48
Испанцы просто не умели плавать вдоль побережья Ирландии
Проснулся я в начале шестого – за окном по-прежнему темно, хоть глаз коли. Накинув поверх пижамы кардиган, сходил проверить, как там в гостиной. Мэнсики спал на диване. Огонь в камине погас, но, похоже, совсем недавно – в комнате еще было тепло. Вязанка дров изрядно похудела. Мэнсики, укрывшись одеялом, мирно спал на боку – так тихо, что не было слышно даже его сонного дыхания. Он даже спал с хорошими манерами. Казалось, сам воздух в комнате замер, чтобы не беспокоить его сон.
Я не стал его будить, а пошел на кухню и сварил себе кофе. Поджарил тосты, затем устроился за кухонным столом и, завтракая тостом с маслом и кофе, стал читал уже начатую книгу. Она была об испанской армаде, о яростной войне, разразившейся между королевой Елизаветой и Филиппом II, когда на кону стояли судьбы двух стран. Я не понимал, почему именно сейчас, в такую минуту мне потребовалось читать книгу о морском сражении в конце XVI века у берегов Англии, но стоило только начать – и оказалось занимательно. И вот я уже не мог оторваться от старой книги с полки Томохико Амады.
По сложившемуся мнению, армада выбрала неверную тактику и потерпела сокрушительное поражение в морском сражении с английской эскадрой, что во многом повлияло на ход мировой истории. Это общепризнанный факт. На самом же деле больше всего ущерба испанскому флоту нанесло не прямое военное столкновение (обе стороны, правда, осыпали друг друга градом пушечных ядер, при этом в цели особо не попадая), а кораблекрушения. Привыкшие к спокойным водам Средиземного моря испанцы не умели плавать вдоль побережья Ирландии, где было достаточно опасных мест, и затопили немало своих судов, сажая их на рифы.
Пока я, сидя за столом со второй кружкой кофе, следил за печальной участью испанского флота, небо на востоке размеренно посветлело. Настало субботнее утро.
Кто-то позвонит сегодня в первой половине дня, чтобы куда-то меня пригласить. Отказываться от приглашения нельзя.
Я мысленно повторил сказанное Командором и посмотрел на телефонный аппарат. Он хранил молчание. Наверняка телефон зазвонит – Командор врать бы не стал. Мне нужно лишь терпеливо дождаться этого звонка.
Я подумал об Мариэ Акигаве. Хотелось позвонить ее тете, спросить про ее самочувствие, но еще было слишком рано. Прилично будет подождать хотя бы до семи. К тому же, если б выяснилось, где сейчас Мариэ, Сёко Акигава наверняка позвонила бы сюда сама, она же знает, что я беспокоюсь. А если не звонит, значит, новостей нет. Поэтому я, сидя за кухонным столом, продолжал читать об армаде, а когда устал читать – просто пялился на телефон. Но аппарат по-прежнему хранил молчание.
Но в начале восьмого я все же позвонил Сёко Акигаве. Она тут же сняла трубку – будто тоже дожидалась, сидя перед телефоном.
– Пока никаких новостей. Где находится Мариэ, мы так и не знаем, – первым делом сказала она. Вероятно, почти – или совершенно – не спала. В голосе ее слышалась усталость.
– Полиция ищет? – спросил я.
– Да, ночью приходили двое полицейских побеседовать. Я передала им фотографии, рассказала, как Мариэ была одета. Еще сказала, что наша девочка – не любительница уйти из дому и развлекаться по ночам. Информацию по разным местам разослали, поэтому, вероятно, ищут, хотя публично пока ни о чем не объявляли.
– Но результата еще нет?
– Да, пока никаких зацепок. Хотя взялись они за дело активно…
Я постарался ее успокоить и попросил сразу же сообщить, как только что-нибудь станет известно. Она заверила меня, что так и поступит.
Мэнсики к тому времени проснулся и неторопливо умылся. Почистив зубы той щеткой, что я ему приготовил, он сел за стол напротив меня и уже пил горячий черный кофе. Я предложил тосты, но он отказался. Видимо, из-за того, что он спал на диване, его пышная белая шевелюра была немного взъерошена. Но – лишь в сравнении с ее обычным состоянием. А вообще передо мной сидел, как обычно, уравновешенный и подтянутый Мэнсики.
Я передал ему все, о чем рассказала по телефону Сёко Акигава.
