Эдди вернул дневник почтой. Он не приложил никакого письма, потому что у него не было времени. На посылке был конторский штамп. Очень много нужно записать, чтобы наверстать пропущенные девять дней.

Белый прикроватный коврик отдали в чистку, потому что я пролила на него лак, которым покрывала моих медведей. Вместо него Матчетт положила красный, кусачий.

Сегодня мы проходили историю умбрийской школы, счетоводство, писали сочинение по немецкому.

Эдди пока ничего не сказал о дневнике. Лилиан на уроке мутило, и ей пришлось выйти. Она говорит, что от чувств ее всегда мутит. Анна еще не вернулась, когда я пришла домой, поэтому чай можно было пить внизу, с Матчетт. Она была занята – штопала лиловое шифоновое платье Анны – и совсем ни о чем меня не спрашивала. Потом пришла Анна и послала за мной, а когда я к ней поднялась, сказала, что вечером поведет меня на концерт, потому что у нее есть лишний билет. Вид у нее был расстроенный.

Сегодня мы проходили первую помощь, слушали лекцию по Расину, писали сочинение.

Эдди пока ничего не сказал о дневнике. Утром мы с Лилиан опоздали на первый урок, мать посадила ее на диету. Вчера вечером, когда мы с Анной ехали в такси, она сказала, что надеется, что наша с Эдди прогулка мне понравилась. Я сказала да, а она сказала, вот и Эдди говорит, что ему тоже. Тогда я отвернулась и посмотрела в окно. Она сказала, что у нее болит голова, а я спросила, разве она не разболелась еще сильнее из-за концерта, и она ответила: еще бы. Она очень огорчилась, что ей пришлось взять меня с собой.

Сегодня мы проходили основы гигиены, на французском – писали сочинение о Расине, ходили в Национальную галерею смотреть на картины умбрийских мастеров.

Анна с Томасом сегодня ужинают не дома. Интересно, зайдет ли Матчетт сказать спокойной ночи. Скорее бы вернулся из чистки белый коврик.

Сегодня я получила от Эдди письмо, но он пока так ничего и не сказал о дневнике. Пишет, что обедал с Анной и что она была очень мила. Пишет, что хотел мне позвонить, но передумал. Почему – не говорит. Пишет, что ему кажется, будто он стоит на пороге новой жизни.

Интересно, кто все-таки тогда не пошел на концерт с Анной?

Пишет, что мы скоро увидимся.

Сегодня мы писали сочинение о нашем любимом шедевре умбрийских мастеров, и нужно было описать все его характеристики. Читали Гейне, нам раздали проверенные сочинения по немецкому. Слушали лекцию о событиях этой недели.

Написала Эдди письмо, но не про дневник.

Я написала ему в половине пятого, когда вернулась домой, а потом вышла, чтобы купить марку. Оба раза Матчетт не слышала, как я вошла, ну или слышала, но не стала подниматься. У Анны к чаю были гости, двое ее новых знакомых, которые не понимали, нужно ли им со мной разговаривать. Анна не произвела особого впечатления на них, и они не произвели особого впечатления на нее. Я выпила чаю и ушла.

Так странно было войти домой дважды, потому что обычно когда я прихожу, то прихожу насовсем. Но когда я вышла за маркой, а потом вернулась, мне стало как-то страннее обычного, и дома было тише и просторнее, чем всегда, а не как обычно. По вечерам это больше заметно. Когда Томас приходит с работы, вид у него такой, будто он унюхал что-то, что уже нельзя есть. Этот дом превращает чувства в запахи. С тех пор, как я познакомилась с Эдди, я все спрашиваю себя, чего в этом запахе больше.

Сегодня нам раздали проверенные сочинения по Расину, несколько девочек рассказывали, о чем они писали. Мы разбирали Меттерниха, а потом нас водили на лекцию «Как правильно слушать Баха».

Завтра опять суббота.

