Глава 4. Меж двух миров
Мы занимались делом о межштатном угоне грузовика, набитого под завязку виски «Джим Бим» на сумму свыше 100 000 долларов. Стояла весна 1971-го, и я проработал в Детройте уже полгода. Бригадир склада дал нам наводку, где краденый алкоголь планировалось обменять на деньги.
По этому делу мы работали в связке с полицией Детройта, но обе организации разрабатывали собственный план перехвата. Непосредственно взаимодействовали только высокие начальники, но, о чем бы они ни договорились, до нас информация так и не доходила. Поэтому, когда дело шло к аресту, ни одна сторона не имела представления о планах другой.
Ночь. Окраина города. Железнодорожные пути. Я сижу за рулем машины ФБР, а рядом со мной — старший группы Боб Фитцпатрик. Он и обеспечивал информаторов, а исполнителем по делу числился Боб Макгонигел.
Вдруг рация разрывается криками:
— Хватай их! Хватай!
Визг тормозов, наши машины окружают полуприцеп. Тут открывается водительская дверь, оттуда вываливается человек и задает стрекача. Вместе с агентом из другой машины мы выпрыгиваем наружу, я достаю пистолет и пускаюсь в погоню.
Темно, мы в штатском — никаких костюмов и прочего, — но я никогда не забуду белки глаз копа в униформе, который направил дробовик прямо мне в лицо и скомандовал:
— Стоять! Это полиция! Сложите оружие!
Нас разделяло менее двух с половиной метров, и я понял, что он уже готов спустить курок. Я замер, пытаясь совладать с мыслью, что любое движение чревато возможностью мигом превратиться в фарш.
Я уже собирался положить пистолет на землю и поднять руки, как услышал бешеный крик Боба Фитцпатрика:
— Это ФБР! Он агент!
Коп опустил ствол, и я инстинктивно снова сорвался с места в погоню за водителем, стараясь наверстать упущенное время. Кровь стучала в ушах. Вместе с другим агентом мы одновременно догнали преступника, сбили его с ног и заковали в наручники. Пожалуй, немного грубее, чем следовало, но я был на взводе. Но те мучительно долгие пару секунд, когда я стоял под дулом ружья и меня едва не разнесло в клочья, были самыми жуткими в моей жизни. С тех пор я много раз влезал в шкуру и голову жертв насилия, убийств, заставляя себя живо представить их мысли и переживания в момент нападения. А взглянуть на дело глазами жертвы мне помогал собственный страх.
Мы, молодняк, изо всех сил старались арестовать как можно больше преступников. Однако многие прожженные ветераны, похоже, считали бессмысленным горбатиться, принимая во внимание тот факт, что их оклад не зависит от того, как часто они рискуют жизнью. Это только у торговых агентов «волка ноги кормят». А поскольку по долгу службы мы бо́льшую часть времени проводили вне офиса, определенная категория агентов взяла в привычку в рабочее время рассматривать витрины, сидеть на лавочке в парке и почитывать «Уолл-стрит джорнал».
Будучи синепламенным, я взял на себя обязанность написать служебную записку с предложением ввести систему бонусных выплат, чтобы поощрить наиболее продуктивных работников. Записку я передал нашему ПСАРу, или помощнику спецагента-руководителя, Тому Нейли.
Том вызвал меня к себе в кабинет, прикрыл дверь, взял со стола мою писанину и одарил меня благосклонной улыбкой:
— Джон, чего ты так разошелся? Получишь ты свою прибавку. — И с этими словами порвал записку пополам. — И за выслугу лет получишь, — пообещал он, снова разрывая бумагу пополам. — И за старание тоже. — Еще раз, и вот он уже вовсю хохочет. — Не раскачивай лодку, Дуглас, — произнес он напоследок, выбрасывая обрывки в мусорную корзину.
Пятнадцать лет спустя, когда Гувера уже давно не стало не только физически, но и частично духовно, в ФБР и в самом деле ввели бонусную систему оплаты труда. Конечно же, сделали это без моей помощи.
Одним майским вечером — на самом деле по причинам, о которых вы вскоре узнаете, я прекрасно помню, что это была пятница после 17 мая, — мы зависали с Бобом Макгонигелом и Джеком Кунстом в нашем любимом баре «Гараж Джима», что расположился прямо напротив офиса. Играл живой рок-н-ролл, мы уже изрядно махнули пива, и тут неожиданно в бар вошла эффектная девушка с подругой. Одетая по всем канонам моды того времени, она напомнила мне юную Софи Лорен — в коротком синем платье и кожаных сапогах сильно выше колена.
Я крикнул:
— Эй, в синем! Садись к нам!
К моему удивлению, приглашение было принято. Ее звали Пэм Модика, и мы тут же принялись шутить и подкалывать ее. Оказалось, что они с подругой выбрались отметить двадцать первый день рождения Пэм, то есть законно полученное право употреблять спиртное. Похоже, мое чувство юмора ее зацепило. Позже я узнал, что произвел на нее приятное впечатление, но показался немного «ботанистым» из-за типичной прически госслужащего. Мы оставили «Гараж Джима» и провели остаток ночи, курсируя от одного бара к другому.
