38

Мы с Джеем остановились у верха лестницы и, словно пара пионеров, изучающих дикую местность, куда еще не ступала нога человека, обозревали стихийный оползень мусора, перекрывший нам путь вниз.

Одежда, истрепавшиеся одеяла, старые полотенца окутывали перила лестницы, словно ползучие растения, обвившие шпалерные решетки. Поверх них висела связка дешевых пластиковых флажков для праздников – одна из онлайн-покупок моей матери, от «которой просто нельзя было удержаться». Они, видимо, были напечатаны где-то, где не особо говорят по-английски: «С днем раждения!», «Паздравляем!», «Мазл тов в твою Бар-митву!». Но она настояла на том, чтобы сохранить их для вечеринки, которую она планировала.

Вечеринку. На этой свалке.

– Можно было подумать, что она выкинет хотя бы эти два, – я мрачно улыбнулась, указывая на пару испачканных флажков с надписями: «Эта мальчик!» и «Счастливой годовщины!». – Но это место – черная дыра. Ничто не может ее покинуть.

– И когда ты поняла, что это не норма? – спросил Джей.

Я ненадолго задумалась, пиная свернутый ковер, лежащий на верхней ступеньке.

– Думаю, это было в четвертом или пятом классе, когда я пошла на день рождения Бри Роджерсон к ней домой. Это была моя первая ночевка у подруги, кроме Хлои.

– А Хлоя знает?

– Об этом? Да. Но только она одна. А теперь и ты. – Я надула щеки и громко выдохнула воздух. – Ты и понятия не имеешь, насколько это сложно для меня – позволить еще кому-то узнать мой секрет.

Он медленно кивнул, и я внезапно поняла, насколько спокойным оставалось его тело. Он контролировал выражение своего лица и сохранял нейтральный тон голоса. Он казался расслабленным, но он был актером. Я видела, что он чувствовал что угодно, но только не комфорт и спокойствие. Если бы он подчинился своим инстинктам, то наверняка с криком бросился бы бежать из этого сумасшедшего дома, проведя остаток дня в горячем душе и пытаясь отмыться от всего этого.

Уже слишком поздно поворачивать назад, Джей, для нас обоих.

– Мы с Хлоей были лучшими подругами с детского сада, – объяснила я, пока мы спускались по лестнице, держась друг за друга, чтобы не потерять равновесие, пока мы перешагивали и обходили мусор. – Мы росли друг у друга дома, так что она знала. Но я почему-то никогда не сравнивала то, как жили они, с тем, как жили мы. Это просто был дом Хлои. Наверно, я думала, что все дома разные и не похожи друг на друга. Осторожно, они острые и ржавые.

Я медленно обошла связку стальных прутьев. Для чего нам нужна была арматура внутри дома, а тем более на лестнице, можно было только догадываться.

– Но в тот вечер в доме Бри на меня нашло озарение, ведь ее дом был таким же, как у Хлои: чистым, аккуратным и прибранным. А ее мама была, – мне было сложно подобрать подходящее слово, – я не знаю, собранной. Как твоя мама, отчасти. Зачесанные волосы, накрашенное лицо, сияющая улыбка, когда она раздавала нам хотдоги и попкорн и напоминала почистить зубы перед тем, как мы ляжем спать. Так я увидела закономерность: это не дом Хлои отличался от моего, а мой дом отличался от всех остальных. Это мы были не такими, как все, уродами.

– Уродами?

Я оттолкнула разбитый факс, изрыгнувший бумажный хвост, и сделала еще шаг вниз.

– Я всегда выглядела немного другой – я была, по меньшей мере, на фут выше остальных одноклассниц, – а мама всегда вела себя странно. И всегда было то, что я просто не могла сказать или сделать.

– Например?

– Я не могла приглашать к себе других друзей, кроме Хлои – даже просто чтобы поиграть вместе днем, не говоря уж о ночевке.

– Это значило, что я не могла принимать и их приглашения, потому что была не способна пригласить их в ответ. При этом сложно оставаться друзьями с ребятами, с которыми не можешь проводить время вместе, так что я просто перестала заводить друзей. У меня никогда не было праздников или вечеров кино, а когда нужно было делать групповые проекты для школы, я никогда не приглашала других детей к себе домой. Я заработала репутацию заносчивой и недружелюбной девочки. Сначала они называли меня высокомерной коровой, а потом «жирафой-задавакой».

