36

Я с трудом сглотнула.

– Секрет? – повторила я.

– Да, каков твой самый страшный секрет? Тот, что ты прячешь в самой глубине себя, – сказал Джей.

Я уставилась на него, прикусив губы.

– Давай, Пейтон, у всех есть глубоко спрятанный, темный секрет. И я знаю, что ты скрываешь от меня что-то важное.

– Почему… Почему ты так думаешь?

– Это же очевидно. Ты почти ничего не рассказываешь о себе, ни разу не пригласила зайти к тебе домой – черт, да ты не разрешаешь мне даже посмотреть, как сама входишь внутрь. Ты закрыла себя на все замки и спряталась внутри, словно пытаешься не дать чему-то проскочить наружу. В чем дело?

Мне не удалось его одурачить. Совсем. Я была идиоткой, раз думала, что у меня получалось. Он был тем, кто изучал язык тела и выражения лица, кто читал то, что не было сказано, между словами, которые были сказаны. Естественно, он заметил, что я всегда веду себя скрытно и даю уклончивые ответы.

– Что ты не рассказываешь никому, стараешься скрыть ото всех? Что за скелет ты прячешь в шкафу, что заставляет тебя стыдиться и смущаться? – Его голос был мягким и добрым, но слова пугали меня до ужаса, а глаза настойчиво смотрели в мои, словно он пытался прочитать в них моих секреты. – Расскажи мне.

– Почему? – Мой голос звучал хрипло. Горло было сдавлено, словно пытаясь сдержать секреты, угрожавшие подняться и вылететь по его приглашению выпустить их, довериться кому-то настолько, чтобы поделиться ими. – Почему ты хочешь знать?

– Я хочу знать о тебе все, – прямодушно ответил он.

– Но почему сейчас? Почему сегодня?

– Я думаю, что если ты поделишься со мной самым-самым страшным, тебе больше нечего будет бояться. Когда ты осознаешь, что я не запаникую и не брошу тебя…

– Бросишь, – мой голос сорвался на шепот в темноте машины.

– Когда ты увидишь, что я не брошу тебя, – сказал Джей, взяв обе мои руки в свои, – тогда, наконец, ты сможешь полностью довериться и открыться мне. Между нами установится контакт – больше того, между нами будет глубокая, тесная связь, и это отразится и на выступлении. Зрители это увидят.

– Так это нужно тебе для выступления.

– Я этого не говорил. Я хочу, чтобы мы стали ближе, а это невозможно, пока между нами есть секреты. Я хочу узнать тебя, я хочу, чтобы ты знала, что можешь довериться мне. А ты не хочешь этого для нас?

Я уставилась в лобовое окно. Пошел снег. Легкие хлопья, хрупкие, словно вера, опускались в темноте и таяли на капоте машины.

Мое сопротивление слабело. Все это время я знала, что мне придется рано или поздно раскрыть свой секрет Джею, чтобы дать нашим отношениям шанс стать настоящими. Я просто пока не была готова сделать это.

– И если то, что ты поделишься чем-то важным о себе, как-то поможет твоему выступлению, – сказал Джей, – разве ты против этого?

Нет, конечно. Я хотела выступить идеально, ради Дуга и всех остальных актеров, ради всего труда, который они вложили в спектакль. Ради Джея, который играл со мной в стольких сценах. И ради себя. Я хотела выступить хорошо ради самой себя.

Плюс были и другие причины, почему мне хотелось открыться. Я устала хранить секреты, утаивать правду, держать друзей, врагов и даже членов семьи на расстоянии, избегать, скрываться, придумывать оправдания. Обманывать.

Это изматывало меня, и хотя я страшно боялась его реакции, я все равно жаждала снять с себя этот груз.

– Фиг с ним, – сказала я. – Я сделаю это.

– Ты расскажешь мне? – кажется, он и сам был немного удивлен.

– Нет, – я покрутила головой, – я покажу тебе.

Я услышала, как он громко выдохнул.

– Завтра, после школы, ты, Джей Янг, сможешь воспользоваться великой привилегией отвезти меня домой и сопроводить меня в мою комнату. И, – я постукала себя по боковой стенке носа, словно гангстер из старого кино, – раскрою все карты. Ты все узнаешь.