В следующие несколько недель мы познакомились еще ближе. Пэм жила в черте Детройта и окончила старшую школу Першинга, славящуюся подавляющим числом чернокожих и звездой баскетбола Элвином Хейзом. Когда мы познакомились, она училась в университете Восточного Мичигана в Ипсиланти.
Между нами все как-то быстро закрутилось, хотя не без социальных потерь для Пэм. Шел 1971-й, война во Вьетнаме еще не закончилась, и недоверие университетских сообществ к ФБР достигло пика. Многие ее друзья не желали поддерживать с нами никаких контактов, убежденные в том, что я шпион, посланный властями для сбора информации об их деятельности. Смехотворной была даже сама мысль о том, что эти детишки считали себя достаточно важными для слежки со стороны ФБР. Не считая, правда, того, что именно этим в те годы Бюро и занималось.
Помню, как мы с Пэм однажды пошли на занятие по социологии. Я сел на галерке, слушая лектора — юную и радикально настроенную аспирантку. Такая «клевая» и «своя в доску». Я неотрывно смотрел на нее, а вскоре и она начала с беспокойством поглядывать на меня. Было очевидно, что ее тревожит мое присутствие. Любой сотрудник ФБР — это враг, даже если он парень одной из студенток. Вспоминая тот инцидент, я понял, насколько негативное впечатление порой можно произвести, просто будучи самим собой. Мы с коллегами по отделу потом не раз использовали это в своих интересах. Например, на судебном заседании по убийству на Аляске мой темнокожий коллега Джад Рэй сел рядом с девушкой ответчика-расиста и мило с ней беседовал, чем вывел того из себя прямо во время дачи показаний.
Когда Пэм только начинала учиться в Восточном Мичиганском, у нас объявился серийный убийца, хотя тогда такого термина мы еще не знали. Первое нападение он совершил в июле 1967-го, похитив из университетского городка девушку по имени Мэри Флэшар. Спустя месяц было найдено ее разлагающееся тело. Девушку насмерть закололи ножом, а потом отрубили руки и ноги. Через год мы нашли тело другой студентки, Джоан Шелл, обучавшейся неподалеку, в университете Мичигана в Энн-Арбор. На нем присутствовали следы изнасилования и почти пятьдесят колотых ран. Затем в Ипсиланти обнаружили еще один труп.
Убийства, названные «мичиганскими», стали учащаться. Студентки обоих университетов дрожали в страхе. Каждое найденное тело носило очередные свидетельства ужасающего насилия. К моменту задержания в 1969 году Джона Нормана Коллинза, студента университета Мичигана, — кстати, почти случайно это удалось его дяде, капралу полиции штата Дэвиду Лейку, — страшной смертью погибли шесть студенток и одна тринадцатилетняя девочка.
Коллинза осудили и приговорили к пожизненному заключению примерно за три месяца до того, как я устроился в Бюро. Но я все время задавался вопросом: а если бы тогда в Бюро знали то, что знаем мы сейчас, можно ли было изловить чудовище, пока оно не принесло столько несчастья? Даже после поимки Коллинза его дух все еще витал в обоих студгородках, как несколько лет спустя незримое присутствие Теда Банди наводило ужас на студентов других колледжей. Память об отвратительных убийствах глубоко укоренилась не только в сознании Пэм, но и в моем. Когда я только начинал изучать и выслеживать серийных убийц, мысль о прекрасных и невинных жертвах Джона Нормана Коллинза сопровождала меня повсюду.
Я был всего на пять лет старше Пэм, но, поскольку она еще училась в колледже, а я погрузился в нелегкий мир работы правоохранительных органов, нас разделяла чуть ли не пропасть. На людях, в компании моих друзей Пэм становилась необщительной и даже скрытной. Быть может, это не слишком порядочно по отношению к ней, но в свое время мы пополнили наш аналитический инструментарий и ее примером.
Однажды мы с Пэм и Бобом Макгонигелом отправились на обед в ресторан при отеле, выходивший окнами на центр города. Мы с коллегой тогда пришли в черных костюмах и туфлях, а Пэм оделась со вкусом, но простенько, по-студенчески. Закончив обедать, мы вызвали лифт и поехали вниз, но он, как назло, останавливался чуть ли не на каждом этаже. Народу набилось битком.
Примерно на полпути вниз Боб повернулся к Пэм и произнес:
— Мы отлично провели время сегодня. Думаю, надо созвониться, когда мы снова окажемся тут проездом.
Пэм внимательно изучала пол, стараясь не реагировать, и тут встрял я:
— В следующий раз я принесу взбитые сливки, а ты захвати клубнику.
Остальные пассажиры стали переглядываться, обмениваясь неловкими улыбками, пока Пэм вдруг не взорвалась хохотом. Потом нашу троицу смерили такими взглядами, будто мы какие-то извращенцы.
На осенний семестр Пэм планировала отправиться на учебу по обмену в Англию, в университет Ковентри. Ближе к концу августа, когда она уже улетела, я почти не сомневался, что Пэм — именно та девушка, на которой я хочу жениться. Тогда мне и не пришло в голову спросить ее, испытывает ли она те же чувства. Я просто считал, что так и есть.
