Харри сидел в машине и прислушивался.

Он сообразил, что принял за тиканье часов биение собственного сердца. Половинка Ракели стремительно уносится прочь.

В таком темпе его сердце билось с тех самых пор, как Харри обнаружил на полке окровавленный нож.

Это произошло десять часов назад, и все это время мозг Харри судорожно искал ответ, альтернативный единственному имевшемуся у него объяснению. Харри метался туда-сюда, как крыса в трюме тонущего корабля, натыкаясь лишь на запертые двери и попадая в тупики, а вода поднималась все выше и выше. И половинка сердца билась все сильнее и сильнее, как будто чувствовала приближение катастрофы. Знала, что ей надо торопиться, чтобы успеть израсходовать те два миллиарда ударов, которые совершает на протяжении жизни сердце среднестатистического человека. Потому что Харри проснулся. Проснулся и теперь должен умереть.

Сегодня утром, после сеанса гипноза, но перед тем, как поехать к Рингдалу, Харри позвонил в квартиру этажом ниже. Гюле, отработавший вечернюю смену в трамвайном парке, вышел к нему в трусах, но даже если он и решил, что сосед явился слишком рано, то никак этого не показал. Гюле не жил в доме в то время, когда у Харри была своя квартира на третьем этаже, поэтому прежде они не были знакомы. На носу у Гюле сидели круглые очки в стальной оправе, пережившие, вероятно, семидесятые, восьмидесятые и девяностые и достигшие таким образом статуса ретро. Несколько беспорядочно болтавшихся длинных волосин не позволяли назвать его голову гладко выбритой. Говорил он высоким голосом, лишенным всяческих интонаций, как навигатор GPS. Гюле подтвердил все, что рассказал полиции и что было записано в протоколе. А именно: он пришел с работы домой без пятнадцати одиннадцать вечера и по дороге встретил Бьёрна Хольма, который спускался по лестнице, после того как донес Харри до кровати. До тех пор пока Гюле не лег спать в три часа ночи, он не слышал из его квартиры ни звука.

– А что вы делали той ночью? – поинтересовался Харри.

– Смотрел «Бродчёрч», – ответил Гюле. И добавил, не увидев на лице собеседника никакой реакции: – Это британский сериал. Детективный.

– Хм… Вы часто смотрите сериалы по ночам?

– Да, довольно часто. Мой ритм жизни отличается от ритма других. Я работаю допоздна и люблю, вернувшись домой, посмотреть сериал.

– Вам нравится водить трамвай?

– Да. Но в три я всегда ложусь. А встаю в одиннадцать. Нельзя ведь совсем выпадать из жизни общества.

– Если здесь такая хорошая слышимость, как вы утверждаете, и вы смотрите по ночам сериалы, как могло случиться, что я, живя прямо над вами и проходя иногда по лестнице поздно вечером, никогда не слышал никаких звуков из вашей квартиры?

– Потому что я думаю о других и пользуюсь наушниками.

Прошло несколько секунд, прежде чем Гюле спросил:

– Что-то не так?

– Скажите мне, – произнес Харри, – как вы можете с уверенностью утверждать, что услышали бы, как я выхожу из квартиры, если у вас на голове были наушники?

– Я смотрел «Бродчёрч», – пояснил Гюле. И, вспомнив, что его сосед с этим сериалом не знаком, добавил: – Он не очень шумный, так сказать.

Харри уговорил Гюле надеть наушники, включить «Бродчёрч», который был доступен в Интернете на сайте Норвежской телерадиовещательной корпорации, и проверить, услышит ли он звуки, доносящиеся из квартиры этажом выше и с лестницы. Когда Харри вновь позвонил в дверь, Гюле первым делом поинтересовался, скоро ли начнется эксперимент.

– У нас появилась новая информация, так что эксперимент проведем в другой раз, – ответил Харри. Он не стал рассказывать соседу, что только что поднялся к себе, лег на кровать, снова встал, спустился по лестнице, вышел из двери подъезда, а затем вновь вернулся в квартиру Гюле.

