Глава 14
В участке. Гвоздь
В участке тем временем бурлила привычная жизнь. Околоточный надзиратель Свинцов разбирал вечерний улов: в кутузке тюмарили отловленные им лермаки с гужбанами, а у специального бертильонажного станка стоял с разведенными руками невысокого роста рябой мужичишка, хозяин мелочной лавки Емельянов. Голова его была прижата затылком к столбу с делениями, а взгляд опрокинут куда-то в сторону, словно из верхнего угла приемного отделения на него был наставлен грозящий перст высшего судии.
Африканов приставил к уху задержанного страшного вида ржавый кронциркуль, рассмотрел показатель на шкале и объявил Облаухову, который стоял тут же за конторкой и заполнял карточку:
– Длина левого уха – 0,098.
Африканов слегка отстранился, как обычно делают художники, оглядывая холст на мольберте.
– Форма овальная… – заключил он. – Оттопыренность средняя. Мочка – треугольная.
Облаухов, шевеля губами, заносил данные в соответствующий раздел уже частично заполненного документа. Африканов бесцеремонно раздвинул мужику веки.
– Окраска левого глаза желтовато-зеленая.
– Какая оттопыренноcть? – подал голос Облаухов: он явно не поспевал.
Все это время Свинцов стоял напротив задержанного и молча смотрел ему в лицо тяжелым, осуждающим взглядом. Мужичишка заметно нервничал.
– Не виновен, ваше благородие, – прошептал он, отворачивая лицо, словно борода полицейского обжигала его огнем.
– А если я тебе сейчас этот гвоздь в ж…
Околоточный надзиратель не успел закончить мысль, потому что в участок вошел пристав.
– Свинцов, что там у тебя? – без всякого интереса спросил Троекрутов, намереваясь без задержки продвинуться к себе в кабинет.
– Вот, ваше высокоблагородие, – браво отозвался околоточный и показал кованый гвоздь. – Хозяин лавки Емельянов. Продал прислуге коллежского советника Ухватова хлеб с запеченным в нем гвоздем.
Присутствие в деле чиновника шестого класса обеспокоило пристава. Коллежский – это, конечно, не тайный советник, но и не какой-то там синодский регистратор.
– Тот едва зуб об него не сломал, – довершил доклад Иван Данилыч.
Троекрутов подошел к бертильонажному станку.
– Каким еще гвоздем? – спросил он как-то растерянно, по-детски.
Свинцов передал трехгранный кованый гвоздь Троекрутову, тот повертел его в руках и вдруг гаркнул так, что звякнули стекла и заржала кобыла за окном.
– Совсем обалдел, Емельянов?
Мужичишка, как подкошенный, рухнул на колени, едва не потеряв сознание от ужаса, и принялся истово креститься.
– Невиновен! – зашептал задержанный. – Вот-те крест, невиновен!
Свинцов с Африкановым бросились оттаскивать Емельянова от пристава. Очередь просителей вздрогнула, словно каждого в ней шибануло током. Какая-то баба от неожиданности уронила корзину с яйцами, которую невесть зачем приволокла в участок. Из соседнего помещения на крик прибежал фон Штайндлер и, оценив картину, тоже бросился усмирять преступника, навалившись ему на ноги.
– Ты зачем гвозди в хлеб суешь? – продолжил орать Троекрутов.
– Невиновен! – еще сильней запричитал бедолага. – Прости, прости, ваше высокородие! Христом Богом молю.
Емельянов изловчился и ухватил пристава за сапог, но Свинцов с Африкановым ткнули его по разу в бока и оттащили обратно к измерительной стойке.
– И как это тебе в голову твою дурную мысль такая дикая пришла? – не унимался пристав. – Гвоздь! Гвоздь!!! – Он показал улику присутствующим. – Это же форменный террор, разве нет?
– Никак нет, ваше благородие, – причитал Емельянов. – Никого, никого не хотел. Вот как есть – невиновен. Бесы закрутили!
Троекрутов перешел на спокойный тон так же легко, как полминуты назад взорвался бешеным воплем.
– Ну это вы все так… – почти дружелюбно продолжил он. – Невиновен… Это ж надо умудриться – гвоздь!