В разлуке мы постоянно друг другу писали. Много времени я проводил у нее дома, на Аламеда-стрит, 622, рядом с государственной ярмаркой Мичигана. Отец Пэм умер, когда та была еще совсем маленькой, но я пользовался гостеприимством ее матери Розали, ужиная у них несколько раз в неделю и попутно составляя психологический портрет семейства Пэм, ее матери, братьев и сестер, чтобы побольше узнать о своей возлюбленной.
В то время я познакомился с еще одной девушкой, которую Пэм прозвала (хотя они ни разу не встречались) «той фифой с гольфа». И снова знакомство началось в баре. (Сейчас мне кажется, что тогда я посвящал чересчур много времени барам.) Девушке было немного за двадцать, довольно привлекательная, только окончила колледж. По сути, виделись мы только один раз, когда она настояла на обеде у нее дома.
А жила она, как выяснилось, в Дирборне, по соседству с центральной штаб-квартирой компании «Форд». Ее отец занимал там должность одного из руководителей высшего звена. Жили они в огромном каменном доме с бассейном, подлинниками известных картин и причудливой мебелью. Ее отец, далеко за сорок, представлял собой типичный образчик корпоративного успеха, мать была грациозна и элегантна. Мы сели за обеденный стол в компании младшего брата и сестры моей новой подружки, и я принялся изучать семейство, пытаясь оценить чистую стоимость их активов. В это же самое время они пытались оценить меня.
Поначалу все шло слишком гладко. Похоже, их впечатлила моя должность агента ФБР — приятная перемена в сравнении с тем отношением, которое я привык терпеть в кругах Пэм. Но конечно, родители оказались ровно такого знатного происхождения, на какое выглядели. Мне стало совсем неуютно, потому что меня явно собирались женить.
Отец порасспрашивал меня о семье, прошлом, военной службе. Я рассказал о том, как руководил программой физподготовки в ВВС. Затем папаша сообщил, что на паях с партнером владеет гольф-клубом недалеко от Детройта, и начал распространяться о трассах и лужайках. Планка его активов тут же дернулась вверх.
— Джон, ты играешь в гольф? — спросил он.
— Нет, сэр, — без промедления ответил я. — Но мне очень хотелось бы научиться.
Вот и все. Мы разошлись, я заночевал у них на диване внизу. Посреди ночи ко мне каким-то образом спустилась моя подруга, которая оказалась лунатиком. Может, все дело в их странном доме, а может, в моем инстинктивном страхе подставиться (в конце концов, я работал в Бюро), но меня быстро спугнул агрессивный напор и девушки, и всей ее семейки. Я ушел утром, получив на закуску порцию гостеприимства в виде неловкого завтрака. Мечта о сладкой жизни растаяла, да и пусть.
Пэм вернулась из Англии за пару дней до Рождества 1971-го. Я решил взять быка за рога и заранее купил обручальное кольцо с бриллиантом. В те дни благодаря связям Бюро купить можно было чуть ли не все что угодно. Компания, где я добыл кольцо, в знак благодарности за поимку налетчиков на один из ее магазинов давала агентам очень неплохую скидку.
Но даже по цене для особых клиентов самое большее, что я мог позволить себе, это бриллиант в 1,25 карата. Но я решил, что, если Пэм сперва увидит его на дне бокала с шампанским, она не только похвалит мое остроумие, но и сочтет, что в камне все три карата. Мы поехали в итальянский ресторан на Эйт-Майл-роуд, недалеко от ее дома. Я намеревался бросить кольцо в бокал Пэм, как только она удалится в дамскую комнату.
Она так туда и не пошла. Следующим вечером я снова пригласил ее в тот же самый ресторан, но ситуация повторилась. К тому моменту я уже не раз вел слежку за подозреваемыми, часами просиживая в машине. Надо сказать, что необходимость все время терпеть была существенным недостатком моей работы, так что я еще сильнее зауважал свою избранницу. А может, сама судьба давала мне знак, что время жениться еще не пришло.
На следующий вечер, то есть в канун Рождества, мы собрались у Пэм дома со всей семьей. Вот оно: сейчас или никогда. Мы пили ее любимое «Асти спуманте». Наконец она на минуту вышла на кухню. Вернувшись, она села мне на колени, мы выпили, и, если бы я ее вовремя не остановил, Пэм так и проглотила бы кольцо. Вот тебе и три карата. Она его не заметила, пока я сам на него не указал. Интересно, это тоже был знак судьбы?
Впрочем, куда важнее, что подготовленной «атмосферой для допроса» мне удалось добиться желаемого результата. Ситуацию я создал исключительно удачную: в окружении братьев и матери, которые меня обожали, у Пэм не оставалось иного выбора. Она сказала «да». Свадьбу назначили на следующий июнь.
На второй год большинство холостых агентов определили в Нью-Йорк или Чикаго из тех соображений, что работать там для них будет менее проблематично, чем для женатых. Лично я конкретных пожеланий тогда не озвучивал, и меня назначили в Милуоки, показавшийся мне неплохим городком, хотя я ни разу там не был и даже не представлял, где он находится. Я переезжал туда в январе, а после свадьбы собирался захватить с собой Пэм.
