Глава тридцать четвертая

– У тебя есть ноутбук? – спрашиваю я у Бет.

Мои слова пугают ее. В последние пять минут ее монолог продолжался без перерыва. Она поднимается, приносит ноутбук, ставит на стол, включает, поворачивает экран ко мне. Я вызываю ее браузер и набираю адрес сайта. Ввожу адрес электронной почты в поле «имя пользователя», а потом пытаюсь угадать пароль. С третьей попытки это получается. Просматриваю контакты, нахожу один с подходящим именем. Переписываю полное имя и номер телефона.

На моем телефоне с десяток пропущенных звонков – от Мьюз, Оги, Элли; может, от ФБР. И эсэмэсок тоже куча. Я просматриваю их. ФБР, вероятно, ищет меня из-за пленки. Копы, конечно, нашли запись с видеокамеры, где я сажусь в желтый «мустанг» у клуба «Красавчик-Супер».

Я игнорирую все.

Начинаю делать звонки по своей программе. Звоню в Вестбриджское отделение полиции, и удача мне улыбается. Звоню на юг. Называю имя и телефон, которые списал с сайта, представляюсь полицейским. Потом звоню лейтенанту Стейси Рейнольдс в Пенсильванию.

– Мне нужна услуга, – говорю я ей.

Рейнольдс слушает, а когда я заканчиваю, она просто отвечает:

– Хорошо, я отправлю видео по электронке через десять минут.

– Спасибо.

Перед тем как отключиться, Рейнольдс спрашивает:

– Ты теперь знаешь, кто заказал Рекса?

Я знаю, но пока молчу. Возможно, я ошибаюсь.

Звоню Оги.

– Вероятно, федералы прослушивают мой телефон, – предупреждает он.

– Не имеет значения, – говорю я. – Я выезжаю туда через несколько минут. Поговорю с ними, когда приеду.

– Что происходит?

Я не знаю, что ответить отцу, столько лет пребывающему в скорби, но решаю: правду. Слишком много лжи было, слишком много тайн.

– Я нашел Бет Лэшли, – сообщаю я.

– Где?

– Она прячется на ферме родителей в Фар-Хиллз.

– Что она сказала?

– Дайана…

В моем голосе слышатся слезы. Бог мой, Лео, что же ты наделал? Когда я в последний раз видел тебя на койке, неужели ты думал о Дайане? Составлял план мести? Почему же ты не открылся мне? Ты мне говорил все, Лео. Почему ты отдалился от меня? Или это моя вина? Я с головой ушел в свои дела – хоккей, школа, Маура – и не замечал твоей боли, не видел, что ты встал на путь саморазрушения?

В этом деле столько виноватых. Неужели я – один из них?

– Что – Дайана? – восклицает Оги.

– Я уезжаю отсюда через несколько минут, – говорю я. – Думаю, лучше, если расскажу вам, глядя в глаза.

– Значит, все настолько плохо. – Оги не спрашивает. Он утверждает.

Я не отвечаю. Не доверяю своему голосу.

– Я буду у себя, – говорит Оги. – Приезжай, когда сможешь.

Когда я вижу Оги, сердце у меня падает.

Я ждал здесь в течение часа. Мне хватает опыта – я не сижу у окна, как Бет. Нашел место в углу гостиной. Отсюда мне видны все входы. Никто не может проскользнуть незамеченным.

Я знаю правду, но все еще надеюсь, что ошибаюсь. Я надеюсь, что просто потрачу даром время, что буду сидеть в этом доме до конца дня и ночью, а утром пойму, что совершил ошибку, запутался в каком-то месте, что я был безнадежно, хотя и чудесно, не прав.

Но я не ошибся. Я хороший детектив. У меня был лучший из учителей.

Оги пока не видит меня.

Я прицеливаюсь и включаю свет. Оги быстро поворачивается ко мне. Я пытаюсь сказать ему: «Не двигаться», но не могу. И потому сижу, направив на него пистолет, и надеюсь, что он не потянется за своим. Он видит мое лицо. Я знаю. Он знает.

– Я зашел на ваш сайт знакомств, – говорю я.

– Как?

– Ваш имейл совпадает с именем пользователя.

Он кивает – как и прежде, наставник.

– А пароль?

