Глава девятнадцатая

Рейнивы живут в дальнем конце фешенебельного тупичка в одном из огромных безвкусных особняков с домашним бассейном, бальным залом, восемью сотнями ванных и миллионом квадратных футов бесполезного пространства. Все в этом доме кричит о том, что хозяева – нувориши. Въездные ворота представляют собой вычурную скульптуру, изображающую детей, которые запускают воздушного змея. Дом жаждет казаться слишком старым, однако выглядит слишком новым. Все это вымученное, выстраданное и безвкусное. Заметьте, с моей точки зрения. Ну а с Дэвидом мы знакомы давно. Он всегда был хорошим парнем. Щедрый благотворитель. Отдает городу много энергии и времени. Я видел Дэвида с его детьми. Он не из тех позеров, которые устраивают целое шоу где-нибудь в молле или парке, выставляя себя заботливыми отцами, и ты начинаешь думать: «Надо же, какие бывают папочки!» – хотя на самом деле это спектакль на публику. Дэвид не из таких. Но самое главное, я вижу теперь его опрокинутое лицо и вспоминаю, как он рассказывал историю своей дружбы с Хэнком. Преданность такого рода характерна для настоящего мужчины. Ну не нравится мне дом Рейнивов, у меня вкусы не такие, как у Дэвида или его жены. Да какое мое дело, черт побери?! Надо думать о своем доме. И не судить других.

Мы заезжаем в гараж размерами со спортивный зал колледжа – опять я придираюсь? – и останавливаемся. Дэвид ведет меня через боковую дверь и вниз – в некоторых домах это называют подвалом, но здесь есть зал и винный погреб, так что нужно подыскивать новое название. Может быть, нижний уровень? Дэвид заходит в небольшую комнату, щелкает выключателем. В дальнем правом углу стоит старомодный, высотой в четыре фута сейф с большим циферблатом.

– Не ты ведешь дело? – Дэвид уже в третий раз задает этот вопрос.

– Нет. А почему это так важно?

Он наклоняется и начинает манипулировать с циферблатом.

– Хэнк просил меня сохранить кое-что для него.

– Недавно?

– Давно. Лет восемь-девять назад. Он сказал: если его когда-нибудь убьют, я должен найти способ передать это человеку, которому я доверяю. Он предупреждал, что я не должен отдавать это кому-нибудь из полиции или человеку, участвующему в расследовании. – Дэвид поворачивается ко мне. – Ты понимаешь мою ситуацию?

Я киваю:

– Но я из полиции.

– Верно. Но, как я сказал, это было восемь-девять лет назад. Хэнк уже и тогда сильно съехал с катушек. Я решил, за этим ничего нет, бред больного мозга. Но он проявил большую настойчивость. И я пообещал ему, что если его когда-нибудь убьют, то я поступлю с ним по справедливости. Я никогда не задумывался о том, что это значит, – понимаешь, считал его слова пустой болтовней. Вот только теперь…

Дэвид делает последний поворот диска. Я слышу щелчок. Он берется за ручку и одновременно оборачивается, поднимая на меня взгляд.

– Я тебе доверяю, Нап. Ты из полиции, но, по-моему, Хэнк не возражал бы против того, что я передаю это тебе.

Он открывает сейф, где-то в глубине перебирает его содержимое – я не подглядываю – и вытаскивает видеокассету. Меня словно шлепнули по лицу. Дежавю! Пленка перематывается назад – прости за игру слов, Лео. Я помню, как отец купил тебе в десятом классе камкордер «Кэнон ПВ-1». Ты чуть с ума не сошел от радости. Некоторое время ты снимал все подряд. Ты захотел стать режиссером. Говорил и говорил о документальном кино. От этой мысли я снова чувствую боль.

Кассета, которую передает мне Дэвид, в красном пластиковом футляре, на нем написано: «Макселл, 60 минут» – точно такими и ты пользовался. Конечно, не ты единственный в те дни пользовался кассетами «Макселл». Они продавались повсюду. Но увидеть такую кассету по прошествии стольких лет…

– Ты ее смотрел? – спрашиваю я.

– Он просил меня не смотреть.

– И ты даже не представляешь, что на ней?

– Ни малейшего понятия. Хэнк просил меня сохранить ее.

Я смотрю на кассету еще секунду.