Я остановился в квартире в Жюно-Виллидж-Апартментс на Жюно-авеню, недалеко от нашего регионального подразделения в Милуоки, что располагается в административном здании на Норт-Джексон-стрит. Это был мой тактический просчет, потому как чуть что, и сразу: «Дуглас, езжай. Это всего в трех кварталах от тебя».
Еще до моего прибытия в Милуоки женская часть коллектива уже знала, кто я такой, а именно: один из всего двоих холостых агентов. В первые несколько недель секретарши сражались за мои распоряжения, хотя таковых имелось совсем немного. Все так и кружили около меня. Но затем, когда прошел слух, что я помолвлен, я быстро превратился во вчерашнюю булку.
Атмосфера в отделении Милуоки во многом копировала детройтскую. Моим первым САРом стал человек по имени Эд Хейз, которого прозвали Шустрый Эдди. Вечно красный как рак (он скончался из-за повышенного давления вскоре после ухода на пенсию), он постоянно расхаживал по отделению, щелкая пальцами и прикрикивая:
— Вон из офиса! Вон из офиса!
Я спросил:
— А куда прикажете идти? Я только вселился. У меня нет машины, и дел тоже пока нет.
Он резко парировал:
— Мне все равно куда. Вон из офиса.
Ну я и пошел. В те дни не было ничего необычного в том, чтобы засесть в библиотеке или пройтись по Висконсин-авеню рядом с офисом, где можно обязательно встретить пару-другую агентов, точно так же от безделья разглядывающих витрины. Именно тогда я и купил у известно в Бюро автодилера свой второй автомобиль, «форд-торино».
Следующего САРа, Херба Хокси, перевели из отделения Литл-Рок, штат Арканзас. Самой большой проблемой для САРов была вербовка сотрудников, поэтому, едва Хокси появился, эта беда тут же обрушилась и на него. Каждое региональное отделение имеет свою ежемесячную квоту как на агентов, так и на обслуживающий персонал.
Хокси вызвал меня к себе в кабинет и назначил старшим по вербовке. Обычно в этих целях назначался только один человек, поскольку ему приходилось много колесить по штату.
— Почему я? — спросил я.
— Потому что нам пришлось заменить предыдущего, и еще повезло, что вообще не уволили.
Оказалось, мой предшественник ходил по старшим школам и проводил собеседования с девушками о найме на бумажную работу. Тогда Гувер был еще жив, и в спец-агенты женщин по-прежнему не брали. Агент задавал школьницам как бы заранее подготовленные вопросы, один из которых был: «Вы девственница?» Если девушка отвечала «нет», он приглашал ее на свидание. Когда родители начали жаловаться, САРу только и оставалось, что снять его с пробега.
Я стал вербовать людей по всему штату. Вскоре я вырабатывал квоту почти в четырехкратном объеме, став самым производительным рекрутером в стране. Проблема в том, что я был слишком хорош и меня ни за что не сняли бы с этой должности. Когда же я сказал Хербу, что не хочу больше этим заниматься и пришел в ФБР не для работы с персоналом, он пригрозил перевести меня на гражданские права. А там я буду копаться в полицейских участках и заниматься офицерами, обвиненными в жестоком обращении с подозреваемыми или в дискриминации социальных меньшинств. Такая работа тоже не пользовалась особой популярностью в Бюро. Вот так награда за ударный труд.
Я пошел на компромисс. Нехотя я согласился обеспечивать высокое число рекрутов, если Хокси назначит меня своим первым замом, выдаст служебный автомобиль и напишет рекомендательное письмо в Управление содействия правоприменению, чтобы мне оплатили высшее образование. Я знал: если не собираешься всю жизнь провести «в поле», требуется степень магистра.
В кругу коллег меня стали подозревать в политической ненадежности, ведь только ярые либералы стремились к образованию в таком объеме. В университете Висконсина в Милуоки, где я вечерами и по выходным сражался за степень магистра педагогической психологии, обо мне сложилось ровно противоположное мнение. Большинство профессоров с опаской относились к агенту ФБР на их занятиях, а мне, в свою очередь, было не слишком интересно заниматься всякой романтической дребеденью, которая всегда идет рука об руку с психологией (вроде заданий: «Джон, расскажи о себе своему соседу по парте. Какой Джон Дуглас на самом деле?»).
Однажды на занятии мы сели в круг, а в те дни круги получались очень большими. Постепенно я поймал себя на мысли, что никто не хочет со мной разговаривать. Я старался влиться в беседу, но на меня попросту не реагировали. Наконец я в сердцах спросил: «Ребята, в чем дело?» Оказывается, железная ручка расчески, торчавшая из кармана, показалась им антенной: мол, я записываю все, что происходит в классе, и передаю в «штаб». Меня никогда не переставало удивлять параноидальное чувство собственной важности в этих людях.
В начале мая 1972 года Дж. Эдгар Гувер тихо скончался во сне в своем доме в Вашингтоне. Рано утром сообщения по телетайпу из штаб-квартиры облетели каждое региональное отделение. В Милуоки САР вызвал нас всех к себе, чтобы поведать печальное известие. Хотя Гуверу уже было далеко за семьдесят и он занимал свой пост целую вечность, нам казалось, что он будет всегда. Теперь король умер, и все мы задавались вопросом, кто станет новым королем и займет его место. Временно исполняющим обязанности назначили Л. Патрика Грея, лояльного Никсону генерального прокурора. Поначалу он снискал популярность рядом нововведений — например, наконец разрешил нанимать женщин на должность спецагента. Но как только интересы его ведомства начали пересекаться с потребностями Бюро, он «поплыл».
