55

Судя по тому, что видно в окне, прошел месяц или два. Листва уже на земле. Деревья в Бруклине, те, что все еще пробивались сквозь асфальт, – «растет в Бруклине дерево», именно дерево, одно, – так вот, те оставшиеся деревья почти чрезмерно блистают цветами – красным, золотым. Деревьев в городе так мало, что они восполняют это цветом неестественно ярким; так армия перед превосходящим по огневой мощи противником сражается сверх своих сил, хоть уничтожение и неизбежно. Осень грезы. Что бы мог придумать про осень рекламщик, чтобы продать грезу как вещь? Осень Эдди Бернейса. Марти отошел от окна к телевизору. Где, бля, Теда носит? Ну конечно, не в силах смотреть, как «Носки» наконец отвоюют свое. Одним махом, только так. Четыре раза подряд с сент-луисскими «Кардиналами». Проклятие сегодня будет снято, сраженные победят, те, кто сейчас последние, станут первыми. Сегодня все по-библейски, словно исполнение пророчества. Марти почти ожидает дождя из жаб и явления Юла Бриннера. Марти – верующий. Он не соврал. Он жил ради «Носков», и «Носки» продлевали ему жизнь. Приглушает звук телевизора. Хочет только смотреть и слушать голоса у себя в голове. Слишком много их, комментаторов этих. Раздувают из бейсбола черт знает что. Бейсбол и Америка. Эти тоже торгуют мечтой об отцах и детях, автомобилях, демократии, меритократии и времени прошедшего совершенного. Но до чего неуклюжи они, до чего очевидны. Не то что мы когда-то – классика хитроумия. Кто на их фуфло ведется? – думает Марти. Марти знает: люди ведутся, фольк хавает. А продает кто? Я. Марти знает. Я. Но человеку нужно питаться. А Марти нужно обеспечивать семью. Ничего нет постыдного в том, чтобы предложить рынку свои дарования. Хоть бы ценой сексуализации спаржи и сладострастной носкологии «Носков». Ебись ты, Карл Маркс. Да и вообще все правда: бейсбол лечит от рака. Ну вот. Последний питч. Все кончено. Игроки беснуются на поле, сигают друг другу в объятия, как дети. Это искренне, думает Марти, эта радость – настоящая. Уму непостижимо, почему Теда нет рядом, хотя, с другой стороны – постижимо. Большие события в жизни – это вам не театральные постановки и никогда не разыгрываются идеально, они – как древнегреческие пьесы, где все великое – секс и насилие – происходит за кадром. Почему я столько всякого великого не видел? Почему смотрел в другую сторону и многое пропустил? Марти чувствует, как подступают слезы. Чувствует победу. Чувствует, что победил в игре жизни. Сантименты все это, думает он, я способен на большее. Но бейсбол – это сплошь сантименты. Что плохого в некоторой сентиментальности? Людям нравится. Ему вроде полагается теперь умереть? Вряд ли – нынче он чувствует себя как никогда хорошо. Впервые за долгие годы так хорошо – он чувствует себя молодым. В нем столько сил, что хочется выйти, подышать вечерним воздухом. Коли не получится поликовать при Теде, Марти пойдет и вывалит это все на кого-нибудь у киоска Бенни. Он шагает к киоску – куда нахер все подевались? Фанаты «Янки» прячутся от него. Уже горюют. Слабаки. Мало им просто выигрыша – «Носки» еще должны проиграть. Нечестно. Несправедливо. У киоска никого. Даже пантеры сныкались от Марти. Почему мне не дают поторжествовать, черт бы драл? Я разве не заслужил? Он оставляет четвертак на стойке в киоске, хватает «Нью-Йорк Пост». Должно быть на первой странице, на первой же странице! Это ж важнейшая новость на свете. Громадными жирными буквами: то κατάραμα άνακυκλεύτε Он эти буквы не узнает. Очень странно. Листает до конца, до таблиц счета и комментариев. Он же только что посмотрел игру, зачем ему еще и читать о ней? Ну вот так оно у мужчин. Не знает он. Хотя жутковато и странно все это – Марти не узнает фамилии игроков. Ни «Носков», ни «Кардиналов». Может, у него инсульт? Он слыхал, такое бывает. Забываешь слова – слова превращаются в неопознанные объекты. Все написанное кажется ему греческим. Буквально. Он знает, как выглядит греческий, хоть и не говорит на нем. Это «Нью-Йорк Пост» на греческом. Марти глубоко вдыхает. Кто такой Πεδροία? А Όρτιζ? А Δάμον? Он трет глаза. Ни одной фамилии не разберет. Вновь смотрит на первую страницу, на дату. 28 октября 2004 года.

