Свято место
Окончив училище, Рита Обедникова три года проработала в сельской поликлинике и осталась бы там навсегда, если бы не измена жениха. Накануне свадьбы она обнаружила Сашу в постели с любовницей, а вскоре выяснилось, что про его походы налево знали все друзья и коллеги Риты. Собственно, с лучшей подругой она его и застала.
Девушка не желала находиться среди предателей и подала документы на увольнение. Шел девяносто третий год, рабочие места были на вес золота. Но Обедниковой казалось, что после такого удара судьба обязана предоставить компенсацию. Она свято верила в теорию зебры – черных и белых полос.
Ее родители умерли, когда она была ребенком. Умерла и бабушка, воспитавшая ее. Не существовало на карте точки, которую двадцатидвухлетняя Рита считала бы домом. Шумная столица ее не прельщала. Чтобы начать жизнь с нуля, она перебралась в крупный провинциальный город, где даже воробьи были рыжими от рудной пыли.
Ей повезло. Нашлась вакансия в районной больнице – древнем, разваливающемся здании на окраине, возле поселка с неромантическим названием Хладокомбинат. Рита с головой погрузилась в работу. Вопреки клятве впредь не заводить подруг, сдружилась со старшей сестрой Тасей Фуртак. Третий месяц они собирались поехать в центр на танцы, но свободного времени не было. Сдав смену, Рита садилась в электричку и тридцать минут добиралась до общежития. Валилась на кровать и немедленно засыпала. И иногда плакала во сне.
Тася обещала подыскать ей кавалера. Полушутливо они приглядывались к пациентам мужского пола: «Тот, с открытым переломом, симпатяга!», «А какого красавца в урологию доставили!»
Рита была симпатичной девушкой, но, вероятно, не настолько симпатичной, чтобы удержать жениха от адюльтера. С ней часто заигрывали, она же вежливо отказывала, ссылаясь на занятость. Иронизировать по поводу личной жизни она уже могла, устраивать ее – нет.
Самым настойчивым был заведующий хирургическим отделением Ярослав Дмитриевич Кудрявцев. Тридцать три года, хорош собой, холост. К тому же, что врачам не пристало, ездит на «мазде», щеголяет золотыми часами, а по запаху французского одеколона легко отслеживать его перемещения из палаты в палату.
Лучше кандидатуры не сыщешь.
Но Тася, едва речь заходила о Кудрявцеве, напрягалась и переставала шутить.
– Забудь, – говорила она.
И меняла тему.
Рита заподозрила, что у старшей сестры в прошлом была связь с доктором, которая завершилась нелучшим образом. Однажды она напрямую спросила об этом Тасю, и та искренне удивилась.
– У меня? С Кудрявцевым? Нет! Не моего полета птица. Бабник и за воротник закладывает.
– А кто из врачей не закладывает? – парировала Рита. Подруга что-то скрывала. Ей захотелось узнать что.
– Ладно, – вздохнула Тася. – Замечала, какие субъекты наведываются к нам в отделение? Кореша Ярослава Дмитриевича?
Рита замечала. Типы с криминальными физиономиями. Как тот, что недавно преградил ей дорогу и разглядывал сальным глазом. Одним глазом – второе веко у него было зашито. И лишь Кудрявцев фразой «не пугай моих девочек» избавил Риту от компании громилы.
– Откуда, по-твоему, у него иномарка? С зарплаты купил?
– Думаешь, он занимается чем-то незаконным?
Разговор происходил в общежитии, без посторонних ушей, но Тася понизила голос:
– Как-то к нам привезли мужика с пулевым ранением. Так Кудрявцев заставил меня написать «ножевое». Угрожал увольнением, а в конце денег дал. Я на них куртку купила зимнюю. А еще я слышала: он с самим Фаном знаком.
На Риту упоминание некоего Фана с титулом «сам» не произвело впечатления.
– Ах, забыла, что ты приезжая! Авторитет местный. Я от таких подальше держусь и тебе советую.
Обедникова заверила, что дело даже не в связях с бандитами. Бабники любой степени добропорядочности ей были ни к чему.
Близилось лето, и сердце ее постепенно оттаивало и вновь хотело того, чего хотят девичьи сердца: биться в унисон с чьим-то сердцем. Леша, молодой анестезиолог, пришел к ним в мае. Тасе понадобился час, чтобы вникнуть в причину Ритиной рассеянности.
– Да ты влюбилась, подруга!
– Брось ерунду говорить! – смутилась Обедникова.
– Дай угадаю… Новый врач. Губастенький…
Рита отнекивалась, Тася хихикала и щипала ее, требуя развернутой истории.
Пригласи ее Леша на свидание, она бы нашла и время, и окно в плотном графике. Она купила модное платье по баснословной цене и приезжала на работу раньше, чтобы столкнуться с ним в коридоре. Но анестезиолог медлил, а в июне Рита застукала его в курилке целующимся с Тасей.
– Риточка, погоди, я объясню! – увещевала старшая медсестра.
– Все хорошо, – огрызнулась Обедникова, – дарю!
Она сдерживала слезы до вечера. Расплакалась на остановке. Вокруг никого не было. Вокруг никогда никого не было.
«Плачь сколько влезет», – сказала ей черная-пречерная зебра.
Вспомнилась покойная бабушка, треклятый Саша, несбывшиеся чаяния. Утерев слезы, она увидела в трех метрах от себя бомжа с одеревеневшей от грязи бородой. После того как Хладокомбинат, давший название поселку, закрыли, район обезлюдел, и Рита возвращалась домой в пустой электричке. Вздумай бродяга напасть на нее, никто бы не услышал криков.
Она сглотнула слюну и отошла к обочине.
Бомж ковырялся в ширинке и косился то на девушку, то на лесопосадку за остановкой. Осенью, рассказывала бывшая подруга Таисия Фуртак, в роще нашли изнасилованную и расчлененную студентку.
– Эй, – хрипло позвал бездомный. – Ты. Иди. Сюда.
Она с мольбой посмотрела на дорогу. Электричка опаздывала.
– Деньги. Есть? Слышь. Деньги.
Бомж отнял пятерню от промежности и протянул к ней. Глазки под косматыми бровями злобно горели:
– Тебе. Говорю. Ты. Сука.
«Мне конец», – подумала Обедникова, и тут из-за поворота вылетела красная «мазда». Подняв столб пыли, машина затормозила напротив девушки.
