46
Перед высокой прочной стеной человек бессилен
Мэнсики приехал в одиннадцать двадцать. Услышав рокот мотора, я надел кожаную куртку, вышел на улицу и дождался, когда Мэнсики выключит зажигание и выйдет из машины. Он был в плотной темно-синей ветровке и узких черных джинсах. На шею себе он повязал тонкий шарф, обут был в кожаные мокасины. Его пышные белые волосы бросались в глаза даже в темноте.
– Я хочу проверить тот склеп в зарослях. Вы не против сходить со мной?
– Нет, конечно, – ответил Мэнсики. – А что, он как-то связан с исчезновением Мариэ Акигавы?
– Этого я пока не знаю. Правда, с недавнего времени меня не покидает одно недоброе предчувствие: будто что-то происходит, и связано это как-то с тем склепом.
Мэнсики больше ничего спрашивать не стал.
– Понятно. Пойдемте, вместе посмотрим, что там творится.
Он открыл багажник «ягуара», достал оттуда нечто похожее на керосиновую лампу. Захлопнул крышку, и мы с ним направились в заросли. Ночь стояла темная, ни луны, ни звезд. И ветра не было.
– Простите, что побеспокоил вас посреди ночи, – сказал я. – Однако мне показалось, что пойти проверить склеп лучше вместе с вами. Я решил, что один я не справлюсь, если что-то случится.
Он вытянул руку и слегка похлопал меня по рукаву куртки, как бы подбадривая.
– Ничего страшного. Не беспокойтесь. Чем смогу – помогу.
Чтобы не спотыкаться о корни деревьев, мы светили под ноги фонариком и лампой и ноги передвигали осторожно. Шуршали опавшие листья, никаких других звуков не слышалось. Заросли, казалось, дремали в ночной тишине. Однако меня не покидало тягостное ощущение, что их обитатели где-то притаились, пристально наблюдая за нами и дожидаясь, когда мы пройдем. Такой морок порождала кромешная тьма, и если б нас приметил кто-нибудь посторонний – наверняка принял бы за расхитителей могил.
– Хочу задать вам один вопрос, – произнес Мэнсики.
– Что такое?
– Почему вы считаете, что между этим склепом и исчезновением Мариэ Акигавы есть какая-то связь?
Я рассказал ему, как мы с нею приходили сюда недавно посмотреть на склеп. Она знала о его существовании еще до того, как я ей о нем рассказал. В этих местах она играла с раннего детства и знала здесь все. Затем я передал Мэнсики ее слова: Это место было бы лучше оставить как есть. Этот склеп не следовало бы вскрывать.
– Стоя перед ним, она почувствовала нечто особое, – сказал я. – Как бы выразиться… потустороннее.
– Ей стало интересно? – спросил Мэнсики.
– Именно. Она держалась с опаской, но заметно было, что сам вид склепа ее очаровал. Вот я и беспокоюсь, что с ней могло произойти что-то, с ним связанное. Вдруг она не может из него выбраться.
Мэнсики немного подумал, после чего спросил:
– Вы говорили об этом ее тете? Ну, в смысле – Сёко Акигаве.
– Нет, пока ничего не говорил. Если об этом упоминать, придется рассказывать все с самого начала – что, зачем и почему. Как мы этот склеп вскрыли, при чем здесь вы… Рассказ затянется, а я, пожалуй, не смог бы толком объяснить ей все свои ощущения.
– К тому же это лишь прибавит ей беспокойства.
– Ну да, а особенно – если в дело ввяжется полиция. Все только осложнится, если они сунут нос в этот склеп.
Мэнсики посмотрел мне в лицо.
– А полиция уже в курсе?
– Когда я разговаривал с Сёко Акигавой, она им еще не звонила. Однако теперь уже поди заявила о пропаже ребенка. Что ни говори, время-то позднее.
Мэнсики несколько раз кивнул.
– Ну, ее можно понять. Тринадцатилетняя девочка не вернулась домой в такой час и куда подевалась – неизвестно. Родственники не могут не заявить в полицию. Что им еще остается делать?
Однако привлечение полиции Мэнсики, похоже, не одобрял – я уловил это по его тону.
– Давайте устроим так, чтоб об этом склепе знали только мы с вами. Пожалуй, будет лучше о нем не распространяться посторонним. Это лишь все усложнит, – произнес Мэнсики, и я с ним согласился.
Но прежде всего – Командор. Объяснять людям особенность склепа, не упомянув об идее в облике Командора, которая возникла оттуда, окажется почти что бесполезно. Но если все же пытаться объяснять, это может только все усложнить. И здесь Мэнсики прав – к тому же, если раскрыть существование Командора, кто в это поверит? Только посчитают меня сумасшедшим.
