Глава 6. По коням
Когда я перешел в отдел поведенческого анализа, там уже работали девять спецагентов, так или иначе имеющих отношение к преподавательской деятельности. Основным курсом, который мы предлагали как сотрудникам ФБР, так и учащимся Национальной академии, была прикладная криминальная психология. Дисциплину учредил Говард Тетен еще в 1972-м, постаравшись сосредоточиться на проблеме, больше всего волновавшей сыщиков и других следственных специалистов: на мотиве. Идея курса состояла в том, чтобы дать учащимся понимание того, почему жесточайшие преступники мыслят и действуют именно так, а не иначе. Тем не менее, сколь бы популярным и полезным этот курс ни был, основывался он главным образом на исследованиях и достижениях другой академической дисциплины — психологии. Кое-какой вклад внес сам Тетен, а позднее и другие инструкторы. Но тогда говорить о психологии, опираясь на авторитет хорошо организованных, методически подкованных и широких исследований, могли лишь академики. Подобное состояние дел привело многих из нас к гнетущему осознанию того факта, что исследования кабинетных профессионалов совершенно не годятся для следственной деятельности и правоприменения.
Академия предлагала и другие курсы: современную проблематику полицейской деятельности, где рассматривались вопросы управления трудовыми ресурсами, полицейские профсоюзы, отношения в обществе и прочие связанные с этим темы; социологию и психологию, копировавшую вводный курс любого колледжа; преступления на сексуальной почве (к сожалению, дисциплину скорее развлекательную, нежели познавательную или полезную). В зависимости от того, кто вел лекции о преступлениях на сексуальной почве, к занятиям относились с большей или меньшей серьезностью. Один из инструкторов вообще «пригласил» на лекцию куклу грязного старикашки в плаще. Нажми на голову, и плащ распахнется, а из-под него покажется пенис. Студентам показывали сотни фотографий, на которых запечатлены самого разного плана, как их теперь называют, парафилии, хотя тогда их по-простому называли извращениями: трансвеститы, всяческие фетиши, эксгибиционизм и так далее. Часто фотографии вызывали у аудитории совершенно неуместное веселье. Когда видишь фото вуайериста или мужчины в женском платье, еще можно позволить себе пару-другую смешков. Но если тебя смешат крайние проявления садомазохизма или педофилии, значит, голова не в порядке либо у тебя, либо у инструктора, либо у обоих. Потребовалось несколько долгих лет работы и еще больше усилий по привлечению общественного внимания, прежде чем Рой Хейзелвуд и Кен Лэннинг смогли на действительно серьезном и профессиональном уровне провести исследования таких больных тем, как изнасилование и сексуальная эксплуатация детей. Хотя Хейзелвуд уже ушел на пенсию, он по-прежнему проводит консультации, а Лэннинг вскоре должен к нему присоединиться. В своей епархии эти двое до сих пор занимают видное место среди ведущих мировых экспертов в области правоохранительной службы.
Но в дни Гувера, прошедшие под флагом «только факты, мэм», никто из высшего руководства всерьез не воспринимал профайлинг, как его именуют сегодня, в качестве действенного инструмента для раскрытия преступлений. На самом деле сама фраза «наука о поведении» тогда сошла бы за оксюморон, а об ее сторонниках думали, что они наверняка не гнушаются колдовства и видений. Поэтому, кто бы ни «плескался» в этом пруду, заниматься приходилось неформально, без сохранения записей. Когда Тетен и Маллани впервые начали предлагать систему психологических портретов, все это они делали исключительно устно — и никаких бумаг. Первое правило: «не зли Бюро», то есть не веди тех документов, которые впоследствии могут полететь тебе — или твоему САРу — прямо в лицо.
Благодаря инициативе Тетена и тем знаниям, что он получил от доктора Бруссела в Нью-Йорке, для отдельных офицеров полиции по их особому запросу проводились консультации, но отдел поведенческого анализа не вел централизованную образовательную программу, и даже не мог помыслить о том, чтобы взять на себя такую функцию. Обычно же какой-нибудь выпускник Национальной академии звонил Тетену или Маллани, чтобы обсудить некое дело, которое никак ему не дается.
Один из первых звонков поступил из Калифорнии от офицера полиции, отчаявшегося решить дело об убийстве женщины. На ее теле нашли несколько колотых ран, и, кроме жестокости, с которым было совершено убийство, в нем не было никаких других явных особенностей. Даже результаты судмедэкспертизы не дали никаких зацепок. Офицер рассказал то немногое, что ему удалось собрать, и Тетен посоветовал начать с района, где проживала сама жертва, и поискать субтильного, малопривлекательного и одинокого парня двадцати лет от роду, который мог импульсивно убить женщину, а теперь терзался чудовищным чувством вины и страхом, что его отыщут. «Когда он откроет дверь, — говорил Тетен, — простой стой спокойно, посмотри ему в глаза и скажи: „Ты знаешь, почему я здесь“. Получить от него признание будет не слишком сложно».
Двумя днями позже офицер перезвонил Тетену и доложил, что они стали один за другим стучаться во все дома подряд, и, когда им открыл паренек, подходящий под описание, он тут же выдал: «Ладно, я сдаюсь!» — полицейский даже не успел произнести заранее заготовленную фразу.
Хотя тогда могло показаться, что Тетен — мастер вытаскивать зайцев из шляпы, между описанной им личностью и произошедшим была определенная логическая связь. С годами эту связь мы выявляли все точнее, и основы, заложенные Тетеном вместе с Маллани в свободное время, в конечном итоге вылились в незаменимое орудие в борьбе с преступлениями против личности.
Как и с другими научными областями, прорыв в науке о поведении стал возможен во многом благодаря счастливой случайности. И состояла она в том, что, будучи инструктором отдела поведенческого анализа, я едва ли имел представление о собственных обязанностях и потому счел необходимым получать больше информации из первых уст.
Когда я перешел в Куантико, Маллани уже собирался на пенсию, а Тетен и вовсе был мастером-гуру. Поэтому в курс дела меня вводили двое наиболее близких мне по возрасту и старшинству парней — Дик Олт и Боб Ресслер. Дик был старше меня лет на шесть, а Боб — на восемь. До Бюро оба служили в военной полиции. Курс прикладной криминальной психологии рассчитан примерно на сорок часов классных занятий во время одиннадцатинедельного обучения по программе Национальной академии. На этих же самых занятиях и было эффективнее всего натаскать новичка, поскольку инструкторы из Куантико работали «на выезде», то есть на местах давали копам и специалистам со всех уголков США тот же самый материал, только в более сжатом виде. Занятия пользовались большой популярностью. Зачастую на наши лекции выстраивалась целая очередь, состоявшая главным образом из шефов и начальников полиции, которые уже прошли полную программу обучения в академии. Посещая занятия с опытным инструктором и наблюдая за ним, можно быстро освоить азы своей профессии. Поэтому я начал разъезжать вместе с Бобом.