– Это лишь мое ощущение, – начал он, дослушав меня, – но мне кажется, что от полиции в этом деле толку не будет.
– Почему вы так считаете?
– Мариэ Акигава – необычный ребенок, и этот случай несколько отличается от исчезновения обычного подростка. И я думаю, это – не похищение. Поэтому найти ее банальными полицейскими методами будет непросто.
Я ничего на это не сказал, но он был, по-видимому, прав. Мы здесь столкнулись с подобием уравнения, в котором сплошные функции, но почти нет конкретных чисел. А главное – найти их как можно больше.
– Не сходить ли нам еще раз проверить тот склеп? – предложил я. – Может, там что-нибудь изменилось?
– Давайте, – согласился Мэнсики.
Мы оба понимали и невысказанно сознавали, что больше нам делать нечего. Я подумал, что за время нашего отсутствия можно пропустить звонок от Сёко Акигавы – или то приглашение, о котором упоминал Командор. Но у меня было смутное предчувствие, что вряд ли они позвонят прямо сразу.
Мы оделись и вышли на улицу. Стояло ясное утро. Ночные облака начисто сдуло с неба юго-западным ветром, и оно казалось теперь неестественно высоким и бескрайне чистым. Казалось, что, глядя в небо снизу, мы заглядываем на дно прозрачного источника. Откуда-то донесся монотонный перестук длинной электрички. И вообще – далекие звуки, каких обычно не слышно, раздавались повсюду на удивление отчетливо: то сказывались чистый воздух и попутный ветер. Такое вот выдалось утро.
Мы молча прошли по тропинке сквозь заросли до кумирни и достигли склепа. Крышка оставалась абсолютно в том же виде, что и ночью, камни-грузила никто не сдвигал. Мы опять убрали доски: лестница так и стояла прислоненной к стене. И в яме по-прежнему никого не было. Мэнсики на сей раз спускаться не вызвался. При ярком солнечном свете дно просматривалось целиком, и никаких изменений там со вчерашнего дня не наблюдалось. В ясный день склеп этот выглядел совсем иначе – не так, как во мраке ночи. Не ощущалось и никаких странных признаков.
Мы затем вновь застелили склеп толстыми досками и расставили поверх камни-грузила. После вернулись сквозь заросли в дом. Перед ним по-прежнему стояли безмолвный серебристый «ягуар» Мэнсики без единого пятнышка, а рядом – моя запыленная «тоёта»-универсал.
– Я, наверное, поеду домой, – произнес Мэнсики, остановившись перед своей машиной. – Рассиживаться здесь – только путаться у вас под ногами. Вряд ли я чем-то пригожусь. Не возражаете?
– Конечно же, нет. Возвращайтесь домой и спокойно выспитесь. Будут новости – тут же сообщу.
– Сегодня суббота? – спросил Мэнсики.
– Да, сегодня – суббота.
Кивнув, Мэнсики достал из кармана ветровки ключ от машины и некоторое время разглядывал его. Похоже, он о чем-то задумался – или не мог на что-то решиться. Пока он размышлял, я ждал.
Наконец Мэнсики произнес:
– Есть к вам один разговор…
Прислонившись к дверце «короллы»-универсала, я дожидался продолжения.
– Дело сугубо личное, и я долго сомневался, как мне быть. Но подумал, что в знак признательности лучше вас об этом известить. К тому же я не люблю, если у людей возникают напрасные заблуждения… В общем, мы с Сёко Акигавой – в очень близких отношениях.
– В отношениях? В смысле – как между мужчиной и женщиной? – напрямик поинтересовался я.
– Да, все так, – после короткой паузы ответил Мэнсики – и, как мне показалось, слегка зарделся. – Это может показаться весьма стремительным развитием событий.
– Полагаю, скорость здесь ни при чем.
– Вот именно, – признал Мэнсики. – Наверняка вы правы – вопрос не в скорости.
– А вопрос… – начал было я, но осекся.
– Вопрос в побуждении, верно?
Я молчал. Однако он, конечно же, понимал, что мое молчание означает согласие. Мэнсики сказал:
– Только не поймите меня неправильно. Я изначально вовсе не планировал, что так выйдет. Все произошло как-то само по себе, естественным образом. Да так, что я и сам ничего не понял. Не поверите, но все пошло как по маслу.
Я вздохнул и сказал ему прямо:
– Я знаю только одно: если б вы изначально планировали так поступить, это, несомненно, далось бы вам очень просто. Причем я говорю это без иронии.