Харри не слишком много знал о панических атаках. Но похоже, именно это с ним сейчас и происходило. Сердцебиение, потливость, невозможность усидеть на одном месте, разброс мыслей, которые никак не хотели собираться в кучу, а вращались вокруг его сердца, бившегося в такт трека «Do You Wanna Dance» группы «Рамоунз» на протяжении почти двух минут, пока он совершал спринтерскую пробежку от стены до стены. Постоянное желание жить – не вечно, а только еще один день, а значит, вечно – уподобляет человека хомяку, бегущему все быстрее и быстрее, чтобы не попасть под колеса машины, и умирающему от разрыва сердца задолго до того, как понимает, что это всего лишь колесо, бессмысленная гонка наперегонки со временем, в которой время уже добежало до финиша и поджидает тебя, ведя обратный отсчет: тик-так, тик-так.

Харри ударился лбом о руль.

Он очнулся ото сна, и теперь все стало правдой.

Он виновен.

Там, в темноте ночи, в продуваемых ветрами горах, в вихре алкоголя и бог знает чего еще – потому что он ничего не помнил, ничего! – это и произошло. Харри, находясь под градусом, вернулся домой, его уложили в постель. Однако сразу после отъезда Бьёрна он встал и отправился на машине к Ракели, приехал туда в 23:21, судя по записи фотоловушки. Все сходилось. Он по-прежнему был настолько пьян, что брел согнувшись и вошел прямо в незапертую дверь. Наверное, он умолял ее, стоя на коленях, но Ракель сообщила, что все обдумала и решила: она не хочет, чтобы он возвращался? Или, может, еще до того, как войти в дом, Харри в пьяном угаре надумал убить ее, а потом себя, потому что не хотел жить без Ракели? И вонзил в нее нож раньше, чем она успела рассказать ему то, чего он тогда не знал: она сказала Олегу, что собирается дать Харри еще один шанс? Сама мысль об этом была невыносимой. Он снова ударился лбом о руль и почувствовал, как рвется кожа.

Убить себя. Уже тогда он подумал об этом?

Хотя Харри по-прежнему не помнил ничего вплоть до того момента, как очнулся на полу в доме Ракели, он понимал, что виновен, но потом его мозг вытеснил эти мысли. И сразу же приступил к поискам козла отпущения. Не ради себя, а ради Олега. Но сейчас, когда найти козла отпущения оказалось невозможно, роль Харри была уже сыграна до конца. Он мог покинуть сцену. Просто уйти.

Убить себя. Он не впервые задумался об этом.

В качестве следователя Харри порой, стоя над трупом, пытался решить вопрос: сам ли человек лишил себя жизни, или же это сделал кто-то другой? Он редко сомневался. Даже в тех случаях, когда со стороны ситуация выглядела крайне запутанной, самоубийства, как правило, отличались простотой и одиночеством: одно решение, один поступок, никакого взаимодействия, мало сложных технических факторов. И, как бы это лучше выразиться, на месте происшествия не то чтобы царило полное молчание, однако не было и следа разноголосицы и конфликтов. Харри слышал только внутренний монолог, в котором он в один прекрасный – или ужасный, это как посмотреть – день тоже мог принять участие. Это всегда заставляло его рассматривать суицид как возможность. Уход со сцены. Побег крысы с тонущего корабля.

Во время нескольких таких расследований Столе Эуне рассказывал Харри о наиболее типичных мотивах, которыми руководствуются самоубийцы. От инфантилизма (месть всему миру, «уж-теперь-то-вы-пожалеете»), через презрение к самому себе, стыд, боль, чувство вины и потери, к «парадоксальному» мотиву – самоубийство как мысль об утешении. Такие люди в действительности редко совершают побег, но им нравится сознавать, что путь для отступления есть, точно так же многие стремятся жить в больших городах, потому что там есть масса предложений, которыми они не собираются пользоваться: от оперы до стриптиз-клубов. Нечто способное сдержать своего рода клаустрофобию, или как правильно назвать боязнь жизни. Но вот в момент нарушения баланса, что может быть вызвано алкоголем, наркотиками, финансовыми затруднениями или неудачами на любовном фронте, человек принимает решение, настолько же непродуманное, как решение выпить еще стаканчик или съездить по роже бармену, потому что может думать лишь об утешении, и более ни о чем.

