Если верить коротеньким треугольным стрелкам старых часов в моей гостиной, получается, что я уложился примерно в пару секунд – время моего отсутствия в этом прекрасном Мире стремится к нулю.

Возвращение домой не стало для меня серьезным потрясением: ни в тот замечательный вечер, ни позже, под утро, когда я добрался до своей спальни и остался наедине с собой, любимым, со всеми вытекающими последствиями. Я долго лежал в постели без сна, но не сходил с ума, как следовало бы ожидать, а с незнакомой мне доселе нежностью перебирал в памяти фрагменты своей одиссеи. Насколько я могу судить, все воспоминания остались при мне – по крайней мере странствия по Хомане представляются мне вполне цельной, последовательной картиной, без пробелов и провалов в событийном ряду, которые не знаешь, чем заполнить.

Самое удивительное, что я долго не хотел – или не мог – говорить на эту тему с кем бы то ни было. У меня было смутное ощущение, что влюбленному в меня древнему ветру по имени Хугайда будет приятно, если его имя останется в моем сердце, но никогда не сорвется с моих губ – разве что во сне. Собственно, можно сказать, что я храню молчание до сих пор, поскольку сам неоднократно убеждался, что слова, написанные на бумаге, и слова, сказанные вслух – совсем не одно и то же.

Коробочка с ароматным цветком, романтический подарок ндана-акусы Анабана, до сих пор лежит в одном из многочисленных шкафов, заполненных всякой милой чушью, о которой я забываю через пять минут после того, как кладу на полку. Цветок по-прежнему пахнет, и иногда я позволяю себе открыть коробочку и вдохнуть этот сладкий, но совершенно чужой аромат.

Семена мурбангонской травы, выразившей пожелание совершить путешествие между Мирами, я посадил далеко за городом и никогда не возвращался на это место. Уверен, что я траве больше не нужен. Я сделал для нее все, что мог, и теперь от меня требуется только одно: не мешать ее таинственной новой жизни.

А иногда по ночам – не так уж часто в моем распоряжении оказывается ночь, до краев переполненная одиночеством, – я разжигаю огонь в камине и подолгу смотрю на пляшущие языки пламени. Я не тоскую по просторам Хоманы и уж тем более – по людям, которые составляли мне компанию в моих странствиях, поскольку мое сердце не настолько вместительно, чтобы любить то, что утрачено навсегда. Но порой – слишком редко, по правде говоря, – мне удается ощутить на своей щеке не жаркое дыхание пламени, а прохладное дуновение далекого древнего ветра.