– Кем-кем?

– Жирафой-задавакой. Ну, жирафом, потому что я слишком высокая.

– О, уморительно, – сказал Джей, даже не улыбнувшись.

– Я выдумывала все виды отмазок, чтобы другие дети даже не пытались пробраться ко мне домой: у нас злая собака, у нас дома ремонт или дезинфекция, моя мама больна.

– Кажется, последнюю я уже слышал.

– Ее я использовала чаще всего. Все еще использую. Потому что это не совсем ложь, понимаешь? А я ненавидела все то вранье, которое мне приходилось сочинять, но я знала, хотя никто мне этого не говорил, что должна хранить все в секрете. Я боялась, что, если кто-нибудь узнает, мы потеряем дом, и я умру от смущения и унижения. Честно говоря, я до сих пор этого боюсь.

Мы оба нагнулись, чтобы пробраться под парой костылей, вставленных в перила поперек лестницы.

– Если кто-нибудь донес бы на нас, к нам нагрянула бы социальная служба, и они бы упрятали мою лунатичную мать в сумасшедший дом, а меня в какой-нибудь ужасный приют.

– У меня сердце разрывается от всей этой истории, – сказал Джей. И мне было понятно, что он говорит это искренне.

– Ну, из-за тура по нашему дому у тебя скорее разорвутся легкие, – сказала я. Мы были в нескольких шагах от подножия лестницы, и Джей снова начал чихать. – Вот, надень.

Я протянула ему одну из двух медицинских масок, лежавших у меня в кармане.

– Ты же шутишь, да?

Я покачала головой:

– Тут реально все плохо. Хуже, чем наверху.

– Хуже?

– Хуже, – подтвердила я. – И становится еще хуже.

– Продолжай, – сказал он и уточнил: – Свою историю.

– Но она такая скучная.

– Я хочу ее услышать, – настоял он.

– Отлично. Потом не говори, что я тебя не предупреждала.

Я вытерла руки о джинсы, когда мы сошли с последней ступеньки, и нажала на выключатель настенных бра. Удивительно, но два из них еще работали.

– Ты говорила об отмазках, – напомнил Джей, казалось, проявляя больше интереса ко мне, чем к мусорному хаосу в прихожей.

– Ладно. Ну, когда моя мать перестала выходить из дома, мне пришлось выдумывать различные причины, почему она не может посещать родительские собрания, встречи матерей или завтраки матерей и дочерей. Я подделывала ответ-согласие, а потом в день события отправляла текст с извинением или электронное письмо от ее имени, сообщая, что она больна, уехала в неожиданную командировку, что ее срочно вызвали к родственникам в Нью-Йорк, что она упала с лестницы и повредила лодыжку. Боже, вся эта ложь!

Я коллекционировала вранье и отмазки, как моя мать копила хлам.

– Неудивительно, что у тебя так хорошо получается хранить секреты и прятать себя настоящую.

– Да я мастер, йоу! – Пришло время для юмора – слишком велико было напряжение.

Джей грустно улыбнулся мне и убрал выбившуюся прядь волос мне за ухо:

– И в отражении тоже.

– В отражении?

– Да, в отражении. В отклонении вопросов и близости. В избегании интимности. Это словно, – он провел пальцами по волосам, очевидно, подбирая правильные слова, – словно ты окружила себя таким толстым и крепким защитным барьером, что люди просто отскакивают от тебя рикошетом.

– Это уже бред какой-то. – Я схватила сломанный зонтик с выцветшей красной тканью, свисающей с его выпирающих спиц, и рассекла западню из паутины. – Посмотри на нас, мы словно Тарзан и Джейн пробираемся через лианы. Здесь внизу прямо джунгли.

– Ну, сейчас уже ты несешь бред, – обвинил он меня.

Виновата, признаю.

Я чувствовала, как моя фальшивая улыбка блекнет, а плечи ссутуливаются, признавая поражение.