– Подкинуть?
Бомж разочарованно отступил к лесопосадке.
Рита быстро скользнула в пахнущий французским одеколоном салон, будто боялась, что Кудрявцев передумает и бросит ее с уродливым бродягой.
– Добрый вечер, Ярослав Дмитриевич.
Заведующий отделением пригладил густые каштановые волосы, которые он подкрашивал, чтобы скрыть седину. Он с интересом изучал пассажирку.
– Приятная неожиданность, Риточка.
К аромату парфюмов примешивался явственный запах алкоголя. В другой ситуации Рита не поехала бы с выпившим водителем, но сейчас у нее не было выбора.
– Ты в порядке?
– Да, простите, – она вымученно улыбнулась. – Тяжелый день.
– У нас каждый день тяжелый, – изрек доктор, и машина мягко тронулась.
Отец Кудрявцева был деканом кафедры в медицинском институте, и именно поэтому Ярослав получил диплом. Папа твердил, что природа отдохнула на сыне, но заставил его надеть докторский халат. Четыре поколения хирургов не шутка. О том, чтобы прервать традицию, старший Кудрявцев и слушать не желал.
Ярослав был вынужден стать врачом, хотя и ощущал, что профессия совершенно не его. «Его» – это девушки и автомобили, шикарная жизнь, которой не достичь хирургическим путем. Ладно бы пластические операции, вошедшие в моду с перестройкой. Натягивать кожу на старых кошелках с деньгами, добавлять объемов тупым подружкам бизнесменов. Это он еще мог понять. Но папаша сослал его в районную больницу, где зимой в писсуарах леденела моча.
Амбиции сочетались в Ярославе с безвольностью. Противостоять грозному отцу он был не в состоянии, да и учиться чему-то заново пугался. Он вяло принял судьбу, найдя отраду в коньячных взятках и симпатичных медсестрах. И выяснил, что есть свои преимущества в работе у черта на куличках. Из областной больницы его, пьющего и ввязывающегося в скандальные истории с замужними коллегами, давно бы уволили. Здесь же требования были ниже, и кадрами не разбрасывались. Дружба с главврачом (а Ярослав приспособился дружить с нужными людьми) тоже играла роль.
Не сказать, чтобы он был бездарным и что заведующим его назначили по блату. Процент смертности во время операций Кудрявцева находился на допустимом уровне. И людей спасал: спросите у мальчика, чьи пальцы он пришил, или у дальнобойщика, которого вытащил с того света. В минуты медицинского триумфа Ярослав переставал пить и несколько дней чувствовал себя счастливым человеком. Пока на глаза не попадалась иномарка, воплощение мечты, или дорогая аудиосистема.
В период особенно глубокой депрессии он столкнулся с Залеевым.
Костя Залеев, по прозвищу Разбой, был его одноклассником. Самбист, кандидат в мастера спорта, в девятнадцать лет он потерял правый глаз. Нелепая трагедия: он, поскользнувшись, упал лицом в коробку с конструктором младшего брата. Спорт для Залеева закончился. Парень переквалифицировался в сапожники (говорят, неплохо справлялся), и милицией задерживался исключительно за пьяные драки. Развал Союза открыл доселе невиданные горизонты для людей, уставших от пятидневной работы.
Бывший спортсмен и уже бывший сапожник занялся риелторским бизнесом. В клиенты выбирал опустившихся пьяниц и бедолаг, стоящих на учете в психдиспансере. Поворотным моментом в его карьере стал визит «вольных налоговиков». Так именовала себя группа товарищей, следящих за финансовыми операциями в подконтрольном им районе.
– Ты? Хирург? – поражался Разбой, наливая в рюмки «распутинку».
Кудрявцев был удивлен не меньше. С последней их встречи однокашник преобразился и кардинально поменял гардероб. Вместо спортивных штанов – брюки из хорошей ткани, вместо застиранной майки – респектабельный пиджак. Плюс швейцарские часы, новые зубы, безвкусные, но дорогие туфли. Дела у Залеева явно шли лучше, чем у Кудрявцева.
– Ну, хирург, – сознался Ярослав, – заведующий отделением, между прочим.
– Бабки, небось, шибешь, – ухмыльнулся Разбой.
– Не жалуюсь, – соврал доктор. – Ну а ты? Все квартиры у дуриков отжимаешь?
– Не, брат. Бери выше. Мы теперь с банками работаем. С драгметаллом, автоторговлей…
– Мы?
– «Минотавры», слыхал?
Кудрявцев смекнул, что речь идет не о древнегреческих легендах. Минотаврами прозывались члены организованной преступной группировки, выросшей на базе спортивного клуба с одноименным названием. Начинали они, подчинив себе рынок поселка Хладокомбинат, наперсточников и попрошаек. Перешли на крупный бизнес, вытеснив соперников и возглавив преступный синдикат города. С ментами договорились. Нерадивых коммерсантов вывозили в леса и хоронили заживо – такой был стиль у Фана, их таинственного, полумифического главаря.
Кудрявцев вспомнил, как однажды, добиваясь расположения красотки, намекнул ей, что лично знаком с боссом «минотавров». Через полчаса она отдалась ему в туалете дискотеки. Бандитов, как водится, не только боялись, но и в некотором роде боготворили.
– Ты на «минотавров» работаешь? – спросил Ярослав.
– Работаю? – фыркнул Костя. – Я бригадир. Как офицер в армии. На мне вся ответственность. То-то, хирург.
И он подмигнул Кудрявцеву единственным глазом.
Они допили и обменялись координатами. Доктор с завистью смотрел, как Разбой садится в новехонький «мерседес» и бесшумно уезжает по своим разбойным делам.
А неделю спустя Кудрявцева разбудил телефонный звонок.
– Это Костя! – прозвучал в трубке прерывистый голос. – Братан, срочно, мы у подъезда твоего.
– Ты что, час ночи…
– Вопрос жизни и смерти, Ярик! Ты ж Гиппократу клялся!
Ругая себя за то, что дал Залееву номер, Кудрявцев оделся и вышел во двор.
Разбой наматывал круги у «мерседеса».
– Сюда, скорее!
Кудрявцев заглянул в автомобиль. Салон был залит кровью, будто в нем резали свинью. На сиденье полулежал парень лет двадцати. Из его предплечья торчал нож. Рукоять – с одной стороны, клюв лезвия – с другой.
