Свяжено росло на обочине междугородного шоссе, как неказистый полевой цветок. Загородилось от проезжающих автомобилей армированными заборами, словно рассерженное, что его лишили статуса ПГТ. Из-за каштанов выглядывали серые общежития, растерявшие жильцов после закрытия стекольного завода. Провода перечеркивали небо. Сонно кренились столбы.

Автобус высадил горстку пассажиров у Могилы Неизвестного Солдата: двух старушек, навещавших внуков в Москве, и высокого, плечистого шатена со спортивной сумкой.

Шатена звали Олег Толмачев, ему исполнилось тридцать. Поселок, который он покинул три года назад, был старше на пятьсот лет и помнил тракт, пролегавший вместо трассы, и волков в лесных дебрях, и темноту без звезд.

Но Свяжено успешно притворялось скучным захолустьем. Обросло травой, яблонями, рыжими гаражами, спутниковыми антеннами на кровлях хат. Крохотная площадь с мемориалом и стихийным рынком, автомойка, шиномонтаж, заправка ЛУКОЙЛ, еще продуктовый, обклеенный рекламой кока-колы, и магазин запчастей на первой линии. Олег повертелся, вчитываясь в знакомые до боли надписи: «Бытовая химия», «Чебоксарский трикотаж», «Игрушки», «Канцтовары», «Студия красоты».

Облака вальяжно курсировали над черепицей домишек.

Олег пошел по Большому переулку: шаг, второй – и он вернулся в Свяжено.

На Садовой улице продавали триммеры и бензопилы. На улице Рабочей, под одной крышей с аптечным пунктом, торговали семенами, кошачьим кормом и постельным бельем. Агентство недвижимости загибалось рядом с банком, фотоателье и почтой России, а на Советской отгрохали новенький бежево-оранжевый мини-маркет «Дикси». Село селом, пусть и с дюжиной многоквартирных домов. Четыре километра от рынка до северной окраины. Олег проходил это расстояние за сорок минут.

Он ненавидел Свяжено. Не яростно – хоть ярость порой и затмевала его рассудок. Ненавидел вкрадчивой ледяной ненавистью, которая страшнее всего.

За то, что поселок отнял у него сестру.

За то, что какой-то непойманный ублюдок поставил крест на ее будущем, возвел надгробие из розового мрамора с белыми прожилками.

И Влада не надела выпускное платье, не влюбилась в мальчика, не поступила в институт, даже тела ее не нашли, и могила была фиктивной.

А особенно люто Олег ненавидел себя. Потому что бухал крымские вина и загорал на коктебельском пляже, пока кто-то уводил сестренку во мрак.

Он обогнул школу, где промучился восемь лет, и пошел мимо стадиона. На поле подростки гоняли мяч. Турникеты, футбольные ворота без сеток, нестриженые кусты, окаймляющие беговую дорожку, и стертые разметки – ничего не изменилось. Изменился только он сам.

Он уезжал из поселка худощавым и стройным, и девчонки считали его привлекательным, разве что несдержанность отваживала потенциальных невест. За три года Олег поправился на двадцать пять килограммов и весил почти центнер. Под футболкой проступало пивное брюшко, под наждачной щетиной – дополнительный подбородок. Высокий рост мешал назвать его толстяком, но это было вопросом времени. Московский рацион составляли вареники и хинкали в пакетах. В отросших волосах появилась седина. Из-за постоянных возлияний лицо обрюзгло и состарилось раньше срока – но как на трезвую голову не свихнуться в Первопрестольной?

Целыми днями он мотался по мегаполису, потел в метро, втюхивая гостям столицы жилплощадь, а под вечер глотал из банок пиво и грыз полуфабрикаты.

«Не хочу, чтоб ты стал толстым», – сказала Влада за три дня до исчезновения. До катастрофы, разрушившей семью Толмачевых.

Сегодня, дети, вы усвоили важный урок: в жизни не бывает так, как вы хотите.

