Глава 14
Бывали в моей жизни напряженные моменты, но тут с одной стороны сидит Минни, с другой — мисс Скитер, а обсуждаем мы, каково быть негром и при этом работать на белых женщин. Господи, хоть бы они друг друга не покалечили.
Время от времени до этого почти доходило.
Как, к примеру, на прошлой неделе, когда мисс Скитер показала мне соображения мисс Хилли насчет того, почему нужны отдельные туалеты для цветных.
— Такое чувство, будто читаю документы Ку-клукс-клана, — сказала я тогда мисс Скитер.
Мы сидели в гостиной, вечера становятся все теплее. Минни вышла в кухню, постоять около открытого холодильника. Наша Минни, она только в январе не потеет, да и то минут пять, не больше.
— Хилли хочет, чтобы я опубликовала это в информационном бюллетене Лиги, — сказала мисс Скитер с отвращением. — Простите, наверное, не следовало показывать вам это. Но мне больше не с кем поделиться.
Через минуту и Минни вернулась. Я сделала мисс Скитер знак, чтоб она спрятала листочек под свой блокнот. Минни, кажется, не остыла. Пожалуй, еще больше разгорячилась.
— Минни, а вы с Лероем разговариваете о гражданских правах? — спросила мисс Скитер. — Когда он приходит домой после работы?
У Минни на руке здоровенный синяк — вот чем занимается ее Лерой, когда возвращается с работы. Гоняет ее по дому.
— Не-а, — только и ответила Минни. Не любит она, когда лезут в ее жизнь.
— Да что вы? И он не рассказывает о том, что думает по поводу маршей протеста и сегрегации? Может, на работе, его босс…
— Хватит про Лероя. — Минни скрестила руки, чтобы синяка не было видно.
Я тихонько наступила Скитер на ногу. Но у мисс Скитер, у нее такой вид, будто что-то задумала.
— Эйбилин, как вы считаете, не следует ли нам осветить и точку зрения мужей? Минни, возможно…
Минни вскочила так резко, что абажур закачался.
— Я в этом больше не участвую. Вы лезете в личную жизнь. А я не намерена сообщать белым, как я живу.
— Конечно, Минни, простите, — тут же уступила мисс Скитер. — Мы не должны упоминать о вашей семье.
— Нет. Я передумала. Найдите кого другого, чтоб выкладывать правду.
Мы через такое уже проходили. Но на этот раз Минни собрала сумочку, подхватила свой «похоронный» веер, упавший под стул, и заявила:
— Прости, Эйб. Но я просто больше не могу играть в эти игры.
Тут я запаниковала. Она ведь и вправду уйдет. Этого нельзя допустить. Минни — единственная, кто согласился нам помочь.
Поэтому я наклонилась и вытащила листочек с планами Хилли из-под блокнотика мисс Скитер. Сунула его Минни прямо под нос.
— Что это такое? — спросила она.
Я равнодушно так пожала плечами. Нельзя было дать ей понять, что я очень хочу, чтобы она прочитала, а то бы она точно отказалась.
Минни пробежала глазами по листку. И тут же я увидела ее ровные зубы. Но Минни вовсе не улыбалась.
Потом долгим тяжелым взглядом окинула мисс Скитер. И проговорила:
— Пожалуй, мы продолжим. Но не лезьте в мою личную жизнь, ясно?
Мисс Скитер кивнула. Она смышленая.
Я готовлю яичный салат на ланч мисс Лифолт и Малышке, кладу сбоку немножко пикулей для красоты. Мисс Лифолт усаживается за кухонный стол вместе с Мэй Мобли и принимается болтать с ней о том, что в октябре появится малыш, говорит, как она надеется, что уже выйдет из больницы к традиционной встрече выпускников «Оле Мисс», как ей хочется подарить Малышке братика или сестричку, и спрашивает, какое имя лучше выбрать. Как это приятно — видеть, что они вот так мило беседуют. Все утро мисс Лифолт провисела на телефоне, сплетничала о чем-то с мисс Хилли и вовсе не замечала дочку. Когда родится еще один ребенок, Мэй Мобли, пожалуй, от мамочки будут доставаться одни оплеухи.