Получила письмо от Эдди, он пишет насчет воскресенья. Просил позвонить, если не смогу прийти, но я могу, поэтому звонить не придется. Анна с Томасом уехали на авто еще до обеда, они уехали на все выходные. Анна разрешила мне позвать к чаю Лилиан, а Томас дал мне пять шиллингов, чтобы мы с ней сходили в кино, и сказал, что надеется, что со мной все будет хорошо. Лилиан не смогла прийти, поэтому я сижу в кабинете у камина. Мне нравятся такие дни, когда есть какое-то завтра.

Просто напишу «Воскресенье», Эдди так больше нравится.

Сегодня мы начали проходить сиенскую школу живописи, а еще читали немецкую пьесу и занимались счетоводством. Анна устраивает вечеринку, будет ужин и много гостей, она говорит, что мне будет скучно.

Впрочем, что это я жалуюсь, когда вчера был такой день.

Сегодня мы с Томасом как будто бы даже поговорили. Когда он пришел, то позвонил и спросил, дома ли Анна, я сказала «нет» и спросила, спуститься ли к нему, он сначала толком ничего не ответил, но потом сказал «да». Он сидел, навалившись на стол, и читал вечернюю газету, а когда я зашла, сказал, что, похоже, потеплело. Сказал, что ему вообще-то даже душно. Вчера вечером мы с ним не виделись, из-за вечеринки, поэтому он спросил, хорошо ли я провела выходные. Сказал: надеюсь, ты не заскучала тут, и я ответила – «о нет». Спросил: нравится ли мне Эдди. Я ответила «о да», а он сказал – он ведь заходил вчера, так? Я ответила – «о да», и сказала, что мы сидели у него в кабинете и что надеюсь, он не имеет ничего против того, когда кто-нибудь сидит у него в кабинете. Он ответил «нет-нет», каким-то таким рассеянным тоном. Сказал, что мы с Эдди, похоже, подружились, и я ответила: да, подружились. Потом он снова принялся читать газету так, будто хотел вычитать там что-то новое.

Отчасти ему хотелось, чтобы я ушла, и мне тоже отчасти этого хотелось, но я не ушла. Томас впервые спросил меня о чем-то, что он, казалось, и вправду хотел узнать. Мне было приятно услышать имя Эдди, и я уселась на подлокотник кресла. Он хотел закурить и по ошибке предложил сигарету и мне. Конечно, я рассмеялась. Он сказал: я и забыл, а потом сказал: нет, только не становись взрослой. Сказал, что в нашей семье эту ошибку уже многие совершали. Он сказал, что когда отец только познакомился с мамой, он тогда еще жил в Дорсете, с миссис Квейн, тогда отец стал курить гораздо больше. Он сказал, отцу было очень стыдно, что он так много курит, и поэтому он собирал окурки в конверт, а конверт потом закапывал в саду. Потому что было лето, каминов не разжигали, а ему не хотелось, чтобы Матчетт считала окурки. Я спросила, откуда Томас это знает, а он как-то так усмехнулся, что ли, и сказал: однажды я его поймал за этим занятием. Сказал, отцу не понравилось, что его поймали, но Томас подумал, что это какая-то шутка, только и всего.

Томас сказал, что и сам не понимает, с чего это все вдруг пришло ему в голову, и посмотрел на меня, когда думал, что я на него не смотрю. Все взгляды Томаса, кроме тех, что достаются Анне, они на тех, кто не смотрит. Но он не огорчился, когда заметил, что я смотрю. Ведь у нас с ним есть отец. Пусть у них с Анной есть вот это вот общее, внутри у него и у Анны все равно все разное, не то же самое, что внутри у нас с ним. Он спросил, как-то очень вскользь и очень по-моему: надеюсь, Эдди хорошо себя ведет? Я спросила: то есть? А он сказал: ну, я Эдди не знаю, он ничего такого себе не позволяет? Сказал: нет, ты, наверное, и не понимаешь, о чем это я, и я ответила «нет», а он сказал: ну тогда, похоже, все в порядке. Я сказала: мы разговаривали, и Томас поглядел на коврик, как будто зная, где мы сидели, и ответил: а, разговаривали, ясно.

