– Не так прытко, Великанша, – проговорил Сид, спеша по коридору ее дома, пытаясь не отставать от размашистых шагов Эмер. У выхода из подъезда Сид выкрикнул: – А вот и Папа Легба! – Завидев Сида, Папа просиял. Эмер впервые на своей памяти видела, как этот человек улыбается. – Единственный и неповторимый гаитянский король. – Сид поклонился.

– Ирландский королевич, – отозвался Папа и ответил на поклон – консьерж консьержу. “Что за чепуха вообще?” – подумала Эмер.

Пока они шли к парку, Сид вытащил телефон.

– Позволь ввести тебя в курс дел, – сказал он. – Некоторое время назад мы с тобой заключили пакт, условия которого таковы: этот король, этот ганкана, Кухулин, выживет, но не сможет узнать тебя, а тебе следует держаться от него подальше. Знаки попадались тебе на каждом шагу, но ты их упускала или списывала на грёзы. Это не грёза, Женщина-Каланча, а если б таковой была, ты сейчас в нее просыпаешься.

Они вошли в парк и направились на юго-восток. Сид продолжал:

– Всё. Птица, твой отец, оргия стариков в водохранилище – вот это было немножко неопрятно, прости, – сновидения… Какой же бестолочью надо быть?

Он все это время следил за ней? Взломал ее компьютер?

– Какой же нерушимой должна быть вера в то, что ты считаешь настоящим, прежде чем увидишь, как оно есть в самом деле: всего лишь возможный вариант – и вариант блеклый к тому же. – Он протянул ей телефон:. – Жми на “плей”. Глянь-ка. Может, вспомнится побольше.

Эмер нажала на “плей” и посмотрела, как Кон и Мама Водерз идут рука об руку и целуются где-то под дождем – вроде бы на какой-то улице в Сохо.

– Когда это было?

– Ошибочный вопрос.

– Хочется знать.

– Сегодня.

Эмер не удалось поверить, что Кон ей сегодня врал. Не хотелось верить.

– Невозможно. Мы были с ним сегодня вместе.

– Ага!

– Черт.

– Он ее любит. Врал тебе.

– Не верю. Эти снимки когда были сделаны?

– Вчера.

– Нет. Это херня.

– Завтра.

– Что?

– Вчера, сегодня, завтра, сейчас. Все разом. Говорил же – это ошибочный вопрос. Смотри дальше.

Эмер уставилась на экран, и то, что там происходило, разыгрывалось, как в кино, и даже обустроено было как кино – живенькое фортепиано, старомодная музычка романтических комедий, переходящая в более сумрачный синт-хоррор: любовники идут по улице, и тут на них налетает автомобиль, сбивает Кона и швыряет его в замедленном движении, как каскадера, по дуге пятнадцать футов над землей.

– Иисусе! Что это было? Что произошло?

– Это произойдет, если вы продолжите видеться и нарушать сделку.

– Вы больной, Сид.

Они стояли рядом с Алисой. Сид достал визитную карточку.

– Значит, то, что вы мне показали, – спросила Эмер, – может произойти?

– Уже произошло. – Эмер попыталась уяснить это и разобрать, как математическое доказательство, но ей не удалось. – Происходило. Произойдет.

– Белиберда какая-то.

– Оно произошло и не-произошло, произойдет и не-произойдет снова. Это происходит и не-происходит прямо сейчас. Пока ты не положишь этому конец. Пока не прервешь вечное возвращение.

– Как? Как это сделать?

В парке действительно слышались сверчки, и они вдруг разом прекратили чирикать, словно им велел умолкнуть некий вселенский дирижер. До чего же чудесно и печально это – оказаться выброшенным на зеленый пятачок, окруженный асфальтовым рвом.

– Просвещайся. Просвещайся заново. Знай богов, что возникли прежде твоего ума.

– Чего вы попросту не скажете, вместо того чтобы загадками сыпать?

– Я тебе говорю, Гаргантюана, ты просто не слушаешь сновидческими ушами. Не слишком ли это просто – выдать тебе ответ прямиком? Да и выйдет он нелепым. Детская фантазия о взрослой жизни. Ебаные люди, вы – племя прикованных ко времени дураков, все-то вам выложи словами. Немудрено, что ты – как ваш старшой, душитель профсоюзов Иегова.

Болтовня Сида и вновь запевшие сверчки слились воедино и окатили Эмер словно ревом океана. Не собирала она сейчас рационально все в одну кучу – скорее, казалось, что одна действительность налагается на другую, словно одна часть ее мозга свернулась в другой или мир грёз лег слоем поверх так называемого действительного и получился некий цельный гибрид. И, как это бывает, когда левое и правое полушария мозга свертываются вместе, у Эмер пошла кругом голова.