Доктор бегло осмотрел рану, проверил зрачки парня.
– Нужно срочно отвезти его в больницу!
– Нельзя в больницу, – возразил Костя, – никак нельзя. Ты у нас больница, братан.
– Я не могу!
– Можешь! – Костя вытащил из кармана охапку смятых окровавленных купюр и сунул их врачу. Кудрявцев уставился на деньги широко распахнутыми глазами. Позади стонал и матерился раненый.
– Хорошо, – промолвил Ярослав, – попытаюсь помочь.
«Ну вот, – сказала себе Обедникова, – а ведь клялась избегать подозрительных мужчин».
Она сама не поняла, как согласилась поужинать с Кудрявцевым. То ли предательство подруги было тому виной, то ли доктор действительно умел очаровывать.
В ресторан при гостинице «Киев» медсестры захаживали редко. Рита вертела головой, рассматривая высокие потолки с лепниной, белый рояль, фонтан посреди зала. Дно изящной чаши пестрело монетками разных стран мира.
Меню сбивало с толку богатством выбора.
– Попробуй пиленгаса в сметане, – порекомендовал Кудрявцев.
У Риты, привыкшей перекусывать на ходу, неприлично громко заурчал живот. Она сделала заказ и, извинившись, отлучилась в дамскую комнату.
Туалет встретил ее гипертрофированной роскошью. Зеркало отразило красивую девушку с немного припухшими глазами. Так кстати на ней было синее платье, купленное для анестезиолога.
Рита подвела веки карандашом, оценила себя. Кем надо быть, чтобы променять ее на толстые ляжки Фуртак?
– Выкуси, Тася, – сказала Рита злорадно.
Расторопный официант принес бутылку грузинского коньяка.
– Вы же за рулем, – замялась Обедникова.
– Во-первых, «ты», а не «вы». Во-вторых, хирург я, предположим, не гениальный, но вот водитель – от Бога.
Он очаровательно улыбнулся и поднял рюмку.
– За настоящее знакомство.
Коньяк был превосходным, как и запеченная рыба. Девушке стало тепло и беззаботно, проблемы отошли на задний план. Кудрявцев болтал, рассказывая остроумные медицинские байки, и сложно было представить, что этот обаятельный балагур связан с криминальным миром. На роль порядочного мужа он не тянул, но Рите вдруг понадобилось просто почувствовать себя женщиной. Взгляд, блуждающий по ее декольте, и комплименты.
Впрочем, окончательно расслабиться она себе не позволяла. Периодически всплывал в памяти одноглазый тип, наведывавшийся к доктору, и новостные сводки о зверствах так называемых «минотавров». И февральский случай был на слуху: тогда прямо в больнице неизвестные убили пациента.
Памятуя об этом, Рита отказалась от третьей рюмки и попросила воды.
Кудрявцев принялся пить за двоих.
– Ты мне сразу понравилась, – разоткровенничался он, – с первого дня. Невинное что-то в тебе есть. Неиспорченное. Этот город всех портит. Меня испортил, хуже некуда.
«Резкий переход от студенческих анекдотов», – растерялась Рита.
– Убежать бы отсюда, – Кудрявцев заговорщически склонился к медсестре, – пока не поздно.
В этот момент на пороге ресторана появилась троица мужчин кавказской наружности. Двое задержались у входа, а самый крупный и, очевидно, главный в троице направился к столику медиков.
– Поздно, – хмуро сказал Кудрявцев, и Рита внутренне сжалась.
«Ну вот и сходила на свидание», – подумала она.
– Привет светилам медицины, – развязно бросил кавказец.
– Здравствуй, Ибрагим, – вежливо приветствовал его Кудрявцев.
– Коньячком балуемся?
– Есть такое…
Кавказец покрутил в волосатых лапах бутылку, присвистнул и наполнил рюмку Риты. Подхватил ее двумя пальцами.
– Выпьем, Ярослав Дмитрич?
Нервный тик дернул щеку Кудрявцева, но голос не выдал волнения:
– Отчего не выпить с хорошим человеком?
Он протянул рюмку Ибрагиму. Кавказец покачал головой:
– На поминках не чокаются.
– Поминках?
– Ага. Кореша твоего, Разбоя, вчера убили. Ему глаз здоровый вырвали и в пустую глазницу затолкали. Права моя матушка – в страшном мы государстве живем.
Кудрявцев выглядел шокированным. Он потер веки, словно прогонял наваждение, медленно поднес рюмку ко рту и залпом осушил.
– Мельчают «минотавры», мельчают, – Ибрагим понюхал коньяк и отставил рюмку, не пригубив.
Повернулся к Рите. Все это время девушка сидела, сосредоточившись на тарелке, считая бегающих вдоль позвоночника муравьев.
– Красивая баба, – похвалил кавказец. – Кабы ты и друзей выбирал с умом. Ладно, Айболит, живи.
Визитер ушел к своим подельникам. Повисла гнетущая тишина. Кудрявцев, забыв про спутницу, кусал нижнюю губу.
– Ярослав… – нарушила молчание Рита, – он говорил о твоем близком друге?
– Друге? – натянуто и злобно усмехнулся доктор. – Нет у меня друзей, кроме тебя.
Его зрачки пьяно сверкнули, как монеты на дне фонтана.
Вечер был испорчен, Рита жалела, что вообще пошла с Кудрявцевым.
«Ну почему, – спрашивала она себя, – как не предатели – так бандиты? Куда подевались нормальные парни?»
– Мне пора, – произнесла она, – завтра рано вставать…
– Постой! – выпалил Кудрявцев. – Постой, – добавил он спокойнее: – Я должен тебе показать одну вещь. Ты поймешь. Это совсем рядом, в пяти минутах езды. Ты не видела ничего подобного.
Он улыбнулся, вернул себе прежнее обаяние.
– Нет, это не лучшая идея.
– Лучшая! – горячо прошептал он. – Самая лучшая, Риточка, пять минут!
Она заколебалась. В глазах врача было столько мольбы, что жалость кольнула девичье сердце. Она всегда была жилеткой для расстроенных приятелей. Пока приятели не приноровились в нее сморкаться.
– Пять минут, – сдалась Рита.
Ярослав процветал. За год он стал счастливым обладателем «мазды», стереосистемы, японского видеомагнитофона. Деньги не переводились. Он обустроил на дому операционный кабинет со всеми необходимыми инструментами. Клиентов было в избытке. Колотые раны, резаные, огнестрел. Он штопал «минотавров» и получал щедрое вознаграждение за труды.