Потом Томас как-то так разлохматил коврик ногой, как будто ему не понравилось, что там кто-то сидел. Из-за этой лампы кажется, что у Томаса все лицо – одни сплошные мешки и морщины, кажется, что он тут совсем один. Он сказал: ну хорошо, посмотрим, что из этого выйдет. Он взял книжку и сказал, что любить вообще хоть кого-нибудь – это ошибка, а я сказала, что в браке-то можно, наверное. И он быстро ответил: ну да, конечно, тогда можно. Я услышала, как подъехало такси, Анна так всегда подъезжает, поэтому сказала, что мне пора, и встала. Я чувствовала себя таким Томасом, что была даже рада, что приехало такси.

Сегодня мы проходили основы гигиены, французскую риторику и ходили в Национальную галерею смотреть на шедевры сиенской школы. Когда мы шли в Национальную галерею, Лилиан спросила, и о чем это я вечно думаю? Я сказала: ни о чем, но она сказала, что я витаю в облаках. После Национальной галереи она попросила меня пойти вместе с ней в «Питер Джонс» и помочь ей выбрать коктейльное платье. Мать Лилиан разрешает ей самой покупать себе одежду, чтобы у нее сформировался вкус. Но вкус у Лилиан и так есть. Я сказала, что мне нужно позвонить Матчетт, а Лилиан сказала, что скоро мне уже будет стыдно звонить и отпрашиваться. Лилиан выбрала прекрасное синее платье, точно по фигуре и стоит четыре гинеи.

Когда я вернулась, из кабинета был слышен голос Анны. Томаса я не видела со вчерашнего вечера.

Эдди пишет – спросить, не спрашивал ли кто про воскресенье. Пишет, что нарисовал для меня картинку, но, наверное, забыл вложить ее в конверт. Пишет, что на следующих выходных ему нужно будет уехать.

Привезли мой белый коврик, он стал еще мягче, такими мягкими бывают животы у кошек. Надеюсь, что я больше ничего на него не пролью.

Сегодня мы писали сочинение о сиенской живописи, и нас попросили сказать, какие у нее есть характеристики, каких нет у умбрийской школы. Слушали лекцию о событиях недели, затем приходила дама, которая учит нас декламации.

Мать Лилиан говорит, что синее платье слишком облегающее, но Лилиан с этим не согласна.

Сегодня туман, и прегустой.

Когда я проснулась, окно словно заложили кирпичом и в комнате ничего толком нельзя было разглядеть. И так во всем доме, не сказать чтобы темно, а просто будто сам воздух – больной. Пока завтракала, разглядела, как крепко прохожие держатся за ограду вокруг дома. Томас обычно завтракает позже меня, но сегодня он вошел и сказал: ну что, похоже, это твой первый туман. Потом Анна прислала горничную спросить, не хочу ли я остаться дома и не ходить к мисс Полли, но я ответила: нет-нет, я лучше пойду. Тогда Анна велела передать, что пусть уж тогда со мной пойдет Матчетт. Томас сказал, она права, ты не разглядишь дороги, нужно идти, помогая себе руками. Разумеется, руки у Матчетт посильнее моих.

Путь до школы стал настоящим приключением. За воротами парка горели костры, Матчетт сказала, это сигнальные огни. Она велела мне закрыть рот шарфом и молчать, не то я наглотаюсь тумана. С полдороги мы взяли такси, и Матчетт сидела с такой прямой спиной, как будто сама была за рулем. Разговаривать она мне все равно не разрешила. Когда мы добрались до школы, оказалось, что половина девочек не пришли. Мы весь день сидели с включенным светом, и казалось, что у нас каникулы. Под вечер тумана почти не осталось, но Матчетт все равно за мной пришла.

Нам должны были прочесть лекцию о том, как правильно слушать Моцарта, но из-за тумана ее заменили дискуссией о том, что постоянство – это химера ограниченных умов. Еще мы написали сочинение о политике Меттерниха.

