Кухня пахла подсолнечным маслом; масло отец Олега продавал на рынке, переметнувшись в частные предприниматели. По марлевой сетке ползала зеленая муха.

Папина сожительница подала на стол куриный бульон, жаркое и пироги. Худая, с копной смоляных волос, тетя Люда работала в магазине хозяйственных товаров и приходилась отцу кумой. Олега она смущалась сильнее, чем он ее. Задала пару вопросов о столице и, получив сухие ответы, смылась, якобы за крупой. Мужчины остались одни.

– И как там Москва? – отец повторял вопросы тети Люды, вероятно, он тоже не знал, как себя вести с блудным сыном.

– Стоит, – Олег вычерпывал ложкой суп, надеясь, что не выглядит со стороны слишком голодным. – Че с ней станется?

– А зуб где потерял?

– Ударился о турникет.

– Ну-ну. Бери пирог вместо хлеба.

– Угу, – Олег отщипнул тесто, повел глазами по кухне. – Ремонт сделал?

– Ну такое. В процессе. Обои поклеил, плитку теперь надо класть. А у меня же нога.

Олег понятия не имел, что у отца с ногой, но спрашивать не стал. Папа постарел за три года, задубел и облысел до седого венчика на затылке. Он притворялся, что увлечен соскабливанием краски со столешницы. Иногда выпрямлялся, словно вспомнив о важном, хлопал себя по бедрам и снова устало горбился.

«На черта я приезжал?» – обозлился Олег.

Вслух он поинтересовался:

– А с забором что?

– Забор? – отец заулыбался, замахал мозолистыми руками. – Да тут хохма вышла. Без ста грамм не расскажешь.

– Ну так.

– О, и действительно.

Взбодрившийся, отец нагнулся к ящику, порылся, выругался.

– Спрятала! Умная, гадство. Да я умнее.

Подмигнув в пустоту, папа полез за холодильник. Выудил початую бутылку. Прополоскал посуду. Водка заиграла от солнечного света, преломилась в гранях стаканов.

– Ну, давай, сын.

Мастерский тост.

– Давай…

Олег выпил, не морщась, занюхал пирогом.

– И что забор?

– Да что! Позавчера в одном месте засвербело. Приключений захотелось, я… – отец осекся, – ты эсэмэску мою получал? Поздравительную?

Олег кивнул. Позавчера он отметил юбилей. Папа прислал сообщение, стишок, скопированный откуда-то с «Одноклассников».

– Ну вот… давай еще по одной, пока эта не приперлась.

Чокнулись.

– Ты кушай, кушай, сын. Про что я? А, забор. Ну говорю же, приключений захотелось, подрихтовать или что… сел на «Ладу» свою и – бабах! – в забор задницей. Ящик этот почтовый на багажник как астероид упал. Людка хохочет. А я чихаю. Помнишь, я, как переберу, чихать начинаю как проклятый?

– Ясно.

Олег не улыбался (чему улыбаться-то?), и отец, повздыхав, принял серьезный вид.

– Как мать?

– Нормально.

Матери Олег не звонил с осени. Рассорились за ерунду какую-то. Она сболтнула лишнего. Он вспылил. Швырнул в нее грязной салфеткой, вывалил гору претензий. Оба снимали квартиры по соседству, в Перово, но не пересекались полгода.

В две тысячи тринадцатом, на основании сорок пятой статьи, суд объявил гражданку Владиславу Толмачеву умершей. Спустя пять лет после исчезновения родителям выдали справку о смерти дочери. Папа вытащил из гаража загодя купленное надгробие. На кладбище соорудили муляж могилы. Вот тебе, Влада, подарок к совершеннолетию.

Справка, страшная, неправильная, принесла облегчение матери, и за это тоже Олег ее возненавидел. Родители словно индульгенцию получили и наконец разбежались кто куда. Мать встречалась с плюгавым пенсионером. Отец привел куму.

– Ты надолго к нам? – спросил папа и уточнил: – Я без всякого. Хоть живи – дом твой.

Олег пожал плечами.

– Погощу недельку. Утомился я от Москвы.

– За недельку разве отдохнешь?

– А деньги?

– Со мной работай. Мне помощь не помешает, бидоны тягать.

– Разберемся.

– Но это… – папа покраснел, – я тебе в комнате… гм… в маленькой комнате постелю. А то мы в твоей спальне масло складируем.

– Хорошо.

Олег отказался от третьей рюмки, встал, потягиваясь:

– Пойду сумку распакую.

– Слушай! – Костистое лицо отца просветлело. – Я ж кое-что нашел намедни. Может, ты поймешь что к чему.

Он выбежал из кухни, а Олег приблизился к висевшей на стене фотографии, поздоровался мысленно: «Что, сестренка, не узнать меня?»

Влада улыбалась, отсеченная от своей семьи десятилетием неизвестности. Красивая, синеглазая, живая…

Ей исполнилось бы двадцать три весной. Какой волшебный возраст – двадцать три!

– Вот, – отец подошел сзади, от него тоже пахло маслом. В пальцах он вертел конверт. Серую бумагу покрывали ржавые разводы. В уголке конверта вылинявшие чернила образовывали пятиконечную звезду.

Сердце Олега замерло, прежде чем ринуться галопом. Дрожащей рукой он принял серый прямоугольник и почувствовал твердый листок внутри.

– Вот, – повторил отец, – в почтовом ящике лежал. Как я в забор влетел, так и выпал мне на багажник. Я думаю, представляешь, он прилип к стенке ящика, этой, горизонтальной, а от удара отклеился. Сколько он там находился?