– Не уверен, что ты относишься серьезно к тому, что я говорю, – сказал Сид.

– Отношусь. Стараюсь.

– Правда? Одно то, что я забавен, не означает, что я не смертоносен.

Он вытянул руку, как сокольник, подзывающий птицу. Эмер ощутила, как у нее за головой что-то мощно содрогнулось, волосы ей сдуло на сторону. Крупная черная птица изящно опустилась Сиду на плечо.

– О боже! Корвус?

Птица прошлась по руке Сида до кисти и устроилась там, как ручной попугай. Сид протянул ей Корвуса, приговаривая:

– Птица в руке, как в том крылатом выражении. Ибо мы с тобой теперь в краю крылатых выражений.

Корвус осторожно перековылял с руки Сида к Эмер. Она ощутила мгновенную глубинную связь с этим существом, а через него – со всеми живыми тварями. Ощутила, как сдавливает ей грудь. Корвус потянулся холодным крепким клювом к ее губам.

– Я скучала по тебе, – произнесла Эмер. Сид предоставил их друг другу ненадолго, а затем протянул руку и принял птицу обратно. Корвус, словно дрессированный зверек, ступил с руки Эмер на руку Сиду.

– Прекрасное дело ты сделала. Спасла это шушшество.

Эмер прослезилась.

– Но против природы, против общего уговора. Он был слаб и должен был умереть.

Птица глянула на Сида и с любопытством склонила голову набок, будто говоря: “Ой ли, братец?” Сид кивнул. Корвус надул грудь и встал в полный рост, повернув голову к Эмер, а затем продолжил ее поворачивать, пока голова не обвела полный круг – как у Линды Блэр – и не сломала собственную шею. От этого звука Эмер чуть не вырвало. Птица пала с руки Сида на землю – неподвижная, как черный камень, мертвая.

– Корвус! – Эмер опустилась на колени, подобрала птицу. Но дух ее уже отлетел. – Что вы наделали? Что вы наделали?

Но Сид уже отступил. Теперь он стоял на четвереньках возле скульптуры и сверялся с карточкой в руке.

– Ладно, ладно, верю, – закричала Эмер. – Уважаю вас. Что бы вы там ни хотели. Просто перестаньте убивать. – Она двинулась к Сиду на ватных ногах.

– Вот и пришли, – сказал он и с усилием потянул за что-то в земле – за дверную ручку.

Крышка поддалась. Из-под земли рванулся яркий свет, невероятно, выстрелил вверх столпом, как в дни памяти 9/11 в центре города. Эмер тоже опустилась на землю. Попробовала вглядеться, но свет жег глаза, и она отвела взгляд – и увидела в ночном небе десятки замерших лун.

– Иди сюда, ко мне, – сказал Сид.

– Сюда – куда?

– В горнило творения.

– В горнило творения чего?

– Именно.

– Очередная загадка.

– Очередная оговорка. Ты должна перевести то, что видишь, и поделиться этим с миром – из своих, человеческих рук, из ума, прикованного ко времени, прикованного к земле Смертянина.

– Я не мастер таких процессов, я не создатель систем. Я просто учительница.

– Станешь в некотором роде рекламным агентом. Визионером. Или покойницей.

– А если откажусь?

– Ты уже в игре, Смертянка. Выбора у тебя нет – только подыгрывать.

– Хочу выйти из игры.

– Твоими хочухами мы тут и оказались.

– Мне страшно.

– И, черт бы драл, так и надо. Ты тут с богами и чудищами бодаешься.

– Вы не Сидни, да?

– И да и нет. Нет и да. Говорил же, я консьерж, бываю на этой стороне, а бываю и на той. Устал я от твоей нерешительной болтовни. Прошу входить.

Сид толкнул ее вперед и вниз, в свет. Она увидела тени, какие, должно быть, видел в своей пещере Платон пару тысяч лет назад, но в полном цвете – то, что видел Джон Леннон, когда умерла его мать, что Леонардо узрел, когда познакомился с Лизой Герардини.

Силуэты то оказывались в фокусе, то выпадали из него, словно мир, вращающийся на своей дневной оси, сам был поворотом линзы у нее в глазу, ее душа – кинокамера. Эмер медленно падала лицом вниз сквозь тяжкое жидкое пространство и чувствовала, как движутся ее пальцы, словно пытаясь схватиться за ускользающую кромку – или выписывая что-то в воздухе.