– Пожалуй, вы правы, – ответил Мэнсики. – Я это признаю. Скажем так: не то чтобы совсем уж просто, а, вероятно, без особых хлопот. Однако на самом деле все вышло не так.
– Хотите сказать, что вы влюбились в Сёко Акигаву чуть ли не с первого взгляда?
Мэнсики немного поджал губы, как бы в растерянности.
– Влюбился? Признаться, так я не могу утверждать. Последний раз я влюблялся – думаю, так это можно назвать, – очень давно. Настолько, что теперь и не припомню, какая она – эта любовь. Но в том, что меня как мужчину госпожа Акигава сильно привлекает как женщина, сомнений нет.
– Даже если бы не было Мариэ?
– Это понять будет непросто. Поводом к нашей встрече стала сама госпожа Мариэ. Но даже если бы девочки не было, я бы все равно наверняка проникся к этой женщине чувствами.
Ой ли? – подумал я. Неужто такая, скажем так, беспечная женщина, как Сёко Акигава, способна настолько сильно привлечь такого великого комбинатора, как Мэнсики? Но ему я ничего не мог возразить. Чужая душа – потемки. А особенно – если дело доходит до секса.
– Понятно, – сказал я. – Как бы то ни было, спасибо за откровенность. Так, в итоге, лучше всего.
– Я тоже на это надеюсь.
– По правде говоря, Мариэ Акигава об этом уже знала. В смысле – о том, что у вас с ее тетей, вероятно, завязались такие отношения. Она приходила ко мне за советом несколько дней назад.
Услышав это, Мэнсики, похоже, немного удивился.
– Ишь ты, какое острое чутье, – произнес он. – Вообще я старался совершенно не показывать виду.
– У нее весьма острое чутье. Однако госпожа Мариэ Акигава догадалась о ваших отношениях по словам и поступкам своей тети. Вы ни в чем здесь не виноваты.
Сёко Акигава – воспитанная интеллигентная женщина, способная до некоторой степени сдерживать эмоции, но не настолько, чтобы носить маску невозмутимости. Мэнсики это, несомненно, понимал. Он сказал:
– И вы… считаете, есть какая-то связь между подозрениями госпожи Мариэ о наших с Сёко Акигавой отношениях и ее нынешним исчезновением?
Я покачал головой:
– Нет, этого я не знаю. Но могу определенно сказать: вам лучше все хорошенько обсудить с Сёко Акигавой. Она после исчезновения племянницы в панике, ей очень тревожно. Наверняка она нуждается в вашей помощи и поддержке – очень остро и настоятельно.
– Ясно. Вернусь домой – сразу же ей позвоню.
И Мэнсики опять на время задумался.
– Честно говоря, – вздохнув, сказал он, – думаю, я все-таки не влюблен. Здесь нечто иное. Я изначально не создан для любви. Просто мне самому толком не понятно: если б не госпожа Мариэ, проникся бы я так к ее тете? Никак не могу провести четкую грань.
Я молчал. Мэнсики продолжил:
– Но это и не преднамеренный расчет. Хотя бы этому вы сможете поверить?
– Мэнсики-сан, – произнес я. – Сам не могу объяснить, почему так думаю, но я считаю вас, по сути, человеком честным.
– Спасибо, – сказал Мэнсики и еле заметно улыбнулся. Хоть улыбка и была несколько натянутой, нельзя сказать, что в ней не светилось совсем никакой радости. – Ничего, если я пооткровенничаю еще?
– Конечно.
– Иногда я ощущаю себя просто ничтожеством, – признался он. Слабая улыбка по-прежнему не сошла у него с губ.
– Ничтожеством?
– Полым человеком. Может, и заносчиво так говорить, но я до сих пор жил, считая себя человеком весьма способным и проницательным. Я наделен прекрасной интуицией, в силах делать выводы и принимать решения. На здоровье тоже не жалуюсь. За что б я ни брался – о неудаче даже не думаю. На самом деле почти все, о чем я мечтал, я получил. Конечно, та история с предварительным заключением оказалась полным провалом, но это скорее редкое исключение. В молодости я считал, что мне все по силам, и полагал, что в будущем должен стать человеком чуть ли не идеальным. Думал, достигну таких высот, откуда смогу смотреть на весь мир свысока. Но когда перевалило за пятьдесят, стоя перед зеркалом и рассматривая самого себя, я обнаружил лишь пустышку. Ничтожество. Говоря словами Т. С. Элиота, «соломой набитым чучелом».