Выездное обучение всегда строилось по одной схеме. В воскресенье выезжаем, с утра понедельника до полудня пятницы проводим занятия в каком-нибудь отделении полиции или учебном заведении, а потом — снова по коням, к другим страждущим. Через некоторое время начинаешь чувствовать себя Одиноким Рейнджером или другим героем боевика — приезжаешь в город, по мере сил помогаешь местным и, выполнив миссию, уходишь в закат. Иногда мне даже хотелось оставить в память о себе серебряную пулю.
С самого начала «обучение понаслышке» вызывало во мне некоторую неловкость. Большинство инструкторов — и в первую очередь я сам — напрямую не занимались ни одним из всего разнообразия рассматриваемых дел. В этом отношении лекции напоминали курс криминологии в колледже: ведущий его профессор ни разу не патрулировал улицы и сам не проходил на практике того, о чем рассказывает студентам. Наш курс во многом перерос в обмен «фронтовыми байками», изначально рассказанными настоящими офицерами-участниками, но со временем много раз перевранными и приукрашенными до такой степени, что от правды в них мало что осталось. Как-то раз, вскоре после моего трудоустройства в ОПА, инструктор озвучил какой-то факт по очередному делу, и тут из класса раздается негодующий голос студента, лично участвовавшего в расследовании! Хуже всего то, что инструкторы не всегда готовы признать ошибку, а продолжают настаивать на своей правоте, несмотря на мнение человека, который все видел своими глазами. Подобное отношение — отличный способ потерять доверие студентов ко всему, что ты говоришь, вне зависимости от того, владеют ли они ситуацией или нет.
Еще одной проблемой для меня был возраст. Мне едва стукнуло тридцать два, а выглядел я и того моложе. Моя аудитория состояла из матерых копов, многие из которых были старше меня на десять, а то и на все пятнадцать лет. Чему же я мог их научить? Как мне в такой ситуации выглядеть убедительно? Бо́льшую часть своего опыта в расследовании убийств я приобрел под крылом закаленных спецов в Детройте и Милуоки. А теперь я буду учить таких же профессионалов, как им работать? Вот я и решил, что лучше бы мне как следует подготовиться ко встрече с ними и поскорее изучить то, чего я еще не знаю.
На этот счет я не питал никаких иллюзий. В начале каждого урока я всегда спрашивал, был ли у кого-нибудь из присутствующих непосредственный опыт участия в делах, запланированных к обсуждению. Например, если я хотел коснуться истории Чарльза Мэнсона, то задавал такой вопрос: «Есть кто-нибудь из лос-анджелесского отделения? Кто-нибудь работал с делом?» Если таковые находились, то я просил рассказать о том опыте во всех подробностях. Таким образом я мог избежать возможных противоречий, которые, конечно, не ускользнут от внимания непосредственного участника событий.
И все же, хоть я и был тридцатидвухлетним желторотым юнцом, только-только ушедшим из регионального отделения, обучал я людей в Куантико или на выезде, от меня всегда ожидался безоговорочный авторитет и невероятные способности представителя Академии ФБР. Копы постоянно подходили ко мне в перерывах или на выезде, звонили в номер отеля по вечерам, прося указать им верный путь в еще нераскрытых делах: «Эй, Джон, у меня тут дельце, очень похожее на то, что ты сегодня рассказывал на занятии. Что думаешь?» И так все время. Но мою работу нужно было подкрепить авторитетом, и не от Бюро, а личным.
Рано или поздно наступает такая ситуация — во всяком случае, у меня наступила, — когда на любимые песни, коктейли «маргарита» и телик на диване едва ли остается хоть капелька свободного времени. В моей жизни такой момент наступил в начале 1978-го, когда я зависал в баре отеля в Калифорнии. Мы с Бобом Ресслером проводили занятия в Сакраменто. Следующим днем, когда мы неслись дальше, я поделился с коллегой своей мыслью: большинство преступников, которых мы изучаем, все еще живы и, скорее всего, останутся в местах не столь отдаленных до самой смерти. Интересно было бы поговорить с ними по душам, спросить, как они к этому пришли, посмотреть на мир их глазами. Можно хотя бы попробовать. Не получится — значит, не получится.
Я уже давно имел репутацию синепламенного, и мое предложение только укрепило ее в глазах Боба. Но все же он согласился. Боб всегда следовал девизу «лучше просить прощения, чем разрешения», который был здесь как нельзя кстати. Мы прекрасно знали: если спросим разрешения у штаба, нам его ни за что не дадут, да еще и начнут под микроскопом разглядывать все наши последующие действия. В любой бюрократической структуре следует с особым вниманием отслеживать синепламенных.
Странные и занимательные преступления — это, конечно же, конек Калифорнии, именно поэтому мы решили начать с нее. В резидентуре, что располагалась в Сан-Рафаэле, немного севернее Сан-Франциско, тогда работал спецагент по имени Джон Конуэй. В свое время Боб обучал его в Куантико. Конуэй имел хорошие связи в системе исполнения наказаний штата и согласился свести нас с нужными людьми. Мы знали, что нам нужен тот, кому можно доверять и кто сам доверяет нам, ведь если о нашем маленьком предприятии станет известно начальству, мало никому не покажется.
Первым уголовником, с которым мы решили пообщаться, был Эд Кемпер. Он как раз отбывал несколько пожизненных сроков в психиатрической колонии штата Калифорния в городе Вакавилль, что расположился аккурат посередине между Сан-Франциско и Сакраменто. До сих пор на занятиях в академии мы обсуждали его дело, ни разу с ним не пообщавшись, так что он показался нам идеальным для первого опыта. А вот согласится ли он говорить с нами — это еще вопрос.
Факты по его делу были тщательно задокументированы. Эдмунд Эмиль Кемпер-третий родился 18 декабря 1948 года в городе Бербанк, штат Калифорния. Он вырос в неполноценной семье вместе с двумя младшими сестрами. Между его матерью Кларнелл и отцом Эдом-младшим постоянно возникали ссоры, в результате чего семья распалась. После того как в поведении юного Эда начали наблюдаться «странности» (например, он расчленил двух домашних кошек и играл со старшей из двух сестер, Сьюзан, в ритуал жертвоприношения), мать отправила его к отцу, проживавшему отдельно. Но Эд сбежал и снова вернулся к матери, и тогда она сплавила его к бабушке и дедушке по линии отца, которые жили на отдаленной ферме у подножия Сьерра-Невады. Отрезанный от семьи и комфорта привычного школьного окружения, Кемпер столкнулся с невыносимой скукой и одиночеством. И однажды августовским вечером 1963-го четырнадцатилетний подросток-дылда застрелил свою бабушку Мод из винтовки калибра.22, а затем несколько раз ударил ее ножом. Она всего лишь хотела, чтобы он остался и помог ей по дому, вместо того чтобы идти с дедом в поле. Дед парню нравился больше. Понимая, что дедушке Эду не понравится то, что он увидит, придя домой, юнец застрелил и его тоже, а тело так и оставил лежать во дворе. Позже, на допросе в полиции, он пожал плечами и пояснил: «Мне просто было интересно — каково это, застрелить бабушку».
