День, когда настал конец света, был солнечным и теплым. Погода в горах всё лето стояла хорошая. Помню, после пробуждения я долго смотрел из окна пансионата на зеленую стену сосен, растущих на склоне Корыни, которые купались в солнечном сиянии, а тишину августовского утра нарушало жужжание насекомых. Временами из близлежащего леса доносились крики птиц, что кружили над болотом. В этот день на рассвете произошло что-то страшное. Те, кто выжил, видели это собственными глазами, или чаще всего, как я, на экране телевизора. Однако событие оказалось не таким зрелищным, как предсказывала Библия.

На протяжении четырёх месяцев после апокалипсиса весь мир притворяется, что ничего ужасного не произошло. Политики громко заверяют, что планету постигло очередное бедствие, которое уже не раз выпадало на ее долю, и из таких испытаний мы всегда выходили с гордостью и новой верой в человечество. Может быть, только я, хоть и выгляжу как бомж и шатаюсь по городу, понимаю, что с нами случилось. Ощущение чудовищного одиночества пронзает меня до глубины души и не дает заснуть.

Когда я хожу по парку и разглядываю гуляющих людей, то чувствую, как схожу с ума. Следы ног на снегу, дети, лепящие снеговика, раскрасневшиеся от мороза лица… Радость в каждой секунде жизни, в играх, в свободном времени, словно ничего не изменилось. Даже если бы я рассказал им, они не поверили бы. Кто-нибудь обязательно поднимет с земли осколок льда и первым швырнет его в меня. Каждый, кто вспоминает о смерти, считается сейчас богохульником.

Конец света наступил во вторник, двенадцатого августа, около четырех часов утра. В это время я крепко спал на простом деревянном топчане и ни о чём не знал. Если бы любопытство не пригнало меня в монастырь провенов, то я жил бы, вероятно, уверенный в своем счастье, оплакивая далёких родственников и знакомых. Я отдал бы несколько лет жизни ради возможности все изменить, но никто не предлагает мне такую сделку.

Монастырь находился на краю Сверици, небольшого городка у подножья Крутых гор. До него я добирался, долго петляя узкими дорогами, рядом с которыми каждую минуту разверзалась пропасть. Испорченный кондиционер автомобиля холодил слишком сильно, потому, когда на закате знойного дня я остановился у ворот каменного здания, то уже сильно замерз. Воюя с дрожью и шатаясь на ногах после многочасовой поездки, я, должно быть, выглядеть действительно уставшим. Наверное, именно благодаря этому монах, которого я встретил, впустил меня внутрь.

Этот молчаливый мужчина показал дорогу к келье, что располагалась в дальнем крыле здания, а потом принёс мне ужин. Немного позднее появился седой морщинистый отец Стасис, выполняющий здесь обязанности врача, и прописал мне лекарство от простуды. Он спросил, откуда я и чем занимаюсь, а я солгал, что работаю в страховой компании. Он усмехнулся и уселся на деревянный стул, что стоял возле стола. Я попытался подняться с кровати, но Стасис остановил меня жестом и подал второе шерстяное одеяло, чтобы я укрылся.

Он знал, что я журналист. Монахи обычно проверяют тех, кто их посещает, поэтому они влезли в базу данных транспортных средств и нашли регистрационный номер моего автомобиля. Стасис сказал, что моё присутствие им не помешает, если только я не буду задавать вопросы. Их наука не должна попасть в бульварную прессу, к тому же, непременно в искажённом виде.

Я пробовал его переубедить, что попал сюда совершенно случайно, но он ничего не хотел слушать. Не верил мне. Только повторил, что если заболею, могу остаться на несколько дней, потому что ближайшая больница очень далеко, но запретил покидать келью. Он показал мне небольшую ванную комнату за стеной и кнопку над изголовьем кровати, при помощи которой я могу кого-нибудь вызвать. Потом вышел и захлопнул за собой тяжёлую дверь.

Я услышал лязг замка и сразу почувствовал себя узником. Не ожидал, что хозяева будут удерживать меня здесь против моей воли, поэтому разозлился. Я не отнёсся со всей серьёзностью к тому, что говорили о провенах: самое важное для них это быстрая и точная информация, и они не отказались от техники, а наоборот, часто используют ее достижения. Из-за моей глупости, из-за того, что приехал на служебном автомобиле, они смогли легко, хоть и нелегально установить мою личность. Шансов спокойно кого-нибудь расспросить и осмотреть окрестности не было.

Кроме того, я дрожал от холода под толстым одеялом и мечтал, чтобы следующий день принёс облегчение. Наверное, начинаю стареть, потому что когда-то такие поездки не производили на меня подобного впечатления. Я заснул раньше, чем на улице совсем стемнело. Это было воскресение, десятое августа. До Судного Дня оставалось около полутора суток. Я видел цветные сны, впрочем, как всегда, когда меня лихорадило.