Анна с Томасом ужинали сегодня дома. Она сказала, что когда такой туман, ей вечно кажется, будто это она в чем-то провинилась, но, по-моему, она это не всерьез. Томас сказал, что, наверное, всем людям так кажется, а Анна ответила, вот уж вряд ли. Потом мы все сидели в гостиной втроем, и им хотелось сидеть там вдвоем.

Завтра суббота, но ничего не произойдет.

Я оказалась совершенно права, сказав, что ничего не произойдет, даже туман рассеялся, хоть и оставил по себе бурые пятна. Томас и Анна уехали на выходные, но в этот раз на поезде. Я уселась в гостиной и начала читать «Большие надежды». У Матчетт было полно хлопот с платьями Анны. К чаю я спустилась к ней, она сказала: ну и ну, вы точно привидение. Но это не я, это дом такой. Филлис позвала меня на кухню послушать граммофон. Они его заводят, только когда Анны нет дома.

Раньше, пока мы не гуляли с Эдди, я ничего такого не чувствовала, разве что чувствовала, только сама того не зная.

В то же время, в тот же день, что и неделю назад.

Сегодня утром я гуляла в парке. Там было немноголюдно. Собаки носились кругами, убегая с глаз долой, их хозяева свистели, и всюду пахло глиной. Я осмотрела все места, которые нам больше всего понравились, но они теперь были совсем другими. Иногда воскресенья бывают ужасно печальными. После обеда мы с Матчетт поехали на автобусе в собор Святого Павла, она взяла меня на вечернюю службу. Пели «Пребудь со мной». По пути домой Матчетт спросила, знаю ли я, что Анна с Томасом в апреле уезжают. Сказала, они думают поехать за границу. А я ничего и не знала. Она сказала, раз уж я вечно все подмечаю, странно, что об этом я ничего не слышала. Сказала, значит, когда надо будет, вам обо всем скажут. Я спросила: а я останусь здесь? А она ответила: нет, вам тут нельзя будет остаться, дома будет генеральная уборка. Я сказала: вот оно что, но она больше ни слова не вымолвила. Улицы за окном автобуса казались гораздо темнее, потому что все магазины были закрыты.

Вот бы кто-нибудь любил бы меня так сильно, так, чтобы, когда меня нет дома, прийти и оставить для меня подарок на столике в коридоре, чтобы, вернувшись, я его нашла.

Когда мы возвратились из собора, Матчетт зашла через подвал, с входа для слуг, но мне велела зайти через парадную дверь.

После ужина я сидела у Томаса, на коврике возле камина. Я вспоминала о том, что Эдди рассказал мне, когда мы с ним сидели на этом самом коврике.

Отец у него – строитель.

В детстве он знал наизусть много стихов из Библии.

Он, положительно, боится темноты.

Больше всего на свете он любит сырные палочки и заливное.

Ему совсем не хочется быть слишком богатым.

Он говорит, что когда любишь кого-нибудь, все когда-нибудь загаданные тобой желания начинают сбываться.

Он не любит, когда над ним смеются, поэтому и притворяется, что хочет, чтобы над ним смеялись.

У него тридцать шесть галстуков.

В записанном виде это похоже на характеристики разных предметов, которые нас просят писать на уроках. Интересно, Эдди придет когда-нибудь в голову оставить для меня подарок на столе, когда меня нет дома?

Эдди написал мне, пока был в отъезде. Говорит, что он в гостях у людей, которые ему нисколечко не нравятся. Просит позвонить ему на работу и сказать, когда Анны вечером не будет дома, но я не знаю, как это выяснить.

Сегодня мы снова проходили сиенскую школу и счетоводство и снова писали сочинение по немецкому. Лилиан не дожидалась, как обычно, меня на кладбище, и вообще опоздала на урок. Сказала, что ужасно расстроена из-за какого-то актера, и назавтра позвала меня к чаю. Когда я пришла домой, Анна была в преотличном настроении и рассказывала мне про их поездку на выходных так, будто я – Сент-Квентин. Может быть, она рада, что они едут за границу. Но об этом она не может мне сказать, пока не придумает, что со мной делать.

