Книга: Убийство Командора. Книга 2. Ускользающая метафора
Назад: 44 Характерные черты, которые делают из человека особую личность
Дальше: 46 Перед высокой прочной стеной человек бессилен

45
Что-то сейчас произойдет

Из двух полотен, что я писал одновременно, первой готовым оказался «Склеп в зарослях». Я завершил его в пятницу после обеда. Картины – вещь странная: они постепенно обретают собственную волю, точку зрения и убедительность голоса. Когда работа закончена, картина сама сообщает пишущему ее человеку об этом. (По крайней мере, я это так чувствую.) Сторонний наблюдатель за творческим процессом – если такой окажется рядом – вряд ли отличит, завершена картина или еще нет. Один штрих или мазок, отделяющий готовую работу от неготовой, зачастую не заметен для глаза. А вот самому художнику это понятно. Произведение само подскажет ему: «Больше ничего добавлять не нужно», – стоит лишь прислушаться к этому голосу.
Со «Склепом в зарослях» так и вышло. В какой-то миг картина оказалась готова и начала отталкивать мою кисть. Совсем как женщина, уже получившая сексуальное удовлетворение. Я снял холст с мольберта, поставил на пол и прислонил к стене. Затем сам сел на пол и долго всматривался в картину. Изображение склепа с наполовину задвинутой крышкой.
Почему мне вдруг пришло в голову это нарисовать? Я никак не мог докопаться до истинного смысла и цели этого поступка – просто в какой-то миг мне очень сильно захотелось. Что я еще могу сказать? Такое иногда случается. Что-то – некий пейзаж, предмет или человек – просто-напросто берет меня за душу, я хватаю кисти и принимаюсь рисовать это на холсте. Без всякого умысла и цели, так – простая прихоть.
…Нет, не так, все иначе, подумал я. Никакая это не «простая прихоть». Написать эту картину от меня требовало нечто – и весьма настойчиво притом. Требование это меня мобилизовало, заставило приняться за работу, как бы подталкивая меня в спину, привело к тому, что закончил я все быстро. А может, это и впрямь сам склеп навязал мне свою волю – заставил меня изобразить себя. Для чего-то. Примерно так же Мэнсики, вероятно, для чего-то вынудил меня нарисовать свой портрет.
Если судить по справедливости и объективно, картина получилась неплохой. Не знаю, правда, можно ли назвать ее произведением искусства – не хочу оправдываться, но, принимаясь за эту работу изначально, я вовсе не собирался создавать шедевр. И все же, если рассматривать только с точки зрения техники, выглядела картина почти безупречно. Композиция была идеальна, и я во всех отношениях очень натурально уловил и отразил солнечный свет, пробирающийся сквозь ветви, и сочетание оттенков опавшей листвы. Вместе с тем картина эта, выполненная очень детально и реалистично, в то же время отчего-то производила некое таинственное символическое впечатление.
Я долго вглядывался в нее, и у меня возникло сильное ощущение: в этой картине скрыто предчувствие движения. Поверхностным взглядом виден лишь конкретный пейзаж «Склеп в зарослях», что и отражено в названии картины….Нет, даже не пейзаж, скорее – репродукция, так будет вернее. Хоть у меня и не всегда все складывалось гладко, я уже долго пишу картины и потому применил сейчас все свои навыки, чтобы как можно старательнее воспроизвести пейзаж на холсте. Я его не нарисовал, а скорее – запротоколировал.
Однако в нем проступало это самое предчувствие движения. Очень явственно ощущалось, что в том пейзаже что-то вот-вот зашевелится. Именно сейчас здесь что-то начнется. И тут я наконец догадался: я же и намеревался перенести на холст ощущение этого предчувствия – ну, или что-то заставляло меня.
Не вставая с пола, я сменил позу и еще раз посмотрел на картину – но уже другим взглядом.
Что за движение там произойдет дальше? Что или кто выползет из полуоткрытой круглой тьмы? Или, наоборот, кто спустится туда? Я долго и сосредоточенно смотрел на картину, однако никаких догадок у меня не возникало – лишь не покидало сильное предчувствие, что там возникнет какое-то движение.