После ланча веду Малышку на задний двор, наполняю зеленый пластиковый бассейн. На улице уже пекло. У нас в Миссисипи самая непредсказуемая погода в стране. В феврале и морозы случаются, и хочется, чтоб поскорее наступила весна, а на другой день, глядишь, уже дышать нечем — и так на следующие девять месяцев.
Солнышко сияет, Мэй Мобли плещется в бассейне в одних плавочках. Лифчик свой детский она первым делом стянула. Мисс Лифолт выходит из дома и говорит:
— Как здорово! Позвоню-ка я Хилли, пускай приведет Хизер и маленького Уилла.
Не успела я оглянуться, как тут резвятся уже трое ребятишек, брызгаются и хохочут.
Хизер, дочка мисс Хилли, она очень хорошенькая. На шесть месяцев старше Мэй Мобли, и Мэй Мобли ее просто обожает. Вся головка у Хизер в темных блестящих кудряшках, а еще у нее веснушки, и она жуткая болтушка. Прямо уменьшенная копия своей мамочки, но симпатичная, потому что маленькая. Крошке Уильяму два годика. Он светловолосый и пока не говорит. Только ковыляет, как утенок, за девчонками — в заросли обезьяньей травы в углу двора, к качелям, которые с одной стороны цепляются, если слишком сильно качнешь, и я боюсь их до смерти, потом обратно в бассейн.
Что надо признать — мисс Хилли любит своих детей. Почти каждые пять минут целует Уилла в макушку. Или спрашивает Хизер, весело ли ей. Или говорит, мол, подойди обними мамочку. Бесконечно повторяет, что та самая красивая девочка на свете. И Хизер тоже маму любит. Глядит на мисс Хилли с восторгом, как на статую Свободы. Мне, когда такое вижу, всегда плакать хочется. Даже если это и семья мисс Хилли. Потому что сразу же вспоминаю Трилора, как сильно он меня любил. Очень мне приятно видеть, что дети обожают свою мамочку.
Мы, взрослые, сидим в тени магнолии, пока дети резвятся. Я благоразумно устраиваюсь поодаль. Дамы постелили полотенца на свои черные металлические стулья, потому что уже стало жарко. А мне нравится сидеть на зеленом пластмассовом складном стульчике. Так ногам прохладнее.
Смотрю, как Мэй Мобли макает свою Барби в воду, прыгая вокруг бассейна. Но и на женщин тоже поглядываю. И замечаю, какая мисс Хилли ласковая и радостная, когда разговаривает с Хизер и Уильямом, но каждый раз, как повернется к мисс Лифолт, улыбка сразу становится презрительной.
— Эйбилин, принесите еще холодного чая, будьте добры, — просит мисс Хилли.
Я отправляюсь к холодильнику за кувшином и слышу ее голос, когда возвращаюсь:
— Никто же не захочет присесть на сиденье унитаза, которым они пользуются.
— Да, это важно, — соглашается мисс Лифолт, но тут же замолкает, завидев меня.
— О, спасибо, — благодарит мисс Хилли, когда я наполняю их бокалы. Потом смотрит на меня хитро так и спрашивает: — Эйбилин, вам ведь нравится иметь отдельный туалет, верно?
— Да, мэм. — Никак ей не надоест, все твердит про этот унитаз, уж полгода прошло.
— Раздельные, но равные, — обращается она к мисс Лифолт. — Вот что считает правильным губернатор Росс Барнетт, и нельзя спорить с правительством.
Мисс Лифолт хлопает ладошкой по бедру, будто у нее есть гораздо более интересная тема для разговора. Тут я на ее стороне. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
— Я тебе рассказывала, что на днях сказал Рэйли?
Но мисс Хилли не унимается:
— Эйбилин, вы ведь не захотели бы ходить в школу, в которой полно белых детей, правда?
— Нет, мэм, — бормочу я и встаю, чтобы снять резиночку с хвостика Малышки. А то если намокнет, ни за что не распутаешь. Но на самом деле мне хочется закрыть ей ушки ладонями, чтобы не слушала эти разговоры. И главное, не слышала, как я со всем соглашаюсь.
А потом думаю: а почему? Почему я должна стоять тут и соглашаться с ней? И если уж Мэй Мобли слушает, пускай услышит хоть что-то разумное. Собираюсь с духом. Сердце бешено колотится. Вежливо, как могу, замечаю:
— Не в ту школу, где только белые дети. А туда, где белые и цветные учатся вместе.