Я не знал, что сказать ему на это, и потому молчал.
– Бывало, я думал: «Кто знает, вся моя прошлая жизнь, возможно, была сплошной ошибкой. Я где-то поступил неверно. И потом разменял себя на сплошную бессмыслицу». Поэтому я вам и сказал тогда, что в чем-то вам завидую.
– Например, в чем?
– У вас есть сила желать того, что вам не достанется при всем вашем желании. А вот я всю свою жизнь мог желать лишь того, что при желании мог заполучить.
Он наверняка имеет в виду Мариэ Акигаву. Именно она для него – то, что он не может заполучить при всем своем желании. Однако высказаться об этом я так и не смог.
Мэнсики медленно забрался к себе в машину, опустил боковое стекло, попрощался, завелся и уехал. Я провожал взглядом его «ягуар», пока тот не скрылся из виду, а затем вернулся в дом. Времени было самое начало девятого.
Звонок раздался в одиннадцатом часу. Звонил Масахико Амада.
– Извини за внезапность, – сказал он, – но я сейчас собираюсь на Идзу к отцу. Не против съездить со мной? Ты же сам говорил, что хочешь с ним встретиться.
Кто-то позвонит сегодня в первой половине дня, чтобы куда-то меня пригласить. Отказываться от приглашения нельзя.
– Да, конечно. Смогу. Заезжай.
– Я только что встал на Томэй. Звоню с парковки Кохоку, так что у тебя есть около часа. Заезжаю за тобой, и вместе едем на Идзу.
– Ты же вроде бы туда позже собирался?
– Да, но мне позвонили из пансионата. Похоже, состояние неважное – вот и нужно проведать. Как раз сегодня у меня дел никаких.
– А ничего, что я с тобой поеду? В такие важные минуты… а я даже не родственник.
– Ничего. Не переживай. К тому же никто из семьи, кроме меня, к нему не ездит. Так что чем больше народу, тем веселее, – сказал Амада и отключился.
Положив трубку, я окинул взглядом комнату. Подумав, что где-то здесь сейчас – Командор, но его нигде не было видно. Оставив по себе лишь предсказание, он, видимо, куда-то скрылся. Пожалуй, слоняется идеей в тех местах, где нет времени, пространства и вероятности. Но в первой половине дня и вправду зазвонил телефон, и меня куда-то пригласили. До сих пор все его предсказания сбывались. Меня беспокоило, что я уезжаю из дома, хотя Мариэ Акигава так и не нашлась. Но что поделать? Командор ясно дал понять, что ни при каких обстоятельствах отказываться от приглашения нельзя. Заботу о Сёко Акигаве можно доверить Мэнсики – ведь он в какой-то степени несет за нее ответственность.
Я сел в кресло в гостиной и, дожидаясь Масахико Амаду, продолжал читать книгу об армаде. Побросав севшие на рифы суда, испанцы с трудом добрались до ирландского берега, но почти все попали в руки местных жителей, и их поубивали. Жившие на побережье бедняки губили испанских солдат и матросов из-за их вещей и присваивали их. Испанцы надеялись, что ирландцы – братья по католической вере – им помогут, но просчитались. Голод оказался куда насущней религиозной солидарности. А судно, груженное золотом и серебром, приготовленным для подкупа влиятельных англичан после высадки на английский берег, затонуло в открытом море, и куда кануло это богатство, никто не знает.
Старый черный «вольво» с Масахико Амадой за рулем остановился перед домом незадолго до одиннадцати. С мыслями о россыпях золотых испанских монет, затонувших в морских глубинах, я надел кожаную куртку и вышел на улицу.
Амада выбрал маршрут от платной дороги «Hakone Turnpike» на другую платную – «Izu Skyline», и с нагорья Амаги съехал до плоскогорья Идзу.
– В конце недели обычная дорога – сплошная пробка, и этот маршрут самый быстрый, – пояснил он, но даже при этом платная дорога была полна машин отдыхающих. Сезон красных листьев еще не закончился, буквально каждую машину вели «водители воскресного дня», не привыкшие к горному серпантину, так что времени на дорогу потребовалось больше, чем предполагалось.
– Что, с отцом действительно все так плохо? – спросил я.