Ой, майор Брутт словно бы прочел мои мысли и прислал мне головоломку! Я вошла домой, а она лежала на столике. Говорит, ему будет приятно представлять, как я ее собираю.

Сегодня мы писали сочинение и проходили первую помощь, а потом нас водили в школу для девочек смотреть Le Cid. Потом я пошла к Лилиан пить чай, чтобы она могла рассказать мне про своего актера. Их где-то там представили друг другу, а затем она ему написала, что восхищается его творчеством, потому что она и вправду им очень восхищается. Актер ответил только после третьего письма и пригласил Лилиан на чай. Она надела синее платье, а сверху жакетку. К чаю пришли и другие люди, но он потом попросил ее остаться и повел себя отвратительнейшим образом. Она говорит, что в нем вскипела страсть. Лилиан очень расстроилась. Говорит, что, вернувшись домой, написала ему два письма, чтобы разъяснить ему, что именно она почувствовала. Ни на одно из писем он не ответил, и теперь Лилиан думает, что, наверное, задела его чувства. От этого ее снова ужасно мутит.

У меня в комнате нет такого большого стола, на котором головоломка поместилась бы целиком. Интересно, будет ли Матчетт сердиться, если я разложу ее на полу?

Матчетт отослала белое бархатное платье Анны в срочную чистку, потому что Анна собирается надеть его завтра вечером. Я спросила: надеть дома? – и Матчетт сказала: нет, она куда-то идет. Значит, нужно сказать Эдди, я же обещала.

Сегодня мы проходили основы гигиены и французскую риторику, а потом нас водили смотреть на исторические наряды в Лондонский музей – что-то новенькое. Еще мы видели модель лондонского пожара, и мисс Полли сказала, что мы должны делать все, что в наших силах, чтобы предотвратить войну.

Я позвонила Эдди.

Эдди говорит, что ложь – это не недостаток. Поэтому я сказала, что иду гулять с Лилиан. Мне разрешили при условии, что я вернусь домой к десяти. На обратном пути нужно будет зайти к Лилиан, потому что за мной туда могут прислать Матчетт. Но Эдди живет в каком-то совсем другом месте. А вдруг у меня не хватит денег, что тогда?

Вчера все прошло очень даже неплохо.

Утром Анна повела меня за покупками. После обеда Томас водил меня в зоопарк. Она разрешила мне самой выбрать, что у нас будет сегодня к обеду. Они что, поссорились или наконец решили сообщить мне, что уезжают?

Они ездили обедать к своим знакомым в Кент и взяли меня с собой. Поэтому я почти весь день сидела в машине и думала, за исключением того времени, когда мы собственно обедали. Анна с Томасом сидели впереди, и он изредка спрашивал: как у нее там дела? Тогда Анна оборачивалась и проверяла.

После того как мы вернулись, я собирала головоломку.

В четверг вечером, когда я впервые была у Эдди в гостях, оказалось, что я совсем по-другому представляла себе его жилье. Оно ему не нравится, и оно, я уверена, об этом прекрасно знает. Мы ели очень вкусные холодные закуски с картонных тарелок, Эдди еще купил для меня макарунов, и мы с ним сварили кофе на газовой горелке. Он спросил, умею ли я готовить, а я ответила, что мама умела, когда жила на Ноттинг-Хилл-Гейт. Вилки у него были, но нож отыскался только один, хорошо, что ветчина продавалась уже нарезанной. Он сказал, что раньше никого не приглашал к ужину, если он вечером один, то идет в ресторан, и если не один, тоже идет в ресторан. Я сказала, что это, наверное, здорово, а он ответил: совсем нет. Я спросила: что же, раньше тут не было гостей? – и он сказал: ах да, бывает, что гости заходят ко мне на чай. Я спросила, какие гости, и он ответил: ну, знаешь, дамы. Затем он принялся изображать даму, которую он пригласил к чаю. Он сделал вид, как будто швыряет на диван шляпу, затем стал поправлять волосы перед зеркалом. Потом он прошелся по комнате, разглядывая обстановку и этак покачиваясь. Потом он показал, как дама, устроившись поудобнее в кресле, загадочно ему улыбается. Потом он изобразил все, что он при этом делает сам, например берет лисью горжетку дамы и делает вид, что это кошка. Я спросила: а что еще ты делаешь? – и он ответил: почти ничего, крошка, пока это сходит мне с рук. Я спросила, зачем же он вообще зовет их к чаю, а он ответил, что так выходит дешевле, чем кормить их где-нибудь обедом, но в результате – куда утомительнее.