– Одиннадцать четырнадцать восемьдесят четыре, – отвечаю я. – День рождения Дайаны.

– Безрассудство с моей стороны.

– Я просмотрел ваши контакты. Там оказалась только одна женщина по имени Ивонна. Ивонна Шифрин. И номер ее телефона.

– Ты позвонил ей?

– Да. Вы встречались всего один раз. За ланчем. Вы были милы, как сказала мне Ивонна Шифрин, но ваши глаза смотрели слишком печально.

– Ивонна показалась мне вполне достойной женщиной, – произносит он.

– И все же я позвонил в отель «Си Пайн» на Хилтон-Хед. Чтобы убедиться. Вы никогда не заказывали там номера.

– Я мог перепутать название отеля.

– Вы и в самом деле хотите идти таким путем, Оги?

Он качает головой:

– Бет сказала тебе, что они сделали с Дайаной?

– Да.

– Значит, ты понимаешь.

– Вы убили моего брата, Оги?

– Я восстановил справедливость для моей дочери.

– Вы убили Лео?

Но Оги так просто не возьмешь.

– Тем вечером я купил в ресторанчике «Нелли» курицу в пармезане, Одри ушла на родительское собрание, мы с Дайаной были вдвоем. Я видел – что-то ее беспокоит. Дайана клевала курицу, а обычно для нее эта курица из «Нелли» была самым лакомым блюдом. – Он наклоняет голову, вспоминает. – И я спросил у нее, что случилось. Дайана сказала, что хочет порвать с Лео. Вот так взяла и сказала. Такие у нас с ней были отношения, Нап. – Он смотрит на меня; я молчу. – Я спросил у Дайаны, когда она собирается сделать это. Она ответила, что пока не решила, но, вероятно, сделает это после бала. Я… – Оги закрывает глаза. – Я сказал, что ей решать, но не думаю, что это справедливо по отношению к Лео. Если он ей больше не нравится, то не стоит его динамить. Понимаешь, Нап? Может быть, если бы я держал рот на замке, если бы не лез в чужие дела… Я видел твоего брата, когда он пришел, весь обкуренный, но я, как идиот… Господи, почему я ее отпустил? Я каждую ночь, засыпая, задаю себе этот вопрос. Каждую ночь моей несчастной, ужасной, пустой жизни. Я лежу и вижу все это снова и снова, заключаю самые разные сделки с Богом, говорю, что бы я отдал, что бы сделал, на какие муки пошел, если бы мог вернуться к тому вечеру и переиграть все. Бог иногда так жесток. Он наградил меня самой замечательной дочерью в мире. Я знал это. Знал, как все это хрупко. Я так старался делать правильный выбор между отцовской строгостью и достаточной степенью свободы для моего ребенка, идущего по этому чертовому канату над пропастью.

Он стоит, и его трясет. Я держу его под прицелом.

– И что же вы сделали, Оги?

– Я тебе уже сказал. Я поехал на базу по вызову. Энди Ривз провел меня внутрь. Я видел: случилось что-то из ряда вон. Все были бледны. И вот Ривз показывает мне тело в кузове пикапа. Какой-то парень, которого они удерживали. Особо важный американец, объясняет Ривз. Он уже перебрался через ограждение. Они не могли рисковать – не могли дать ему уйти. Он не должен был там находиться, и они собирались избавиться от тела, а потом сказать, что он убежал к себе в Ирак или что-нибудь в таком роде. Ривз рассказал мне это с недомолвками. Но я все понял. Государственная тайна. Он хотел убедиться, что мне можно доверять. Я ему ответил, что доверять мне можно. А потом… потом он сказал, что должен показать мне что-то ужасное. – Лицо Оги словно сминается по частям. – И вот Ривз ведет меня в лес. Двое его людей следуют за нами. И двое уже на месте. Впереди. Он включает прожектор, а там, на земле, без одежды… – Оги смотрит на меня, и я вижу ярость, бушующую в его глазах. – И рядом с телом моей дочери Лео, он истерически рыдает, держит ее за руку. Я смотрю, я совершенно оцепенел, а Ривз начинает объяснять мне. Заключенный, чье тело лежит в пикапе, бежал. Они включили прожекторы. Люди на сторожевых вышках принялись стрелять по лесу. Там в такое позднее время никого не должно было быть. Запрещающие плакаты висели на каждом шагу. Охранники убивают беглеца, но случайно в разгар стрельбы, понимаешь, Дайана закричала как сумасшедшая и побежала на них, абсолютно голая, и один из охранников, новичок, запаниковал и нажал на спусковой крючок. Я думаю, он был ни в чем не виноват. И вот мы стоим там. Ты думаешь, я упал на колени? Моя маленькая девочка лежит мертвая на земле, а я хочу просто упасть на землю, держать ее и рыдать часами. Но я не падаю.