– Может, она не имеет никакого отношения к делу, – говорит Дэвид. – Я хочу сказать – я слышал об этом ролике про то, как он обнажается.

– Это была ложь.

– Ложь? Кому понадобилось так его оболгать, черт побери?!

Дэвид – друг Хэнка. Я в долгу перед ним. Я вкратце рассказываю ему про идиотские мотивы Сюзанны Хэнсон. Дэвид кивает, закрывает сейф, поворачивая диск.

– У тебя нет ничего, на чем бы это можно было посмотреть? – спрашиваю я.

– Нет, не думаю. Нет.

– Тогда поищем, где есть.

Элли по телефону отвечает мне:

– Боб нашел в подвале старый «кэнон». Он, кажется, в рабочем состоянии, но, наверно, ему нужна подзарядка.

Я ничуть не удивлен. Элли и Боб ничего не выбрасывают. И что еще тревожнее, у них все разложено по полочкам, поэтому даже старая видеокамера, которая десять лет не видела белого света, лежит себе с аккуратным ярлычком. И шнур для зарядки хранится при ней.

– Я могу подъехать через десять минут.

– Останешься на обед?

– Зависит от того, что увижу на кассете, – отвечаю я.

– Да, верно, это разумно. – Элли слышит что-то в моем голосе, она знает меня слишком хорошо. – Все остальное в порядке?

– Потом поговорим. – Я отключаюсь первым.

Дэвид Рейнив за рулем, держит его, широко расставив руки.

– Я не хочу устраивать ничего из ряда вон, – говорит он. – Но если близкой родни у него нет, не мог бы ты отправить тело в похоронный дом «Финис», когда вы закончите, а счет выставить мне?

– Его отец вернулся, – напоминаю я.

– Ах да! – произносит, нахмурившись, Дэвид. – Забыл.

– Думаешь, он не станет заниматься похоронами?

– Он всю жизнь предавал Хэнка, – пожимает плечами Дэвид. – С какой стати он теперь будет вести себя иначе?

Хорошее соображение.

– Я проверю – скажу тебе.

– Я могу сделать это анонимно, если такое возможно. Позову ребят-баскетболистов. Отдать дань уважения. Хэнк этого заслуживает.

Не знаю, чего люди заслуживают, чего не заслуживают, но меня все устраивает.

– Для него это было бы важно, – продолжает Дэвид. – Хэнк всегда чтил ушедших: свою мать, – голос Дэвида смягчается, – твоего брата, Дайану.

Я молчу. Мы проезжаем еще немного. Я держу кассету в руке. Напрягаю все мозги, размышляя о том, что он сказал, и спрашиваю:

– Что ты имел в виду?

– О чем ты?

– О том, что Хэнк чтил мертвых. Моего брата и Дайану.

– Ты серьезно?

Я смотрю на него.

– Хэнка потрясло то, что случилось с Лео и Дайаной.

– Но это не то же, что «чтить».

– Ты и вправду не знаешь?

Я предполагаю, что вопрос риторический.

– Хэнк почти каждый день ходил одним маршрутом. Ты ведь это знаешь?

– Да, – отвечаю я. – Он начинал с Тропинки у средней школы.

– А ты знаешь, куда он выходил?

Вдруг словно кто-то холодным пальцем проводит по моей шее.

– На железную дорогу, – произносит Дэвид. – Прогулка Хэнка заканчивалась ровно на том месте… ну, ты знаешь.

У меня в ушах гудит. Мои собственные слова теперь доносятся до меня словно из далекого далека.

– То есть Хэнк каждый день начинал прогулку от прежней военной базы, – я пытаюсь не захлебнуться в словах, – и заканчивал ее там, где погибли Лео и Дайана?

– Я думал, тебе это известно.

Я качаю головой.

– Бывали дни, он замерял продолжительность прогулки, – продолжает Дэвид. – Пару раз… да, довольно странно.

– Что?

– Он просил меня отвезти его, чтобы он мог засечь время: долго ли туда добираться на машине.

– На машине от базы до железнодорожных путей на другом конце города?

– Да.

– А зачем?

– Он не говорил. Он записывал цифры, делал подсчеты и бормотал что-то себе под нос.

– Подсчеты чего?

– Не знаю.

– Но его интересовало, сколько времени нужно, чтобы добраться от одного места до другого?