Потом он поднял с дивана воображаемую шляпу и сделал вид, как будто бы он прыгнул на нее обеими ногами и растоптал. Он сказал, что я сняла с его души такую тяжесть. Потом он отдал мне последний макарун, положил голову мне на колени и притворился, будто спит, сказав, правда, чтобы я не крошила пирожное ему в глаза. Когда он проснулся, то сказал, что если бы он был дамской горжеткой, а я была бы им, я бы совершенно точно погладила бы его по голове. Я гладила его по голове, а он делал вид, будто у него стеклянные глаза, как у горжетки.

Он сказал: жаль, что мы слишком молоды для брака. Потом рассмеялся и сказал: смешно, правда? Я спросила: почему, Эдди, не понимаю? – а он ответил: нет, это не смешно, это очень мило. Потом он снова закрыл глаза. Без двадцати минут десять я сдвинула его голову и сказала, что мне нужно вызвать такси.

Я обещала, что не буду об этом писать. Но именно по воскресеньям так часто думается о прошлом.

Майор Брутт огорчится, если я буду так медленно собирать его головоломку.

Когда я вернулась от мисс Полли, Анна сидела у меня в комнате и собирала головоломку. Она извинилась, но сказала, что не может оторваться, поэтому мы с ней продолжили собирать головоломку вдвоем. Она спросила, откуда взялся стол, на котором она разложена, и я сказала, что его откуда-то принесла Матчетт. Она сказала: аа. Она собрала целый уголок, часть неба с самолетом. Она улыбалась чему-то своему, рылась в кусочках головоломки, потом спросила: ну как там поживают твои кавалеры? Она сказала, что надо, наверное, пригласить майора Брутта на ужин, пусть соберет ту часть неба, которая поскучнее. Потом спросила, кого мы еще позовем – Эдди? Сказала: ты только скажи, это твой праздник. Мы с ней собирали головоломку до тех пор, пока Анне не пора стало переодеваться к обеду.

Сегодня мы начали изучать искусство Тосканы, еще проходили счетоводство и немецкую грамматику.

Я спускалась к завтраку, а дверь в спальню Анны была приоткрыта и был слышен их разговор с Томасом. Она говорила: ладно, это твое что-то там, а не мое. Томас часто сидит с ней на кровати, пока она пьет кофе. Потом она сказала: она же дочь Ирэн, сам понимаешь.

Актер так ничего больше и не написал Лилиан.

Сегодня мы проходили первую помощь и обсуждали наши сочинения, а потом нас водили на лекцию по Корнелю.

Я получила письмо от Эдди, но он не пишет, что делал на выходных. Просит не рассказывать Анне об этих его пародиях, потому что пару раз она сама заходила к нему на чай. Что такого, по его мнению, я могу рассказать Анне? Иногда я его совсем не понимаю.

Сегодня лил дождь. Мы проходили основы гигиены, обсуждали Корнеля, а потом нас водили в Национальную галерею.

Вечером Анна взяла меня на грандиозную вечеринку с золотыми стульями, где было, правда, несколько моих сверстниц. Я была одета в черное бархатное платье. Какая-то дама подошла к Анне и сказала: я слышала, вы собрались за границу. Анна ответила: ой, я и сама еще не знаю, и потом этак на меня посмотрела.