Оги смотрит на меня. Я не знаю, что сказать, а потому молчу.

– Лео продолжает лепетать что-то. Я, сохраняя спокойствие, насколько это в моих силах, спрашиваю, что случилось. Ривз дает знак своим людям возвращаться в лагерь. Лео отирает лицо рукавом. Он говорит мне, что они с Дайаной были в лесу, целовались и все такое прочее, в общем, понятно. Начали раздеваться. Он говорит, что, когда включили прожекторы, Дайана вскочила и запаниковала. Ривз стоит и слушает. Я смотрю на него. Он качает головой. Он знает о том, что написано на лице твоего брата. Я вижу: Лео лжет. «У нас есть видео», – шепчет мне Ривз. Я помогаю твоему брату подняться. Мы идем внутрь базы посмотреть на запись камеры видеонаблюдения. Сначала Ривз показывает мне видео твоей подружки. Они и ее записали. Ривз спрашивает меня, знаю ли я ее. Я слишком ошарашен и потому отвечаю: «Это Маура Уэллс». Тогда он кивает и показывает мне другую запись. Я вижу Дайану. Он бежит с криком. Глаза широко раскрыты, как если бы она была в ужасе, она срывает с себя одежду, словно горит. Вот как моя маленькая девочка прожила свои последние мгновения. Кричала в ужасе. Я вижу, как пуля попадает ей в грудь. Дайана падает на землю. А потом за ней появляется Лео. Ривз останавливает пленку. Я смотрю на Лео. Он съежился от страха. Я говорю: «Как получилось, что ты в одежде?» Он плачет. Начинает рассказывать мне, как они любили друг друга. Но видишь ли, я знаю: Дайана собиралась порвать с ним. Теперь я абсолютно успокаиваюсь. Делаю вид, что понимаю его теперь. Я коп. Он преступник. Я разрабатываю его. Мое сердце разрывается, оно распадается на тысячу кусков у меня в груди, а я ему типа говорю: «Все в порядке, Лео, ты скажи мне правду. Ей сделают вскрытие. Какие наркотики у нее в организме?» Я его подбадриваю. Он мальчишка. Вскоре я его раскалываю.

– И что он вам сказал?

– Он все повторял, что это была шутка. Он не хотел причинить ей никакого зла. Это дурацкая шутка. Чтобы вернуть ее.

– И что вы сделали?

– Я посмотрел на Ривза. Он кивнул, мы вроде как понимали друг друга. Потому что я его понимал. Здесь была секретная тюрьма. Правительство ни за что бы не допустило, чтобы информация ушла за пределы базы, даже если бы за это пришлось заплатить жизнями нескольких гражданских. Он вышел из комнаты. Лео продолжал плакать. Я сказал ему, чтобы он не волновался, все будет хорошо. Сказал ему, что он поступил плохо, но что он может получить по закону? Немного. Ведь он в конечном счете только опоил девушку наркотиком. Невелико преступление. Вряд ли дело пойдет по худшему сценарию: обвинят его в непредумышленном убийстве и освободят условно. Я рассказал ему это, потому что так оно и было, а потом я вытащил мой пистолет, приставил к его лбу и выстрелил.

Меня корежит, словно я присутствую при этом, Лео, словно я стою рядом с Оги, который хладнокровно убивает тебя.

– Ривз возвращается в комнату, говорит, чтобы я ехал домой, он обо всем позаботится, – продолжает Оги. – Но я остаюсь с ними. Нахожу одежду дочери. Одеваю ее. Не хочу, чтобы ее нашли голой. Они кладут оба тела в кузов пикапа. Мы едем через город к железнодорожным путям. Мы готовимся. Я сам кладу Дайану на пути. Я вижу, как локомотив перемолачивает тело моей красавицы-дочери. А я и бровью не веду. Даже не моргаю. Мне необходим этот ужас. Чем ужаснее, тем лучше. Потом я возвращаюсь домой. Жду вызова. Вот и все.