Хилли и мисс Лифолт таращатся на меня. А я слежу за детьми.
— Но, Эйбилин… — Вот теперь улыбочка мисс Хилли просто ледяная. — Цветные и белые, они же… разные. — И морщит нос.
Губы у меня кривятся. Конечно, разные! Всем известно, что белые и цветные — это не одно и то же. Но мы же все равно люди! Ох, да я слыхала, что у самого Иисуса кожа была темная, когда он жил в пустыне. Стискиваю губы, чтоб не нагрубить.
Но это уже неважно, потому что мисс Хилли несет дальше. Ей все нипочем. Опять начинает шептаться с мисс Лифолт. Откуда ни возьмись, наплывает громадная темная туча, закрывает солнце. Похоже, нас сейчас хорошенько польет.
— …Правительству лучше знать, и если Скитер думает, что ей удастся протолкнуть эти цветные…
— Мама! Мамочка! Посмотри на меня! — кричит Хизер из бассейна. — Посмотри на мои косички!
— Я вижу тебя, детка! Уильям намерен баллотироваться в следующем году…
— Мам, дай мне свою расческу! Я сделаю себе красивую прическу!
— …Не могу иметь в своем окружении подруг, поддерживающих цветных…
— Мамаааа! Дай мне расческу, дай расческу!
— Я читала это. Нашла в ее сумке. И я намерена предпринять определенные действия.
Мисс Хилли замолкает, принимается рыться в своей сумочке. Громовой раскат раздается над Южным Джексоном, вдали слышен колокол, предупреждающий о торнадо. А я пытаюсь осмыслить слова мисс Хилли. Мисс Скитер. Ее сумка. Я это прочитала. Она ведь это только что произнесла?
Вынимаю детей из бассейна, закутываю в полотенца. Еще один удар грома потрясает небеса.
Стемнело. Я сижу в кухне за столом, верчу в пальцах карандаш. Передо мной книжка «Гекльберри Финн» из библиотеки для белых, но читать не могу. Во рту горько, будто разжевала кофейную гущу со дна чашки. Нужно срочно поговорить с мисс Скитер.
Я звонила ей домой всего два раза, когда другого выхода не было. Первый — сказать, что согласна работать вместе с ней, и второй — сообщить, что Минни тоже согласилась. Я понимаю, что это рискованно. Все же подхожу к телефону, кладу на него руку. А что, если ответит ее мама или папа? Прислуга-то, поди, ушла домой давным-давно. И как мисс Скитер объяснит, почему какая-то чернокожая звонит ей по телефону?
Возвращаюсь на место. Мисс Скитер приезжала три дня назад, поговорить с Минни. Все вроде было нормально. Не как в тот раз, несколько недель назад, когда ее остановили полицейские. И о мисс Хилли она не сказала ни слова.
Очень неспокойно на душе, хоть бы телефон зазвонил. Подскочив с кресла, пытаюсь догнать и прихлопнуть тапком таракана. Таракан победил. Заполз под узел с тряпьем, что отдала мне мисс Хилли. Он тут стоит уже несколько месяцев.
Что-то нужно с этим барахлом сделать. Я привыкла, что белые дамы отдают мне одежду, — у меня полно шмоток, хотя лет тридцать уже сама ничего не покупала. Но всегда нужно время, чтобы к ним привыкнуть, почувствовать своими. Когда Трилор был еще маленьким, я как-то надела пальто, подаренное дамой, у которой я тогда служила. Так мой Трилор, он эдак покосился на меня и отодвинулся. От тебя, говорит, белыми пахнет.
Но с этим узлом все иначе. Ни за что не надену ни одной вещи оттуда, даже если подойдет по размеру. И подружкам своим отдать не могу. На каждой вещи — юбка-брюки, блузка с круглым воротничком, розовый пиджак с большим жирным пятном, даже носки, — на всех них вышиты буквы X. В. X. Маленькие изящные красные буковки. Наверное, Юл Мэй пришлось их вышивать. Надев это, я буду чувствовать себя личной собственностью Хилли В. Холбрук.
Поднимаюсь, пинаю пакет изо всех сил, но таракан и не думает вылезать. Ладно. Беру тетрадку, собираюсь записать молитву, но уж очень беспокоит меня мисс Хилли. Что же она имела в виду, сказав: «Я прочитала».