Не имеющим на первый взгляд мотивов двойным убийством Эд заработал себе диагноз «неуравновешенная пассивно-агрессивная личность» и был помещен в психиатрическую лечебницу для преступников в Аскадеро. По заключению комиссии психиатров штата его выпустили в 1969-м, в возрасте двадцати одного года. С тех пор он находился на иждивении матери, которая уже успела развестись с третьим мужем и теперь занимала должность секретаря в новеньком университете Калифорнии в Санта-Крузе. К тому моменту Эд Кемпер вымахал до двух с лишним метров и весил около 135 килограммов.
Два года он перебивался халтурой, разъезжая по улицам и шоссе, и взял в привычку подвозить молодых попутчиц. Санта-Круз и его окрестности словно магнитом притягивали симпатичных студенток, а Кемперу в его годы очень не хватало женского внимания. Хотя его отказались принять на работу в шоссейный патруль, но приняли в Автодорожный департамент штата.
7 мая 1972 года он подобрал двух соседок по общежитию университета во Фресно, Мэри Энн Песс и Аниту Лучезу, вывез в глухое место, после чего насмерть заколол обеих. Их тела он доставил домой к матери, сделал пару снимков, расчленил и стал играть с внутренними органами. Затем то, что осталось, Эд распихал по пакетам, тела зарыл где-то в горах Санта-Круза, а головы выкинул в глубокое ущелье у дороги.
14 сентября, подвозя пятнадцатилетнюю ученицу старшей школы Айко Ку, Кемпер задушил ее, надругался над телом, а потом также привез домой и расчленил. На следующее утро, когда к нему пришли психиатры для проведения планового осмотра и оценки психического здоровья, голова девушки уже лежала в багажнике автомобиля убийцы. Осмотр тем не менее прошел как по маслу, и доктора сделали заключение, что он более не является угрозой ни для себя, ни для окружающих, и предложили закрыть его судимость, полученную в несовершеннолетнем возрасте. Кемпер ликовал. Предложение стало очень символичным: оно одновременно отражало и его отвращение к системе, и превосходство над ней. Он снова отправился в горы и зарыл останки Ку близ Боулдер-Крика.
(В те времена Санта-Круз мог похвалиться малоприглядным титулом столицы мира по числу серийных убийств. Герберт Маллин, весьма смышленый и симпатичный молодой человек, которому впоследствии диагностировали параноидальную шизофрению, убивал как женщин, так и мужчин. Он уверял, что некие голоса приказывали ему вот так спасать природу. Похожим образом двадцатичетырехлетний автомеханик-одиночка, живший в лесу за чертой города, Джон Линли Фрейзер, убил семью из шестерых человек и сжег их дом в назидание тем, кто вредит природе. «Умрет либо материализм, либо человек» — гласила записка, оставленная под лобовым стеклом их «роллс-ройса». Складывалось ощущение, что акты насилия совершались в Санта-Крузе чуть ли не каждую неделю.)
9 января 1973 года Кемпер подобрал студентку Синди Шолл, под дулом пистолета заставил девушку залезть в багажник автомобиля и пристрелил ее. По традиции он вернулся домой, совокупился с трупом на своей кровати, расчленил его в ванной, упаковал в мешки и выкинул с обрыва в океан близ Кармела. Но на этот раз его осенила другая гениальная идея. Голову жертвы он зарыл на заднем дворе своего дома, лицом вверх по направлению к спальне матери, поскольку та всегда хотела, чтобы на нее «смотрели снизу вверх».
К тому моменту весь Санта-Круз дрожал от ужаса перед «убийцей студенток». Девушкам советовали не садиться в машину к незнакомым мужчинам, особенно за пределами относительно безопасного студгородка. Однако мать Кемпера работала в университете, а потому на автомобиле у него была фирменная наклейка-пропуск.
Менее чем через месяц Кемпер подобрал Розалинду Торп и Элис Лью, застрелил обеих и спрятал в багажник. По приезде домой их ждал не менее теплый прием, чем предыдущих жертв. Изуродованные тела Эд сбросил в каньон Эден, недалеко от Сан-Франциско, где их нашли неделю спустя.
Его страсть к убийствам росла ужасающими даже для него самого темпами. Он намеревался расстрелять целый блок общежития, но в конце концов передумал. У него появилась идея получше. Он понял, чего на самом деле хотел все это время. Во время пасхальных каникул он зашел в спальню к матери и насмерть забил ее молотком. Затем он отрубил ей голову и надругался над обезглавленным трупом. Последний штрих — он вырезал у трупа глотку и выбросил в измельчитель. «Мне показалось, что так будет лучше всего, — рассказал он полиции, — раз она постоянно придиралась, орала на меня и портила мне жизнь».
Но когда убийца нажал на рубильник, измельчитель заклинило и окровавленную гортань выплюнуло обратно в него. «Даже после смерти она не переставала досаждать мне. Я никак не мог заставить ее заткнуться!»
Затем Эд позвонил Салли Халлет, подруге матери, и пригласил ее на «праздничный» ужин. Когда она явилась, он избил, задушил и обезглавил ее, тело положил на свою кровать, а сам отправился спальню матери. На утро пасхального воскресенья Кемпер сел в машину и отправился куда глаза глядят — в восточном направлении. Он все слушал радио, надеясь, что стал национальной знаменитостью. Однако о нем не было ни слова.
Выехав из Пуэбло, штат Колорадо, одуревший от недосыпа и разочарованный тем, что его широкий жест остался без внимания, Кемпер остановился у придорожной телефонной будки и набрал полицию Санта-Круза. Далеко не с первой попытки, но ему все же удалось убедить их в том, что он действительно «убийца студенток». Он признался во всех деяниях и стал дожидаться, когда его заберет местная полиция.
Кемпера обвинили в восьми случаях убийств при отягчающих обстоятельствах, то есть совершенных с особой жестокостью. Когда его спросили, какого наказания он заслуживает, он ответил: «Смерть под пытками».
Джон Конуэй заранее обо всем договорился с руководством тюрьмы, но вообще я считал, что лучше всего проводить «холодные» интервью, без предупреждения. Хотя такой подход лишал нас уверенности в том, что нам пойдут навстречу, он все равно казался мне наилучшим. В тюрьме секретов нет, и если пойдет слушок, что кто-либо из заключенных общался с ФБР или как-то связан с ним, его сочтут стукачом или того хуже. Если же мы объявимся внезапно, всем обитателям тюрьмы будет ясно, что мы что-то вынюхиваем, а не прибыли на заранее назначенную встречу. Поэтому я крайне удивился, когда Эд Кемпер с готовностью согласился с нами побеседовать. Очевидно, его уже долгое время никто не расспрашивал о его преступлениях, ну а кроме того, ему было просто любопытно.