– Интересовало? – Дэвид замолкает на секунду. – Я бы даже сказал, он был одержим этим. Я видел его у путей – может, три-четыре раза. Это случалось, когда я добирался до города поездом и мы пролетали мимо него. Он всегда плакал. Ему было небезразлично, Нап. Он хотел отдать дань памяти мертвым.

Я пытаюсь осознать все это. Спрашиваю у Дэвида про другие подробности, но ему больше нечего добавить. Спрашиваю, знает ли он что-нибудь еще, что связывало бы Хэнка с Лео, Хэнка с Конспиративным клубом, Хэнка с Рексом, Маурой и Бет, Хэнка с чем угодно в прошлом. Но все впустую.

Дэвид Рейнив останавливается перед домом Элли и Боба. Я благодарю его. Мы пожимаем друг другу руки. Он снова напоминает мне: если что-то потребуется, чтобы похоронить Хэнка как полагается, он готов. Я киваю. Вижу, он хочет спросить что-то еще, но решает не делать этого.

– Мне не обязательно знать, что на этой кассете, – бормочет он.

Я выхожу из машины, провожаю ее взглядом.

Газон у Элли и Боба вылизан так, словно они готовят площадку для игроков в гольф из профессиональной ассоциации. Клумбы расположены настолько симметрично, что, когда смотришь на правую или левую часть участка, кажется, что видишь противоположную в зеркале. Боб открывает дверь, встречает меня широкой улыбкой и крепким рукопожатием.

Боб работает в агентстве по продаже недвижимости, хотя я толком и не знаю, что он с ней – с этой недвижимостью – делает. Он необыкновенный парень, и я бы его грудью от пули закрыл. Мы пытались несколько раз ездить в спортивный бар «Йэгс» посмотреть баскетбольный турнир «Мартовское сумасшествие» Национальной ассоциации студенческого спорта или плей-офф НХЛ – оттянуться по-мужски, – но, по правде говоря, наши отношения в отсутствие Элли тускнеют. Мы оба ничего не имеем против. Я слышал, что мужчина не может дружить с женщиной при отсутствии сексуального компонента, но, рискуя показаться чрезмерно политкорректным, скажу, что все это чушь собачья.

Элли выходит более настороженная, чем обычно, и целует меня в щеку. Я думаю, что после встречи с Линн Уэллс между нами осталось кое-что недоговоренное, но в настоящий момент у меня другие заботы.

– Видеокамера у меня в мастерской, – говорит Боб. – Она еще не зарядилась, но если будет включена в розетку, то нет проблем.

– Спасибо.

– Дядя Нап!

Дочки Элли и Боба – Ли, девяти лет, и Келси, семи лет, – выбегают из-за угла, как могут выбегать только девчонки их возраста. Они обе обхватывают меня руками, как это могут делать только девчонки их возраста, они почти подавляют меня своей безудержной любовью. Я бы сделал гораздо больше для Ли и Келси, чем заслонил бы их грудью от пули, – открыл бы в ответ убийственный огонь.

Я крестный отец обеих, а своей семьи у меня нет, поэтому я просто обожаю Ли и Келси и балую их так, что Элли и Бобу приходится меня журить. Я наскоро спрашиваю девочек про успехи в школе, и они с большим энтузиазмом рассказывают о них. Я не глуп и знаю: Ли и Келси скоро вырастут и перестанут бросаться ко мне из-за угла. Придется это пережить как-нибудь… Кто-то, возможно, подумает: мне больно оттого, что у меня нет семьи, или оттого, что я не никогда не увижу родных племянников.

Из нас обоих получились бы прекрасные дяди, Лео.

Элли принимается гнать девчонок прочь:

– Все, девочки, хватит, дядя Нап должен пойти с папой в мастерскую.

– А что ему там нужно? – спрашивает Келси.

– Это по работе, – отвечает ей отец.

– А что по работе? – подпрыгивает Ли.

– Это полицейская работа, дядя Нап? – интересуется Келси.

– Ты ловишь нехороших ребят? – не успокаивается Ли.

– Ничего столь драматического, – отвечаю я, однако меня гложет сомнение, что детям понятен смысл слова «драматический», к тому же я не люблю подобных фраз, поскольку «ничего драматического» может быть ложью, поэтому добавляю: – Мне нужно посмотреть эту кассету.