Я хочу обругать его. Ударить. Но все это кажется таким бессмысленным, таким бесконечно бесполезным.

– Вы умелец в том, что касается проведения допросов, – говорю я, – но Лео ведь не сказал вам всей правды?

– Не сказал, – отвечает Оги. – Он защищал друзей.

Я киваю.

– Я еще позвонил в Вестбриджское полицейское отделение. Ответила ваша новенькая, Джилл Стивенс. У меня всегда вызывал вопросы тот факт, что она оставила у вас на столе папку Хэнка, а вы не предприняли никаких действий. Но кое-что вы все же сделали?

– Я нашел Хэнка у баскетбольных площадок. Его потрясло обнародование этого видео. Я всегда ему сочувствовал, а потому предложил остаться на ночь в моем доме. Мы смотрели игру «Никсов» по телевизору. А когда она закончилось, я постелил ему в свободной спальне. И вот он идет туда, а когда видит фотографию Дайаны на бюро, совершенно слетает с катушек. Он начинает рыдать, лить слезы, молить меня о прощении. Повторяет, что виноват, и я поначалу не знаю, что с этим делать, думаю, что у него, вероятно, один из его приступов мании преследования, но потом он говорит: «Я не должен был приносить этот ЛСД».

– Значит, тогда вы и узнали.

– Он понял, что проговорился. Словно понял, что сказал слишком много. Мне пришлось поработать с ним. Жестко поработать. Но он в конце концов рассказал мне о той ночи, о том, что сделали он, Рекс и Бет. Ты не отец, я не думаю, что ты поймешь. Но они все убили Дайану. Они все убили мою маленькую девочку. Мою жизнь. Трое из них прожили после этого еще пятнадцать лет. У них была возможность дышать, смеяться, взрослеть, а моя детка, в которой был весь мой мир, гнила в земле. Ты и теперь не понимаешь, почему я так поступил?

Я не хочу вдаваться в это.

– Сначала вы убили Хэнка.

– Да. Я спрятал тело там, где его никто не мог найти. Но потом мы посетили его отца. Я подумал: Том заслуживает того, чтобы узнать, что случилось с его сыном. После этого я и повесил Хэнка. Подрезал его так, чтобы все связали его смерть с этим роликом.

– А перед этим посетили Пенсильванию, – киваю я.

Оги все хорошо, тщательно просчитал. Он выяснил все обстоятельства, изучил жизнь Рекса, узнал о его мошенничестве, воспользовался этим. Я помню описание убийцы, которое дал бармен Хэл: длинные волосы, патлатая борода, большой нос. Маура, которая видела Оги всего раз на последнем дне рождения Дайаны, описала киллера так же.

– Вы изменили облик, даже походку, – продолжаю я. – Но когда появились пленки из офиса компании, где вы брали машину, – по комплекции и росту вы подходили. А еще и по голосу.

– Что такое с моим голосом?

Открывается дверь из кухни. Входят Маура и Элли. Я возражал против их присутствия, но они настояли на своем. Элли заметила, что, если бы они были мужчинами, я бы не гнал их прочь. Она оказалась права. И потому они сейчас здесь.

Маура кивает мне:

– Тот самый голос.

– Маура говорит, что человек, который убил Рекса, был профессионалом, – замечаю я, потому что хочу покончить с этим. – Но тот профессионал дал ей уйти. Это было моей первой уликой. Вы знали, что Маура не имела никакого отношения к тому, что случилось с Дайаной. Поэтому вы ее не убили.

И все. Больше добавить было нечего. Я мог сказать ему о других уликах, которые указывали на него, – как Оги узнал, что Рекс был убит двумя выстрелами в затылок, хотя я ему об этом никогда не говорил, почему Энди Ривз, связав меня, сожалел об убийстве Дайаны, но ни слова не сказал про Лео. Но все это уже не важно.

– И что теперь, Нап?

– Вы вооружены, как я понимаю.