– Менты наши, – заверил Разбой, – риск минимальный.
Сначала Ярослав опасался проверок, но постепенно убедился, что власть «минотавров» в городе неоспорима. Были еще пришлые чечены и реченская группировка наркоманов-беспредельщиков, но для хирурга они не представляли угрозы.
Новый, девяносто четвертый год Ярослав отметил на даче таинственного Фана. Последние страхи испарились.
В свободное время доктор либо пил с Костей, либо штудировал медицинскую литературу. После особенно сложной операции – не в квартире, а на легальной работе – главврач заметил:
– Ты меня поражаешь. Ногу бедняге спас! Мастерство растет!
– Просто я поменял сорт коньяка, – устало ответил Ярослав.
Вечером он лежал на диване, повязав вокруг головы мокрую тряпку, и наслаждался покоем. Трель дверного звонка настигла его на полпути к долгожданному забытью.
– Только не снова! – взмолился он.
«Свои!» – крикнул из-за дверей Разбой.
– Дайте мне день без полутрупов, – пробормотал доктор, отворяя.
При виде девочек в коротеньких платьях сон как рукой сняло.
– Прошу любить и жаловать, – сказал Залеев, – победительницы конкурса «Мисс Область», золото и бронза. А рыжая – приз зрительских симпатий.
– Ей хоть шестнадцать есть? – спросил Кудрявцев, почесывая подбородок.
– А тебе не пофиг? – пожал плечами Костя.
Рыжая выдула пузырь жвачки и засмеялась.
Она надувала пузыри, даже когда Залеев трахал ее сзади, пыхтя и потея. Ярослав сидел в кресле напротив. Мисс Область золото и мисс Область бронза ласкали его член опытными ртами, периодически целуясь друг с другом. Он любовался ими сверху и думал: «Спасибо тебе, папочка, за настойчивость. Медицина – это мое».
Будучи гедонистом, он не предвидел смены белой полосы на черную, и февральский инцидент застал его врасплох. Костя попросил доктора выйти на работу в ночь. Позвонил около двенадцати. Ярослав отлепил щеку от стола.
– Дрыхнешь, братан? А я под больничкой твоей мерзну.
– Сейчас подойду.
– Не, не надо! Холодина ужасная – простудишься. Спускайся лучше в реанимационный блок.
Больничный коридор был пуст, отчего казалось, что ветхое здание давным-давно заброшено.
По дороге к реанимации Ярослав с улыбкой вспоминал сон, приснившийся на рабочем месте. В нем была эта новенькая медсестра – Рита. Отличные ножки, а глаза – сама невинность. Такая для семейной жизни – оптимальный вариант. Добрая, заботливая, порядочная.
– А что? – хмыкнул Ярослав. – Мне тридцать три, пора и о свадьбе задуматься.
Размышляя над тем, где провести медовый месяц, он вошел в палату.
Единственный пациент – бизнесмен с черепно-мозговой травмой – спал и стонал во сне.
– Эй! – постучали по стеклу снаружи. – Запри дверь и свет погаси!
Он повиновался и в темноте открыл крошащиеся ставни. Морозный воздух освежил кожу. На снегу стояли двое: Костя и парень, которого Разбой привез к нему когда-то с ножом в предплечье. Парня звали Максим, и фамилия у него была характерная – Мрец. Почти мрэць – «мертвец» по-украински.
– Ну и долго же ты, – весело пожурил Костя.
– Че вам не спится-то?
– А мы совы, мы ложимся поздно. Держи-ка.
Он подал Ярославу узкий холодный предмет – фонарик.
– Будь другом, Ярик, посвети тому мужику в лицо.
– Что? – удивился доктор.
– Да посвети, посвети, говорю.
Ярослав вернулся к пациенту, включил фонарь и направил луч на бледное, исхудалое лицо. Пострадавшему в аварии бизнесмену было лет пятьдесят.
Заскрипело железо. Мрец ловкий, как обезьяна, взобрался на подоконник и повис, цепляясь за решетку.
– Так светить? – уточнил Ярослав.
– Идеально, – осклабился Максим и просунул руку в оконный проем.
Ярослав увидел длинный черный ствол. Пистолет с глушителем сработал бесшумно. Пуля попала в висок бизнесмену и прошила череп насквозь. Голова дернулась. Кровь, сгустки мозга и костяная крупа брызнули на стену.
Ярослав задохнулся от ужаса, взвизгнул по-бабьи.
– Да какого хрена?!.
– Все отлично, чувак, – сказал Мрец, спрыгивая назад, в снег.
– Спасибо, Ярик, – донеслось откуда-то с противоположного конца вселенной. – Созвонимся.
До утра Ярослав просидел в кабинете, глотая коньяк из горлышка. Его трясло, мутило, челюсть сводил кислый страх. К рассвету он кое-как совладал с собой и на негнущихся ногах поплелся в коридор.
Милиция прибыла. Следователь брал показание у перепуганной дежурной сестры.
Ярослав пробежал глазами по своей одежде: нет ли на ней следов преступления.
«Убийство, к которому я причастен», – подумал с тоской.
Привидевшаяся тюрьма была почему-то устаревшего, царского образца. Подземные казематы, капающая с каменного потолка вода, закованные в цепи доходяги, поющие нестройным хором про сырую темницу и молодого орла.
Вот и расплата за сладкую жизнь.
– Простите, – позвал Ярослав следователя.
Он желал скорее приблизить неминуемый исход.
– Слушаю вас!
Доктор оторопел. Он уже встречал следователя раньше: на даче Фана в новогоднюю ночь.
– Нет-нет, ничего, – промямлил Ярослав, пятясь.
Следователь провожал его пристальным взором.
«Мазда» летела мимо лесопосадки – куда? Рите хотелось бы знать. Она на чем свет стоит ругала себя за мягкость характера. За то, что не спит в привычном и безопасном одиночестве. И утешалась подбадривающей улыбкой водителя.
«Он безвредный. Он врач, мой начальник. И все в курсе, что я поехала с ним».
«Все? – промурлыкал внутренний голос с бабушкиными интонациями. – Это кто ж – все? Официант, который ни разу на тебя не посмотрел? Или Ибрагим? Ты ему понравилась, оценил! Только он человек занятой, в памяти долго не удержит. Одна надежда, что бомж номера запомнил и в блокнот записал!»