Постепенно мысли мои текут в нежелательном направлении. Слишком хорошо я знаю, что случится, если белые леди прознают, что мы пишем о них, рассказываем всю правду про то, какие они на самом деле. Женщины, они совсем не то, что мужчины. Женщина не придет к тебе с дубиной в руках. Мисс Хилли не станет целиться в меня из пистолета. Мисс Лифолт не будет поджигать мой дом.
Нет, белые женщины не любят марать руки. У них есть маленькие изящные инструменты, острые, как ведьмины когти, но чистые, аккуратно разложенные, будто на подносе у дантиста. Они ловко с ними обращаются.
Первым делом белая леди вас увольняет. Вы огорчены, но думаете, что найдете другую работу, когда все уляжется, когда белая леди позабудет обо всем. У вас есть немного сбережений, чтобы заплатить за квартиру — за месяц, не больше. Знакомые приносят вам тушеные овощи.
Но через неделю после увольнения вы находите у себя в двери маленький желтый конверт. Внутри УВЕДОМЛЕНИЕ О ВЫСЕЛЕНИИ. Каждый домовладелец в Джексоне — белый, у каждого — белая жена, и все дружат со всеми. Вот тогда вы начинаете паниковать. Работы никакой не предвидится. Двери захлопываются перед вашим носом. А теперь вам еще и негде жить.
С этого момента события пускаются вскачь.
Если ваша машина куплена в кредит, ее изымают.
Если у вас есть неоплаченная квитанция за парковку, вас посадят в тюрьму.
Если у вас есть дочь, возможно, вы переедете к ней. Она тоже работает в белой семье. Но через несколько дней дочь возвращается домой с новостью: «Мама, меня выгнали». Она напугана, не понимает, за что. И вам приходится объяснить, что все это из-за вас.
Хорошо хоть у ее мужа есть работа. По крайней мере, будет чем кормить ребенка.
Но потом увольняют и мужа. Еще один крошечный острый блестящий инструмент.
Они кричат, плачут, обвиняют вас, спрашивают, зачем вы это сделали. А вы даже не можете вспомнить зачем. Проходят недели, и ничего — ни работы, ни денег, ни дома.
Вы надеетесь, что наконец уже все, она удовлетворена, готова забыть. Но глубокой ночью раздается стук в дверь. Нет, это не белая леди. Она никогда не делает таких вещей самолично. Но когда кошмар все же происходит — пожар, или нападение, или избиение, — вы осознаете то, что на самом деле знали всю жизнь. Белая леди никогда ничего не забывает.
И не остановится до самой вашей смерти.
На следующее утро к дому мисс Лифолт подъезжает «кадиллак» мисс Скитер. У меня в руках сырой цыпленок, плита разожжена, Мэй Мобли хнычет, потому что до смерти проголодалась, но я не могу больше терпеть. Иду в столовую, прямо с грязными руками.
Мисс Скитер расспрашивает мисс Лифолт про барышень, которые работают в комитете, а мисс Лифолт объясняет:
— Глава комитета по выпечке — Эйлин.
А мисс Скитер возражает:
— Но председатель комитета — Роксанна.
А мисс Лифолт говорит:
— Нет, помощник председателя — Роксанна, а Эйлин — глава.
И так меня взбесили эти разговоры про выпечку, что просто готова ткнуть мисс Скитер под ребра своим измазанным пальцем, но все-таки хватает ума понять, что уж лучше не перебивать их. Но они про сумку ни полслова.
Не успеваю я глазом моргнуть, как мисс Скитер и след простыл.
Господи.
Вечером, после ужина, мы с тараканом играем в гляделки по разным концам кухни. Он здоровенный, дюйма полтора. И черный. Чернее меня. Стрекочет своими крылышками. Я держу тапок наготове.
Звонит телефон, мы оба от неожиданности подскакиваем.
— Привет, Эйбилин, — говорит мисс Скитер. Слышно, как хлопает дверь. — Простите, что звоню так поздно.
— Как же я рада, что вы позвонили, — выдыхаю я.
— Я просто хотела спросить, нет ли… новостей. От других горничных, я имею в виду.
Голос у мисс Скитер странный. Сдавленный какой-то. В последнее время она сияет, как светлячок, потому что влюбилась. Сердце у меня бьется все быстрее. Но я все же не задаю сразу главный вопрос. Даже не знаю почему.
