Он осторожно отворил калитку и цыкнул на Геракла. Пес признал молодого хозяина, преданно захлопал хвостом. На кухне горел свет. Олег уединился в беседке, задернул шторку. Достал телефон. Кусая ногти, посчитал до десяти, потом – до ста, потом – снова до десяти. Чертыхнулся и набрал номер.

В руках он теребил телескопическую дубинку, а мобильник прижал к уху плечом.

– Алло.

По спине пробежало электричество.

– Привет.

– Привет, – после паузы сказала мама.

– Не спишь?

– Нет. Что-то случилось?

Подмывало спросить: «Я что, не могу позвонить просто так?» Но много лет он не звонил ей без надобности.

– Ничего. Я… Ты как?

– Хорошо. Вот купила черешни. Сын, там все в порядке?

– Я же говорю, в порядке. Вкусная черешня?

– Да, – судя по тону, мама сомневалась, действительно ли это Олег, или кто-то копирует его голос, – хочешь, зайди, съедим вдвоем.

Он хотел.

– Я не в Москве. Я в Свяжено, приехал позавчера.

– Ого. Что нового в Свяжено?

– Да что тут может быть нового? Суши-бар построили на Гагарина.

– Отец здоров? Как его нога?

– Нормально. Торгует на рынке.

– А Геракл?

– Вот привет тебе передает.

Мама хмыкнула и замолчала.

– Алло? – позвал он через полминуты.

– Оказывается, я соскучилась по этой дыре.

– Я тоже. Ма…

– Да?

– Мам, я… – слова весили по центнеру каждое, – я виноват. Ляпнул глупость. Прости меня, пожалуйста.

Глаза наполнились влагой. И у мамы в голосе слышались слезы, когда она произнесла изумленно:

– Что ты, мальчик. Я давно простила. Я же звонила на днях.

– Да, – он сглотнул слезы, – я был занят.

– С тридцатилетием, сынок. Ты такой взрослый у меня. Будь счастливым.

– Спасибо, мам. И ты будь.

– Зайдешь в гости, когда вернешься? Я приготовлю что-нибудь вкусное.

– Блины.

– Конечно.

– Мам, – он отложил палку, – мне надо узнать. Ты постарайся вспомнить, очень постарайся.

– Что вспомнить?

– Рецепт идеальных блинов.

– Не поняла. Ты блины собрался печь?

Он заерзал на лавке, выгрыз ноготь до мяса.

– Помнишь игры, которые Влада придумывала? За несколько дней до исчезновения она подошла к тебе с инструкцией. Если я подойду и спрошу про идеальные блины, ты должна ответить определенным образом.

– Господи, – прошептала мама. Надежда превратилась из тлеющих угольков в робкое пламя. – Да, все так и было. Она сказала, что это очень важно. Чтобы я обязательно запомнила. А я забыла, – мама всхлипнула. – Боже, я забыла…

– Но сейчас-то ты помнишь? Помнишь, а?

– Минутку.

Он представил, как мама носится кругами по комнате.

– Да, кажется так. Ты записываешь?

– Да. Скажи мне рецепт идеальных блинов, пожалуйста.

– Узнай об этом у пещерного гоблина.

Олег глядел в пустоту. Улыбка медленно проявлялась на его губах.

– У тролля, – исправил он.

– Точно! Точно, у тролля. Что это значит, сынок?

– Что подсказка лежит в дренажной трубе под трассой. Ее мы с Владой называли пещерой тролля.

– Какая подсказка? О чем ты?

– Я объясню при встрече. Я люблю тебя, мам.

– А я тебя, родной.

Ветви яблони вязали на фасаде дома кружево теней. В голове возник образ: лиса, выдернутая из поля зрения тонкими изогнутыми штырями.

Но это, черт подери, попахивало сумасшествием.

А все прочее? Ясновидящая девочка, предугадавшая будущее, – разумно и реалистично?

Надя с ее изумительными глазами. Тролли в пещерах. Игра. Три дня избавили его от сумрачного окостенения, дали повод жить и радоваться, и благодарить сестру снова и снова, где бы она ни была.

На кухне отец медитировал над чашкой чая. Его веки опухли. Совсем недавно отец плакал. При появлении сына он суетливо повернулся к окну и сказал сипло:

– Привет. У меня, это самое, аллергия.

– Ясно.

– За забор спасибо.

– Не за что.

Олег налил в жестяную кружку компот из холодильника.

– А где Люда?

– К ней дочка приехала. Она у себя ночует.

– Как твоя нога, пап?

– Нога? А! – Он помассировал шишковатые колени. – До свадьбы заживет.

– Хорошо.

Почему-то не хотелось уходить. Олег сел за стол.

– Ты на нас сердишься? – спросил отец, буравя взглядом клеенку.

– На тебя и Люду?

– На меня и маму твою.

– Нет. За что?

– За то, что Влада потерялась.

– Я на себя сержусь.

– Я тут думал… когда она родилась… я говорил, что она родилась в рубашке?

– Говорил. Много раз.

– В рубашке, сын! – Он потряс головой, словно ничего из происходящего не понимал, словно был иностранцем, и все вокруг вели себя дико и лепетали на чужом языке. – Рубашка – это околоплодный пузырь. И она… как в прозрачном коконе. Я же присутствовал при родах, и твоих, и ее. Акушер сказала, она будет счастливой.

Отец провел пятерней по лицу.

– А когда я ее впервые на руки взял… ты знаешь, чем она пахла?

– Чем?

– Фиалками! – Отцу будто продемонстрировали гениальный фокус. – Ее кожа и волосы пахли цветами. Не пеленки, не комната, не постель, а сам ребенок. И она так посмотрела на меня. Олег, она так на меня посмотрела! Будто знала все наперед. Про все на свете, и даже про то, что покинет нас.

– Она была особенной, – сказал Олег.

– Вы оба.

– Нет, – он хохотнул, – только не я.

– О! А ты знал, что твоя мама, рожая тебя, была девственницей?

Олег нахмурился, заподозрив, что отец тронулся умом.

– Технически – была. Гинеколог втолковывал мне. Там, ну в этой плеве… есть отверстия. Наверное, для крови, не знаю. И получилось так, что я… ну, – он покраснел до корней волос, – это кольцо не повреждалось, оно порвалось во время родов.

Олег обдумал информацию и сморщился.

– Не обо всем стоит рассказывать, пап.

– Но я себе решил: мои дети – необычные. С сыном – как непорочное зачатие. Дочь в рубашке и пахнет фиалками. А вышло вот как.

Они сидели в тишине, размышляя о своем. Синхронно заурчали их желудки, сын и отец улыбнулись друг другу. Олег сказал:

– Давай картошки нажарим?

На Ленина, Гагарина, Советской, Рабочей, еще на тридцати девяти улицах жители Свяжено готовились ко сну. А в доме у парка Веретенников встал с постели и вышел в коридор. Он двигался тихо, чтобы не почуяли подъездные тени. Приблизился к дверям и посмотрел в глазок. От страха ноги сделались ватными. Колени подогнулись, он неосторожно схватился за дверную ручку и догадался по шорохам и скрипам: его обнаружили.

Кто-то измазал лампочку красным лаком. Этаж был багровым, и, хотя выпученный глаз Веретенникова не увидел никого за дверью, мочевой пузырь опорожнился непроизвольно. Моча потекла по бедру.

– Есть там кто? – прохныкал учитель.

– Есть, – ответили извне.