– Гостиная, – вздохнула я, выкинув зонтик.

Комната на четыре фута высоты была наполнена вещами, обещавшими нормальную семейную жизнь, но не сдержавшими свое обещание: древняя елка, все еще украшенная мишурой и игрушками; стеллажи видеокассет в расслаивающихся коробках; сад из мумифицированных горшечных растений на каминной полке; грязные, выцветшие на солнце занавески, сползающие с карнизов; колесо велосипеда, застрявшее между опрокинутыми торшерами. И никогда не использовавшиеся вещи: покосившаяся стопка старых настольных игр, в которые я не помню, чтобы кто-нибудь из нас играл; комплект инструментов для уборки – веник, швабра, метелка для пыли, все еще запечатанный в пленку; коробки с мебелью из Ikea, которую никто не распаковал и не собрал.

Наш дом был полон вещей, которые могли или должны были нам пригодиться когда-нибудь и для чего-нибудь.

Джей повернулся спиной к нагромождению безумия в гостиной и сфокусировал свое внимание на мне.

– Мне кажется, что вы с мамой во многом похожи, – сказал он.

– Что?

Я не хотела быть похожей на свою мать. Ни в чем. Никаким образом. Это было одной из причин, почему я содержала свою комнату в таком безупречном порядке. В моих ночных кошмарах регулярно проигрывался фильм ужасов, в котором я позволяла себе купить одну незначительную вещь, повесить картину или оставить книгу после прочтения, и семена хаоса начинали преумножать себя, доверху заполняя мою комнату. И я оказывалась в ловушке.

– Я похожа на маму? – переспросила я. – Ты имеешь в виду, что мы обе просто уроды?

– Ты не урод, ты богиня, – Джей приподнял мой подбородок пальцем.

Он считал меня богиней. Я спрятала это слово в глубину своего сердца, где оно могло остаться сияюще чистым и красивым.

– А твоя мама… больна.

– Знаешь, как говорят про барахольщиков, накапливающих журналы? Что у них куча проблемных статей.

Он закатил глаза:

– Я не психотерапевт, но мне кажется, что вы с мамой обе пытаетесь держать людей на расстоянии. Она использует хлам. Никто не будет регулярно наведываться в такой дом, так ведь? И она никогда не общается с людьми из внешнего мира, потому что застряла внутри – как называется это состояние?

– Агорафобия.

– Ага. А ты держишь мир на расстоянии вытянутой руки с помощью своих секретов и продвинутых навыков избегания. Я видел, как ты прячешься за своим юмором. Мне даже кажется, что ты прячешься за своим ростом.

– Что? – Да как это вообще возможно? – Мне кажется, мой рост делает меня противоположностью тому, что называется невидимостью, Джей.

– А мне кажется, что тебе, возможно, втайне нравится, что все люди видят в тебе. Это как, я не знаю, возможно, ты предпочитаешь, чтобы они фокусировались на росте, а не пытались заглянуть чуть глубже.

Умный мальчик.

– Я имею в виду, – продолжил он, – я считаю, что вы с мамой обе защищаете себя от одного и того же.

– От бригады уборщиков? От людей в белых халатах?

Он не улыбнулся. Только нахмурился и выдул воздух губами:

– Мне кажется, вы боитесь быть отвергнутыми. И брошенными.

Вау. А вот это было ударом под дых.

– Эй, я могу ошибаться, я не психолог, но я думаю, что ты боишься полюбить и снова потерять. А если ты ни с кем не сближаешься, нет риска испытать боль, потеряв кого-то, как ты потеряла Итана и своего отца.

По моим щекам теперь катились слезы. Я уже подняла руку, чтобы стереть их, но ладони были грязными, а рубашка была покрыта пылью и паутиной. Джей подошел ко мне, приподнял свою толстовку и вытер мое лицо изнаночной стороной.

– Спасибо, доктор Фрейд, – сказала я, пытаясь изобразить губами что-то, подобное улыбке.

На этот раз он позволил мне уклониться от эмоций.

– Ты обещала мне тур по всему особняку, так что я не буду считать свое путешествие завершенным, пока не увижу кухню.

– Ладно. Надеюсь, у тебя крепкий желудок.