Хороший кусок христианства

На протяжении всей этой стадии Пути я снова и снова повторял свои духовные опыты – посещал каждый алтарь, стоявший у дороги, ходил на вечерние богослужения в часовнях и церквях. Таким образом я смог оценить, в каком состоянии сейчас находится маленький мир христианства, особенно в Испании.

Воскресные мессы еще собирают много народа, но вечерние богослужения привлекают только очень старых людей. Кажется, что священник выполняет обряд лишь для них одних. Я видел, что несколько духовных лиц трудились вполсилы: их явно раздражало, что они зря растрачивают свой талант перед такой жалкой публикой.

В некоторых местах религиозный пыл по-прежнему силен, несмотря на то что церкви пусты (или благодаря этому). Я помню один вечер в Стране Басков. В сырой церкви, украшенной простыми крестами из кованого железа, довольно молодая женщина произносила «аве Мария» с раскатистым «р», и остальные молящиеся отвечали на этот звук хриплыми голосами, которые гремели, как каменная лавина. По мере того как повторялись простые слова этой короткой молитвы, в церкви возникло и усиливалось какое-то напряжение. Казалось, она была полна духовной энергии, несмотря на малое число собравшихся верующих. Когда же священник наконец появился на хорах, у одних это вызвало глубокое волнение, а у других – настоящий катарсис.

Паломник, двигаясь от одного культового места к другому, вонзается в местное христианство, как бур в землю, попадает в разные его слои и видит разрез всего геологического профиля христианской религии в этом краю.

В роскошных соборах он встречает элиту духовенства – самых святых или самых ловких священников. Эти служители церкви сумели причалить к удобной пристани. До пурпурной мантии кардинала им еще далеко, но они уже добыли себе весьма доходные должности, удобные епархии, самые лучшие приходы. Противоположность им – духовенство из отдаленных деревень, которое с трудом выживает в нищете и само очень близко к тем языческим нравам, против которых обязано бороться. Именно среди этого люмпен-духовенства можно наблюдать примеры вредного действия бедности, тесноты и искушений. На нищих священников иногда дурно влияют те страдания, которые они несут на себе, словно следы ран Христовых на теле. На мой взгляд, священника некомпетентного, иногда священника-пьяницу, а может быть, и священника-прелюбодея можно если не оправдать, то по меньшей мере осудить не слишком строго, если он один из этих бедных деревенских пастырей. Пороки для них – не привилегии богача, а скорей, редкие радости, утешающие их в нищенской жизни. Они похожи на героя Грэма Грина, а не на персонажей Барбе д’Оревильи. (В романе Грэма Грина «Сила и слава» главный герой – бедный деревенский священник, совсем не смелый по природе. Он постоянно напивается и имеет маленькую дочь от сожительницы-крестьянки. Но когда власти приказывают всем служителям церкви покинуть тот край, где он живет, и заочно приговаривают к смерти тех, кто ослушается, он единственный остается, чтобы нести утешение крестьянам, таким же беднякам, как он. В конце концов его расстреливают. Жюль-Амеде Барбе д’Оревильи – французский писатель и литературный критик XIX века, один из законодателей моды своего времени, автор романов и рассказов. Его жизнь была полна противоречий. В юности был либералом и атеистом и считал, что религия только усложняет жизнь. В зрелом возрасте стал крайним католиком, однако в годы своей религиозности часто писал на рискованные в смысле приличий темы. Некоторые его книги этого времени вызвали протест церковных кругов. – Пер.)

Иногда в поредевшие ряды этого низового духовенства проникают более современные люди, чье прошлое невозможно угадать. Одного из таких не поддающихся классификации экземпляров я встретил однажды в воскресенье в Кантабрии. Накануне вечером я остановился в здании для паломников при огромном синем монастыре. Я долго был там один, пока ко мне не присоединились две кореянки. Увидев меня, они убежали в глубину спальни. Именно из-за этого случая я почувствовал, насколько перестал следить за своей внешностью. После долгих дней ходьбы и ночей в палатке мой вид, должно быть, настораживал людей, а возможно, даже казался угрожающим. Во всяком случае, таким я показался азиаткам, которые, прибыв на место, первым делом полностью привели себя в порядок, не забыв даже о подошвах своих башмаков.

На следующий день было воскресенье, и в монастырской часовне служили мессу. Мне захотелось побывать на ней, потому что монахи, которые меня принимали, произвели на меня впечатление религиозным усердием и человечностью. Но увы! Я совершил ошибку: передумал из-за практических соображений. Месса в монастыре начиналась поздно, и я предпочел ей другую, где служба назначена на более раннее время – в епархиальной церкви, чуть выше по склону.

Церковь была громадным зданием. Куски штукатурки, имитировавшей мрамор, начинали осыпаться с ее стен. У меня возникло опасение, что в один из ближайших дней какой-нибудь верующий придет сюда вознестись душой к небесам, и потолок обрушится ему на голову.

На крыльце стояли около десяти местных кумушек. Я встал под крытой галереей, чтобы пропитаться тем небольшим количеством духовности, которое здесь было. Женщины громко кричали и со смехом окликали одна другую.