– Ты дал мне этот адрес, – кивает Оги. – Ты знаешь, почему я здесь.

Чтобы убить Бет – последнюю из тех, кто способствовал гибели его дочери.

– То, как я относился к тебе и что чувствую сейчас, – это настоящее. Нас связывала скорбь – тебя, меня, твоего отца. Знаю, в этом нет смысла, в этом даже есть что-то нездоровое…

– Нет, я понимаю…

– Я тебя люблю.

Мое сердце снова разрывается.

– И я вас люблю.

Рука Оги устремляется в карман.

– Нет, – говорю я.

– Я никогда бы не смог тебя убить, – говорит Оги.

– Я знаю. Но нет.

– Дай мне закончить это, Нап.

– Нет, Оги, – качаю я головой.

Я пересекаю комнату, засовываю руку в его карман, вынимаю его пистолет, отбрасываю в сторону. Отчасти мне не хочется останавливать Оги. Пусть бы это закончилось изящным суицидом. Изящным, аккуратным, окончательным. Покойся в мире. Некоторые сказали бы, что маятник качнулся в обратную сторону, что Оги неправильно учил меня, и если система законов не обеспечивает справедливости, это еще не значит, будто я могу вершить правосудие собственными руками, что я не имел права наказывать Трея в той же мере, в какой Оги не имел права убивать Лео, Хэнка и Рекса. Как подумали бы некоторые, я останавливаю его потому, что хочу отдать эту работу системе юстиции, и я наконец-то понял: возможность решать подобные проблемы надо предоставить закону, а не тем или иным людям с их страстями.

Или, может быть, надевая на Оги наручники, я понимаю: самоубийство стало бы для него легким выходом – если бы он убил себя, для него все и закончилось бы. Понимаю, что заставить старого копа со всеми его призраками гнить в тюремной камере – судьба пострашнее, чем быстрая пуля.

Имеет ли значение, какая из этих версий верна?

У меня разбито сердце, я опустошен. На миг мне приходит в голову мысль о пистолете в моих руках, и я думаю, как легко сейчас было бы присоединиться к тебе, Лео. Но эта мысль мимолетна.

Элли уже вызвала полицию. Оги уводят, он оборачивается, бросает взгляд на меня. Может быть, хочет что-то сказать, но я не желаю ничего слышать, это невыносимо. Я потерял Оги. Никакие слова это не изменят. Я разворачиваюсь и выхожу через заднюю дверь.

Вижу Мауру: она стоит и смотрит на поля. Я подхожу к ней сзади.

– Я должна сказать тебе еще кое-что, – произносит она.

– Это не имеет значения, – качаю я головой.

– Я в тот день, только раньше, встретила Дайану и Элли у школьной библиотеки. – (Я об этом, конечно, знаю. Элли мне уже рассказывала.) – Дайана собиралась порвать с Лео после бала. Я должна была держать язык за зубами. Подумаешь – важное дело? Должна была оставить это при себе.

Я уже догадался, о чем она.

– Ты сказала Лео.

Вот так ты и узнал, Лео?

– Он так разозлился. Стал говорить о том, что вернет ее. Но я не хотела в этом участвовать.

– И потому оказалась в лесу одна, – завершаю я.

– Если бы я ничего ему не сказала… ничего бы и не случилось. Это моя вина.

– Нет. Ты не виновата.

Я говорю это искренне. Прижимаю ее к себе и целую. Мы можем продолжать эту игру в виноватых бесконечно, правда, Лео? Ее вина, что она сказала тебе о желании Дайаны порвать с тобой, моя вина, что меня не было рядом с тобой, вина Оги, вина Хэнка, вина Рекса, вина Бет – черт, это вина президента Соединенных Штатов, который одобрил секретные тюрьмы.

Но знаешь что, Лео? Мне теперь все равно. Я на самом деле не говорю с тобой. Ты умер. Я тебя люблю, и мне всегда будет не хватать тебя, но ты мертв вот уже пятнадцать лет. Я слишком долго носил траур, тебе не кажется? Теперь я отпущу тебя и ухвачусь за что-нибудь более вещественное. Теперь я знаю правду. И может быть, думаю я, глядя на эту сильную красивую женщину в моих объятиях, эта правда наконец освободила меня.