Мы вышли из зарослей и оказались перед маленькой кумирней, потом обогнули ее. Перешагнули через поваленный мискантус, что так и оставался лежать с тех пор, как стебли его беспощадно раздавили гусеницами «Катерпиллара», и снова увидели склеп. Первым делом мы осветили крышку – на ней по-прежнему лежали камни-грузила. Я пригляделся к их расположению. Хоть и самую малость, но камни были сдвинуты. После того, как я побывал здесь с Мариэ, кто-то приходил, передвинул камни, открыл крышку, затем опять ее закрыл и попытался разложить камни так, чтобы они лежали, как и прежде. Но отличие, пусть и незначительное, заметить я сумел.
– Кто-то двигал камни и открывал крышку. Остались следы, – сказал я Мэнсики.
Мэнсики вскользь посмотрел на меня.
– Это Мариэ Акигава?
– Не знаю, – ответил я. – Но чужие здесь не ходят, а кроме нас с вами, об этом склепе знает только она. Так что вероятность велика.
Разумеется, о склепе еще знает Командор. Как не знать – он сам там сидел. Но он всего лишь идея, существо без физического облика. Чтобы попасть внутрь склепа, ему двигать камни не нужно.
Мы убрали с крышки все камни и сняли все толстые доски, застилавшие яму. Перед нами опять зияла круглая дыра диаметром метра два. Мне она показалась еще больше и мрачнее, чем прежде, но то, вероятно, был обман зрения в ночной темноте.
Мы с Мэнсики пригнулись и посветили внутрь склепа кто фонариком, кто лампой. Однако внутри очертаний человека мы не приметили. Там не было вообще ничьих очертаний. Лишь пустое округлое пространство с высокими каменными стенами. Все как обычно. Но с одним отличием: пропала лестница. Раскладная металлическая лестница, которую любезно оставили рабочие, разбиравшие каменный курган. В последний раз, когда я был здесь с Мариэ, лестница стояла у стены, как и прежде.
– Куда подевалась лестница? – вслух удивился я.
Та нашлась сразу – она лежала на земле в зарослях мискантуса, в той их части, что избежала гусениц «Катерпиллара». Кто ее вытащил и бросил там? Лестница не такая и тяжелая, много сил не требуется. Мы перенесли ее обратно и поставили на прежнее место.
– Давайте, я спущусь? – предложил Мэнсики. – Может, там что-нибудь найдется.
– Вы серьезно?
– А что? За меня можно не беспокоиться. Один раз там я уже побывал.
С этими словами Мэнсики взял в руку свою лампу и как ни в чем не бывало начал спускаться в яму.
– Кстати, а вы знаете высоту стены, разделявшей Берлин на Восточный и Западный? – спросил он у меня на ходу.
– Нет.
– Три метра, – сказал Мэнсики, подняв на меня взгляд. – Зависело от места, но в целом то была стандартная высота. Чуть выше глубины этого склепа – и тянулась она на сто пятьдесят километров. Мне довелось видеть ее своими глазами, когда Берлин еще был разделен. Признаться, жалкое зрелище.
Мэнсики спустился на дно и посветил вокруг себя, при этом продолжая со мной разговаривать.
– Стены изначально возводили, чтобы защищать людей. От врагов, от дождя и ветра. Однако иногда их используют, чтобы людей заточать. Прочная стена делает заточенного человека бессильным – и визуально, и нравственно. Бывают стены, создаваемые специально для этого.
После этих слов Мэнсики умолк. И до последнего уголка изучил стены и пол, подсвечивая себе лампой. Как будто был археологом, который исследует самую дальнюю камеру в древней пирамиде, тщательно и усердно. Лампа у него светила ярко и освещала все вокруг намного лучше фонарика. Вот он что-то приметил на полу, опустился на одно колено и стал тщательно это рассматривать. Однако что это, сверху мне было непонятно. Сам Мэнсики тоже помалкивал о находке. Похоже, обнаружил он нечто очень маленькое. Выпрямившись, завернул находку в носовой платок и положил в карман ветровки. А затем, подняв лампу над головой, посмотрел наверх – туда, где стоял я.
– Я поднимаюсь, – произнес он.
– Что-то нашли? – спросил я.
На это Мэнсики не ответил – просто начал осторожно подниматься по лестнице. После каждого шага наверх лестница глухо поскрипывала под тяжестью его тела. Я, подсвечивая фонариком, наблюдал, как он возвращается на поверхность. Наблюдая за тем, как у него движется все тело, я понимал: он регулярно и весьма функционально накачивает и поддерживает свою мускулатуру. Ни одного напрасного движения, задействуются только нужные мышцы. Шагнув на поверхность, он потянулся, тщательно стряхнул налипшую на джинсы грязь, хотя было ее не так уж и много.