Да и ради чего этот склеп добивался, чтобы я его нарисовал? Хотел тем самым мне что-то подсказать? Или от чего-то предостеречь? Прямо какая-то игра в загадки: их много, а ответов – ни одного. Мне захотелось показать эту картину Мариэ Акигаве, чтобы узнать ее мнение. Возможно, она разглядит в картине то, что не заметил я сам.

 

Пятница – день, когда я веду кружок в Школе художественного развития возле станции Одавара. А также – тот день, когда Мариэ Акигава приходит ко мне на занятия как ученица. Возможно, после урока мне удастся с ней переброситься словом-другим. Я поехал в город.
До начала занятий оставалось время, поэтому я, припарковавшись, как обычно, зашел выпить кофе. Заведение вовсе не походило на светлый и функциональный «Старбакс» – кафе располагалось в закоулке, где пожилой хозяин по старинке сам управляется со всем. Он подавал густой и чернейший кофе в жутко тяжелых кружках. Из старых колонок лился старый добрый джаз – например, Билли Холидей или Клиффорд Браун. После, когда я шел не спеша по торговой улице, – вспомнил, что в доме осталось мало бумажных фильтров для кофеварки, и здесь же купил. Приметив магазин подержанных пластинок, заглянул туда, чтобы убить время, и поразглядывал старые пластинки. Поймал себя на том, что уже долго слушаю одну классику – на полке Томохико Амады стояла только она. А по радио я мог слушать лишь новости на одном канале AM и прогноз погоды – из-за рельефа волны FM почти не ловились.
Все свои компакт-диски и пластинки – хоть их было не очень-то и много – я оставил в квартире на Хироо. Разбирать, какие книги и пластинки мои, а какие Юдзу, мне было хлопотно. Не просто в тягость, а почти невозможно. Например, «Nashville Skyline» Боба Дилана или, скажем, тот альбом «The Doors», где «Alabama Song» – чьи они будут? Теперь уже все равно, кто их покупал. Как бы там ни было, какое-то время мы с женой прожили, слушая вместе одну и ту же музыку, – можно сказать, делили ее на двоих. Пусть мы даже смогли б поделить эти вещи – а как быть с общей памятью, с ними связанной? Как поделить ее? Вот поэтому ничего и не остается – только оставить все в прошлом.
Я поискал в магазине пластинок «Nashville Skyline» и первый альбом «The Doors», но не нашел ни того, ни другого. Возможно, теперь они продаются на компакт-дисках, но мне хотелось послушать эту музыку со старых виниловых пластинок. И, что немаловажно, в доме Томохико Амады не было проигрывателя компакт-дисков – кассетного магнитофона тоже. Только пара обычных проигрывателей. Томохико Амада, похоже, не жаловал новую технику – никакую, даже к микроволновке, возможно, ближе, чем на два метра, не подходил.
В конце концов я купил в том магазине две пластинки: «The River» Брюса Спрингстина и сборник дуэта Роберты Флэк и Донни Хэтэуэя. Оба альбома для меня были бальзамом на душу. Я как-то почти перестал слушать новую музыку и раз за разом ставил себе эту, старую, что нравилась мне когда-то. То же и с книгами. По многу раз я перечитываю старые, читанные еще в молодости, нисколько не интересуясь новыми изданиями. Как будто в некий миг время для меня вдруг остановилось.
А может, так оно и есть – время действительно остановилось? Или движется с трудом, но его развитие уже закончилось. Как в ресторане, где незадолго до закрытия перестают принимать новые заказы. И это пока что не замечаю только я сам?
Я заплатил, и две пластинки мне сложили в бумажный пакет. Потом я зашел в соседнюю винную лавку за виски. Немного поколебался, что выбрать, но в итоге остановился опять на «Чивас Ригал». Несколько дороже других марок скотча, но я хотел порадовать этой бутылкой Масахико Амаду, когда тот заедет в гости в следующий раз.