– Десять лет, – прохрипел Олег. Глотка сжалась, с трудом пропуская кислород.

– Десять… – отец пожевал губу. – Это же она оставила? Влада?

– Она…

Олег очертил ногтем звезду. Пентаграмма – их с Владой секретный знак.

Всякий раз, предлагая брату Игру, она подкидывала конверт, украшенный чернильной звездочкой. Игры она придумывала специально для него. В конце ждал приз. Конфета или какая-нибудь мелочь. Но чтобы дойти до финала, нужно было попотеть.

Впервые эту цепочку заданий Влада разработала в десять лет. Она корябала записки с подсказками и прятала по комнатам. Ходила за Олегом хвостом, смотрела искрящимися глазищами, как он разгадывает.

«Кормит дом шкаф со льдом».

Он делал вид, что ломает голову, умолял намекнуть. Но все же, осененный, мчался к холодильнику, где пряталась следующая загадка:

«Вот на лампочке колпак разделяет свет и мрак»…

Влада росла, и задания становились хитрее, извилистее. Порой он взаправду бился над сложными уровнями. К тому же Игра вышла за пределы дома. Локациями стал весь поселок. А подсказками служили цифры на асфальте, коллажи в дуплах деревьев, информация от соседей, которые были в сговоре с Владой.

Девятнадцатилетний Олег, промотавшись час по Свяжено, прибегал к сестренке и кричал в сердцах:

– Это не смешно! Или ты сужаешь территорию поиска, или я тебя за компьютер больше не пущу!

– Старайся лучше, – хихикала Влада.

– Ух, малявка!

Она бы стала разработчиком квестов или организатором праздников. Если бы не пожелала спасать спящих людей от наркозависимости прикосновением пальцев. Она стала бы кем угодно – с небом, плескавшимся в ее глазах.

Как-то Олег смотрел передачу про католических святых, и в ней говорили, что для канонизации необходимы факты о содеянных чудесах. Для себя он отметил четыре чуда, к которым была причастна его сестра.

Первое: чудо с эпилептиком.

Второе: чудо с грузовиком.

Третье: чудо с внушенными снами (а они, черт дери, были внушены!).

Четвертое: апрельское чудо.

В апреле две тысячи восьмого он разгадывал загадки Влады, не подозревая, что новых Игр не будет.

(Нет, иногда он грустил, думая, что малявка повзрослеет, и ей разонравится писать эти записки для брата.)

Квест привел к Дому культуры. Вечерело. Намаявшись, Олег решил повременить до завтра и посидеть с друзьями на бортике фонтана. Но мысли вертелись вокруг задания.

– Погодите-погодите, – пробурчал он, отставляя бутылку, и, проигнорировав смешки Глеба, пошел к ДК. Подсказка ждала на доске объявлений. Влада не поленилась распечатать текст на принтере.

«Продается общественный туалет».

Шагая в сумерках по пустынной окраине парка, Олег про себя обругивал сестру. Забавы забавами, но никто не позволял ей лазить в заброшенное здание, где воняет, а пол усеян шприцами.

И все же круто она придумала с доской объявлений!

Свой подарок – солнцезащитные очки – он нашел в окошке кассы. Собирался уходить, но из подвала, где и был обустроен сортир, кто-то вскрикнул.

В тот год Олег всюду таскал с собой импровизированное оружие уличного боя: телескопическую палку. Сложенная, она напоминала железную сигару, но стоило дернуть рукой, и сигара раскладывалась на упругие сегменты, достигая в длину добрых тридцати сантиметров. Самую узкую часть венчал шар-набалдашник. Олег шутливо называл дубинку «король дилдо».

Со стальной палкой в кулаке и с включенным на телефоне фонариком он прокрался к подвалу. Под подошвами хрустели ветки, шуршала листва. Насильник так распалился, что не слышал его шагов.

Малышом Олег посещал парковый туалет. Запомнил странные лампочки, из-за которых все в помещении было багровым: и стены кабинок, и писсуары, и писюн. Но лампочки давно раскокали, и луч, ткнувшийся в темноту, окрасил сортир не красным, а болезненно-желтым.

Насильник успел снять штаны. Он пыхтел, левой рукой расталкивая колени жертвы. Правая стискивала тонкую шею. Девочка (ее звали Надя Немкова, и она была на год младше Влады) почти лишилась чувств.

Олег заорал, будто в лапах извращенца задыхалась родная сестра. И ударил дилдо по изумленной харе.

Дальнейшее скрадывал алый туман.

Похоже, он нанес полдюжины ударов, раскроив приваренным грузиком лицо насильника. И добивал ногами, вколачивая тело в грязь.

«Ты – герой, парень», – скажет сотрудник милиции.

Мама Нади кинется в ноги. Папа Олега поворчит одобрительно.

А Олег спросит у Влады, поблагодарив за очки:

– Ты знала, что в финале мне нужно будет спасти ту девчонку?

Абсурдный вопрос: естественно, его тринадцатилетняя сестра не могла знать, что приезжий дегенерат захочет изнасиловать ребенка, что ровно в девять двадцать Олег допетрит про смысл задания и пойдет в туалет за призом.

Чушь.

Но до апрельского чуда было еще три удивительных совпадения.

Влада сказала, хмурясь:

– Это не так работает. Я беру бумагу и только тогда понимаю, где спрятать записку. Игра сама все делает.

– Управляет? Как?

Она не ответила, а прижалась к Олегу и поцеловала в щеку.

Возможно, предположим, она послала брата в туалет. Но кто-то третий управлял ею – вот что имела в виду Влада.

– Так что же это? – спросил отец, глядя на конверт.

– Игра, – сипло сказал Олег.