Время шло. Вдруг среди этой крикливой болтовни на высоких нотах прозвучал низкий голос – красивый звучный баритон. Он, несомненно, принадлежал мужчине, который гордился своими голосовыми связками и умел извлекать из этого инструмента все тона, на которые тот способен. Я повернулся и увидел бородача лет сорока, очень элегантно одетого. Он важно расхаживал среди прихожанок, и казалось, что свои воскресные наряды они надели, чтобы понравиться ему. Кумушки вытолкнули вперед мальчика лет десяти, черноволосого и пухлого. В чертах его лица было что-то бычье. Со своего места я смутно расслышал, что разговор шел о первом причастии. Видимо, священник, будучи в восторге от того, что может причислить к своей пастве этого нового верующего, начал трепать его ладонью по щеке, мять ему сначала кожу головы под волосами, а затем плечи. Мальчик терпел это с мрачным выражением лица.

Я прикинул, сколько времени будет продолжаться месса, и понял, что немного выиграл, придя в эту церковь. Скоро начнется служба в монастыре; если бы я остался на мессу там, то потерял бы меньше времени. Священник был еще в повседневной одежде, придется ждать, пока он переоденется для служения. Продолжая с жаром вести сразу двадцать разговоров с женщинами, он прошел в неф. Мальчика он вел перед собой и крепко держал его в объятиях, словно загораживался им, как заложником. Наконец он скрылся в ризнице.

К моему большому удивлению, он вышел оттуда почти сразу. Какой-то предмет облачения был небрежно накинут поверх костюма. Он не тратил время зря: идя к микрофону, он уже обращался к аудитории. Перед тем как открыть рот, он торопливо перекрестился, и только этим начало его речи отличалось от начала выступления политика на митинге.

Не было традиционной проповеди, вообще не было ни одного знакомого мне элемента литургии и ни одной ссылки на Евангелие. Бесконечно долго священник угощал нас рассуждением, не имевшим ни плана, ни цели. Он говорил о современности, о финансовом кризисе, о войне в Ливии, о правительстве Сапатеро, о конкуренции со стороны китайской экономики, незаконной торговле дикими животными, будущем гибридных автомобилей, прочности евро, предсказании цунами, смысле существования природных парков и т. д.

Поток слов не иссякал. Во всей внешности священника чувствовалось огромное удовольствие, которое он испытывал, выступая перед публикой. Периодически он хватался за мальчика из хора, словно беря его в свидетели. Порой, говоря о чем-либо грубом или жестоком, он давал ребенку тумака в спину или мял ему уши, но иногда успокаивался и нежно гладил курчавые волосы на голове мальчика. А тот оставался бесстрастным и к ласке, и к шлепкам. Похоже, никого не возмущали эти жесты, несмотря на их двусмысленность. Жители деревни явно отдали священнику на растерзание эту покорную жертву, как бросают удаву живую мышь.

Я время от времени тревожно взглядывал на часы. Прошло уже полчаса, а священник все еще не приступал к какой-либо классической составной части мессы. Прихожанки удобно сидели на своих стульях, иногда встряхивая головами, над которыми проносились слова, выпущенные в них как из орудия священником-артиллеристом. Большинство его ядер все же пролетали выше цели. Эти женщины явно покорились тому, что вначале казалось им необычным, что их священник открыт влияниям внешнего мира и поэтому его месса не похожа на мессу. Однако непривычность такой службы не смущала их: эта церковная служба была для них чем-то вроде ток-шоу, которые они видели на экранах своих телевизоров.

Я полагаю, что, завершая свою бесконечную речь, священник все-таки наспех исполнил что-то вроде обряда причащения, но признаюсь, у меня не хватило терпения дождаться этого. В тот момент, когда священник закончил сводить счеты с авторитаризмом Путина и переключился на деликатную тему трансферта европейских футболистов из клуба в клуб, я встал и направился к выходу. Священник на миг прервал свою речь. Крепко прижимая к себе мальчика за оба плеча, он этой короткой паузой брал прихожан в свидетели того, что победил своих противников, которых без колебаний атаковал, и его победа очевидна. Кумушки провожали меня взглядами и насмешливыми улыбками до самых дверей. Я чувствовал себя неловко в роли демона, которого твердый духом священник только что отважно изгнал из святого храма.

Пришел в себя только на улице. Я снова стал паломником, каким был раньше, но немного ошеломленным. Шел мелкий дождь. Этот эпизод был одним из случаев, положивших конец религиозному периоду моего паломничества. Во мне, конечно, мало веры; во всяком случае, я считаю бесполезным слушать в церкви то, что могу прочесть в газетах. И теперь я начал ощущать побочные эффекты передозировки христианства, которую устроил себе. Мне все меньше и меньше хотелось бывать на вечерних службах, которые так похожи на соборование. Я больше не мчался со всех ног ни в часовни, ни в монастыри. Я не желал удлинять свой путь ради того, чтобы пройти мимо очередной маленькой часовенки, в которой горела такая же свеча, как в прежних, и увядал такой же, как в них, букет.

Освободившись от этой последней защитной оболочки, тот паломник, которым я стал на рубеже третьей недели странствия, был наконец голым и был готов воспринять истину Пути. Я сбросил с себя мечты, потом мысли и, наконец, веру. Что осталось у меня после того, как я несколько раз становился другим? Скоро я это узнаю. Склон постепенно становился круче, а воздух прохладней.