«Черт», – безмолвно простонала Рита.
Автомобиль поймал выбоину, вильнул.
Костяшки докторских пальцев побелели на рулевом колесе. Он улыбался приклеенной улыбкой, но зрачки бегали из стороны в сторону – злобно? Испуганно? Походило на то и другое одновременно.
– Пять минут прошло, – сказала Рита, всматриваясь в сумерки. – Объясни, куда мы едем.
– Ко мне, – отчеканил Ярослав и рассмеялся. Девушку зазнобило.
– Это вряд ли! – твердо произнесла она. – Останови машину, или у тебя будут проблемы!
«Мазда» съехала с трассы и зашуршала гравием. По бокам проселочной дороги высились темные силуэты деревьев, а в голове Риты транслировались криминальные сводки.
«В лесу он, что ли, живет?» – с нарастающим беспокойством подумала Обедникова. Хлопнула по приборной панели:
– Сейчас же останови!
Ее крик подействовал на доктора как пощечина. Улыбка сползла с губ, лицо осунулось и постарело лет на десять. Автомобиль резко затормозил.
– Вали, – сказал Кудрявцев, уставившись в окно.
Она распахнула дверцы, опустила ногу на землю. Каблук пропорол засохшую грязь.
– Где мы? – спросила она.
– В городе твоей мечты, – язвительно сказал доктор, – но завтра ты его покинешь. Уверяю, что после увольнения тебя не примут ни в одну горбольницу. Уж я постараюсь.
– Что? – девушка захлебнулась обидой. – Ты… Как ты можешь? Что я тебе сделала?
– И учти, подруга, – прошипел Кудрявцев, – мы возле кладбища. Тут всякий сброд по ночам шатается. Боюсь, целой домой не доберешься.
– Почему – возле кладбища? – выдохнула Рита. Теперь она увидела ворота впереди, пихты за железным забором.
– На могилку наведаемся и обратно поедем.
Рита молчала. Кудрявцев протянул открытую ладонь:
– По-хорошему?
– Да, – проговорила она, но руку доктору не подала.
– Умничка, – похвалил он, и «мазда» въехала на территорию кладбища.
Заколоченная будка сторожа подсказала Рите: в случае чего спасаться придется своими силами.
Фары осветили город мертвых. Нищие кресты стариков и мраморные памятники бандитов. Ивы печально шевелили зелеными косами на ветру, и Рите стало не страшно, а грустно. Грустила она по себе, неудачнице, по бабушке, чья могилка давно заросла сорной травой. Даже о бывшем женихе взгрустнула – он, по крайней мере, не возил ее на погосты.
Машина сбавила скорость на окраине кладбища. За пушистой ольхой простиралось голое черное поле. Земля ждала новых квартирантов.
Кудрявцев поставил «мазду» так, чтобы оранжевый свет фар озарял могилу за витой чугунной оградой.
– Нам сюда, – он предложил девушке локоть, но та опять отказалась от помощи. Доктор галантно отворил калитку, и они очутились внутри ограды, вмещающей скамейку, поминальный столик и собственно могильную насыпь. Тяжелая прямоугольная плита в человеческий рост привлекла внимание Риты. Лицо на овальной фотографии показалось ей знакомым, и она подошла ближе. Чтобы тут же отскочить назад.
– Узнала? – хищно улыбнулся хирург.
Надпись на плите гласила: «Ярослав Дмитриевич Кудрявцев, доктор».
С ночи убийства миновала неделя, а Разбой не выходил на связь. Неделю Ярослав вскакивал по ночам, проверял замки.
Заедал стресс копченой курицей и запивал коньяком.
В субботу был его день рождения. Солнечные лучи по-весеннему согревали квартиру, под окнами орали коты. Настроение Ярослава поднялось, он даже побрился. Включил стереосистему, и «Haddaway» запели свою «What Is Love».
За громкой музыкой он различил телефонный звонок.
– С днюхой, братан, – гаркнул Разбой, – встречаемся в полдень на западном кладбище, есть разговор.
Ярослав понадеялся, что ему послышалось. Естественно, Костя имел в виду «пастбище». Где-то за Хладокомбинатом были пастбища для скота…
– Ты сказал…
– Кладбище, ага. Не волнуйся, там свои будут.
«Ну да, – приуныл Ярослав, – Как раз „свои“ беспокоят меня больше всего».
Но всерьез он встревожился, заприметив «ленд-крузер» Фана.
У могилы в конце нового сектора собралось человек десять. Авторитет «минотавров» стоял внутри свежевыкрашенной ограды и поправлял черную атласную ткань, прикрывавшую надгробие.
Фан был высоким, под два метра, мужчиной средних лет. Статным, плечистым, с аристократическими чертами лица. Такой мог сыграть в кино белогвардейского офицера, пекущегося о судьбе России. Надо лишь поменять костюм от Версаче на царский мундир и пригладить копну волос цвета воронова крыла.
Бежевое пальто главаря выделялось светлым пятном на фоне черноземья. Ярослав изгваздал ботинки в февральской слякоти, а на туфлях Фана не было ни единой грязной капли. Точно он парил над землей.
Источаемая этим человеком власть ощущалась физически. Разбой, любивший поболтать о биополе и прочих ненаучных вещах, утверждал, что рядом с боссом вянут комнатные растения. И Ярослав, пригвожденный к земле холодными зрачками Фана, готов был ему поверить.
Доктор поздоровался скороговоркой. Фан ответил фирменной белозубой улыбкой. Казалось, улыбаться шире невозможно. При этом глаза сверлили собеседника с энтомологическим интересом.
Ярослава посетила неприятная мысль, что зубов у авторитета гораздо больше, чем тридцать два. Одних моляров штук двадцать.
– Ну, здравствуй, именинник. – Фан обнял хирурга. От него пахло мускусом, сандалом и смертью.
– Очень рад, – вымолвил Ярослав, – вы хотели поговорить?
– Поговорить? – Кожа натянулась на щеках Фана сильнее. Он напомнил Ярославу доктора Ливси из советского мультфильма «Остров сокровищ». – Кто же говорит в день рождения? В день рождения подарки дарят!
– Подарки? – глупо заморгал врач и прикусил язык, чтобы не добавить «на кладбище?»