– В любом случае вряд ли его хватит надолго, – равнодушно обронил Амада. – Если честно, это лишь вопрос времени. Он уже впал в сенильность, больше не в состоянии есть сам, вскоре у него может возникнуть аспирационная пневмония. Однако он по собственной воле отказался от питательной трубки и капельниц. По сути, раз человек больше не способен есть сам и отказывается от помощи, это значит – дайте спокойно умереть. Пока он еще был в сознании, они с адвокатом составили такой документ, который сам заявитель и подписал. Дескать, он отказывается от всех мер по поддержанию жизнедеятельности. Так что умереть он может в любую минуту.
– Поэтому нужно всегда быть готовым к худшему?
– Именно.
– Да, тяжко.
– Когда человек умирает, это всегда тяжко. Жаловаться тут некому.
В старом «вольво» у него была кассетная магнитола. В бардачке – навалом кассет. Амада вытащил первую попавшуюся и вставил. Оказалось – сборник хитов 80-х: «Duran Duran», Хьюи Льюис и тому подобное. Когда заиграла «The Look Of Love» группы «ABC», я сказал Масахико:
– У тебя в машине время словно застопорилось.
– Не люблю я компакт-диски. Слишком блестят. Вешать бы их под карнизы да отгонять ворон, а слушать музыку на них невозможно. Звук пронзительный и резкий, смикшировано все неестественно, к тому же неинтересно, когда музыка не делится на две стороны. Мне хочется слушать музыку на кассетах – вот я и езжу пока что на этой машине. В новых кассетников-то нет, поэтому все удивляются. Но это ладно – у меня приличная коллекция записей с эфира, и я не хочу ее терять.
– Однако не думал, что еще хотя бы раз в жизни услышу «The Look Of Love».
Масахико посмотрел на меня с недоумением.
– Что, разве плохая песня?
Вспоминая разные хиты, которые крутили на радио FM в восьмидесятых, мы ехали среди гор Хаконэ – и с каждым поворотом Фудзи виднелась все ближе и отчетливее.
– Странная вы парочка, – сказал я. – Отец слушает только пластинки, сын упорно придерживается кассет.
– Кто бы говорил. Ты на себя посмотри – это еще нужно выяснить, кто из нас коснее. Сотового у тебя нет, Интернетом почти не пользуешься. У меня вон сотовый всегда при себе. Если что не понятно – сразу проверяю в «Гугле». На работе у меня «Мак» стоит, делаю на нем все свои дизайны. Если кто из нас двоих и продвинут, – так это я.
Заиграла «Key Largo» Бёрти Хиггинза. Интересный выбор для продвинутого человека, что уж там говорить.
– Ты с кем-нибудь в последнее время встречаешься? – спросил я, чтобы сменить тему разговора.
– Ты о женщинах? – переспросил он.
– Да.
Масахико слегка пожал плечами:
– Нельзя сказать, что все складывается гладко. Все как обычно. К тому же в последнее время я заметил одну странность, из-за чего дела мои идут все хуже и хуже.
– Что за такая странность?
– У женщин половинки лица отличаются. Ты об этом знал?
– У человека вообще левая и правая половины не симметричны, – ответил я. – Взять женскую грудь или яйца – форма и размер справа и слева разные. Все, кто занимается живописью, об этом знают. Вся форма тела человека, его левая и правая половины – несимметричны, и это как раз интересно.
Масахико, не отрывая глаз от дороги, несколько раз покачал головой.
– Разумеется, про такое и я знаю. Но сейчас я о другом – не о форме тела, а о чертах характера.
Я ждал продолжения.
– Месяца два назад я сделал фотографию женщины, с которой тогда встречался. Цифровым аппаратом, анфас и крупным планом. Загрузил на рабочий стол компьютера в конторе. А дальше, совсем не знаю, почему, разделив от центра пополам, смотрел то на правую, то на левую половинки ее лица. Закрывая левую – смотрел на правую, затем наоборот… Представляешь, о чем я?
– Представляю.
– И в результате обратил внимание на такую деталь: если хорошенько присмотреться, слева и справа – будто совершенно разные люди. Помнишь, как у злодея из фильма «Бэтмен» – у него еще были разные половинки лица? Кажется, Двуликий.
– Это кино я пропустил, – сказал я.