Да, такая мысль прежде приходила Харри в голову. Но она никогда – до сей поры – не была единственной. Возможно, сейчас он испытывал страх, но был трезв. И эта мысль сулила нечто большее, чем просто избавление от боли. Это было проявлением заботы о других, о тех, кто будет продолжать жить. Он рассмотрел ее со всех сторон. Расследование убийства должно преследовать несколько целей. Выяснить правду и сообщить ее родным, близким и обществу – только одна из них. Другие – изолировать того, кто представляет опасность для окружающих, поддерживать правопорядок, демонстрируя потенциальным нарушителям, что злоумышленники подвергаются наказанию, или же удовлетворить невысказанную потребность общества в мести – в случае смерти преступника автоматически отпадали. Иными словами, общество тратит меньше ресурсов на расследование, если есть подозрения, что оно приведет всего лишь к мертвому преступнику, чем на расследование, в ходе которого становится очевидным, что злоумышленник все еще свободно разгуливает на свободе. Так что если Харри исчезнет сейчас, то существуют неплохие шансы, что следствие сфокусируется на чем угодно, кроме мертвого человека, которому Гюле уже предоставил алиби на момент совершения убийства. Единственное, что могло всплыть и прямо или косвенно указать в сторону Харри, – это заключение эксперта по трехмерным технологиям, утверждавшего, что рост преступника предположительно составляет чуть более метра девяноста и что его автомобиль может быть «фордом-эскорт». Однако Харри имел все основания предполагать, что эта информация осядет у Бьёрна Хольма, а тот не позволит запятнать его доброе имя: Бьёрн был настоящим другом и не раз покрывал Харри, нарушая служебные инструкции. Если Харри Холе умрет сейчас, то не будет никакого судебного процесса, Олег не окажется в центре ненужного внимания и избежит клейма, способного чинить ему препятствия в дальнейшей жизни, как не будет сложностей у Сестрёныша, Кайи, Катрины, Бьёрна, Столе, Эйстейна и всех остальных, кто был обозначен одной буквой в его записной книжке. Именно к ним Харри обращался в своем письме, состоявшем из трех предложений, на сочинение которого он потратил целый час. Харри не считал, что слова сами по себе могут иметь для этих людей большое значение, но самоубийство без всяких объяснений, конечно, будет выглядеть подозрительно. Поэтому он хотел дать другим, в том числе и полиции, четкий ответ, необходимый для того, чтобы его после смерти оставили в покое.

Он трижды перечитал письмо. Потом достал пачку сигарет и зажигалку, поджег сигарету, а затем и письмо и спустил его в унитаз. Существует решение получше. Погибнуть в автокатастрофе.

Да, именно так он и решил поступить сегодня утром, когда уселся в машину и отправился к Петеру Рингдалу, чтобы оборвать последнюю ниточку, развеять последнюю надежду.

И теперь она была развеяна. Как ни странно, он даже почувствовал облегчение.

Харри оценил ситуацию, в последний раз окинул минувшее взглядом, чтобы понять, не забыл ли чего. Прошлой ночью он сидел в машине, совсем как сейчас, и смотрел на раскинувшийся под ним город, на огоньки в темноте, которые можно было соединить линиями. Но сейчас он видел картину целиком, и город, лежавший под высоким синим небом, купался в ярком весеннем свете нового дня.

Сердце его больше не колотилось как ненормальное. Хотя, возможно, у человека просто возникает ощущение, что обратный отсчет замедляется по мере приближения к нулю.

Харри выжал сцепление, повернул ключ в замке зажигания и сдвинул машину с места.