Через пару недель после кончины Гувера я занимался вербовкой в Грин-Бэй, как вдруг раздался звонок Пэм. Она предупредила, что священник хочет увидеть нас за несколько дней до свадьбы. Я подозревал, что он хочет обратить меня в католичество и тем самым заработать пару очков для своей церковной команды. Но Пэм была ревностной католичкой, воспитанной в уважении к святым отцам. А еще я знал, что она покоя мне не даст и лучше сразу согласиться.
Мы явились в церковь Святой Риты вместе, но к священнику моя избранница вошла первой. Я сразу вспомнил тот случай в полицейском участке Монтаны, когда нашу компанию разделили для сверки показаний. Наверняка они обсуждали стратегию беседы со мной. Когда же меня наконец пригласили войти, я первым делом спросил:
— Что за козни вы строите против невинного протестанта?
Священник, молодой и приветливый, возможно, немного за тридцать, сперва позадавал мне общие вопросы вроде «что такое любовь?». Я старался его прощупать и понять, есть ли на этот вопрос правильный ответ. Вообще такие беседы сродни тестам на профпригодность: едва ли можно хорошо к ним подготовиться.
Затем мы перешли к контролю за рождаемостью, воспитанию детей и тому подобному. Я не удержался и спросил:
— Каково это — быть священником, давшим обет безбрачия? Каково это, не иметь семью?
Он показался мне приятным человеком, хотя Пэм предупредила, что церковь Святой Риты очень строгая и традиционная и ему не очень комфортно в моем обществе — возможно, потому что я не католик. Не знаю.
Думаю, он пытался растопить лед, когда спросил, как мы познакомились. В стрессовой ситуации я всегда начинаю шутить, стараясь разрядить обстановку. И вот прекрасная возможность, перед которой я не устоял. Я ближе придвинулся к собеседнику и сообщил:
— Ну, отец, вы же в курсе, что я агент ФБР. Не знаю, рассказывала ли вам Пэм о своем прошлом.
Продолжая говорить, я все ближе придвигался к нему, поддерживая зрительный контакт, — этому приему я научился на допросах. Я не хотел, чтобы он смотрел на Пэм, потому что не знал, как она отреагирует.
— Мы встретились в баре «Гараж Джима», где танцуют топлес. Пэм работала там танцовщицей, и в профессионализме ей не откажешь. Но вот что действительно меня зацепило, так это ее умение заставить кисточки на сосках вращаться в разных направлениях. Поверьте, на это стоит взглянуть.
Пэм хранила гробовое молчание, не зная, пора ли вмешаться. Священник внимательно меня слушал.
— Ну и вот, отец, она крутила эти кисточки в противоположные стороны все быстрее и быстрее, как вдруг одна из них оторвалась и полетела прямо к зрителям. Все повскакивали, старясь ее поймать, но я рванул быстрее всех, вернул владелице, и вот мы здесь.
Священник сидел разинув рот. Он действительно поверил мне, но тут я не выдержал и покатился со смеху, прямо как тогда в школе на докладе по книге.
— То есть все было не так? — уточнил он.
Тут уже захохотала и Пэм. Мы на пару покачали головой. Не знаю, утешило это священника или, наоборот, разочаровало.
Моим шафером был Боб Макгонигел. Утро в день свадьбы выдалось хмурым и дождливым, и я хотел поскорее начать. Я попросил Боба позвонить домой Пэм и спросить, не видела ли она меня. Она, конечно, не видела, и Боб добавил, что очень переживает, как бы я не дал задний ход, потому что вчера я не вернулся домой. Теперь мне даже не верится, что чувство юмора у меня тогда было настолько извращенным. В конце концов Боб не выдержал и заржал, выдав наш розыгрыш, но я был слегка разочарован, что не смог добиться от Пэм более выраженной реакции. Потом она призналась мне, что настолько углубилась в организацию торжества и в беспокойство по поводу прически, которая могла испортиться из-за влажности, что исчезновение какого-то жениха было наименьшей из ее проблем.
Когда мы произнесли клятву верности в церкви и священник объявил нас мужем и женой, я крайне удивился тому, что у него нашлась пара добрых слов обо мне.
— Впервые с Джоном Дугласом я встретился всего пару дней назад, но он заставил меня серьезно задуматься о своих религиозных чувствах.
Одному Богу известно, чего он так загрузился, но пути Господни неисповедимы. Во второй раз я рассказывал священнику историю про кисточки уже в Сиэтле, когда Пэм собиралась меня соборовать. И тот тоже купился.
После короткого медового месяца в Поконосе — с ванной в форме сердца, зеркальными потолками и прочими характерными атрибутами, — мы отправились на Лонг-Айленд, где мои папа с мамой закатили вечеринку в нашу честь, поскольку мало кто из моих родных смог присутствовать на самой свадьбе.