Приближалось время начала занятия в кружке. Я оставил пластинки, фильтры для кофеварки и бутылку виски в машине и вошел в здание, где располагалась Школа художественного развития. Первым был урок у моей детской группы – той, где занималась Мариэ Акигава. Но на сей раз, к моему удивлению, ее среди учеников не оказалось. Она ходила на занятия с большим воодушевлением и, насколько мне помнилось, пропускала впервые. Вот поэтому ее отсутствие в классе и вызвало у меня беспокойство. Я даже немного встревожился – не случилось ли с ней чего? Вдруг ей стало плохо? Или произошел какой-то несчастный случай?
Однако я, конечно же, как ни в чем не бывало раздал детям простые задания, а потом смотрел, как они работают, давал каждому советы и делился мнением. Урок закончился, дети разошлись по домам, и настал черед взрослых – с ними тоже все прошло без каких-то сложностей. Я, улыбаясь, светски болтал с людьми (хоть это и не мой конек, но когда пробую – получается). Затем я кратко обсудил с руководителем Школы художественного развития изостудии дальнейшие планы. Почему Мариэ Акигава пропустила сегодня занятие, он тоже не знал – только сказал, что никто из ее родных ничего ему не сообщал.
Выйдя на улицу, я зашел в соседний ресторанчик и съел горячую соба с тэмпурой. Это у меня тоже вошло в привычку: в одном и том же месте всегда это есть. Одна из моих маленьких радостей. Затем я сел за руль и поехал обратно в дом на горе. А когда вернулся, было уже около девяти вечера.
Автоответчика на телефоне не было (Томохико Амада недолюбливал даже это дельное приспособление), и поэтому я не знал, звонил ли кто-то, пока меня не было дома. Какое-то время я пристально смотрел на допотопный телефонный аппарат, но он мне так ни в чем и не сознался – лишь упорно хранил мрачное молчание.
Неспешно принимая ванну, я хорошенько прогрелся, затем налил в бокал остаток из старой бутылки «Чивас Ригал», добавил два кубика льда и пошел в гостиную. Там поставил на проигрыватель одну из только что купленных пластинок. Гостиная дома на горе впервые наполнилась звуками не классики, и первое время меня не покидало ощущение, что такая музыка здесь не к месту. Наверняка сам воздух этой комнаты за долгие годы приспособился к музыке прежних веков. Однако сейчас здесь играло то, что привычно для меня, и моя ностальгия постепенно преодолевала неуместность. Вскоре я почувствовал, как расслабляется все мое тело. Прежде я и не замечал, как мои мышцы сковало в разных местах.
Закончилась первая сторона пластинки Роберты Флэк и Донни Хэтэуэя. В начале второй стороны, когда я, прикладываясь к бокалу, слушал «For All We Know» (до чего же прекрасное исполнение), зазвонил телефон. Стрелки часов показывали половину одиннадцатого – так поздно мне еще никто не звонил. Брать трубку не хотелось, однако в этом звонке мне послышался легкий отзвук неотложности. Я поставил бокал, встал с дивана, поднял с пластинки иглу и только после этого подошел к телефону.
– Алло? – раздался голос Сёко Акигавы.
Я поздоровался.
– Извините, что так поздно, – сказала она. Ее голос звучал непривычно напряженно. – Хотела у вас уточнить. Мариэ сегодня не было на уроке в кружке, так ведь?
Я ответил, что девочка на занятие не приходила. Странный вопрос задала мне она – обычно Мариэ после уроков в местной муниципальной школе прямиком идет в изостудию. Поэтому у меня на занятиях она всегда в школьной форме. А после них ее встречает на машине тетя, и они вдвоем возвращаются домой. Так обычно бывает каждый раз.
– Я не могу ее найти, – сказала Сёко Акигава.
– Не можете найти?
– Ее нигде нет.
– Как долго? – просил я.
– С утра сказала, что пойдет в школу, – и, как обычно, вышла из дому. Я хотела ее подвезти, а она: «Пройдусь пешком». Ей нравится ходить пешком, а ездить на машине она особо не любит. Если почему-то она опаздывает, я ее, конечно, отвожу, но обычно она спускается с горы, потом садится на автобус и едет до станции. И утром, как обычно, вышла из дому в половине восьмого.