— Я спросила Корин, что работает у Кули. Она говорит — нет. Потом еще Ронду и сестру Ронды, которая у Миллеров… но обе тоже отказались.
— А Юл Мэй? Вы с ней… разговаривали в последнее время?
А вдруг мисс Скитер ведет себя странно именно из-за этого? Я ведь ее обманула. Месяц назад сказала, что спрашивала Юл Мэй, а на самом-то деле не спрашивала. И не потому, что плохо знаю Юл Мэй, а потому, что она работает на мисс Хилли Холбрук. А все, что связано с этим именем, меня пугает.
— В последнее время — нет. Может… я еще раз попробую, — вру я и сама себя ненавижу за это.
— Эйбилин, — говорит вдруг дрожащим голоском мисс Скитер. — Я должна рассказать вам кое-что.
И замолкает. Знаете, бывает жуткая такая тишина, перед первыми каплями дождя.
— Что случилось, мисс Скитер?
— Я… забыла свою сумку. В Лиге. А Хилли ее нашла.
Прищуриваюсь, как будто не расслышала.
— Красную?
Она молчит.
— О… Боже правый. — Вот теперь все ясно.
— Рассказы были в потайном кармане. В другом отделении, застегнутом. Думаю, она видела только «Законы Джима Кроу», брошюру… я взяла в библиотеке, но… не могу утверждать наверняка.
— О, мисс Скитер, — только и могу произнести я.
Помоги мне, Господи. И помоги. Господи, Минни…
— Я понимаю, понимаю. — Мисс Скитер начинает рыдать в трубку.
— Ладно, ладно, довольно. — Это случайность, убеждаю я себя, стараясь подавить гнев. Что толку бранить ее, все равно лучше не станет.
Но все же…
— Эйбилин, я так виновата.
Несколько секунд не слышу ничего, кроме стука собственного сердца. Медленно и осторожно мозг принимается перебирать факты — что она рассказала и что я узнала сама.
— Когда это произошло?
— Три дня назад. Я сначала хотела разузнать, что ей известно, прежде чем сообщать вам.
— Вы разговаривали с мисс Хилли?
— Несколько секунд, когда забирала сумку. Но я поговорила с Элизабет, и Лу-Анн, и еще с четырьмя девушками, которые хорошо знакомы с Хилли. Никто ничего об этом не знает. Поэтому… поэтому я и спросила про Юл Мэй, — признается она. — Может, она ненароком что-нибудь слышала.
Тяжело вздыхаю, уж больно неохота ей рассказывать. Но делать нечего.
— Я слышала. Вчера. Мисс Хилли разговаривала об этом с мисс Лифолт.
Мисс Скитер молчит. А мне уже кажется, что сейчас в мое окно влетит кирпич.
— Она говорила насчет того, что мистер Холбрук участвует в выборах и что вы поддерживаете цветных, и сказала, что… кое-что прочла. — Произношу это вслух и чувствую, как меня охватывает дрожь. Но продолжаю крепко сжимать тапок.
— Она говорила что-нибудь о прислуге? Ну то есть она огорчена только из-за меня или упоминала вас или Минни?
— Нет, только… вас.
— Что ж, — шумно выдыхает мисс Скитер.
Она, конечно, расстроена, но даже не представляет, что может случиться со мной или с Минни. Она не знает об острых блестящих инструментах в руках у белых леди. И о стуке в дверь ночью. О том, что существует множество белых мужчин, которые только и ждут известия, что какие-то цветные посмели перечить белым. Мужчин, которые держат наготове деревянные дубины и бейсбольные биты. Все пойдет в дело.
— Я… не могу утверждать на сто процентов, но… если бы Хилли узнала что-то о книге, или о вас, или особенно о Минни, она тут же разнесла бы эту новость по городу.
Как бы мне хотелось в это поверить.
— Да уж, не любит она Минни Джексон.
— Эйбилин, — продолжает мисс Скитер и опять начинает волноваться — я это слышу, — мы можем остановиться. Я пойму, если вы захотите прекратить работу.
Скажи я, что не хочу больше этим заниматься, — и тогда все, что я написала и еще собиралась написать, так и не будет услышано. Ну уж нет, думаю. Я не хочу останавливаться. Удивительно, как громко я думаю.