– Ой, а нам можно? – канючит Ли.

Элли приходит мне на помощь:

– Нет, конечно. Накройте-ка на стол.

Девочки немного кривляются, но потом все же принимаются за выполнение задания. Мы с Бобом отправляемся в мастерскую в гараже. Табличка над дверью гласит: «Мастерская Боба». Буквы вырезаны на дереве, и у каждой свой цвет. Нетрудно догадаться, Лео, что в мастерской Боба ты мог бы снять фильм «Сделай сам». Инструменты висят в порядке увеличения размеров, на равном расстоянии друг от друга. Доски и трубы выложены в идеальные пирамиды у дальней стены. С потолка свисают лампы дневного света. В пластиковых банках с идеально четкими бирками хранятся гвозди, винты, скобы, соединители. Пол из стыкующихся резиновых панелей. Все цвета здесь нейтральные и успокаивающие. Здесь нет грязи, опилок, ничего, что нарушило бы относительное спокойствие этого места.

Сам я гвоздя не умею забить, но мне понятно, почему Бобу здесь нравится.

Камера стоит на верстаке, она точная копия твоей – «Кэнон ПВ-1», – и я думаю: может, это она и есть. Как я говорил, отец раздал бо́льшую часть твоих вещей. Камера вполне могла оказаться у Элли и Боба, кто знает? «Кэнон ПВ-1» стоит так, что окуляр находится наверху. Боб переворачивает камеру, нажимает кнопку «кассета». Он протягивает руку, я даю ему кассету. Он всовывает ее в слот.

– Все, готово, – говорит мне Боб. – Нажмешь кнопку «воспроизвести», – он показывает, где кнопка, – и можешь смотреть здесь. – Боб нажимает на что-то, и сбоку появляется маленький экран.

Все это напоминает мне о тебе. Не в самом приятном смысле.

– Если понадобится моя помощь, я в кухне, – говорит Боб.

– Спасибо.

Боб уходит в дом, закрывает за собой дверь. Нет причин откладывать. Я нажимаю кнопку «воспроизвести». Начинается с помех, которые сменяются черным экраном. Я вижу только дату.

За неделю до твоей и Дайаны смерти.

Картинка дергается, словно тот, кто держит камеру, снимает на ходу. Теперь сотрясения еще заметнее: вероятно, тот, кто прежде шел, теперь бежит. Я пока ничего не могу разглядеть. Только темнота. Кажется, я слышу что-то, но тихо.

Я нахожу регулятор звука, выкручиваю его до предела.

Сотрясание прекращается, но картинка все еще слишком темна, и я по-прежнему ничего не могу разглядеть. Кручу туда-сюда «яркость», но это не помогает, я выключаю свет, чтобы лучше видеть. Гараж становится похож на дом с привидениями, инструменты в темноте кажутся более угрожающими. Я вглядываюсь в маленький экран.

Потом я слышу голос из прошлого:

– Она включена, Хэнк?

У меня сердце замирает.

На пленке твой голос.

– Да, включена, – отвечает Хэнк.

Потом другой голос:

– Направь ее в небо, Хэнк.

Это Маура. Сердце взрывается у меня в груди.

Я кладу руки на стол, чтобы меня не качало. Голос Мауры звучит возбужденно. Я так помню этот ее тон. Теперь я вижу, что объектив камеры смотрит вверх. До этого Хэнк направлял его в землю. Теперь он поднимает его, и я вижу огни военной базы.

Опять ты, Лео:

– Вы, ребята, все еще его слышите?

– Я слышу. Хотя звук слабый.

Похоже, это сказал Рекс.

Ты:

– Хорошо, давайте помолчим.

Потом я слышу голос Мауры:

– Черт возьми! Как на прошлой неделе.

– Елки-палки! – (Опять ты.) – Ты была права, Маура.

Много ахов-охов одновременно и возбужденные голоса. Я пытаюсь идентифицировать их – это точно ты, Маура, Рекс, Хэнк… Еще один женский голос. Дайана? Бет? Нужно будет потом вернуться и прослушать внимательнее. Я смотрю, прищурившись, на экран, надеясь увидеть, что же застало их врасплох.

Потом и я вижу – спускается с неба, вплывает в кадр. Я охаю вместе с ними.

Вертолет.