Марти проснулся от этого странного сна внезапно. Убедительный сон: Марти во тьме не понимал, где он, – и даже какой нынче год. Дышал тяжко. Легкие болели. Сел на кровати и попытался обороть головокружение. Шатко встал. Дома. Все в порядке. Небо за окном черно-синее. Было еще темно, однако Марти знал, что до начала восхода – рассвета рассвета – всего несколько мгновений. Еще один ебаный день. Марти надел на себя что-то и пошел в кухню. Заглянул в спальню к Теду. Что за херня? Тед на одноместной кровати спал с какой-то женщиной чуть ли не поверх себя. Ай да Заноза. У женщины были густые волнистые темные волосы. Это не?.. Он скользнул чуть в сторону, откуда видно было, кто это. Так и есть! Мариана. Вот молодец, Тедди, подумал он, и Мариана молодец. Хорошо. Как хорошо. Беспредельная душа использует смертное тело, чтобы коснуться беспредельного в другом человеке. Азъ и ты. Вершина и боль жизни. Тело – единственная часть души, какую в силах воспринять чувства. Это Блейк сказал. Мы в этом одно целое. Все начинается. Все заканчивается. Вот так.

Как и в своем сне, он дошел без трости до киоска Бенни. Слишком рано. Из стариков – никого. Уже не ночь, но днем тоже пока не назовешь. Сегодняшние газеты уже бросили у киоска связанными, как заложников, которых заставят говорить. Марти выпростал себе экземпляр «Нью-Йорк Пост» с любимым спортивным разделом. 10 сентября 1978 года. Иисусе, как быстро прошло лето. Сезон почти окончен. Я что-то плохо следил. А все Тед и Мариана. И Мария. Это и правда случилось? Случилось. Вечер пендехо. Хохотнул. Тед был заебись смешным пацаном. Хорошим. Всегда.

Он возблагодарил Бога за хер, который по-прежнему действовал. Улыбн улс я. Он все еще любил Марию, даже после стольких лет, и надеялся увидеть ее еще раз. И еще. Сколько б ни осталось ему времени. Марти перелистал до последней страницы, пока не нашел таблицы Американской лиги. Что? Глянул на первую страницу – проверить дату. Все верно, 10 сентября 1978 года. «Янки» и «Носки» идут вровень? Вровень? «Носки» профукали свой громадный отрыв? А как же их полоса везения? Тед уверял его, что дело в шляпе. Газеты показывал. Марти смотрел телевизор. Может, эта газета – розыгрыш? Или все предыдущие?

Он постарался дышать, но не смог. Утерял связь с действительностью, с правдой. Не знал, что настоящее, а что херня. Тед, что ли, зловредный сучонок, мстительный сын? Гонерилья? Регана? С Марией ли был Марти прошлой ночью? Молю тебя, Боже, не отнимай этого у меня. Жив ли он? Упал на цемент. Это все? Жив ли он и при смерти – или уже умер? Сердце наполнилось до отказа, но любовью или смертью? Марти не знал. Ничего не мог понять: он же всего лишь человек, и вдруг так устал, так ужасно устал. Он поспит. Прямо здесь, на тротуаре? Как бродяга? И ладно. И ладно. Люди поймут. Мне надо было отдохнуть. Ему надо было отдохнуть, так они и скажут. Вот проснусь – и разберусь, что к чему.

Примерно через двадцать минут к киоску прибыл Бенни и обнаружил Марти на земле, без сознания.