Проговорив все это на одном дыхании, Сёко Акигава умолкла. В трубке послышался глубокий вдох. Я же меж тем осмыслил полученную информацию. После чего Сёко Акигава продолжила:
– Сегодня пятница, и Мариэ в этот день после школы сразу идет в изостудию. Обычно к концу урока я приезжаю на машине встретить ее. Но сегодня она сказала, что встречать не нужно – она и вернется домой на автобусе, поэтому я никуда не поехала. Все равно, что ей ни говори, она бы не послушалась. Обычно в таких случаях она возвращается домой примерно в семь – половину восьмого, и мы садимся ужинать. Но сегодня она не вернулась ни к восьми, ни к половине девятого. Я начала переживать, позвонила в изостудию и попросила дежурную проверить, приходила Мариэ или нет. Та выяснила и ответила, что не приходила. Тогда я не на шутку встревожилась – уже половина одиннадцатого, а она еще не вернулась. И даже не позвонила. Вот я и решила уточнить – возможно, вы что-нибудь знаете?
– Где может быть госпожа Мариэ, я понятия не имею, – ответил я. – Когда я вечером пришел в изостудию – заметил, что ее нет, и немного удивился. Раньше она не пропускала занятий.
Сёко Акигава тяжко вздохнула.
– Брат еще не вернулся, и когда будет дома – неизвестно. Дозвониться до него невозможно. Я даже не знаю, вернется он сегодня или нет. Я здесь одна и совершенно не знаю, что мне делать.
– Госпожа Мариэ утром ушла в обычной школьной одежде? – спросил я.
– Да. Надела форму, взяла сумку через плечо. Все как обычно – жакет, юбка. Но была она в школе или нет, я пока что не знаю. Уже поздно, и спросить не у кого. Думаю, в школу она все-таки ходила. Если бы она прогуляла занятия, из школы должны были сообщить. Денег у нее – сколько нужно только на один день. Сотовый мы ей даем, но он выключен. Она вообще не любит носить с собой телефон. Сама иногда звонит домой, но потом обычно его выключает. Постоянно предупреждаю, чтоб не выключала, на всякий случай, но она меня не…
– А раньше такого не бывало? Чтоб она задерживалась допоздна?
– Чтобы так долго – впервые. Мариэ же очень надежная – всегда серьезно относилась к учебе, а близких подруг у нее нет. Нельзя, правда, сказать, что она любит школу, но то, что она обещает, – выполняет твердо. В начальных классах ей даже грамоту дали за примерную посещаемость. Так что в этом смысле она очень добросовестная и после школы всегда сразу возвращается домой. Нигде не слоняется.
Похоже, тетя совершенно не подозревала, что Мариэ по ночам часто покидает дом.
– Сегодня утром в ее поведении не было ничего необычного?
– Нет, утро как утро. Все как обычно. Она пьет молоко, съедает тост и выходит из дому. Завтрак ей готовила я, как всегда. Сегодня она, правда, почти не разговаривала, но так с нею иногда случается. Временами как начнет болтать – не остановишь, но обычно даже ответа от нее не дождешься.
Я слушал монолог Сёко Акигавы, и меня охватывало беспокойство. Время близилось к одиннадцати, вокруг, разумеется, темень хоть глаз выколи. Луна спряталась за тучами. Что же случилось с Мариэ Акигавой?
– Подожду еще час – и, если с ней не удастся связаться, позвоню в полицию, – сказала Сёко Акигава.
– Пожалуй, так будет лучше всего, – сказал я. – Если я чем-то смогу вам помочь, не стесняйтесь. Поздно, не поздно – не имеет значения.
Сёко Акигава поблагодарила и положила трубку. Я допил остаток виски и вымыл на кухне бокал.