— Если мисс Хилли все знает, — значит, знает, — говорю вслух. — Даже коли остановимся, это нас не спасет.
Целых два дня мисс Хилли не видно, не слышно, и даже духу ее нет. Но мои пальцы все время нервно подрагивают — в кармане, на кухонном столе, выстукивают барабанную дробь. Я должна выяснить, что на уме у мисс Хилли.
Мисс Лифолт оставила Юл Мэй три сообщения для мисс Хилли, но та все время торчит в конторе мистера Холбрука — в «штабе кампании», как она это называет. Мисс Лифолт кладет трубку с таким вздохом, как будто ее собственные мозги не могут работать, если не явится мисс Хилли и не нажмет на кнопку «пуск». Малышка раз десять спрашивала, когда придет Хизер поиграть в бассейне. Думаю, они, когда вырастут, станут подружками, а мисс Хилли научит их обеих, как устроен этот мир.
В конце концов мисс Лифолт отправляется в магазин за тканью. Говорит, хочет сделать чехлы для чего-нибудь. Пока не знает, для чего именно. Мы с Мэй Мобли переглядываемся и, кажется, думаем об одном и том же: эта женщина нас обеих спрятала бы под чехол, дай ей волю.
В тот вечер мне пришлось работать допоздна. Накормила ужином Малышку, уложила ее спать, потому что мистер и мисс Лифолт пошли в кино. Мистер Лифолт обещал жене, она и прицепилась, хотя остался только самый поздний сеанс. Они вернулись, зевая, уже и сверчки запели. В другом доме я бы переночевала в комнате для прислуги, но здесь такой не имеется. Я надеялась, что мистер Лифолт предложит подвезти меня до дома, но он сразу пошел спать.
Приходится идти по темноте до Риверсайд, это минут десять отсюда, там ходит ночной автобус для рабочих. Дует приятный ветерок, разгоняет комаров. Усаживаюсь прямо на травку под фонарем, вскоре и автобус подъезжает. Пассажиров всего четверо, двое белых, двое цветных — все мужчины, незнакомые. Я устраиваюсь у окошка, позади чернокожего мужчины. Он в коричневом костюме, в шляпе, сам примерно моего возраста.
Переезжаем через мост, двигаемся к больнице для цветных, где автобусу поворачивать. Достаю свой молитвенник, записать кое-что. Стараюсь сосредоточиться на Мэй Мобли и выбросить из головы мисс Хилли. Открой мне, как научить Малышку быть доброй, любить себя, любить других, пока я еще с ней…
Поднимаю глаза. Автобус останавливается посреди дороги. Высунувшись в проход, вижу впереди мигающие голубые огни, вокруг стоят люди, дорога перекрыта.
Водитель, белый, рассматривает что-то впереди. Потом выключает двигатель, все стихает — странно. Поправив фуражку, выпрыгивает из кабины:
— Посидите пока. Выясню, что там происходит.
Мы тихо сидим, ждем. Слышно, как собака лает — не привычно, по-домашнему, а так, будто ругается на вас. Проходит добрых пять минут. Водитель возвращается, опять заводит мотор, нажимает на клаксон, и автобус начинает медленно двигаться назад.
— Что там случилось? — окликает шофера чернокожий мужчина впереди меня.
Тот не отвечает. Мы едем назад. Огни удаляются, собачий лай стихает. Автобус выруливает на Фэриш-стрит и на следующем повороте останавливается.
— Цветные, выходите, для вас тут конечная остановка, — кричит водитель, глядя в зеркало. — Белые, скажите, куда вам надо. Постараюсь подвезти поближе.
Чернокожий оборачивается ко мне. Похоже, нам обоим не по себе. Он поднимается, я следом за ним. Идем к выходу. В гробовой тишине слышен только шорох наших шагов.
Один из белых, наклонившись к водителю, спрашивает:
— А что происходит?
Я уже спускаюсь по ступенькам, но слышу ответ:
— Да не знаю, какого-то ниггера пристрелили. Вам куда надо?
Двери автобуса закрываются. Господи, думаю я, лишь бы не кто-то из наших.
На Фэриш-стрит тихо и пусто — только мы вдвоем. Мужчина смотрит на меня:
— Вам далеко еще до дома?