Разбой подмигнул ему из-за оградки: мол, а ты боялся!
Фан взмахнул руками, как дирижер, и бандиты запели:
Happy Birthday to you,
Happy Birthday to you,
Happy Birthday, dear доктор,
Happy Birthday to you.
Едва стихло над кладбищем последнее «ю», Фан торжественно сорвал с «подарка» атласную упаковку, и колени Ярослава подкосились.
Красно-серая плита из зернистого гранита словно прыгнула на доктора. Он узнал снимок в овальной рамке. Фотографию позаимствовали со стенда в хирургическом отделении. Имя и отчество, фамилия, слово «доктор», взятое в кавычки, как бандитская кликуха.
Фан славился специфическим чувством юмора. И он был определенно доволен реакцией именинника.
– Красивая, да?
Ярослав опустился на скамейку. Свежая краска чавкнула под задницей.
– Это что?
– Твоя могила. Будущая. А что? Нынче земля кладбищенская на вес золота. Про памятники я вообще молчу. Люди часто бронируют себе территорию… загодя. Вот я и решил, отчего хорошему человеку не подсобить? Как тебе, кстати, место? Ольха вон, пихты… А фото как, подходит?
«Тварь, – подумал Ярослав, – не поленился холмик насыпать, чтоб как настоящая могилка была. Спасибо, что сорокоуст в церкви не заказал».
– Здорово, – выдавил он.
– Ты, доктор, живи до ста, – проворковал Фан, – но помни, что за тебя друзья похлопотали. А умрешь, внуки даты жизни выбьют, и будешь отдыхать как на перине. Ты, часом, не суеверный?
Ярослав покачал головой. Он не был ни суеверным, ни религиозным, но массивная плита с его именем на шершавой поверхности пробудила доселе дремлющую разновидность страха. Того, что возникает при виде шевелящихся мертвецов или хоронящихся в темноте бесплотных фигур.
– Вот и славно, – подвел итог Фан. – Ну ты посиди здесь, пообвыкни. На кладбище разум светлеет.
У калитки его, Ярослава, могилы Фан повернулся:
– Давно собирался спросить. Что происходит с заживо похороненными людьми? Долго они там, внизу, живут?
Доктору потребовалось время, чтобы понять смысл вопроса.
– Без кислорода – пять-шесть часов.
– Мало, – с сожалением сказал Фан, – а что дальше? Что происходит с трупом?
– Гниет…
– Ну, это ясно! Как?
– Ферменты, которые переваривали пищу, начинают переваривать ткани тела. Труп пожирает самого себя. Бактерии едят разорванные ткани кишечника. Вредный газ освобождается, раздувает тело, от этого глаза выпучиваются из орбит…
Ярослав проговаривал заученный когда-то текст, с усилием шевеля языком в пересохшем рту.
– Надо же, – Фан мечтательно хмыкнул. – Ладно! Проголодался я с вами! Поеду, выпью за твое здоровье.
Он взобрался в «ленд крузер», не испачкав туфель. Джип зачавкал по тропинке.
Ярослав вздрогнул, когда Костя положил ему на плечо руку.
– Да уж, Ярик. Переборщил наш Фан.
Ярослав как зачарованный изучал надгробие.
– Зато теперь, – философски рассудил Разбой, – ты можешь посрать на собственной могиле. Да хоть сексом заняться, если чиксу сговорчивую найдешь.
Риту осенило: ну конечно!
Ночное кладбище, надгробие с фотографией Кудрявцева, сам Кудрявцев, смахивающий в оранжевом свете фар на призрака…
Ее разыграли! Обвели вокруг пальца как маленькую. Что-то вроде запоздалого посвящения в медики. В их училище часто подшучивали над первокурсниками.
– Я тебя расколола. – Она уперла кулаки в бока и сердито смотрела на доктора. – Плита – муляж, так? И кто еще прячется в темноте? Тася тоже здесь?
– Никого здесь нет, – раздраженно произнес Кудрявцев, и в его руках появилась фляжка. Он открутил пробку, плеснул немного жидкости на холм и выпил, поморщившись. – Спирт. Будешь?
– Да за кого ты меня принимаешь? – обозлилась Рита.
– Булгакова не читала, что ли? Эх, молодежь! – Он сел на скамейку, показывая, что не представляет для девушки угрозы.
Рита перемещала взгляд с живого доктора на его могильное фото. Любопытство пересилило страх.
– Ты объяснишь мне, что происходит?
– Надгробие настоящее, – сказал Кудрявцев, – а могила – пустышка. Подарок бандитов. Предупреждение, чтоб я рот на замке держал. Слышала про Фана?
Рита кивнула.
– Его придумка.
Медсестра с ужасом подумала о мире, в котором люди дарят друг другу могилы.
– Так ты правда связан с Фаном?
– Фуртак наболтала, да? – Кудрявцев вытер тыльной стороной ладони мокрую усмешку. – Был связан. Больше нет.
Он с минуту таращился на могилу, потом тихо проговорил:
– Умер Фан. На дне затопленного карьера лежит. Шестую неделю.
Шесть недель назад Ярославу позвонил Разбой, и в голосе его звучали истерические нотки:
– Скорее! Приезжай на дачу! С инструментами!
Часы показывали два ночи. Ярослав стиснул зубы и стал одеваться.
До жилища Фана он добрался за двадцать минут. Шикарная вилла в греческом стиле замыкала ряд коттеджей. За ней стелились терриконовые холмы, вплоть до кратера гранитного карьера. Карьер затопили в девяностом, на радость окрестным детям. Рыба в нем завелась сама по себе, и раки. Ярослав был уверен, что Фан подкармливает жителей водоема особым кормом.
Первое, что бросилось Ярославу в глаза, – «мерседес» Разбоя. Правую сторону автомобиля изрешетили пули. Машина выехала передними колесами на газон, раздавив пару кустов гейхеры и декоративную статую Давида.
– Слава богу! – выкрикнул Костя и потащил доктора в дом.
– Что случилось?
– Беда, брат! Мы в ресторане с реченскими встречались. Чеченам кто-то стукнул. Они засаду устроили. Завалили реченского главаря. Наших трое погибло. Тишка, Мрец, Синица. Возле Фана граната взорвалась. Я его на себе волок. Еле ноги унес.
– Фан в порядке?
– Ну, это ты мне скажи.