Я пытаюсь усилить звук, чтобы слышать роторы, но регулятор уже вывернут до предела. Хэнк, словно прочитав мои мысли, сообщает.

– Сикорский, «Блэк хок». Неслышный вертолет. Летает почти беззвучно.

– Я глазам своим не верю!

Похоже, это Бет.

Экран крохотный, и, хотя свет в мастерской Боба выключен, разглядеть, что происходит, невозможно. Но теперь сомнений не остается. Над прежней военной базой завис вертолет.

Он начинает снижаться, я слышу шепот Мауры:

– Давайте подойдем поближе.

Рекс:

– Они нас засекут.

Маура:

– И что?

Бет:

– Я не знаю…

Маура:

– Идем, Хэнк.

Камера снова подрагивает – Хэнк движется, кажется, в сторону базы. В какой-то момент он спотыкается. Камера снова смотрит в землю. Я вижу руку – она тянется, чтобы помочь ему подняться, и теперь… теперь я вижу белый рукав моей спортивной куртки. Камера поднимается, Хэнк наводит ее прямо на лицо Мауры. Все мое тело дрожит. Ее темные волосы разметались, глаза горят от возбуждения, а сногсшибательная улыбка кого угодно сведет с ума.

– Маура… – Я и в самом деле произношу ее имя вслух.

Из крохотного громкоговорителя я слышу твой голос:

– Ш-ш, тихо.

Вертолет садится. На записи ничего толком не разберешь, видно только, что роторы все еще вращаются. Поверить не могу, как тихо они работают. Кажется, открывается скользящая дверь. Вижу вспышку ярко-оранжевого цвета. Может, это человек. Не уверен. Но кто еще может появиться в дверях?

Ярко-оранжевый свет напоминает мне о тюремной робе.

Слышу треск – будто кто-то наступил на ветку. Хэнк рывком переводит камеру вправо.

Рекс кричит:

– Уходим отсюда к чертовой матери!

И картинка чернеет.

Я нажимаю кнопку быстрой перемотки вперед. Увы. На пленке больше ничего нет. Возвращаюсь назад и снова просматриваю сцену с вертолетом. Потом в третий раз. Слышать твой голос, Лео, и видеть Мауру – сколько ни смотри, сколько ни слушай, всегда больно.

Во время четвертого просмотра мне приходит в голову одна мысль. Я начинаю вписывать в эти события собственные воспоминания. Где я был тем вечером? Я не состоял в Конспиративном клубе. Я в то время был не особо высокого мнения о них – эта «группка заговорщиков» находилась, на мой взгляд, между чем-то умилительным и детским, между невинным и – когда я был не в настроении – жалким.

У вас были свои игры и секреты. Я это понимаю. Но как вам удалось скрывать такое от меня?

Ты мне рассказывал все, Лео.

Я пытаюсь вернуться в прошлое. Где я находился в тот вечер? Как и накануне твоей смерти, была пятница. Вечер пятницы – хоккейный вечер. С кем мы тогда играли? Не помню. Мы выиграли? Я видел тебя, когда вернулся домой? Не помню. Я знаю, что встретился с Маурой. Мы отправились на нашу полянку. Я как сейчас вижу спутанные волосы Мауры, ее сногсшибательную улыбку, горящие от возбуждения глаза, но в тот вечер что-то изменилось, электрическое поле было сильнее, когда мы занимались любовью, – Маура любила ходить по краю, но я, вероятно, из самомнения приписал это своим мужским достоинствам. Вот насколько я, здоровенный качок выпускного класса, был погружен в себя, в свои дела.

А мой брат-близнец?

Я вспоминаю ту фотографию на чердаке. Мы вчетвером. Обкуренное, потерянное выражение на твоем лице. Что-то с тобой происходило, Лео. Что-то серьезное и, возможно, очевидное, а я был занят собой, говнюком, и ничего этого не увидел, и поэтому ты умер.

Я выключаю камеру из сети. Уверен, Боб не будет возражать, если я возьму ее с собой. Мне нужно обдумать увиденное. Я не хочу действовать поспешно. Хэнк прятал это видео, потому что, несмотря на все свои проблемы, понимал важность этой пленки. Да, он страдал чрезмерной подозрительностью; вероятно, был болен душевно, но я, невзирая ни на что, все еще с уважением отношусь к его желаниям.