— Да нет, мне близко.
Мой дом в семи кварталах отсюда.
— Хотите, я провожу вас?
Хочу, конечно, но все же мотаю головой:
— Нет, спасибо. Все нормально.
Мимо проносится фургон телевизионщиков, прямо к тому перекрестку, откуда выехал наш автобус.
— Боже, надеюсь, все не так плохо…
Но мужчина уже исчез. Вокруг ни души. Меня охватывает такое чувство — знаете, как в книжках пишут, — будто на меня сейчас кто-то набросится. Через пару секунд мои чулки уже трутся друг о друга с такой скоростью, что похоже на звук застегивающейся молнии. Впереди замечаю трех человек, которые, как и я, почти бегут. Потом они сворачивают, входят в дом, дверь захлопывается.
В тот же миг понимаю, что совершенно не хочу оставаться в одиночестве. Ныряю в проулок между домом Мул Като и автомастерской, потом пробираюсь через садик Они Блэк, спотыкаясь в темноте о шланги. Чувствую себя почти преступницей. В домах свет, видно фигуры людей — а ведь в такое время свет давным-давно должен быть погашен. Что бы ни случилось, люди слушают или говорят об этом.
Наконец-то впереди показалось освещенное окошко кухни Минни, задняя дверь открыта. Минни сидит за столом, и с ней все пятеро ее ребятишек: Лерой Младший, Шуге, Фелисия, Киндра и Бенни. Лерой Старший, наверное, на работе. Все они глаз не сводят с громадного радиоприемника в центре стола. Но я ничего не слышу, там какие-то помехи.
— Что такое? — спрашиваю с порога.
Минни, нахмурившись, подкручивает настройку. А я тем временем успеваю заметить подсохшие горелые ломтики ветчины в сковородке, открытую консервную банку, грязную посуду в раковине. На кухню Минни это совсем не похоже.
— Что случилось? — еще раз спрашиваю я.
Приемник оживает, и диктор громко произносит:
— …Почти десять лет службы в качестве секретаря местного отделения НААСП. Из больницы по-прежнему нет никакой информации, но характер ранений…
— Кто? — выдыхаю я.
Минни смотрит на меня с таким выражением, будто у меня головы на плечах нет.
— Медгар Эверс. Где ты была?
— Медгар Эверс? Что случилось?
Я встречалась с Мирли Эверс, его женой, прошлой осенью, когда она приходила в нашу церковь вместе с семьей Мэри Боун. У нее еще был такой красивый, красный с черным, платок на шее. Помню, как она посмотрела мне в глаза и улыбнулась, будто в самом деле рада познакомиться. Медгар Эверс у нас тут знаменитость, большой человек в НААСП.
— Садись, — предлагает Минни.
Падаю в деревянное кресло. Лица у всех бледные, как у призраков, взгляды устремлены на приемник — размером с половину автомобильного двигателя, деревянный, четыре большие кнопки на панели. Даже Киндра затихла на коленях у Шуге.
— В него стрелял ку-клукс-клановец. Прямо перед домом. Час назад.
По спине пополз холодок.
— Где он живет?
— На Гайнес, — говорит Минни. — Его отвезли в нашу больницу.
— Я… видела. — Вспоминаю про автобус. Гайнес в пяти минутах отсюда, если ехать на машине.
— …Свидетели утверждают, что это был мужчина, белый, он выпрыгнул из кустов. Слухи об участии Ку-клукс-клана…
Слышится какой-то шум, разговоры, чей-то вскрик, бормотание. Я нервничаю, кажется, что кто-то наблюдает за нами с улицы. Кто-то белый. В пяти минутах отсюда ку-клукс-клановец охотился на чернокожего. Хочется запереть все двери.
— Мне только что сообщили, — тяжело дыша, произносит диктор, — что Медгар Эверс скончался. Медгар Эверс. — Голос звучит так, словно вокруг бурлящая толпа. — Мне сообщили. Скончался.
Боже правый.
Минни поворачивается к Лерою Младшему. Тихо, твердо произносит:
— Отведи своих сестер и братьев в спальню. Ложитесь в кровать. И оставайтесь там. — Когда вопль звучит так тихо, это всегда страшнее.