Посещение особо охраняемой тюрьмы — жутковатый опыт даже для федерального агента. Для начала нужно оставить оружие. Ясное дело, пистолет лучше хранить подальше от заключенных. Во-вторых, нужно подписать заявление о том, что тюрьма снимает с себя ответственность на тот случай, если вас возьмут в заложники, и что в этом случае никто торговаться за вас не будет. А ведь агент ФБР — крупный козырь в рукаве. Выполнив все формальности, мы с Бобом Ресслером и Джоном Конуэем отправились в скромно обставленную комнатку со столом и парой стульев и стали ждать Эда Кемпера.
Первое, что бросилось мне в глаза, когда его ввели, — это насколько же он крупный. Я знал, что из-за своих габаритов в школе и у соседей он считался изгоем, но вблизи он выглядел просто гигантом. Он мог бы с легкостью переломить любого из нас пополам, как тростинку. Темные отросшие волосы, борода; одет в распахнутую рабочую рубашку и белую футболку, из-под которой выглядывает массивное брюхо.
Ясно было и то, что Кемпер весьма умен. Согласно тюремному досье, его IQ составлял 145 баллов, и порой в те долгие часы, что мы проводили вместе с ним, нам с Бобом казалось, что он куда умнее нас. У него было много времени, чтобы посидеть и подумать о своей жизни и о содеянном, и, как только он понял, что мы внимательно изучили его дело и ему нас не провести, Кем-пер раскрылся и часами рассказывал о себе.
В его словах я не заметил ни бахвальства, ни самодовольства, ни сожалений или угрызений совести. Напротив, он говорил спокойно и мягко, вдумчиво и как-то отстраненно. Честно говоря, в процессе интервью нам зачастую бывало сложно его перебить, чтобы задать вопрос. Сантименты он позволял себе только тогда, когда вспоминал, как с ним обращалась мать.
Как человеку, преподававшему прикладную криминальную психологию без абсолютной уверенности в том, что мои слова соответствуют действительности, мне было интересно узнать ответ на давний вопрос: преступниками рождаются или становятся? Хотя однозначного ответа мы так и не нашли и вряд ли найдем, слова Кем-пера вызвали ряд интересных умозаключений.
Без сомнений, брак его родителей был просто неудачным. Убийца поведал нам, что с самого детства походил на своего отца как две капли воды, за что мать его и ненавидела. Да еще огромный рост. К десяти годам Эд уже стал гигантом среди своих сверстников, и Кларнелл беспокоилась, что он станет домогаться своей сестры, Сьюзан. Поэтому она заставляла сына спать в подвале без окон, каждый вечер запирая за ним дверь. Сама она вместе со Сьюзан отправлялась спать наверх. Подобное отношение наполняло мальчика страхом и отвращением к обеим. Все это наложилось на окончательную размолвку между родителями. Теперь Эду не с кого было брать пример, а из-за своих габаритов и врожденной застенчивости он рос изгоем. Его, как преступника, запирали в подвале, он чувствовал себя грязным и опасным, хотя не сделал ничего плохого, и все это дало благодатную почву, на которой проросли злые и жестокие мысли. Именно тогда он убил и изрезал двух домашних кошек: одну — перочинным ножиком, а другую — мачете. Позже мы пришли к выводу, что детская жестокость по отношению к нашим меньшим братьям — это краеугольный камень «трех столпов убийства», к которым относятся также энурез, то есть ночное недержание мочи в достаточно зрелом возрасте, и склонность к поджогам.
Печально и иронично, что в Санта-Крузе мать Эда пользовалась популярностью как среди руководства университета, так и у студентов. Ее считали чувствительной и внимательной женщиной, с которой можно поговорить по душам или поделиться проблемой. И при этом дома она обращалась со своим скромным сыном, как с каким-то чудовищем.
Таким обращением она, конечно, хотела показать сыну, что ни одна из ее студенток ни за что не будет с ним встречаться, не говоря уже о женитьбе. Он им не ровня. Эд не мог вечно мириться с таким отношением и в итоге решил доказать матери обратное.
Надо сказать, что Кларнелл все же проявляла заботу об Эде, хоть и весьма своеобразную. Когда он выразил интерес к службе в шоссейном патруле, именно она сделала все, чтобы избавить сына от детской судимости, дабы убийство дедушки с бабушкой не испортило ему будущее.
Желание работать в полиции стало еще одним откровением, которое мы вновь и вновь обнаруживали, анализируя другие серийные убийства. Три главных мотива серийного насильника и убийцы — это доминирование, манипуляция и контроль. Вот почему совсем не удивительно, что для большинства этих злобных бездарей и неудачников, убежденных в том, что жизнь дала им пинок под зад, и к тому же переживших физическое или эмоциональное насилие, как тот же Эд Кемпер, работой мечты становится полицейская служба.
Полицейский — это средоточие власти и уважения в обществе. Он наделен правом причинять боль плохим парням ради всеобщего блага и не чурается его в случае необходимости. В ходе исследования мы обнаружили, что совсем небольшой процент полицейских съезжает с рельс добра и пускается во все тяжкие. И вместе с тем весьма часто серийные преступники терпят фиаско, пытаясь устроиться в полицию, и вместо этого выбирают похожую работу — например, устраиваются охранником или ночным сторожем. При создании некоторых психологических портретов мы даже иногда предполагаем, что субъект будет водить машину, похожую на полицейскую, типа «форд-краун-виктория» или «шевроле-каприс». Порой субъект, как в случае с атлантским детоубийцей, даже найдет возможность приобрести списанный полицейский автомобиль.
Еще чаще встречается «подзарядка от полицейского». Кроме всего прочего, Кемпер рассказал нам, что нередко заходил в облюбованные копами бары и рестораны и заводил задушевную беседу с представителями закона. Так он мог почувствовать себя «своим», ощутить хоть и опосредованную, но такую же пьянящую власть. Кроме того, совершив очередное зверство, «убийца студенток» уже хорошо представлял, как его будут искать, и видел на шаг вперед. На самом деле, когда Кемпер позвонил из Колорадо по завершении своего утомительного и кровавого путешествия, он с трудом убедил полицию Санта-Круза в том, что это не дурацкий пьяный розыгрыш, что он, Эд, и есть тот самый «убийца студенток». Благодаря его словам мы взяли за практику оценивать вероятность того, что субъект попытается слиться с окружением, приняв участие в расследовании. Несколько лет спустя мы распутывали дело Артура Шоукросса об убийстве проституток в Рочестере, штат Нью-Йорк. Мой коллега Грег Маккрери точно спрогнозировал, что убийцей окажется некто хорошо известный в полиции, постоянно ошивающийся вместе с копами и вытягивающий из них полезную информацию.