Сегодня мы слушали лекцию о событиях недели, а потом специальную лекцию о Савонароле и проходили риторику (на немецком).

Мы с Томасом ужинали вдвоем, потому что Анна ужинала с кем-то еще. Он спросил, не буду ли я против, если мы никуда не пойдем, потому что, сказал он, день у него выдался тяжелый. Ему даже не хотелось особенно ни о чем говорить. В конце ужина он сказал: боюсь, это все довольно скучно, но это и есть семейная жизнь. Я сказала, что когда мы жили на юге Франции, то часто не разговаривали. Он сказал: а кстати, раз уж мы заговорили о юге Франции, я и забыл, мы тебе говорили, что едем на Капри? Я сказала, что это будет очень хорошо. Он кашлянул и сказал: то есть мы с Анной едем. И затем быстро продолжил: мы все прикидывали, что бы такого хорошего придумать для тебя. Я ответила, что, кажется, Лондон для меня очень хорош.

Вчера вечером, едва я успела убрать дневник, Матчетт зашла пожелать мне спокойной ночи. Увидев, что я еще не в постели, она всплеснула руками. Тогда я сказала ей, что они мне сказали, что едут за границу. Она ответила: вот как, вам сказали, – и уселась на кровать. Она сказала: она все его донимала, чтобы он сказал. Я ответила: ну, что же им делать, они же не виноваты, что есть я. Она ответила: нет, но если бы они поступили с вами по справедливости, вы не бегали бы теперь за этим Эдди.

Я сказала: но ведь, в конце концов, они муж и жена, а я никому из них не муж и не жена. Она сказала: был один брак, а потом стал другой брак – вот отчего все беды и начались. Я сказала Матчетт, что у меня в любом случае есть она. Тогда она навалилась на кровать с правой стороны и спросила: это-то понятно, а ведете-то вы себя хорошо? Я сказала, что не понимаю, что это она такое говорит, а она сказала: не понимаете, это-то и плохо. Сказала, если бы мистер Томас был бы хоть вполовину таким человеком, каким был его отец, то у меня бы…

У меня бы что, Матчетт? – спросила я. Но она ответила: да ничего.

Она встала и, поджав губы, разгладила фартук. Сказала: он есть актеришка, вот кто он. Сказала: ему бы оставить вас в покое. Ее пожелания спокойной ночи теперь совсем не те, что прежде.

Завтра суббота.

Утром Анна зашла с самой обычной своей улыбкой и сказала: Эдди просит тебя к телефону. Телефон звонил уже давно, так что, наверное, Анна первой поговорила с ним сама. Он спросил: как насчет того, чтобы снова прогуляться по парку? Сказал: все в порядке, я знаю, что они едут в Ричмонд. Сказал: встречаемся на мостике в три.

Матчетт даже внимания на меня не обратила, когда мы столкнулись на лестнице.

Мы встретились на мостике в три.

Утром они поднялись довольно поздно, поэтому я пока складывала головоломку. Когда они наконец спустились, то сказали, что мы будем делать все, что я пожелаю. Я не могла придумать, чего я желаю, так что кто-то из них сказал – Эппинг. Мы поехали туда, зашли в место под названием «Робин Гуд» и ели на обед колбаски. Потом мы с Томасом отправились гулять по лесу, а Анна осталась в машине читать детектив. Он сказал мне, они договорились, что я поживу на побережье, пока они с Анной будут на Капри. Я ответила: хорошо, наверное, будет здорово. Томас как-то так на меня покосился и ответил: наверное.

Когда мы вернулись к машине, Томас сказал: я рассказал Порции о наших планах. Анна ответила: ой, правда? я так рада. Она так увлеклась детективом, что всю дорогу до дома читала.

Я сказала, что наша прогулка мне очень понравилась.

Анна сказала: не успеешь оглянуться, как наступит весна.