Нет, Фан не был в порядке. Он лежал в гостиной, на шкуре полярного медведя, и шкура сменила цвет с белого на красно-бурый. Пальцы авторитета намертво впились в мех, сквозь зубы свистел воздух. Рубашка его была распахнута, в животе зияла страшная рваная рана.
Кроме авторитета и Разбоя, в доме находился худой бандит с окровавленным лицом. Он терся у камина и нервно грыз ногти.
Ярослав оглядел рану. Из вспоротой брюшины под давлением вылезли фиолетовые петли кишечника. Желудок разорван осколками и залит, как маринадом, содержимым полых органов: мочой, желчью и калом.
– Доктор, – услышал он хриплый шепот и поразился, что человек с такими травмами не потерял сознание, – как я, доктор?
Лицо Фана превратилось в гипсовую маску, в омуте страдания барахтались утратившие магнетизм зрачки.
– Почки, печень и сосуды не зацепило, селезенка цела…
– Везунчик я, да?
Фан уронил голову на шкуру. Ярослав вспомнил кличку худого «минотавра»:
– Гашиш, будешь мне ассистировать. Возьми в чемоданчике салфетки, смочи фурацилином и укрой выпавшие внутренности. Я вколю ему обезболивающее и анатоксин. Костя!
– Я здесь!
– Везем его в больницу.
– Больница отменяется.
– Так мы его не спасем. Надо сделать рентгенографию живота. Лапаротомию. Нужны кишечные жомы, миорелаксанты, гепарин! Да пойми ты, если не дренировать ему брюшную полость, начнется перитонит!
Разбой несколько секунд смотрел на своего босса.
– Давай выйдем, – сказал он доктору. – Гашиш, ты тоже иди сюда.
Бандит швырнул на мраморный пол салфетки и последовал за Разбоем. Костя вывел Ярослава в соседнюю комнату. Подошел к бару и извлек бутылку скотча.
– Что происходит? – недоумевал доктор.
– Скончался наш Фан. – Разбой блеснул глазом и наполнил стаканы.
– Где вы там? – раздался из гостиной слабый крик.
– Скончался, – повторил Разбой. – Так, Гашиш?
– Царствие небесное, – оскалился худой и залпом осушил стакан.
– Так, Ярик? – повернулся Костя к бывшему однокласснику.
Ярослав пялился на него, открыв рот.
– Так? – с нажимом переспросил Разбой.
– Да, – согласился Ярослав. Он понял, кто настучал чеченам про местонахождение «минотавров». И почему на Залееве нет ни царапины.
– Ну, тогда нам и спешить некуда. Садись, Ярик, помянем Фанушку.
Они сели за стол и молча выпили бутылку. Фан умирал полтора часа. И все время кричал, умудряясь оставаться в сознании:
– Пидорасы! Суки! Где вы? Пидорасы! Найду! Найду вас! Слышишь, хирург? Из-под земли достану!
Ярославу хотелось заткнуть уши. Вместо этого он стал думать о подарке Фана, о надписи на плите. О слове «доктор», заключенном в презрительные кавычки.
– Это тебе за кавычки, – процедил Ярослав.
Крики смолкли в четыре утра. Они подождали еще полчаса и вернулись в гостиную. Кудрявцев констатировал смерть.
– Дальше что? – спросил он Разбоя.
– О том, что Фан умер, знать не должны. Скажем, он за границу полетел, а меня оставил за главного. Пока.
– Всплывет же, – усомнился Гашиш.
– Не всплывет, – криво улыбнулся Разбой, – мы к нему груз привяжем потяжелее и в карьер бросим. Чтоб не всплыл.
Бандиты захихикали, а Ярослав снял с каминной полки золотой портсигар и сунул за пазуху.
Кудрявцев отхлебнул из фляги, откашлялся.
– Без Фана, – сказал он Рите, – дела у «минотавров» не заладились. За месяц дюжина бойцов сгинула. Многие к чеченам сбежали. Хреновый из Кости авторитет получился, а теперь и Костя на том свете. Его беспредельщики пришили, их почерк. Заподозрили, что он виноват в смерти их лидера. К осени ни «минотавров», ни реченских не будет, а для Ибрагима я пешка, я ему даром не нужен. Так что видишь, Риточка, вышел я сухим из воды, – он рассмеялся.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила девушка.
Ей совсем не казалось, что Кудрявцев счастлив. Симптомы нервного срыва налицо, и смех его истерично трещал. В таком состоянии от него можно было ожидать чего угодно. Рита встала поближе к калитке.
– Глаза у тебя добрые, – пояснил доктор, – я в них сразу влюбился, как только тебя встретил. Бабы – они какие? Гулящие, алчные. А ты не такая, ты – ангел, Риточка. Ты меня поймешь. Я жить по-новому хочу, честно жить. Как батя мой мечтал. Я ж не конченый человек, верно? Мне деньги эти, машины на хрен не надо! Лишь бы от грязи отмыться. Я готов в больнице нашей, до пенсии, на одну зарплату!
По щеке Кудрявцева скатилась слеза.
– Ну что ты, – разжалобившаяся Рита забыла про калитку, – кто же тебе мешает?
– Она! – Кудрявцев ткнул пальцем в плиту. – Бандиты меня отпустили, а она не отпускает.
– Да кто же?
– Могила моя.
Рита захлопала ресницами: «О чем он, черт подери?»
– Как Фан умер, она мне каждую ночь снится. Старухи снятся, костлявые, на птиц похожие. Я на шкуре медвежьей лежу, голый, а они меня моют, губкой тело протирают. Волосы гребнями чешут. И могила разрытая рядом. Лицо мое на фотографии улыбается, но улыбка не моя, от ушей до ушей, и зубов в ней с полсотни. Омывальщицы меня к яме тащат, кидают в нее. На одеяло из опарышей. И комья земли сверху сыплются, а я задыхаюсь…
Кудрявцев зачесал ногтями щеку. На его лбу выступили капли пота.
– Кошмар! – воскликнула Рита, ежась.
– Настоящие кошмары на этой неделе начались. Теперь у могилы Фан стоит, мертвый, утопленный. Тело разбухло, пропорции поменяло. Кожа в трупных пятнах, в дырках, потому что его рыбы и пиявки ели. Водоросли с рук свисают. А живот у него огромный и шевелится.
Доктор пригубил из фляги. Спирт потек по подбородку, залил ворот рубашки.