Меня крайне заинтересовала методика Кемпера. Тот факт, что он совершил серию убийств в одном и том же географическом районе и при этом оставался непойманным, говорил лишь об одном: он все делал «правильно»; он анализировал свои действия, учился и совершенствовал технику. Не забывайте, что для большинства преступников охота и убийства — это цель их жизни, их основная «работа», постоянно занимающая их головы. Эд Кемпер настолько поднаторел в своем деле, что однажды, когда из-за неработающих габаритных огней его остановили на дороге с двумя трупами в багажнике, благодаря своей вежливости и обходительности он отделался всего лишь предупреждением. Такие ситуации возбуждали и подпитывали Кемпера в равной мере; все это для него составляло часть игры, он не боялся поимки и ареста. Он хладнокровно признался, что был готов убить и патрульного, если бы тот открыл багажник. Еще пример: он уболтал охранника на КПП в университете, и тот пропустил его машину, в которой лежало два женских трупа с огнестрельными ранениями. Обеих жертв он завернул в простыню по шею, одну посадил рядом, на переднее сиденье, а вторую — сзади. Кемпер спокойно и как бы немного смущенно объяснил, что девочки перебрали и он везет их домой. Последнее было правдой. В другой раз он подобрал голосующую женщину с сыном-подростком, планируя убить обоих. В пути Кем-пер заметил в зеркало заднего вида, что юный попутчик записал номер его автомобиля, и потому логично рассудил, что лучше без лишнего шума довезти их до нужного места.
Благодаря своему недюжинному уму Кемпер в самом деле проводил в тюрьме психологические тесты, так что знал все слова-якоря и мог проанализировать собственное поведение во всех полагающихся научно-психиатрических деталях. Все, что касалось преступления, являлось вызовом, игрой. Даже как затащить жертву в машину, не вызывая подозрений. По его словам, когда он останавливался, чтобы подобрать симпатичную девушку, он сперва спрашивал, куда той нужно, а затем смотрел на часы, как бы изображая, что торопится, и прикидывая время. Иллюзия того, что ей попался занятой человек, у которого есть и более важные дела, чем подбирать голосующих на дороге, немедленно внушала доверие и стирала всяческие сомнения. Помимо возможности взглянуть на modus operandi убийцы, эта информация предполагает еще один не менее важный вывод: обычные заключения на основе здравого смысла, реплики собеседника, язык жестов и так далее — словом, то, с помощью чего можно оценить человека и сложить о нем первое впечатление, не обязательно характерны для социопата. Например, самым главным приоритетом для Эда Кемпера было подобрать голосующего, и о том, как это сделать лучше всего, он размышлял долго, тщательно и логично, всяко дольше, тщательнее и логичнее, чем юная девушка, которая ловит попутку.
Манипуляция. Доминирование. Контроль. Вот три столпа жизни жесточайших серийных убийц. Что бы преступники ни делали, о чем бы ни думали, все направлено на заполнение их существования, которое иначе становится совершенно бессмысленным.
Наверное, одним из ключевых факторов в формировании личности серийного насильника или убийцы является его фантазия. В самом широком смысле слова. Фантазии Эда Кемпера начали рождаться в его юные годы, и все они так или иначе были связаны с сексом и смертью. Он играл с сестрой в игру, по сюжету которой он становился пленником газовой камеры, прикованным к стулу. Его сексуальные фантазии с участием других людей заканчивались смертью и расчленением партнера. Из-за чувства собственной неполноценности нормальные отношения, существующие между девочками и мальчиками, были Кемперу не по душе. Таким образом он их компенсировал. Он хотел иметь абсолютную власть над своим партнером, читай: стремился распоряжаться его жизнью.
«Живыми они были так далеко. Они не хотели иметь со мной ничего общего, — объяснял он в суде при даче признательных показаний. — Я пытался выстроить отношения. Когда я убивал их, я не думал ни о чем другом, кроме того, что теперь они принадлежат мне».
Переход от фантазий к практике в большинстве случаев осуществляется постепенно, подпитываемый порнографией, омерзительными опытами над животными, жестокостью к сверстникам. Последнее выражается в том, что субъект «дает сдачи» за плохое к себе отношение. В случае Кемпера ему приходилось терпеть издевательства и насмешки из-за своего роста и робкого характера. Он рассказал нам, что, прежде чем разделать домашних кошек, он украл у сестры одну из ее кукол и отрезал ей голову и руки, отрабатывая свой замысел, уготованный для несчастных животных.
На следующем этапе фантазия Кемпера перешла к идее избавиться от властной, издевавшейся над ним матери. В этом контексте и можно проанализировать всю его карьеру как убийцы. Не поймите меня неправильно; я ни в коем случае не оправдываю преступника. Опыт и практика подсказывают мне, что люди должны отвечать за свои поступки. Но, в моем понимании, Эд Кемпер — это пример человека, который не родился серийным убийцей, а стал таковым. Сохранились бы его кровожадные фантазии, будь у него более здоровая и заботливая семья? Кто знает. Так же он реагировал бы на своих домашних, если бы в нем не проросла агрессия против доминантной женской личности? Не думаю. Этапы убийственной карьеры Кемпера были целиком и полностью направлены на то, чтобы в конечном итоге дать сдачи своей старой доброй матушке. Когда он добрался до катастрофы в своем драматическом действии, представление подошло к концу.
Это еще одна характеристика, которую мы впоследствии встречали вновь и вновь. Субъект редко направляет свою агрессию непосредственно на причину раздражения. Хотя Кемпер и признался нам, что иногда по ночам тихонько заходил в комнату матери, сжимая в руке молоток и смакуя мысль о том, как орудие опустится ей на голову, проламывая череп, ему потребовалось шесть раз убить других женщин, прежде чем он собрался с духом и сделал то, чего хотел на самом деле. И нам попадалось немало примеров подобного замещения. Например, зачастую убийцы забирают с тела жертвы какой-нибудь «трофей» вроде кольца или ожерелья, который затем передают жене или подруге, даже если эта женщина и служит источником их злобы и агрессии. Обычно подарок сопровождается байкой о его покупке или случайной находке. А потом, наблюдая объект раздражения в новом украшении, преступник таким образом обретает выход возбуждению и желанию убивать и мысленно подтверждает свою власть и контроль, зная, что мог бы сделать с партнершей то же самое, что и с несчастной жертвой.
В какой-то момент мы стали разбивать преступление на компоненты поведения, характерного до и после убийства. Каждую из своих жертв Кемпер уродовал, что мы поначалу приняли за сексуальный садизм. Но к уродованию он приступал уже post mortem, то есть после смерти жертвы, а не пока та была еще жива. Иными словами, он не мучил женщину и не заставлял ее страдать. Выслушав Кемпера, мы поняли, что расчленение скорее носило характер фетиша, нежели садизма, и соотносилось с обладанием как частью его фантазии.