Так куда мне пойти с этим?

Обратиться к властям? Сказать Мьюз или Мэннингу? Сказать Оги?

Но по порядку. Сначала размножить запись. А оригинал положить в безопасное место.

Я обдумываю все варианты, пытаюсь увидеть общую картину.

Прежняя база «найков» находилась под контролем правительства. Выдавала себя за некий безобидный сельскохозяйственный центр, пряча за этой вывеской свое истинное назначение. Так, это мне ясно. Мне даже ясно вот что: вы, ребята, в ту ночь увидели нечто такое, что могло стать предметом общественного внимания.

Возможно, я смогу сделать и еще один шаг в этом направлении. Я могу даже понять, почему они – а я, говоря «они», имею в виду «плохих ребят», работавших на базе, – решили заткнуть рот тебе и Дайане, хотя Дайаны на пленке я и не слышал. Была ли она там? Я не знаю. Но как бы то ни было, они убили вас обоих.

Вопрос: почему другие живы до сих пор?

Возможный ответ: «они» не знали про Рекса, Хэнка и Бет. «Они» знали только про тебя и Дайану. Ладно, зерно смысла в этом есть. Хотя и небольшое. Но я готов принять и такое. Могу добавить в это уравнение и Мауру. Каким-то образом «они» узнали и про Мауру. Поэтому она убежала и спряталась. На пленке вы с Маурой явно заводилы. Может быть, вы вдвоем вернулись и сделали что-то безрассудное? Тебя поймали. Она убежала.

Да, в этом есть доля здравого смысла.

Но опять же: а что с остальными? Рекс, Хэнк и Бет жили себе дальше. Никто из них не прятался. Может быть, спустя пятнадцать лет они снова начали интересоваться тем делом? Или спустя пятнадцать лет случилось что-то, о чем они вдруг узнали?

Что?

Понятия не имею. Но может, Оги нащупал что-то, когда рассуждал о Томе Страуде. Вероятно, мне нужно узнать, когда точно Том Страуд вернулся в Вестбридж.

Хватит домыслов. Мне недостает какого-то звена. И прямо сейчас необходимо сделать еще кое-что.

Поговорить с Элли.

То, что мать Мауры обратилась ко мне через Элли, не может объясняться простым совпадением. Элли что-то знает. Эта мысль из тех, которую я подспудно хочу игнорировать. Я сегодня получил немало ударов, спасибо. Но если я не могу доверять Элли – если Элли лгала мне и она не на моей стороне, – то где тогда я сам?

Я делаю глубокий вдох и открываю дверь мастерской. Первое, что я слышу, – смех Ли и Келси. Мне ясно, что я поднимаю эту семью на заоблачные высоты, делаю ее слишком идеальной, но такой я ее вижу. Я как-то раз спросил у Элли, как у них с Бобом это получилось, и она ответила: «У нас были войны, поэтому сейчас мы боремся, чтобы сохранить то, что имеем». Может, я и понимаю ее, но не уверен. Поздний развод родителей Элли был для нее сильным ударом. Вероятно, отчасти дело в этом. Не знаю. Или может, мы не так уж хорошо знаем друг друга.

Я ищу залатанные прорехи в жизни Элли и Боба. Если я их не вижу, это еще не значит, что их нет. Но если Элли и Боб и скрывают их, это не отменяет того, что они оба замечательные.

Слова отца: «У каждого человека есть надежды и мечты».

Я прихожу в кухню, но Элли там нет. Вижу, что за столом для меня накрыто.

– Элли пришлось убежать, – говорит Боб. – Она поставила для тебя тарелку.

В окне я вижу Элли – она идет к машине. Бросаю извинения Бобу и бегу за ней. Она открывает дверь машины и уже готова сесть, когда я кричу:

– Ты знаешь, где Маура?!

Мой крик останавливает ее. Элли поворачивается ко мне:

– Нет.

Я встречаюсь с ней взглядом:

– Ее мать, чтобы связаться со мной, обратилась к тебе.

– Да.

– Почему к тебе, Элли?

– Я пообещала ей, что никому не скажу.

– Кому?

– Мауре.

Я знал, что это имя прозвучит, но оно все же бьет меня прямо по зубам.

– Ты… – Мне нужна секунда, чтобы справиться с собой. – Ты обещала Мауре?