– Кошмары, вызванные стрессом, – это нормально, – робко сказала Рита.
От жутких историй Кудрявцева ее пробрало холодом; она вспомнила, где находится, что внизу, под ногами, лежат мертвые люди. Тлен, скелеты с пустыми глазницами…
– В ресторане, думаешь, я Ибрагима испугался? Я Фана испугался! Я его наяву увидел, он за твоей спиной стоял. Галлюцинация, конечно, но такая реальная, что я даже пену розовую разглядел у него в ноздрях и частички ила. И понял, почему его живот раздулся. В нем раки завелись, копошатся там, из прорех вываливаются. Смотрят черными глазками-бусинками, клешнями щелкают. А Фан говорит: «У меня нет могилы, зато у тебя есть».
Где-то за чертой света крикнула ночная птица, и Рита подскочила от неожиданности. Кудрявцев запустил флягой в надгробие.
– Я не сумасшедший. Понимаю, что это психологическое. Но держит меня проклятая могилка. За глотку держит.
– Так уничтожь ее! Разбей плиту – и все!
– Как я ее разобью, если она здесь, – Кудрявцев коснулся виска, – в голове у меня! Ее иначе уничтожать надо. Я об этом много размышлял. Читал литературу о навязчивом состоянии. Специалисты советуют научиться смотреть на проблему под другим углом. Изменить контекст и само представление. Чтоб источник страха трансформировался во что-то банальное. И, знаешь, мне ответ подсказал Костя покойный. Ты, главное, не бойся, Риточка.
Кудрявцев встал, смущенно улыбнулся. Облизал губы. Рита проследила за его горящим взглядом, он смотрел ей в декольте.
– Костя сказал: «Ты можешь заняться сексом на собственной могиле». Вот решение! Если я… если мы… Я буду вспоминать о ней только в связи с тобой. Мы вместе ее разрушим…
Он шагнул к Рите.
Девушка не верила своим ушам. Наглость врача потрясла ее. А вдруг он все выдумал – такой затейливый ход, чтобы залезть к ней под юбку? Ведь деревенская дура поведется и на живых мертвецов.
– Ты предлагаешь мне секс на могиле? – возмутилась она.
Ее голос дрожал, но уже от злости, а не от страха.
– Технически это не могила, – возразил Кудрявцев.
– Ты пьян!
– От тебя…
– Убери руки! – она толкнула его в грудь.
– Хорошо-хорошо! – Он сделал примирительный жест. – Я думал, ты сама хочешь…
– Ошибся!
Девушка пошла к калитке.
– Куда ты?
– Пешком дойду! Хуже не будет.
Он схватил ее, когда она почти вышла за ограду. Рита вскрикнула изумленно. Он швырнул ее на могильную насыпь и упал сверху всем весом. Писк, вырвавшийся из ее легких, был схож с тем, что издают резиновые игрушки-пищалки.
«Боже, он сломает мне ребра!» – пронеслось в голове.
Она намеревалась воззвать к разуму доктора, но увидела его перекошенное лицо и осеклась.
– Риточка, – пробормотал он, орошая ее слюной, – я тебе заплачу…
Руки грубо смяли девичью грудь, скользнули под платье, и Рита разрыдалась от бессильной обиды.
– Лежи смирно, – велел доктор и отстранился на миг расстегнуть джинсы. Она пнула его коленом прямо в пах. Кудрявцев взревел, и она ударила снова. Доктор повалился на бок, освободив жертву. Девушка ринулась к калитке.
– Нет! Риточка, ты меня не так поняла!
Кудрявцев стоял на четвереньках, уткнувшись лицом в насыпь, его плечи сотрясались. Рита растворилась в ночи, уверенная, что подонок плачет. Она сама плакала: когда бежала через лес, бежала вдоль трассы, когда пожилой таксист посадил ее в «москвич». И в комнатушке общежития, прижимая к себе плюшевого зайца, чья шерсть давно свалялась от соленых слез.
Но Ярослав не плакал на своей могиле – он хохотал. Тер грязное лицо, сплевывал и повторял:
– Женюсь! Женюсь, Ритка! Бой-баба, молодец! Уволю тебя на хер, тогда и женюсь!
Успокоился он, когда погасли фары автомобиля и темнота накрыла погост.
– Что теперь, доктор Кудрявцев? – язвительно спросил он себя. – Падешь ли ты еще ниже?
И, точно отвечая на вопрос, могильный холмик просел, и туфли его ушли в почву. Он дернул ногой, но вызволить ее не сумел. Будто кто-то держал за ступни. Волосы Ярослава встали дыбом. Он рванулся вперед, но холмик просел сильнее. Раздался отчетливый звук – всасывающий свист.
– Риточка! – позвал Ярослав.
Он провалился в насыпь по колено и тщетно разрывал землю вокруг себя. Земля была теплой и пульсировала. В лунном свете он видел, как расширяются и сужаются зигзаги трещин.
– Рита, помоги!
Незримая сила тащила его вниз, и он погрузился в землю по пояс. Он уже не звал – просто кричал и бил по могиле, как бьет хвостом выброшенная на сушу рыба. Ему удалось повернуться на восемьдесят градусов. Он протянул руки к надгробию, схватился за гранит, начал выковыривать себя из этого зыбучего песка.
Дождевые черви спешно покидали развороченный холмик, а Ярослав плавал в жирной черной земле. Тонул глубже и глубже.
С фотографии усмехался двойник-доппельгангер, демонстрируя полсотни превосходных зубов. Зрелище ему нравилось.
Могила проглотила правую руку доктора, на поверхности оставалась голова и левая рука, царапающая плиту в поисках опоры. Комья земли заполнили рот, крик перешел в мычание.
Ногти ломались и отделялись от пальцев.
Что-то ждало Ярослава внизу.
Рот скрылся под почвой, следом исчез нос. Вытаращенные глаза посмотрели на плиту.
Доктор перестал сопротивляться.
Он заставил себя вспомнить тринадцатилетнего мальчика, которому когда-то пришил пальцы. Словно этот образ помог бы ему там, куда отправлялся. Оправдал бы его.
Могила нетерпеливо рванула, и земля сомкнулась над темечком Ярослава. Некоторое время она пульсировала, проталкивая добычу в свои червивые недра, а потом все стихло.
Завелся автомобиль, вспыхнули фары – и оранжевый свет озарил умиротворенное лицо на фотографии.