После свадьбы Пэм переехала в Милуоки. К тому моменту она уже окончила институт и стала преподавателем. Начинающим учителям зачастую приходится быть на подхвате в самых проблемных школах города. Особенно тяжко Пэм пришлось в одной средней школе. Учителей там запросто могли толкнуть или ударить, а нескольких молодых преподавательниц даже пытались изнасиловать. Я же наконец соскочил с обязанностей рекрутера и бо́льшую часть времени теперь работал в оперативном отряде, занимаясь в основном ограблениями. Несмотря на безусловные опасности службы, я больше беспокоился за Пэм: у меня хотя бы было оружие. Как-то раз четверо ребят загнали ее в кабинет, лапая и домогаясь. Отбиваясь и крича, она сумела вырваться, но я был в ярости и собирался вместе с коллегами нагрянуть в школу и надрать подлецам задницы.
На тот момент ближе всего мы общались с агентом Джо Делькампо, который работал вместе со мной по банковским делам. Мы с ним частенько ошивались у пекарни на Окленд-авеню, неподалеку от студгородка университета Висконсина в Милуоки. Заведением владела чета Голдбергов, Дэвид и Сара, и уже задолго до того мы успели с ними крепко подружиться. В сущности, супруги относились к нам как к своим сыновьям.
Иногда мы заезжали к ним ни свет ни заря, уже при оружии, и помогали загружать в духовку бублики и булочки. Позавтракав, мы обыкновенно выезжали на работу, хватали преступника, проверяли пару других зацепок и возвращались к ланчу. Мы с Джо вместе работали в Еврейском общественном центре и между Рождеством и Ханукой оплачивали Голдбергам членский билет. В конце концов в местечко, которое мы запросто называли «У Голдбергов», стали заезжать и другие агенты, и даже САРы и ПСАРы. У нас там образовалась своя тусовка.
Джо Делькампо был смышленым парнем, владел несколькими языками и отлично управлялся с оружием. Его смекалка сыграла ключевую роль в, пожалуй, самой странной и сбивающей с толку ситуации, в которую я когда-либо попадал.
Однажды зимой мы с Джо допрашивали в офисе дезертира, которого схватили тем же утром, как вдруг раздался звонок и полиция Милуоки сообщила о захвате заложников. Хотя Джо дежурил всю ночь, мы все же оставили задержанного дожидаться нашего возвращения, а сами отправились по вызову.
Добравшись до старинного дома в стиле Тюдоров, мы узнали, что подозреваемый, Джейкоб Коэн, беглый преступник, обвинен в убийстве офицера полиции в Чикаго. Вдобавок он как раз подстрелил агента ФБР Ричарда Кар-ра, который зашел внутрь и попытался его задержать. Дом был окружен свежеобученным отрядом спецназа ФБР. Этот псих попытался прорваться через окружение, в процессе чего заработал пару выстрелов в зад. По пути он схватил какого-то паренька, убиравшего снег, и забежал в другой дом. Теперь у него трое заложников: двое детей и взрослый. В конце концов он отпустил взрослого и одного ребенка, прижимая к себе совсем маленького мальчишку, которому, по нашим подсчетам, было лет десять.
К этому моменту все уже изрядно подзадолбались. Лютый мороз. Коэн сходит с ума еще пуще от того, что его зад нашпигован свинцом. ФБР и полиция Милуоки обвиняют друг друга в усугублении ситуации. Молодые спецназовцы злятся, что на первом же серьезном деле позволили преступнику прорваться через кольцо. ФБР жаждет крови за смерть одного из своих коллег. А полиция Чикаго уже заявила, что сама хочет его схватить, и если кто-то собирается пристрелить преступника, то должен иметь веское к тому основание.
На место прибыл САР Херб Хокси и своими действиями закрепил уже допущенные остальными ошибки. Во-первых, он достал громкоговоритель, чтобы придать себе безапелляционный тон. Куда мягче был бы телефонный звонок, благодаря которому к тому же беседа приобретает частный характер. Затем, по моему мнению, он допустил вторую ошибку: предложил себя в качестве заложника в обмен на мальчика.
Хокси сел за руль машины ФБР, полиция окружила ее и сопроводила к дому. А пока они ехали, Делькампо попросил меня подсадить его на крышу здания. Напомню, это дом в тюдорском стиле, с покатой крышей, сплошь покрытой льдом, а Джо был на ногах всю ночь. И вот он залез туда, вооруженный только магнумом калибра.357 с 2,5-дюймовым стволом.
Коэн высунулся из дома, обхватив рукой голову мальчика и крепко прижимая его к себе. Детектив Бисли из полиции Милуоки выступил вперед:
— Джек, вот кто тебе нужен. Отпусти ребенка!
Тем временем Делькампо аккуратно карабкался вверх по крыше. Полицейские заметили его и сразу же обо всем догадались.
Субъект с заложником подошли к машине. Повсюду снег и лед. Вдруг паренек поскальзывается, и Коэн на секунду ослабляет свою хватку. К тому моменту Делькампо уже перебрался через гребень крыши, прикинул, что при коротком стволе пистолета пуля может уйти немного выше, прицелился бандиту в шею и спустил курок.
Прямое попадание. Невероятная точность: выстрел пришелся прямо в самую середину шеи. Коэн осел на землю, но никто не понял, утащил его за собой мальчик или же в него попали.