Сделав вдох, он сказал:
– Стоит самому спуститься вниз – и высота стены начинает казаться устрашающей. Там, на дне, возникает определенное бессилие. Некогда я видел похожую стену в Палестине. Ее построил Израиль – бетонную стену выше восьми метров, а поверх – проволока под высоким напряжением. И тянется эта стена где-то пятьсот километров. Вероятно, израильтяне считали, что трех метров им недостаточно, хотя обычно столько для стен вполне хватает.
Он поставил лампу на землю – высветился яркий круг вокруг ног.
– К слову, стены в токийской предвариловке были около трех метров, – произнес Мэнсики. – Не знаю, почему, но стены у камер там очень высокие. День за днем видишь перед собой только гладкие угрюмые стены высотой под три метра. А больше там смотреть не на что. Разумеется, никаких картин на стенах нет – одни стены. Возникает такое ощущение, будто ты находишься на дне ямы.
Я молча слушал его.
– Некоторое время назад я сидел по одному делу под стражей в той предвариловке. Об этом я вам, кажется, еще не рассказывал.
– Нет, такого я не припоминаю, – ответил я. На самом деле о том, что Мэнсики вроде как сидел в камере предварительного заключения, я слышал от своей замужней подруги, но сейчас, разумеется, и виду не подал.
– Не хотелось бы, чтоб вы об этом узнали от посторонних. Вам же наверняка известно, как людская молва искажает правду, добавляет интересные и странные подробности. Поэтому уж лучше я вам все расскажу сам – узнаете, так сказать, из первых рук. История эта не из приятных, но, возможно, сейчас – самое время ее рассказать. Мимоходом, так сказать. Вы не против?
– Нет, конечно же. Рассказывайте, будьте добры, – сказал я.
Мэнсики немного повременил, после чего начал:
– Я не оправдываюсь – мне нечего стыдиться. До сих пор мне приходилось пробовать себя в самых разных делах. Можно сказать, я все время жил под напряжением многочисленных рисков. Однако я совсем не глуп и от рождения очень осторожен, поэтому я не впутываюсь в то, что противоречит закону. И постоянно слежу, чтобы не переступить эту черту. Однако партнер, с которым я тогда связался, был неосторожен и повел себя неосмотрительно, из-за чего мне пришлось несладко. С тех самых пор я избегаю работать с кем-то и стараюсь жить, надеясь только на себя.
– И какое же обвинение вам предъявили?
– Инсайдерские сделки и уклонение от уплаты налогов. Экономические преступления. В итоге меня признали невиновным, но до суда дело все же довели. Прокуратура разбиралась дотошно, поэтому в предвариловке меня держали достаточно долго. Находили разные причины, чтобы не выпускать. Длилось это так долго, что и посейчас, стоит мне оказаться в таком месте, которое со всех сторон окружают стены, у меня щемит сердце. Как я вам уже сказал, я не был ни в чем виноват, но прокуратура к тому времени уже сочинила либретто для возбуждения дела, и по этому либретто виновность моя была прописана достаточно четко. И переписывать его они не собирались. В этом суть чиновничьей системы: раз уж что-то решено, изменить это почти невозможно. Повернешь течение вспять – и кто-то из них должен будет взять ответственность за это на себя. Вот по этой причине мне пришлось так долго просидеть в одиночке токийской предвариловки.
– Как долго?
– Четыреста тридцать пять дней, – обыденным тоном ответил Мэнсики. – Такие цифры не забудешь до самой своей смерти.
Даже мне было несложно представить, что четыреста тридцать пять дней в одиночке – это жутко долгий срок.
– Вам когда-нибудь приходилось долго бывать в тесном пространстве? – спросил он.
Я ответил, что нет. После того случая в запертом фургоне транспортной фирмы у меня развилась острая клаустрофобия. Я не могу даже в лифте ездить – и если окажусь в таком помещении, у меня тут же не выдержат нервы.
Мэнсики сказал:
– А я вот открыл для себя способ выдерживать замкнутые пространства. В одиночке приучал себя день за днем. Пока сидел там, выучил несколько языков – испанский, турецкий, китайский. В одиночке не разрешают держать много книг, но словари в их число не входят. Поэтому так называемый «срок предварительного заключения» оказался удобен для изучения языков. К счастью, природа одарила меня силой сосредоточиваться, и я, пока занимался языками, смог легко позабыть про стены. У всего на свете непременно есть положительная сторона.
Даже самая толстая и мрачная туча с обратной стороны серебрится.
Мэнсики продолжал:
– Однако до последнего у меня оставался страх перед сильным землетрясением или пожаром. Случись одно из таких бедствий, спастись не удастся – ты же за решеткой. Стоило лишь представить, как меня, замкнутого в тесном пространстве, раздавит, или я заживо сгорю, – от страха спирало дыхание. Такой страх я побороть так не смог. Особенно когда проснешься среди ночи…
– Но вы же выдержали?
Мэнсики кивнул.