Развернувшись, он осмотрел притихших посетителей, желая понять, какой эффект произвело его выступление, носившее, по замыслу, воспитательный характер. – Я еще понимаю, таракана запечь – это дело, можно сказать, привычное.
Троекрутов повернулся к Облаухову, который на всякий случай стоял рядом на случай возможных поручений.
– Как ее, эта… На той неделе Иван Данилыч как раз к нам приводил.
– Купчиха Гусева, – c готовностью подсказал Облаухов. – Лавка в доме номер семь.
– Да, Гусева. Пожалуйста – двое суток штраф и десять рублей ареста. То есть наоборот: десять рублей штраф и двое суток ареста. И это за таракана. А у тебя – гвоздь. – Пристав опять обратился к задержанному: – Это же, считай, покушение, Емельянов. На коллежского советника покушение! Ты что себе думаешь?
Вдруг Емельянов с диким рыком взмыл над полом как отпущенная пружина и, оттолкнув Троекрутова, метнулся к выходу. На его беду, в это же время в двери вошел городовой Пампушко, который, не думая ни секунды, двинул беглецу кулаком в лоб. Емельянов отлетел обратно под ноги пристава, где его принялись мутузить подоспевшие Свинцов с Африкановым.
– Не бей, ваше благородие, признаюсь! Во всем признаюсь!
Троекрутов склонился над нарушителем.
– Ну, говори, гнида, – приказал Африканов. – Кто велел коллежского советника гвоздями накормить?
– Для весу, для весу присунул, ваше благородие. Не губи! – ойкая, открылся Емельянов.
– Это у них известное дело, ваше высокоблагородие, – подал голос кто-то из зрителей. – Суют, шельмы, гвоздь в буханку, чтобы на весах тяжесть прибавить!
– Это я понимаю, – отмахнулся пристав. – А чего ж не вытащил-то, Емельянов?
– Вытащил! – к удивлению присутствующих заявил провинившийся.
– Как же вытащил, когда вот он? – показал гвоздь Евсей Макарович.
Свинцов с Африкановым приостановили избиение, желая также получить разъяснение.
– Вытащил! – подтвердил горемыка. – А кухарка давай по новой перевешивать. Я опять ткнул. А она уж и умотала с ним, коза драная.
Признавшись в преступлении, мужик успокоился, как после исповеди, и, закрыв глаза, смиренно остался лежать в ожидании решения своей участи. Троекрутов разогнулся и оглядел собравшихся. Все ждали развязки, причем чутье подсказывало приставу, что наказание не должно быть очень уж строгим, поскольку злосчастная кухарка явно превратила торговца-хитрована в без малого библейского страдальца.
– Вот что, Емельянов, – наконец молвил пристав. – Прежде чем что-то куда-то совать, надо хорошенько башкой своей думать.
Изреченная Троекрутовым мудрость вызвала гомонок одобрения, уловив которое пристав уже уверенней объявил приговор:
– Двое суток штраф и десять рублей ареста. То есть наоборот: десять рублей штраф и двое суток ареста.
По общему выдоху начальник участка понял, что вполне угадал с решением. Свинцов с Африкановым поволокли Емельянова в кутузку, а Троекрутов отправился было в кабинет, но заметил вошедшего Ардова.
– А, Илья Алексеевич! – вроде как обрадовался пристав. – Как успехи? Удалось ли отыскать булавки?
– А также убийцу господина Мармонтова-Пекарского! – добавил фон Штайндлер. – Первый день на исходе.
– Да-с, – подтвердил Троекрутов, – через два дня милости прошу ко мне в кабинет с докладом. В департаменте ждут не дождутся результатов расследования.
Ардов хотел было что-то сказать, но пристав уже свернул в коридор. Илья Алексеевич прошел в зал и молча сел за свой стол.
– И про горничную в доме Данишевских забывать не стоит, – не унимался фон Штайндлер. – Вы установили обстоятельства происшествия? Улики какие-нибудь… Ботинок там, может быть… – Он взглянул на чинов полиции, которые с готовностью гоготнули, припомнив конфуз с неудачным арестом репортера.