Не менее важно, как я считал, и то, как Эд обращался с трупами и избавлялся от них. Первых своих жертв он тщательно зарывал подальше от дома. Поздних жертв, включая мать и ее подругу, он буквально оставил на всеобщее обозрение. Все это, вкупе с тем, что он спокойно разъезжал по городу с трупами и частями тел в машине, я счел издевкой над обществом, которое, как ему казалось, отвергло его и насмехалось над ним самим.
В течение нескольких лет мы неоднократно и подолгу говорили с Кемпером, и каждая беседа была не менее информативной и душераздирающей, чем предыдущая. Вот вам человек, который хладнокровно и безжалостно убивал девушек в самом цвету их жизни. И все же я не был бы с вами до конца честен, если бы не сказал, что мне нравился Эд — приветливый, открытый, умный, с прекрасным чувством юмора. Насколько это вообще возможно сказать с учетом изложенного, я наслаждался его обществом. Но я бы не хотел, чтобы он расхаживал по улицам. Кемпер от души признался, что и сам этого не хочет. Мое личное впечатление о нем, которое я сохраняю и по сей день, указывает на важнейшее умозаключение в отношении жесточайших серийных убийц. Многие из них — весьма обаятельные люди, умеющие говорить убедительно и бойко.
«Как такой человек мог совершить столь ужасное деяние? Должно быть, это какая-то ошибка. Или, по крайней мере, есть какое-нибудь тому оправдание», — вот о чем вы подумаете, поговорив с кем-нибудь из серийных убийц; посторонний ни за что не ощутит весь масштаб их преступлений. Вот почему психиатры, судьи и полицейские надзиратели так часто попадают в заблуждение. Об этом мы в подробностях поговорим чуть позже.
А пока вот что: хочешь понять художника — присмотрись к его картинам. Я всегда говорю это студентам. Нельзя говорить, что понимаешь и ценишь работы Пикассо, если как следует не изучишь их. Успешный серийный убийца планирует нападение столь же тщательно, как художник — свое полотно. Они считают «искусством» то, чем занимаются, и беспрестанно его совершенствуют на своем пути. Частично мои оценки таких людей, как Эд Кемпер, строятся на основе личной беседы, то есть непосредственного взаимодействия с ним. Остальное появляется благодаря исследованиям и анализу их «работ».
Тюремные визиты стали для нас с Бобом Ресслером обычной практикой. Мы совершали их во время выездного обучения, если удавалось выкроить немного свободного времени и если с нами вообще хотели сотрудничать. Где бы я ни оказался, я наводил справки о местных тюрьмах и их обитателях, которые могли нас заинтересовать.
Благодаря этому через некоторое время нам удалось значительно усовершенствовать свои методы и приемы. Обычно мы бывали заняты четыре с половиной дня в неделю, а потому тюремные интервью приходилось проводить по вечерам и выходным. По вечерам это удавалось реже, потому что в большинстве заведений проходила вечерняя поверка, а после нее никому не разрешалось посещать тюремные корпуса. Через некоторое время начинаешь понимать режим заключенных и адаптируешься к нему. В какой-то момент я заметил, что значок агента ФБР служит пропуском в большинство тюрем и обеспечивает мгновенную запись на встречу к смотрителю, потому я стал объявляться без приглашения, и почти всегда маневр срабатывал на ура. Чем больше интервью я проводил, тем увереннее себя чувствовал в том, что преподавал копам-ветеранам. Наконец я поймал себя на мысли, что мои лекции приобрели достаточную практическую основу и что больше не нужно прибегать к избитым «армейским байкам», когда-то давно рассказанным настоящими участниками «боевых действий».
Впрочем, интервью не всегда давали четкое представление о психологии преступления. В сущности, это случалось довольно редко, даже с такими выдающимися личностями, как Кемпер. Многое из того, что нам рассказывали, просто копировало свидетельские показания или своекорыстные заявления, которые преступники делали уже много раз. Нам еще нужно было интерпретировать их, и мы работали над этим в поте лица. Беседа же преследовала другую важную цель. Благодаря ей мы могли проследить, как работает разум преступника, прочувствовать его и влезть в его шкуру.
На заре нашей неформальной исследовательской программы нам удалось встретиться с более чем полудюжиной состоявшихся и будущих убийц. Среди них — с будущим убийцей Джорджа Уоллеса Артуром Бреме-ром (в тюрьме Балтимора); с Сарой Джейн Мур и Линетт «Писклей» Фромм, которые пытались совершить покушение на президента Форда (в Олдерсоне, Западная Вирджиния); с наставником Фромм Чарльзом Мэнсоном (в Сан-Квентине, немного севернее вдоль залива от Сан-Франциско и зловонной клоаки Алькатраса).
Мэнсон вызывал бурный интерес у правоохранительных служб. Прошло десять лет с момента жуткого убийства Тейт и Лабианки в Лос-Анджелесе, но Мэнсон даже в заключении оставался самым знаменитым и вселяющим страх преступником. Это дело мы регулярно рассматривали на занятиях в Куантико, но, хотя все факты были давно известны, его психологическую подоплеку мы по-настоящему так и не поняли. Я не имел ни малейшего представления, какую информацию нам удастся выудить у Мэнсона, но полагал, что человек, который столь ловко манипулировал другими и заставлял их выполнять свою волю, крайне важен для нашего исследования. Мы с Бобом Ресслером встретились с Чарли в небольшой переговорной тюремного блока исправительной колонии Сан-Квентин. Комната напоминала ту, где заключенные общаются со своими адвокатами, с трех сторон окруженная армированным стеклом. Первое впечатление о Мэнсоне оказалось прямо противоположным тому, что сложилось об Эде Кемпере: передо мной сидел обладатель диких бегающих глаз и беспокойной, резковатой жестикуляции. Чарли оказался куда меньше и субтильнее, чем я себе представлял: не выше метра шестидесяти. Каким образом этот рохля добился столь сильного влияния в «Семье»?
Ответ на этот вопрос я получил почти сразу, когда он уселся на спинку стула и теперь смотрел на нас сверху вниз. Внимательно изучив дело перед интервью, я выяснил, что Мэнсон, обращаясь к своим последователям в пустыне, садился на камень побольше, тем самым визуально усиливая собственное влияние и делая свои проповеди более внушительными. С самого начала он дал нам понять, что, несмотря на победоносный суд и его широкое освещение в СМИ, он не понимает, за что оказался в тюрьме. Он же никого не убил. Напротив, он считал себя козлом отпущения для общества — невинным символом темной стороны Америки. Свастика, что Чарли вырезал у себя на лбу во время судебного разбирательства, уже поблекла, но все еще была различима. Через сочувствующих он по-прежнему поддерживал связь со своими последовательницами, заключенными в других тюрьмах.