Асфальт закончился. Дорога была выложена отнюдь не желтым кирпичом, а бетонными плитами. В этой части поселка стояли двухэтажные сталинки, выглядящие уныло и аварийно. На железных удавках сушилась унылая одежда посельчан, унылый кот уныло вылизывал яйца под облезлой голубятней. Олег спустился по ступенькам во двор, совершенно деревенский, с курятниками и собачьей будкой. Из зарешеченных сарайчиков несло птичьим пометом.

Запах дома…

Олег отмахнулся от идиотской ностальгии, презрительно сплюнул. Ощупал языком десну, альвеолу, в которой до мая мирно гнездился передний зуб.

Резец он потерял в драке. И именно это стало причиной его возвращения в Свяжено.

Нет, здесь не вставляли зубы. Кроме аптеки, в поселке функционировала поликлиника и отделение скорой, но никаких стоматологий. Суть в другом. Когда его избивали трое, когда кроссовки споро впечатывались в живот, он увидел сестру.

Он шел к метро, заключив очередную удачную сделку. Лохи согласились на минимальную скидку за квартиру напротив гудящей фабрики. В пакете грелась чекушка, на душе было радужно. Эти переменчивые радуги, впрочем, легко трансформировались в алые пятна злобы. Коротышка, сидевший на детской площадке, попросил сигарету. Олег сказал, что не курит, и услышал брань в свой адрес.

– Что ты вякнул? – не раздумывая, он перепрыгнул парапет и устремился к хаму.

Двое приятелей коротышки вышли из подворотни, на ходу застегивая джинсы. Завязалась драка с заранее предрешенным финалом. Олег пропустил удар, следом – еще один. Из носа хлынула кровь, рот наполнился жидкой медью.

Сгруппировавшись кое-как, он лежал на газоне. И видел за малиновой пеленой, за мельтешащими ходулями арку, и в арке – девочку. Со светлыми расплетенными волосами, с огромными голубыми глазищами: эти глаза, эта небесная синь колебалась, покидая предусмотренные грани глазниц, будто в отрыве от бледного лица, будто ее нарисовали волшебной акварелью поверх выцветшей фотографии. Глаза были ближе, чем их обладательница. Они мерцали в голове Олега, обезболивали, утешали. Так маленькая Влада смотрела на загипсованного брата: он сломал кисть, упав с велика. Пока она смотрела, исчезала боль.

Владиславу Толмачеву последний раз видели у поселкового Дома культуры третьего июля две тысячи восьмого в 18.00. Летними вечерами добровольцы прочесывали окрестности. Осенний дождь оплакивал девочку. Январская вьюга выла, твердя, что шансов нет.

Но спустя десять лет Толмачев увидел сестру. И услышал шепот:

«Иди домой».

Гопников вспугнул полицейский патруль. Олега отвезли в больницу. Дежурный врач сказал, что ему чертовски повезло: ни нос, ни ребра не сломаны. Правда, улыбка подрихтована, но дантисты творят чудеса, были бы деньги.

Олег понимал, конечно, что никакой Влады в арке не было. Но, зализав раны, он отписался арендодателям и забронировал билет.

Возле сталинок буйствовала зелень. Белье плескалось на июньском ветру. В четвертом подъезде – вспомнил Олег – жила Оля, его бывшая девушка. Они расстались, когда он уехал. Оля, судя по страничке в социальной сети, смоталась из страны. Три года у него не было серьезных отношений. Самое время озвереть.

Грунтовка петляла под сенью ив.

Неказистый дом показался за поворотом. Олег придушил нежелательные эмоции. Осмотрел придирчиво забор, покореженный у калитки. Почтовый ящик, раньше висевший на столбике, прислонился к штакетнику. В дворовой беседке можно уединиться, задернув присобаченную душевую шторку.

Из гаража летели ошметки ссоры. Женский голос костил за пьянство, мужской – отнекивался.

Олег толкнул калитку, и Геракл залаял истошно, загремел цепью.

«Забыл меня», – кисло усмехнулся Олег.

Отец высунулся из гаража. За его плечом маячила сожительница, тетя Люда.

– Здорова, – сказал отец так, словно Олег вернулся из парка, где гулял с друзьями, и не было трехлетней разлуки.

– Здорова, – вторил Олег.