Я знаю, что Лерой хотел бы остаться, но он бросает на младших такой взгляд, что те исчезают, быстро и бесшумно. Репортер тоже умолкает. На миг приемник становится просто деревянным ящиком. Но лишь на миг.
— Медгар Эверс, — опять слышится голос диктора, — секретарь местного отделения НААСП, умер. Медгар Эверс убит.
У меня слюны полный рот, с трудом сглатываю. Разглядываю обои, пожелтевшие от кухонного чада, липких детских ручонок, сигарет Лероя. На стенах у Минни никаких картинок или календарей. Пытаюсь не думать. Не хочу думать об убитом чернокожем мужчине. Сразу вспоминаю Трилора.
Руки Минни сжимаются в кулаки.
— Застрелили на глазах его собственных детей, Эйбилин, — цедит она сквозь зубы.
— Мы будем молиться за Эверсов, мы будем молиться за Мирли… — Но это звучит так бездушно, что сама останавливаюсь.
— По радио сказали, что его домашние выбежали из дома, услышав выстрелы. Сказали, он шел, спотыкаясь, весь в крови, и детки, залитые его кровью… — Она опускает ладони на стол с такой силой, что приемник подпрыгивает.
Задерживаю дыхание, но голова все равно кружится. Я должна быть сильной. Я должна быть рядом со своей подругой.
— В этом городе никогда ничего не изменится, Эйбилин. Мы живем в преисподней, мы в ловушке. Наши дети в ловушке.
Голос репортера вновь окреп:
— …Повсюду полиция, дороги заблокированы. В ближайшее время ожидается пресс-конференция мэра Томпсона…
Я задыхаюсь, слезы катятся градом. Повсюду вокруг нас белые люди, они окружают цветные кварталы. Белые с винтовками, нацеленными в цветных. Потому что кто же защитит нас? Цветных полицейских не бывает.
Минни смотрит на дверь, за которой скрылись дети. Лицо все в поту.
— Что они сделают с нами, Эйбилин? Если поймают…
Она говорит о наших рассказах.
— Мы обе знаем. Плохо будет, — тяжело вздыхаю я.
— Но что именно они сделают? Привяжут к грузовику и протащат по улице? Пристрелят меня во дворе на глазах у детей? Или просто уморят голодом?
По радио выступает мэр Томпсон, рассказывает, как он сочувствует семье Эверсов. Поглядываю на открытую заднюю дверь, и у меня опять такое чувство, что за нами следят, особенно когда слышу голос белого.
— Мы же… мы же не говорим о гражданских правах. Просто рассказываем о жизни, как оно на самом деле происходит.
Выключаю радио, беру Минни за руку. Так мы и сидим. Минни смотрит на раздавленную на стене моль, я — на красные кусочки мяса, оставленные засыхать на сковородке.
У Минни в глазах дикая тоска.
— Как хочется, чтобы Лерой был дома, — шепчет она.
Сомневаюсь, чтобы когда-нибудь прежде в этом доме звучали такие слова.
Дни идут, а Джексон, штат Миссисипи, все больше напоминает кипящий горшок. По телевизору у мисс Лифолт показывали, как толпы чернокожих прошли маршем по Хай-стрит на следующий день после похорон мистера Эверса. Триста человек арестовали. Цветные говорят, на поминальную службу пришли тысячи, но белых можно было пересчитать по пальцам одной руки. Полиции известно, кто убийца, но они отказываются назвать его имя.
Я узнала, что семья Эверс не будет хоронить Медгара в Миссисипи. Его тело перевезут в Вашингтон, на Арлингтонское кладбище, и, думаю, Мирли гордится этим. Должна гордиться. Но мне бы хотелось, чтобы он остался тут, поближе. В газете я прочитала, что даже сам президент Соединенных Штатов посоветовал мэру Томпсону работать лучше. Создать комитет из белых и черных для решения проблемы. Но мэр Томпсон ответил — президенту Кеннеди ответил: «Я не собираюсь создавать би-расовый комитет. Не будем себя обманывать. Я сторонник разделения рас, и в таком ключе мы и будем действовать».
Несколько дней спустя мэр вновь выступил по радио.
— Джексон, Миссисипи, — это почти рай на земле, — заявил он. — И так будет до конца наших дней.
Второй раз за два месяца Джексон, штат Миссисипи, попал в журнал «Лайф». На этот раз мы даже стали его обложкой.