Я пыталась придать своему голосу легкий, шутливый тон, но на последней фразе он был полон страха.

В декабре дневной свет тускнеет и растворяется очень рано. К половине пятого на следующий день солнце уже почти село, и я чувствовала холод – как снаружи, так и внутри.

Уже завтра к этому времени я буду накладывать грим в раздевалке за сценой, надевать костюм и входить в роль, готовиться – если эксперимент Джея будет успешным – полностью вжиться в роль. Но сейчас, видя подъезжающую машину Джея, я сидела на крыльце нашего дома, обнимая свои колени и размышляя, не собираюсь ли я совершить самую большую ошибку в своей жизни.

Я смотрела, как он медленно идет по тропинке между разросшимися кустами и травой на переднем дворе. Хлоя была права – ноги у него были слегка колесом. Ковбой без лошади ровно в полдень прибыл к корралю Лэйнов.

Джей улыбнулся, подходя ко мне, и протянул свою руку. Если бы он только мог вытащить меня из моей жизни так же легко, как поднимал на ноги.

– Готова? – спросил он.

– Нет.

– Передумала?

– Нет, – выдыхаемый нами воздух создавал облачка пара в морозном воздухе. – Давай сделаем это. Пойдем.

Я провела его за угол дома.

– Я думал, ты пустишь меня внутрь.

– Пущу. Это, – сказала я, когда мы дошли до свисающего конца веревочной лестницы, – мой вход.

Он приподнял голову с озадаченным взглядом:

– Почему ты залазишь в комнату по лестнице? И что, черт возьми, это такое?

Я проследила за его взглядом, устремленным наверх, на темную тень, напоминающую человеческий силуэт, в окне моей спальне, и фыркнула от смеха. Он и вправду выглядел малость пугающе.

– Боишься? – вызывающе спросила я.

– Ну, как сказать. Это мотель Бейтса, а внутри набитое чучело твоей мамы?

– Есть лишь один способ это выяснить, – я наступила на нижнюю перекладину лестницы и начала взбираться. – Следуй за мной. Если осмелишься.

Он подождал, пока я не добралась до верха, открыла окно и влезла внутрь, и лишь потом последовал за мной, что, наверно, было мудро – я не знала, может ли лестница выдержать вес двух гигантов одновременно.

– Та-дам! – пропела я, когда он переступил через подоконник моей комнаты.

Он широко улыбнулся при виде портновского манекена у окна и похлопал его по плечу, прежде чем вглядеться в детали моего личного пространства: аккуратно заправленную кровать, маленький телевизор в углу, стол со швейной машинкой и альбомом для набросков, полку с расставленными по порядку книгами, голые стены, отсутствие каких-либо безделушек и беспорядка.

– Ну? – спросила я.

– Очень… аккуратная и чистая.

– Моя мама называет ее стерильной, я же считаю ее умиротворяющей.

Он взял мой альбом и просмотрел модели:

– Это для твоего заявления в колледж?

– Ага. Мне еще нужно сделать их полноразмерными и из ткани.

– Они реально хорошие. Я впечатлен.

Он просунул голову в мою маленькую ванную при спальне, но там тоже особо не на что было смотреть – там не было ни коллекций бутылочек с пеной для ванной или духами на столике у раковины, ни кавардака из косметики, ни мокрых полотенец или нижнего белья, раскиданных по полу. Все было развешано или убрано в шкафчики.

Он подошел к углу, который я использовала в качестве мини-кухни, провел рукой по микроволновке и тостеру, потом открыл маленький холодильник и заглянул внутрь.

– Да ты фанат быстрой еды, я смотрю, – он оглядел аккуратные ряды на полке с едой – ни одно наименование не повторялось больше двух раз, все коробки были развернуты названием вперед. – А еще лапши быстрого приготовления, супа в стаканчиках и Cheerios.

– Не люблю хвалиться, но я могу приготовить чертовски хорошую тарелку каши.

– Могу я спросить, зачем тебе нужна мини-кухня в твоей спальне?

– Мне нужно есть.

– И ты не можешь есть на кухне в вашем доме, потому что…

Это был он – момент истины. Этой сцене нужна была драматичная музыка на заднем плане, но у меня было лишь мое сердце, неприятно ухающее в груди, и голос в голове, умоляющий сбежать, скрыться, прекратить это «расскажи и покажи» прямо сейчас.

