

– Эллери? Какого черта? – озадаченный голос Эзры звучит словно за много миль.

– Черт. – Офицер Родригес обеими руками приглаживает волосы. – Я не… ладно. Я не хотел, чтобы все так получилось. Я собирался поговорить с вашей бабушкой. Только я не знал, что сказать, поэтому постоянно откладывал, и… то есть я до сих пор не знаю. – Я встречаюсь с ним взглядом, и он с трудом сглатывает. – Может быть, это совпадение.

Ноги у меня подкашиваются. Я падаю в кресло, все еще сжимая фотографию.

– Это не совпадение.

В голосе Эзры слышится нетерпение.

– О чем вы говорите?

Офицер Родригес совсем не похож на своего отца. Если бы походил, я, наверное, испытала бы такое же потрясение при нашем знакомстве. Внезапно все встает на свои места – кружка с кофе, которую он уронил у бабули на кухне, нервное заикание и невнятное бормотание всякий раз при виде нас. Сначала я приняла это за профнепригодность, затем за чувство вины. Никогда, ни разу мне не пришло в голову, что Райан Родригес походил на загнанного оленя в свете автомобильных фар, потому что пытался переварить тот факт, что мы, вероятно, родственники.

Вероятно? Я рассматриваю фото, которое держу в руках. Я никогда не была похожа на Сейди, кроме волос и ямочек на щеках. Но эти почти черные, чуть раскосые глаза, острый подбородок, улыбка – я каждый день вижу их в зеркале.

Офицер Родригес складывает перед собой ладони, будто в молитве.

– Может, привести вашу бабушку.

Я отрицательно мотаю головой. Я знаю немного, но одно знаю точно – бабулино присутствие совершенно некстати. Я протягиваю снимок Эзре.

– Тебе нужно взглянуть на это.

Мне кажется, что все семнадцать лет моей жизни в одну секунду проносятся передо мной. Мой мозг работает наизнос, пытаясь найти какое-то объяснение всему происходящему. Например, может, Сейди действительно встретила в ночном клубе кого-то по имени Хорхе или Хосе и искренне верила всему, что когда-либо рассказывала нам о нашем отце. Может, она даже не помнит то, что теперь кажется совершенно очевидным – связь с женатым мужчиной во время приезда в город на похороны отца.

Кроме одного. Я помню выражение ее лица, когда впервые упомянула имя офицера Родригеса – на нем промелькнула какая-то неловкость и испуг. Когда я спросила ее об этом, она придумала историю о том, как он вел себя на похоронах Лейси. Байку, на которой я выстроила целую криминальную теорию, пока двое людей не сказали мне, что этого не было.

Эзра резко втягивает воздух.

– Черт возьми.

Я не могу заставить себя посмотреть ему в лицо, поэтому бросаю взгляд на офицера Родригеса. На щеке у него подергивается мускул.

– Простите, – говорит он. – Мне следовало… Честно говоря, я не знаю, что должен был предпринять. Мы, наверное, могли бы… пройти тест или что-то в этом роде, чтобы убедиться… – Он замолкает. – Думаю, он не знал. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, он обязательно признался бы.

Признался бы. Прошедшее время. Поскольку его отец – и наш, полагаю, – три месяца как мертв.

Это слишком много. Вокруг меня жужжат голоса, наверняка говоря о чем-то важном и значительном, но я не могу разобрать слов. Все сливается в белый шум. Ладони потеют, колени дрожат. Легкие словно съежились и могут удержать всего глоток воздуха. У меня кружится голова, и я боюсь потерять сознание прямо в гостиной Родригесов.

И может, самое худшее во всем этом: как ужасно, по-детски и отчаянно я хочу, чтобы сейчас рядом была моя мама.