Ровно через три секунды на машину посыпался град из пуль. В перестрелке детектива Бисли ранило в ахиллесово сухожилие. Маленький заложник оказался перед машиной и старался на четвереньках отползти в сторону, но автомобиль покатился прямо на него, потому что в Хокси угодил осколок стекла и он потерял управление. К счастью, мальчик отделался парой легких ушибов.
Что очень по-фэбээровски, в вечернем выпуске новостей показали спецагента-руководителя Герберта Хокси на каталке, который сказал пару слов для прессы, когда его, с капающей из уха кровью, вывозили из реанимации: «Неожиданно раздались выстрелы, начался настоящий свинцовый дождь. Похоже, меня зацепило, но я буду в порядке…» ФБР, Господь Бог, вечные ценности и т. д. и т. п.
Но и это еще не все. Ребята из полиции уже собирались пустить в ход кулаки, потому что Делькампо отнял у них преступника. Спецназ тоже был не в восторге, потому что на его фоне они выглядели бездарно. Они нажаловались ПСАРу Эду Бесту, но тот заступился за Делькампо, заявив, что он разрешил ситуацию, которую создали все остальные.
На теле Коэна было около тридцати — сорока сквозных ранений, но он был еще жив, когда его забрала скорая. К счастью для всех заинтересованных, его все равно разыскивали живым или мертвым.
Спецагент Карр чудом выжил. Пуля Коэна пробила плащ, вошла в плечо, отрикошетила от трахеи и застряла в легком. С того дня Карр с гордостью носил плащ с дыркой от пули.
Мы с Делькампо отлично сработались и показывали высокие результаты, не считая того, что, стоило нам начать хихикать, и мы подолгу не могли успокоиться. Однажды мы зашли в гей-бар, чтобы обеспечить информатора по делу о гомосексуальном убийстве. Внутри было темно, и когда мы наконец привыкли к полумраку, то заметили множество глаз, изучающе смотревших на нас. Мы стали спорить, кто из нас им больше понравился, а когда увидели вывеску над барной стойкой с надписью: «Нелегкого мужчину найти хорошо», то буквально сложились пополам, хохоча как припадочные.
Нас хлебом не корми, только дай поржать. Однажды мы не удержались от смеха, беседуя со стариком в инвалидной коляске в доме престарелых, а еще — во время разговора со щеголеватым сорокалетним бизнесменом, когда парик сполз ему на лоб. Нам было все равно, над чем смеяться. Если в ситуации есть хотя бы крупица юмора, мы с Джо обязательно ее унюхаем. При всей нетактичности, это, пожалуй, весьма полезный талант. Когда уйму времени проводишь на местах убийств и в моргах, где среди трупов попадаются и детские, когда поговоришь с сотнями, тысячами жертв и членов их семей, когда видишь совершенно немыслимые вещи, на которые люди способны по отношению к себе подобным, — лучше бы научиться смеяться над всякими глупостями. Иначе свихнешься.
В отличие от большинства ребят, ушедших в правоохранительные органы, я никогда не обнаруживал особой страсти к оружию, но со времен службы в ВВС я довольно метко стрелял. Я решил, что не повредит немного поработать в составе спецназа. Таковой был в каждом региональном отделении. Частичная занятость; пятерых ребят вызывали по мере надобности. Я вступил в отряд, и меня назначили снайпером, то есть я всегда оставался на задней линии и стрелял с большой дистанции. У остальных был солидный послужной список — зеленые береты, рейнджеры, — и тут я, обучавший детишек и жен пилотов плавать. Командир отряда, Дэвид Коль, в свое время стал заместителем помощника директора в Куантико, он же и предложил мне возглавить отдел следственного сопровождения.
На другом деле, более приземленном, чем небывальщина с Джейкобом Коэном, полиция устроила головокружительную погоню за грабителем банка, в результате которого прижала того в здании склада. Тут вызвали нас. Находясь на складе, вор сначала полностью разделся, затем снова оделся. По всем признакам мы имели дело с настоящим шизиком. Потом он потребовал доставить к месту действия его жену, что и было сделано.
Впоследствии, углубившись в исследование подобного типа личности, мы выяснили, что ни в коем случае нельзя этого делать: нельзя выполнять такие требования, потому что обычно человека, которого преступник просит доставить, он воспринимает как первоочередную причину своих проблем. Таким образом, этот человек подвергается крайней опасности, а мы рискуем заработать убийство с суицидом.
К счастью, в нашем примере жену не пустили внутрь, а дали им поговорить по телефону. Как и ожидалось, договорив, грабитель снес себе голову из дробовика.
Мы прождали наготове несколько часов кряду, и тут все резко закончилось. В таких случаях быстро сбросить напряжение удается не всегда, и тогда в ход идет весьма специфический юмор.
— Господи Иисусе, зачем же он так? — заметил один из парней. — У Дугласа ведь глаз алмаз, ему не обязательно было так напрягаться.