Во всяком случае, в одном он походил на Эда Кемпера и множество других убийц, с которыми мы общались: тяжелым детством и ужасным воспитанием, если такими словами вообще можно описать прошлое Мэнсона.
В 1934 году в Цинциннати у шестнадцатилетней проститутки по имени Кэтлин Мэддокс родился внебрачный сын Чарльз Миллз Мэнсон. Его фамилия — не более чем догадка матери о том, кто из ее многочисленных любовников мог быть отцом ребенка. Она кочевала из одной тюрьмы в другую, спихивая Чарли религиозной тетушке и дяде-садисту, который называл племянника бабой, на первый звонок в школу нарядил в женскую одежду и заставлял «вести себя как мужчина». К десяти годам мальчика выкинули на улицу, где он по большей части и жил. На время учебы его устраивали в дома для трудных подростков и исправительные учреждения. В Бойзтауне отца Фланагана он продержался четыре дня.
Отрочество Чарли прошло под флагом ограблений, фальшивомонетчества, сутенерства и насилия, обыкновенно приводивших его в исправительные колонии все возрастающей строгости. По закону Дайера ФБР занималось им за перегон между штатами краденых автомобилей. В 1967-м он в очередной раз вышел из тюрьмы, как раз к началу «лета любви», и отправился в Сан-Франциско, в район Хейт-Эшбери, — настоящий магнит Западного побережья для «силы цветов», секса, наркотиков и рок-н-ролла. Главным образом ради халявы Мэнсон быстро стал харизматичным гуру для потерянного поколения отщепенцев-тинейджеров. Он играл на гитаре и туманными намеками увещевал разочарованных в жизни юнцов. Вскоре Мэнсону уже не приходилось тратить ни копейки на запретные удовольствия, секс и вещества. Из последователей обоего пола он собрал вокруг себя целую кочевую «Семью», достигавшую пятидесяти человек. Одной из главных тем были пророчества о надвигающемся конце света и расовой войне, победителем из которой выйдет «Семья» с Чарли во главе. А Евангелием стал текст песни «Хелтер-Скелтер», исполненной группой «Битлз» на «Белом альбоме».
В ночь на 9 августа 1969 года четверо членов «Семьи» Мэнсона во главе с Чарльзом Уотсоном по кличке Текс вломились в уединенный дом режиссера Романа Полан-ски и его жены, звезды кино Шэрон Тейт, находящийся по адресу 1005 °Cиело-Драйв в Беверли-Хиллз. Сам Полански был в отъезде по делам, и нападавшие жестоко убили Тейт и ее гостей Эбигейл Фолджер, Джея Себринга, Войтека Фрайковского, а также сторожа Стивена Пэрента, оставив после резни на стенах дома и телах жертв слоганы, написанные их же кровью. Шерон Тейт была почти на девятом месяце беременности.
Спустя два дня, явно по указке Мэнсона, шестеро членов «Семьи» зверски убили бизнесмена Лено Лабианку и его жену Розмари в их доме, располагавшемся в районе Сильвер-Лейк в Лос-Анджелесе. Хотя сам Мэнсон не принимал участия в убийствах, он прибыл на место позже, чтобы устроить погром. Последующий арест за проституцию Сьюзен Аткинс, которая участвовала в обоих убийствах и поджоге грейдерной машины на шоссе, в конечном итоге вывел полицию на «Семью». Суд над ними стал, пожалуй, самым долгожданным в истории Калифорнии, во всяком случае, до выходки О. Джея Симпсона. На двух отдельных слушаниях Мэнсона и некоторых его последователей приговорили к смертной казни за убийство Тейт и Лабианки, а также за другие преступления, следы которых вели к «Семье». Среди них было также убийство и изувечение Дональда «Коротышки» Ши, каскадера и приспешника «Семьи», которого заподозрили в том, что он стучит полиции. Когда же смертную казнь в штате отменили, приговор участникам «Семьи» был заменен на пожизненное заключение.
Чарли Мэнсон — это вам не какой-нибудь обыкновенный серийный убийца. На самом деле вообще спорный вопрос, убил ли он кого-нибудь собственными руками. И тем не менее, без сомнений, это был человек с прошлым не менее темным, чем те ужасы, которые по его указке и во имя него совершали его последователи. Я хотел узнать, как люди приходят к призванию эдакого сатанинского мессии. Мы часами выслушивали болтовню Чарли и заумные рассуждения, но стоило нам настоять на подробностях и просеять всю его философскую дребедень, как вся картина его сущности стала понемногу выходить на поверхность.
Чарли не планировал заделаться мрачным гуру. Он преследовал лишь цель добиться славы и богатства. Он хотел стать барабанщиком и выступать с какой-нибудь знаменитой рок-группой типа «Бич бойз». Но всю свою жизнь он был вынужден вертеться и потому неплохо поднаторел в умении сразу оценивать встречающихся ему людей и определять, чем они могут быть ему полезны. Он превосходно вписался бы в мой отдел, оценивая психологически сильные и слабые стороны индивидов, составляя стратегии поимки преступников.
Прибыв в Сан-Франциско после очередного выхода на свободу, Мэнсон увидел целые толпы сбитых с толку, наивных детишек-идеалистов, которые преклонялись перед его жизненным опытом и тут же попали в искусно сплетенные сети его иллюзорной мудрости. Многие из них, особенно юные девушки, были не в ладах с отцами и потому обращались за советом к Чарли, который, будучи достаточно проницательным, тут же подчинял их себе. Он стал для них фигурой отца, который мог заполнить пустоту их жизни сексом и наркотическим просветлением. Совершенно невозможно, находясь с Чарли Мэнсоном в одной комнате, не попасть в силки его взгляда — глубокого, пронзительного, дикого и завораживающего. Он знал, на что способны его глаза, какой эффект они производят. По его словам, в детстве его частенько поколачивали и со своим скромным ростом он не мог и рассчитывать на победу в прямом столкновении. Физическую слабость он компенсировал своей внутренней энергетикой.
Проповеди Чарли строились предельно логично: загрязнения вредят окружающей среде, расовые предрассудки уродливы и деструктивны, любовь — это хорошо, ненависть — плохо. Но как только юные заблудшие души попадали к нему в лапы, посредством прекрасно структурированной системы заблуждений Мэнсон добивался исключительной власти над их телом и разумом. Он искусственно создавал нехватку сна, манипулировал сексом, едой и наркотиками, чтобы получать абсолютную власть, — иными словами, вводил последователей в состояние военнопленных. Мир делился на черное и белое, и правду знал только Чарли. Он ударял по струнам гитары, снова и снова повторяя свою мантру: только Чарли спасет больное и погрязшее в пороках человечество.