– Разумеется. Ведь я не мог проиграть этим типам из прокуратуры, допустить, чтобы система меня сломала. Одна моя подпись в подготовленных ими документах – и я бы вышел на свободу. Мог бы вернуться к привычной жизни. Но если б я это сделал – мне конец. Тогда бы получилось, что я признаю то, чего не совершал. И тогда я решил воспринимать это как важное испытание, уготованное мне небесами.
– Когда вы сидели в этом склепе в одиночестве целый час – наверное, вспоминали те дни?
– Да. Иногда необходимо возвращаться к исходной точке – в то место, которое вылепило нынешнего меня. Ведь к удобствам человек привыкает быстро.
Этими словами Мэнсики опять привел меня в восторг. Какой же он все-таки оригинал – другой бы постарался скорее забыть о таком суровом опыте.
И тут Мэнсики, как будто вспомнив, сунул руку в карман ветровки и вынул оттуда платок.
– Вот, нашел на дне склепа, – произнес он, развернул платок и достал маленькую вещицу.
Она была пластмассовой. Взяв ее в руку, я попытался рассмотреть в свете фонаря, что это такое. То был выкрашенный черным и белым игрушечный пингвин длиной сантиметра полтора – на черном шнурке. Такие фигурки школьницы часто вешают на сумку или сотовый телефон. Совсем не грязный, по виду – новехонький.
– В прошлый раз, когда я спускался на дно, этой фигурки там не было, это точно, – сказал Мэнсики.
– Выходит, ее обронил тот, кто спускался сюда после вас.
– Выходит, так. Похоже на украшение, которое цепляют к сотовому телефону. И шнурок не оборван – его развязали и сняли с телефона. Поэтому велика вероятность, что этого пингвина не обронили, а оставили в склепе намеренно.
– Спустились на дно и специально оставили?
– Может, просто уронили сверху.
– Но для чего? – спросил я.
Мэнсики покачал головой – он тоже не мог этого понять.
– Возможно, этот кто-то оставил фигурку как амулет? Конечно, это не более чем мое предположение.
– Думаете, Мариэ?
– Не исключено. Кроме нее, нет никого, кто мог бы сюда прийти.
– И она оставила фигурку со своего телефона как амулет?
Мэнсики опять покачал головой:
– Не знаю. Однако тринадцатилетней девочке может прийти на ум и не такое. Разве нет?
Я еще раз посмотрел на крошечного пингвина, которого держал в руке. Теперь он и впрямь казался мне каким-то талисманом – было в нем что-то невинное.
– Но тогда кто же вытащил лестницу и донес ее до зарослей? И для чего? – спросил я.
Мэнсики покачал головой, как бы говоря, что понятия не имеет. Я сказал:
– Как бы там ни было, когда вернемся в дом, давайте позвоним Сёко Акигаве и попытаемся выяснить, не было ли у госпожи Мариэ фигурки пингвина. Ответит – и хоть кое-что прояснится.
– Тогда пока держите фигурку у себя, – сказал Мэнсики. Я кивнул и положил пингвина в карман брюк.
Затем мы, оставив лестницу приставленной к стенке, опять накрыли склеп крышкой, а поверх досок выстроили камни-грузила. На всякий случай я снова хорошенько запомнил расположение этих камней. По тропинке в зарослях мы направились обратно в дом. Я бросил взгляд на часы – стрелки перевалили за полночь. По дороге мы не разговаривали – светя каждый себе под ноги, шагали, храня молчание. Каждый думал о своем.
Когда мы подошли к дому, Мэнсики открыл багажник «ягуара» и положил туда лампу. Затем встал, опершись на закрытый багажник, как будто наконец избавился от напряжения, и некоторое время смотрел в небо. Мрачное небо, на котором ничего не было видно.
– Ничего, если я немного побуду у вас? – спросил у меня он. – А то дома я никак не смогу успокоиться.
– Конечно, заходите. Прошу вас. Я и сам вряд ли быстро усну.
Но Мэнсики так и остался стоять, не двигаясь, будто о чем-то задумался. Я сказал:
– Не знаю, как это правильно выразить, но мне кажется – с девочкой творится что-то неладное. Причем где-то поблизости.
– Но не в склепе же.
– Видимо, нет.
– А что плохого может с ней произойти? – спросил Мэнсики.
– Этого я не знаю. Но у меня такое чувство, что она в опасности.
– И это происходит где-то поблизости?
– Да, – ответил я. – Поблизости. Мне не дает покоя та лестница. Зачем ее вытащили из склепа? Кто это сделал? Почему спрятали в зарослях мискантуса? Что бы все это могло значить?
Мэнсики поднялся, мягко прикоснулся к моей руке – и сказал:
– Да, я тоже ничего понять не могу. Однако что нам здесь попусту переживать? Давайте войдем в дом.