 

Затем пошел в мастерскую. Включил все лампы, и комната ярко осветилась, а я опять взялся разглядывать начатый «Портрет Мариэ Акигавы», еще стоявший на мольберте. Еще несколько мазков – и картина готова. На ней – должный облик тринадцатилетней молчаливой девочки. Но не только ее внешний вид. Еще на холсте присутствовали несколько важных деталей, незаметных для глаза, но именно они наполняли все ее существо. Выявить то, что скрывается от взглядов, и передать в иной форме то послание, какое несут эти детали, – вот чего я добивался в своих портретах (правда, конечно, это не касалось коммерческих работ). В этом смысле Мариэ Акигава была для меня очень интересной моделью. В ее облике, подобно картинам-обманкам, скрывалось множество разных намеков. И вот она неизвестно куда подевалась – будто сама растворилась в такой обманке.
Затем я посмотрел на «Склеп в зарослях», стоявший на полу. Эту картину я только что завершил. Казалось, этот пейзаж со склепом призывает меня к чему-то – но отнюдь не так, как «Портрет Мариэ Акигавы».
Глядя на него, я заново ощутил: Что-то должно произойти. То, что с утра было лишь предчувствием, теперь начало на самом деле разъедать действительность и предчувствием быть уже перестало. Что-то уже начало происходить. Исчезновение Мариэ Акигавы, несомненно, имеет какую-то связь со «Склепом в зарослях». Я это чувствовал. Тем, что я сегодня закончил эту картину, что-то запустилось и пришло в движение. Вероятно, в результате Мариэ Акигава и пропала.
Но всего этого Сёко Акигаве не объяснишь. Услышав такое, она вообще перестанет что-либо понимать и примется паниковать еще сильнее.
Выйдя из мастерской, я сходил на кухню, выпил несколько стаканов воды и сполоснул рот, чтобы не пахло виски. После чего снял трубку и позвонил домой Мэнсики. На третьем звонке тот подошел к телефону. В его голосе я уловил еле заметную напряженность – словно он ждал важный звонок, а позвонил ему я. Этому он немного удивился, но это удивление моментально рассеялось, и он заговорил тихо и спокойно, как обычно.
– Извините, что так поздно, – сказал я.
– Ничего страшного. Я все равно не сплю допоздна и абсолютно свободен. Я очень рад, что мы можем поговорить.
Обойдясь без долгих вступлений, я вкратце объяснил ему, что пропала Мариэ Акигава. Сказав, что отправляется в школу, вышла утром из дому и до сих пор не вернулась. Не появилась она и на занятии в изостудии. Услышав это, Мэнсики, похоже, очень удивился – так, что сперва даже не мог ничего сказать.
– У вас по этому поводу есть соображения? – перво-наперво спросил он у меня, когда дар речи к нему вернулся.
– Совершенно никаких, – ответил я. – Как обухом по голове. А вы что думаете?
– Ума не приложу. Ведь она со мной почти не разговаривала.
Голос его звучал ровно, без всяких эмоций. Он просто излагал факты.
– Она вообще молчаливая, особо ни с кем не разговаривала, – сказал я. – Во всяком случае, ее тетя, похоже, в панике, потому что Мариэ никогда и нигде так поздно не задерживалась, никого не предупредив. Отец ее, видимо, вернется не скоро. Сёко Акигава дома одна и не знает, как ей быть.
Мэнсики снова помолчал. Редкий это был случай – он в который уже раз не знал, что сказать.
– Я чем-то могу в этом помочь? – наконец произнес он.
– Извините, что это так внезапно, но не могли бы вы сейчас сюда приехать?
– К вам домой?
– Да. Мне хотелось бы с вами посоветоваться.
Мэнсики на миг умолк, а затем сказал:
– Понятно. Сейчас приеду.
– Вы уверены, что я вас ни от чего не оторву?
– Ни от чего важного. Все как-нибудь образуется, – ответил Мэнсики и слегка откашлялся. Мне показалось, он посмотрел на часы. – Минут через пятнадцать буду у вас.
Положив трубку, я начал собираться на улицу: надел свитер, приготовил кожаную куртку, положил рядом крупный фонарик. И, сев на диван, стал дожидаться, когда приедет «ягуар» Мэнсики.
Назад: 44 Характерные черты, которые делают из человека особую личность
Дальше: 46 Перед высокой прочной стеной человек бессилен