Базовые принципы развития лидерства и авторитета в группе, о которых говорил Мэнсон, раз за разом встречались нам в трагических событиях схожего плана. Власть над неполноценными людьми, которой обладал Мэнсон, и способность их понять обнаруживали и преподобный Джим Джонс, склонивший свою паству к массовому суициду в Гайане, и Дэвид Кореш из секты Ветви Давидовой в городе Уэйко, штат Техас. Это лишь два из множества примеров. Но, сколь бы не похожи эти трое ни были, их объединяет умение апеллировать к несогласным, к протесту. Беседа с Мэнсоном позволила нам выявить существенные причинно-следственные связи, благодаря которым мы смогли понять не только действия Кореша, но и принципы устройства других сект.
Ядром дела Мэнсона были вовсе не религиозные пророчества, а банальная жажда власти. Проповедь о скором расовом противостоянии позволяла ему поддерживать контроль над сознанием последователей. Однако со временем Мэнсон пришел к выводу, что контроль надо поддерживать двадцать четыре часа в сутки, иначе он рискует потерять власть. Дэвид Кореш понял это намного раньше и держал свою паству в настоящей крепости за чертой города, откуда те не выходили, а значит, оставались под его влиянием.
Послушав Мэнсона, я поверил, что он действительно не планировал убивать Шэрон Тейт и ее друзей; в сущности, тогда он потерял контроль над ситуацией и своими приспешниками. Место и жертвы были выбраны совершенно случайно. Одна из девочек Мэнсона там ошивалась и подумала, что в доме водятся деньги. Текс Уотсон, приятный паренек, типичный студент-американец родом из Техаса, страстно желал двигаться вверх в иерархии «Семьи» и конкурировал с Чарли за влияние и авторитет. Как и другие, затуманив разум ЛСД и купившись на проповеди о новом будущем, Уотсон стал непосредственным убийцей, который и повел группу в дом Тейт и Полански и склонил остальных к финальной оргии.
Когда же эти ущербные люди без роду и без племени вернулись к Чарли и рассказали, что они своими силами начали «революции», он уже не мог отступиться и объяснить им, что они приняли его слова слишком всерьез. От его власти и авторитета не осталось бы и камня на камне. Мэнсону пришлось похвалить их, как если бы преступление со всеми вытекающими он и планировал, и повести последователей дальше, к Лабианке, чтобы еще раз повторить резню. Но что важно, когда я спросил Мэнсона, почему он сам не участвовал в убийствах, он объяснил нам, дуракам, что тогда был на условно-досрочном и не мог рисковать своей свободой.
Изучив дело Мэнсона и проведя с ним интервью, я пришел к выводу, что не только Чарли заставлял последователей плясать под его дудку, но и они — его.
За время заключения каждую пару лет комиссия рассматривала вопрос об условно-досрочном освобождении Мэнсона и каждый раз заворачивала его. Его преступления слишком громкие и жестокие, чтобы дать ему еще один шанс. Я бы тоже его не выпускал. Но если бы он вдруг и вышел на свободу, на основании собственного впечатления я сомневаюсь, что Мэнсон представлял бы такую же серьезную опасность, как многие другие преступники. Думаю, он отправился бы куда-нибудь в пустыню отшельником или попытался заработать на своей знаменитости. Вряд ли он стал бы убивать. Куда бо́льшую опасность представляют обманутые неудачники, которые обязательно притянулись бы к нему и нарекли своим божеством.
К тому моменту, когда мы с Бобом Ресслером провели уже десять или двенадцать тюремных интервью, любому более-менее внимательному наблюдателю уже стало бы ясно, что мы что-то нащупали. Впервые за долгое время мы смогли сопоставить то, что происходит в голове у преступника, с уликами, которые он оставляет на месте преступления.
В 1979-м мы получили порядка пятидесяти запросов на психологические портреты. Инструкторам пришлось заниматься ими по мере сил в свободное от лекций время. На следующий год загрузка удвоилась, а еще через год выросла в четыре раза. К тому времени меня почти освободили от преподавания, и я единственный во всем отделе основное время посвящал своим непосредственным обязанностям. Я по-прежнему читал лекции в Национальной академии и для спецагентов, насколько позволяло расписание, но, в отличие от других, считал преподавание вторичным. Я занимался буквально всеми убийствами, что приходили в отдел, а иногда и изнасилованиями тоже, если Рой Хейзелвуд не успевал.
То, что ранее было неформальной услугой без официального разрешения, теперь превращалось в целое направление деятельности. Мне дали только что созданную должность руководителя программы психоанализа криминальной личности, и я стал работать с региональными отделениями, координируя передачу дел местной полиции.
Как-то я на неделю слег в больницу. Старая травма носа, заработанная на футболе и боксе, давала о себе знать: мне становилось все труднее дышать, и в конце концов потребовалось срочно выпрямлять перегородку. Помню, как я лежал на больничной койке, едва способный видеть, и тут в палате появился один из агентов и кинул мне на кровать стопку из двадцати дел.
С каждой новой тюремной беседой мы узнавали все больше и больше, но все же наши неформальные достижения пора было ввести в рамки официального систематизированного исследования. Шаг вперед сделал Рой Хейзелвуд, вместе с которым мы работали над статьей об убийствах на сексуальной почве в ежемесячный «Правоохранительный бюллетень ФБР». Рой провел кое-какой анализ при содействии доктора Энн Берджесс, профессора психиатрии и специалиста по содержанию душевнобольных одноименного факультета в университете Пенсильвании, по совместительству — соруководителя исследований по данной теме в Департаменте здравоохранения и лечебных учреждений Бостона. Берджесс, преуспевающий автор, считалась одним из наиболее авторитетных американских специалистов по тематике изнасилования и его психологических последствий.
Рой пригласил ее в отдел поведенческого анализа, представил нам с Бобом и рассказал о нашей работе. Берджесс была впечатлена и отметила, что у нас есть возможность провести совершенно новое для нашей профессиональной области исследование. Она сочла, что наш вклад в понимание поведения преступников может оказаться не менее значительным, чем вклад ДСР — «Диагностико-статистического руководства по психическим расстройствам» — в понимание и классификацию типов душевных расстройств.
Мы согласились поработать сообща, и Энн в конце концов добилась гранта на 400 тысяч долларов от спонсируемого правительством Национального института юстиции. Наша задача заключалась в проведении интервью с тридцатью — сорока заключенными, анализе полученного материала и составлении предварительных выводов. С нашей помощью Энн разработала пятидесятисемистраничную анкету, которая заполнялась на каждом интервью. Боб контролировал расходы средств по гранту и поддерживал связи в НИЮ, и мы с ним, не без участия местных агентов, конечно, стали разъезжать по тюрьмам и опрашивать преступников. Мы должны были описать методику каждого преступления и каждое место преступления, изучить и задокументировать поведение субъектов до и после содеянного, провести подсчеты (этим занималась Энн) и, наконец, дать свое заключение. Мы надеялись завершить проект за три или четыре года.
Именно тогда криминальный анализ вступил в современную эпоху.