К тому моменту в Милуоки я проработал немногим более пяти лет. В конце концов мы с Пэм переехали из квартирки на Жюно-авеню в таунхаус на Браун-Дир-роуд у северной черты города, подальше от офиса. Основная часть моей работы приходилась на банковские ограбления, и у меня накопилось изрядное количество грамот и благодарностей за раскрытые дела. Я заметил, что лучше всего мне удавалось разобраться в ситуации, если я обнаруживал связь между несколькими преступлениями посредством их «почерка». Этот фактор позднее стал краеугольным камнем в нашем анализе серийных убийств.
Единственный заметный провал у меня случился, когда Херба Хокси на посту САРа сменил Джерри Хоган. Не то что бы у начальства было так много привилегий, но среди них — служебный автомобиль. Хоган очень гордился своим новым «фордом-лимитед» изумрудного цвета. Однажды для расследования мне потребовалась машина, а других свободных не было. Хоган ушел на встречу, и я спросил ПСАРа Артура Фултона, могу ли я воспользоваться авто начальника. Он нехотя согласился.
Следующее, что я помню, это как Джерри вызывает меня к себе и орет, что я взял его тачку, запачкал ее и — что хуже всего — проколол шину. Причем я даже ничего не заметил. Выяснилось, что это было всего лишь недоразумение. Потом мы с Джерри отлично сработались, и теперь каждый раз, когда он орет, я смеюсь.
Немного позднее тем же днем мой старший отряда Рэй Бирн сказал:
— Знаешь, Джон, Джерри ты нравишься, но он должен преподать тебе урок. Он назначил тебе индейскую резервацию.
Тогда обстановка еще была накалена инцидентом у Вундед-Ни и подъемом движения за права коренных американцев. В резервациях нас ненавидели не меньше, чем в гетто Детройта. Правительство ужасно обращалось с индейцами. Когда я впервые приехал в резервацию Меномини в Грин-Бэй, я не поверил своим глазам: в такой нищете, убожестве и грязи были вынуждены жить эти люди. У них отняли бо́льшую часть их культуры, и они выглядели словно оцепеневшими. История безразличия и враждебности правительства, а также отвратительные условия жизни наложили свой отпечаток, и во многих резервациях индейцы нередко опускались до алкоголизма, домашнего насилия, побоев и убийств. Но по причине крайнего недоверия властям от свидетелей почти не удавалось добиться хоть какого-то содействия или помощи.
Не стоило ждать помощи и от представителей местного Бюро по делам коренного населения. Из-за страха, что их уличат в пособничестве врагу, в расследовании отказывались принимать участие даже родственники жертвы. Иногда мы узнавали об убийстве и приезжали на место только через несколько дней, когда тело уже кишело личинками насекомых.
В резервации я провел чуть больше месяца и за это время успел поработать над шестью убийствами. Мне было так жаль индейцев, что я постоянно пребывал в унынии. Возможность вернуться на ночь домой казалась мне роскошью. Я в жизни не видел людей, которым день за днем приходилось преодолевать столько лишений. Полная опасностей работа в резервации Меномини стала моей первой концентрированной дозой убийств, которые нужно было как-то расследовать. Я получил мрачный, но уникальный опыт.
Без сомнений, лучшим событием во время моего пребывания в Милуоки стало рождение нашего первенца, Эрики, в ноябре 1975-го. Мы собирались устроить обед в честь Дня благодарения в загородном клубе вместе с друзьями, Сэмом и Эстер Раскин, как вдруг у Пэм начались схватки. Эрика родилась на следующий день.
На работе я проводил долгие часы за расследованием ограблений, доучивался в магистратуре, а рождение ребенка оставляло еще меньше времени для сна. Не стоит и говорить, что Пэм приняла это бремя на себя. Став отцом, я еще сильнее ощутил свой долг перед семьей. Мне нравилось наблюдать, как растет Эрика. К счастью для всех нас, думается мне, тогда я еще не занимался похищениями и убийствами детей. А если бы занимался, если бы задумывался над такими ужасами, не знаю, как тогда я справлялся бы с отцовством. Но к моменту рождения в 1980-м нашей второй дочери, Лорен, я уже давно свыкся с кошмарами.
Думаю, что отцовство мотивировало меня становиться лучше. Я знал, что занимаюсь не тем, чему хотел бы посвятить свою профессиональную жизнь. Джерри Хоган посоветовал мне проработать «в поле» лет десять, прежде чем перейти в другое место: тогда у меня будет достаточно опыта для должности ПСАРа, а затем и САРа. Рано или поздно я смог бы пробиться в высшее руководство. Но с ребенком, а затем, как я надеялся, и со вторым жизнь полевого агента с ее постоянными переездами выглядела не слишком привлекательной.
Со временем у меня стали вырисовываться и другие перспективы в работе. Снайперская практика и тренировки спецназа более меня не привлекали. С учетом моего прошлого и интереса к психологии — а к тому времени я уже получил диплом магистра, — куда больший интерес у меня вызывала та часть работы, которая касалась урегулирования сложных ситуаций до того, как дело дойдет до стрельбы. САР посоветовал мне пройти двухнедельный курс по переговорам с преступниками в Академии ФБР в Куантико, открывшейся всего пару лет назад.
Там, под крылом таких легендарных агентов, как Говард Тетен и Пэт Маллани, я впервые на практике познакомился с тем, что называлось наукой о поведении. Она навсегда изменила мою карьеру.