– При случае посмотри, интересное. Так вот, когда я заметил эту особенность, мне стало не по себе. Даже немного страшно. Затем я нет чтобы оставить эту идею – попробовал составлять разные лица, каждое из своих половинок. Разделив лицо пополам, брал и переворачивал половинку по вертикальной оси. Так образовалось одно лицо из правой стороны, другое – из левой. На компьютере такое сделать очень просто. Смотрю и вижу двух женщин – настолько разных, что впору усомниться в схожести их характеров. Просто удивительно! По существу, в одной женщине на самом деле скрыты две. Такая мысль тебе в голову не приходила?
– Нет, – ответил я.
– После этого я попробовал проделать то же самое с лицами других женщин. Собрал фотографии анфас и на компьютере так же составил лица из разных половинок. В результате я понял: у всех женщин – пусть разница эта и небольшая – правая и левая части лица отличаются. Стоило мне это единожды заметить, как я вообще перестал понимать все в том, что их – женщин – касается. Например, занимаешься с нею сексом – и не знаешь, кто с тобой, та, что с правым лицом, или та, что с левым. Если сейчас с тобой правая, где тогда левая? Что она делает? Какие мысли у нее в голове? Если же ты, наоборот, сейчас с левой, куда делась правая? О чем думает она? Как только такие мысли в голову полезут, становится уже не до секса. Понимаешь, о чем я?
– Не очень, но могу понять, что становится уже не до секса.
– Еще как. Куда деваться.
– А мужские лица не пробовал?
– Пробовал, конечно. Но с мужскими такого не получалось. Самые радикальные перемены – в основном с лицами женщин.
– Может, тебе стоит сходить к психиатру или психотерапевту?
Масахико вздохнул.
– Я много лет считал себя вполне нормальным человеком.
– Это вообще-то опасное мнение.
– Считать себя нормальным человеком?
– Как написал Скотт Фицджералд в одном своем романе: «Никогда нельзя доверять людям, считающим себя нормальными».
Масахико задумался над этими словами.
– В смысле – пусть и посредственность, но второй такой нет?
– Можно и так сказать.
Мой друг молча сжимал руль, затем произнес:
– Это другое дело. А ты не хотел бы попробовать сделать то же самое?
– Я, как известно, долго рисовал портреты, поэтому достаточно осведомлен о строении человеческого лица. Можно сказать, специалист. Но прежде никогда не задумывался о разнице характеров правой и левой половинок.
– Но ты ведь рисовал только мужчин?
Да, в этом Масахико был прав. До сих пор у меня не было ни одного заказа на женский портрет. Не знаю, почему, но все мои портреты были мужские. Единственное исключение – Мариэ Акигава, но она все-таки скорее ребенок, а не женщина. К тому же ее портрет еще не готов.
– С мужскими и женскими лицами получается по-разному. Совершенно, – сказал Масахико.
– А вот ты мне скажи, – произнес я. – Ты утверждаешь, что почти у всех женщин характеры, выраженные правой и левой половинками лица, отличаются.
– Да, к такому заключению я и пришел.
– А у тебя бывает так, что одна сторона лица тебе нравится больше, чем другая? Или одна половинка никак не может тебе понравиться.
Масахико опять задумался.
– Нет, так не бывает, – наконец ответил он. – Но дело же не в том, какая мне больше нравится, а какая не может понравиться никак. И даже не в том, какая светлая, а какая темная, какая красивее, а какая – нет. Дело в том, что правая и левая просто отличаются. И меня смущает, а порой и пугает сама эта правда, что они отличаются.
– По-моему, у тебя просто какая-то разновидность синдрома навязчивых состояний, – сказал я.
– Я тоже так считаю, – ответил на это Масахико. – Хоть сам тебе и рассказываю, но воспринимаю это так же. Но… так же в действительности оно и есть. Попробуй сам хотя бы раз.
Я сказал, что попробую, но пробовать и не собирался. Хватает своих хлопот, чтобы впутываться во что-то еще.
Дальше мы завели разговор об отце Масахико – Томохико Амаде – и его жизни в Вене.
– Отец рассказывал, что слушал симфонию Бетховена в исполнении оркестра под управлением Рихарда Штрауса. Оркестр был, конечно же, венский. Исполнение – невероятно чудесное. Это я слышал от него самого – одна из тех редких историй, какие он мне рассказывал о Вене.
– А помимо этого что-нибудь еще рассказывал?
– Ну да. Но все сплошь несущественное. О еде, о выпивке и о музыке. Что там ни говори, а музыку отец обожал. Но больше ни о чем другом не вспоминал – ни о картинах, ни о политике. Даже о женщинах.