Звонит мой мобильник. Это Оги. Я не отвечаю. Что бы теперь ни случилось – что бы ни сказала мне Элли, – я знаю: наши отношения никогда не будут такими, как прежде. Мой мир слишком узок. У меня нет семьи. Лишь очень немногих людей я пускаю в свою жизнь.

Человек, который был мне ближе всех остальных, только что выбил почву у меня из-под ног.

– Мне нужно ехать. – Элли торопится. – В центре чрезвычайная ситуация.

– И все эти годы ты мне лгала, – качаю я головой.

– Нет.

– Но ты мне не сказала об этом.

– Я дала обещание.

– Я считал тебя своим лучшим другом… – Я пытаюсь скрыть обиду в голосе.

– Я и есть твой лучший друг. Но это еще не значит, что я должна предавать других.

Мой мобильник продолжает звонить.

– Как ты могла скрывать от меня такое?!

– Мы не все говорим друг другу, – отвечает она.

– О чем это ты? Я доверил тебе свою жизнь.

– Но ты ведь не говоришь мне всего, разве нет, Нап?

– Конечно все!

– Вранье! – Голос Элли звучит как внезапный крик-шепот – так говорят взрослые, когда сердиты, но не хотят разбудить детей. – Ты многое скрываешь от меня. – Что-то мелькает в ее глазах. – Ты не хочешь сказать мне про Трея?

У меня чуть не срывается с языка: «Про кого?» Вот настолько я поглощен этим расследованием, возможностью узнать правду о той ночи, мыслью, что меня предала – кто бы мог подумать? – та самая женщина, которая близка мне, как никто другой. Но тут я, конечно, вспоминаю бейсбольную биту и избиение.

Элли сверлит меня взглядом.

– Я тебе не лгал, – говорю я.

– Ты мне просто не сказал.

Я молчу.

– Ты думаешь, я не знаю, что это ты отправил Трея в больницу?

– Это не имеет к тебе никакого отношения, – отвечаю я.

– Я сообщница.

– Нет. Это целиком моя ответственность.

– Неужели ты настолько толстокож? Между добром и злом есть черта, Нап. Ты перетащил меня через нее. Ты нарушил закон.

– Чтобы наказать мерзавца. Чтобы помочь жертве. Разве не это все мы должны делать?

Элли качает головой, я вижу, как краска злости проступает на ее щеках.

– Ты совсем не врубаешься? Когда приходит полиция, они сразу понимают: между искалеченным мужчиной и избитой женщиной может быть связь. И мне приходится лгать им. Ты считаешь, это правильно? Так что, нравится тебе или нет, но я сообщница. Ты втянул меня в это, и тебе не хватает порядочности сказать мне правду.

– Я думаю прежде всего о твоей безопасности.

– Ты уверен, что так оно и есть, Нап? – снова качает головой Элли.

– О чем ты говоришь?

– Может быть, ты меня не предупредил, потому что я бы тебя остановила. Или потому, что знал: ты поступаешь плохо. Я открыла приют для того, чтобы помогать пострадавшим, а не устраивать самосуд над теми, кто стал причиной их страдания.

– Ты тут ни при чем, – повторяю я. – Решения принимаю я.

– Мы все принимаем решения. – Ее голос звучит теперь тише. – Ты принял решение: Трей заслуживает избиения. Я приняла решение сдержать слово, которое дала Мауре.

Я мотаю головой, а мой телефон звонит снова. Опять Оги.

– Ты не можешь скрывать это от меня, Элли!

– Забудем об этом, – бросает она.

– Что?

– Ты не сказал мне о Трее, чтобы защитить меня.

– И?..

– И может быть, я делаю то же для тебя.

Телефон продолжает звонить. Я должен ответить. Я подношу трубку к уху, а Элли садится в машину. Я хочу помешать ей, но тут замечаю, что в дверях стоит Боб и наблюдает за мной с недоуменным выражением лица.

Придется подождать.

– Что?! – кричу я в телефон.

– Я наконец связался с Энди Ривзом, – сообщает мне Оги.

«Сельскохозяйственный» командир военной базы.

– Ну?

– Ты знаешь таверну «Ржавый гвоздь»?

– Это такой дешевый бар в Хакенсаке?

– Прежде был такой. Он будет ждать тебя там через час.