Вместо этого я глубоко вздохнула и сказала:

– Давай ты сам посмотришь.

Я отперла и открыла дверь, вышла из моей зоны умиротворения и включила свет в коридоре. Джей последовал за мной, но сразу же замер, потрясенный увиденным.

На уроке психологии нам рассказывали о феномене, называемом привыканием, который объясняет, как мы привыкаем к чему-то со временем, постепенно переставая это видеть, едва замечая постепенные, нарастающие изменения. Даже нечто безумно ненормальное становится абсолютно привычным, если мы живем с этим достаточно долго. А я жила с этим очень, очень долго.

Теперь же, проследив за шокированным взглядом Джея, я увидела все как будто впервые, словно его глазами. И это было ужасно.

В коридоре начинались дикие джунгли из разнообразных вещей. Вдоль одной стены стояли башни из ярусных ящиков, почти достигая потолка, поросль из газет и журналов грязными кучами увядала у стен, и разлагающаяся бумага местами покрывала пол, словно трава.

Книжная полка со стеклянной дверцей, словно тропический террариум с растениями, кишел старыми фотоальбомами, линейками из геометрических наборов, разнообразными кухонными приборами в оригинальных упаковках, старыми планировщиками на несколько лет вперед, старомодным сифоном для газировки. А еще там стояла облупившаяся зеленая ваза. На верхней части книжной полки пустили свои корни фиолетовая свинья-копилка, стопки бумажных тарелок, вздутые папки для бумаг и гитара с порванными струнами.

– Дом, милый дом, – сказала я.

Я мельком взглянула на лицо Джея. Оно было белым от шока, выражение глаз было неразличимо в тусклом свете, рот был открыт.

– Сюда. Смотри, куда наступаешь. – Я указала на относительно свободное пространство, не больше пяти дюймов шириной, тропинкой проходящее через мусорный хаос.

– А? – Джей перевел взгляд на меня. Между его бровями пролегла глубокая складка, словно он пытался соотнести меня, какой он меня знал, со всем, что сейчас его окружало.

Я вздохнула:

– Ты увидел достаточно? Хочешь вернуться назад? Хочешь вернуться домой?

– Нет. Покажи мне все, – сказал он. Затем, уже более твердым голосом, добавил: – Веди меня, Макдуф.

– Ладно, – ответила я. – Следуй за мной, Макбет.

Изобразив ужас на своем лице, Джей набрал в грудь воздух, а вместе с ним и пыль, откашлялся несколько секунд, а потом выдохнул:

– Никогда не произноси название этой шотландской пьесы! Ты разве не знаешь, что это к несчастью?

Я криво улыбнулась:

– Не думаю, что сюда можно привлечь еще больше несчастья. – Я махнула рукой на окружающий нас бардак.

– Не искушай судьбу, Пейтон, я не шучу!

– Ты суеверен? – спросила я, бросив взгляд через плечо, медленно двигаясь по коридору, отпинывая в сторону связку трубочек из бамбука, когда-то бывших ветроловкой.

Джей шел за мной, двигаясь очень осторожно.

– Я актер – конечно, я суеверен.

Он неплохо справлялся. Не упал в обморок, не выругался, не осудил и не сбежал. Из него получился бы отличный смотритель. Но опять же, возможно, об этом еще было слишком рано говорить. Он еще не видел самого страшного.

Старый телевизор с округлым экраном и выпяченной задней стороной преградил нам дорогу. Связка компьютерных кабелей и старых телефонных зарядок свисали с него, словно виноградные лозы с большого валуна.

– Давай, – сказал Джей, протягивая мне руку, чтобы я смогла на нее опереться, перелезая через препятствие.

Я с трудом нашла свободное место, чтобы поставить ногу. Огромная корзина для белья, наполненная старой обувью, перевернулась и извергла на ковер тапочки, теннисные кроссовки и ботинки. Я подняла маленький сандалик, чтобы убрать его с пути, и увидела размер на нем – седьмой. Неужели мои ноги когда-то были такими маленькими?

– Так, – я остановилась у следующей двери. – Это нулевая отметка. Готов войти?