Помолчав, Масахико вскоре продолжил:
– Описал бы кто историю его жизни. Наверняка получилась бы интересная книжка. Вот только вряд ли кому-то это по силам – личной информации-то о нем почти никакой. Друзьями он не обзавелся, от семьи держался в стороне и только работал, укрывшись в горах. Поддерживал кое-какие отношения только с галеристами и торговцами искусством. Почти ни с кем не разговаривал, не отправил никому ни единого письма. Поэтому материалов для биографии практически никаких. В его жизни не то что много пробелов – точнее будет сказать, там одна сплошная пустота. Как в сыре, где дырок больше, чем сыра.
– Остались только его работы.
– Да, кроме работ, фактически ничего больше и нет. Пожалуй, этого он и желал.
– Но ты ведь тоже его наследие, – сказал я.
– Я? – переспросил Масахико, удивленно глянув на меня, но тут же опять с тал смотреть на дорогу. – А знаешь, ты прав! Да, я тоже среди того, что отец после себя оставит. Хоть и не лучшей выделки.
– Но второго такого нет.
– Точно. Пусть и посредственность, но второй такой нет, – повторил Масахико. – Иногда мне кажется, что лучше б сыном Томохико Амады родиться тебе. Глядишь, и все вокруг пошло бы как по маслу.
– Да ладно тебе, – рассмеявшись, ответил я. – Такая роль никому не по плечу.
– Пожалуй, – хмыкнул Масахико. – Но разве не тебе удалось продолжить его духовное наследие, так сказать? Ты более достоин этого права, чем я. Мне просто так кажется, вот честно.
После его слов я вдруг вспомнил картину «Убийство Командора». Не я ли случаем действительно унаследовал эту картину от Томохико Амады? Вдруг это он сам завлек меня на чердак, чтобы я там ее обнаружил? И через нее чего-то от меня добивается? Вот только чего?
Из магнитолы лилась «French Kissin' (In the USA)» Деборы Хэрри – музыка, вовсе не подходящая для нашего разговора.
– Наверное, приходилось несладко с таким отцом, как Томохико Амада? – прямо поинтересовался я.
Масахико ответил:
– Да нет, не особо – не так, как могло бы показаться со стороны. Просто на определенном этапе жизни я умыл руки – раз и навсегда. Я, в общем, ведь тоже зарабатываю на жизнь искусством, только у нас с отцом шкалы таланта совсем разные. Когда разница настолько огромна, перестаешь это замечать. И горько мне оттого, что отец – не как известный художник, а как человек – мне, своему сыну, так и не открылся. Не передал мне никакую важную информацию.
– Он что, с тобой никогда не говорил по душам?
– Ни разу. Отношение у него было скорее такое: «Я дал тебе половину генов, больше мне дать тебе нечего, поэтому дальше ты уж как-нибудь сам». Но связь между людьми – это же не только ДНК, верно? Никто не просит его стать моим проводником по жизни. Я в этом не нуждался. Но был бы рад, если б он со мной разговаривал, как отец с сыном. Хоть изредка. Поделился бы своим опытом, тем, с какими мыслями прожил свою жизнь. Хотя бы обрывками.
Я молча слушал его.
Пока мы стояли на долгом светофоре, он снял солнцезащитные очки «Ray-Ban» и протер платком стекла. Затем, глянув на меня, сказал:
– У меня такое впечатление, будто отец скрывает какую-то важную тайну, нечто личное, и собирается унести эту тайну с собой в могилу, когда покинет этот мир. В глубине своего сердца он устроил прочный сейф, куда запрятал все свои секреты. Сейф этот запер, а ключ то ли выбросил, то ли надежно припрятал. И теперь сам не может вспомнить, где.
Что произошло в Вене в 1938 году, так и будет погребено во мраке, оставшись загадкой для всех. Но картина «Убийство Командора», возможно, и есть тот самый «припрятанный ключ». Меня вдруг осенило: может, поэтому он – вероятно, в конце своей жизни, – живым духом явился в дом на горе, чтобы проверить свою картину?
Я выгнул шею и бросил взгляд на заднее сиденье. Мне показалось, что туда мог забраться Командор. Но сзади никого не оказалось.
– Что-то случилось? – спросил Масахико, заметив мое движение.
– Да нет, показалось, – ответил я.
На светофоре зажегся зеленый, и Масахико надавил на педаль газа.