На утро понедельника с некоторым недоумением я осознал, что пока спал, кто-то принёс мне в келью завтрак. Из-под прикрытых век я наблюдал за движениями коммуникатора, который раскалился добела от присланных сообщений и попыток соединения. Вибрируя, он свободно скользил по деревянному столу, пока не достиг тарелки, о которую начал биться. При этом издавал адский шум, потому что тарелка и лежащая в ней ложка были алюминиевыми. Наконец, я выключил его, не читая писем, что подмигивали цветными иконками. Я должен был сосредоточиться.

Я все размышлял над ситуацией, пока принимал горячий душ, ел завтрак и пил чай из термоса. Теперь меня удивляла самонадеянность как моя, так и Главного, когда мы убеждали друг друга, что я без проблем добуду этот материал. Монахи были известны своей тягой к интеллектуальному развитию, и ничто не указывало на то, что их может обмануть обычный мошенник.

Очевидно, мы оба руководствовались принципом, что мир полон идиотов. Достаточно иметь горсть стеклянных бусинок и говорить уверенно, чтобы получить все, что хочешь. Потом из фрагментов информации складывается история, которая не обязательно должна быть правдивой, главное, чтобы она содержала несколько экзотических фразочек и создавала впечатление новости. Цинизм разъел нас, как ржавчина.

Я знал о провенах очень мало. Слишком мало, чтобы найти с ними общий язык. Как всегда, я не стал изучать вопрос, который должен был послужить материалом для очередной сенсационной галиматьи. Однако этот проклятый Папой орден мог оказаться самой интересной темой за всю мою жизнь. Пусть их проповеди про конец света казались мне полным абсурдом.

Предчувствие было таким сильным, что я решил сделать все, чтобы остаться в монастыре. Прежде всего снова запустил коммуникатор и, отключив почту и телефонные линии, начал искать информацию в Синете. Меня затопила редкая, отвратительная мешанина, но после двух-трёх часов просмотра сайтов я знал гораздо больше.

Орден существовал с середины прошлого века, а его основательницей была Ива Пальми, двадцатилетняя медсестра из бедной семьи. Она говорила, что является воплощением мужчины по фамилии Прове, полицейского из Раммы, которого за пару месяцев до смерти посетило несколько религиозных откровений. Он записывал их пунктами и в форме трактата анонимно публиковал в Синете.

Ива ухаживала за Прове, когда его тяжело ранили в перестрелке. Она утверждала, что, умирая, он передал ей не только свои предсказания, но и часть личности. На первый взгляд ее рассказ был шит белыми нитками, а сам орден все больше походил на какую-то секту, однако, по мнению автора статьи, эта простая девушка очень много знала, в том числе из области криминалистики. Она даже знала самые разные детали из жизни Прове и успешно справилась с интерпретацией его текстов.

Пикантности прибавлял тот факт, что в этом деле в роли опекуна Ивы был замешан хорошо известный в СМИ мультимиллионер и изобретатель Себастьян Брамс. Орден провенов основали на базе его научной ассоциации, которую в прошлом среди всего прочего обвиняли в связях с левыми экстремистами. Сам Орден тоже имел проблемы не только с Ватиканом, который с самого начала был настроен против него, но также с полицией и тайными службами. Однако из всех злоключений он выходил с победой и после шестидесяти лет существования продолжал расти и набирать силу.

С самого начала провенов обвиняли в радикальном искажении христианской идеи равенства. Они открыто утверждали, что всего лишь небольшая часть людей получит спасение по той простой причине, что только у некоторых из нас есть душа. Я нашёл высказывание Ивы, что согласно ее подсчетам лишь каждый десятый человек является, как она это называла, Вместилищем Бога. Но даже из них не каждый мог получить избавление. Поступая наперекор таким принципам как любовь к истине или стремление к совершенству можно было убить в себе божью частичку, то есть плазмат.

Я не слишком понял эту концепцию, но провены считали, что Бог – творение материальное, подвластное законам физики, которое живет и воспроизводится в человеческом теле. То есть это материя, обладающая самосознанием и питающаяся информацией, которую перерабатывает мозг. Из неё берет начало известная нам Вселенная, а спасение состоит в повторном размножении Бога, и, как они полагают, поглощении им космоса. И продолжалось это непрерывно на всех планетах, населённых разумными существами, потому что только в соединении с ними Бог возрождался.

Понемногу я стал понимать, почему при приёме в орден не спрашивают о религиозных убеждениях кандидата, зато тщательно исследуют его IQ. Провены исповедовали принцип, что Бог не может обитать в душе ограниченной и ущербной, поэтому не только изучали разные области знаний, главным образом математику, информатику, медицину и философию, но и с успехом развивали несколько направлений современной психологии. Их тренинги и психотерапевтические методы получили огромное признание, одновременно способствуя популярности ордена. Оказалось, что самые лучшие клинические психологи последнего десятилетия были из провенов.

Довольно долго о последователях Прове почти не говорили, они пропагандировали самопознание и интенсивное обучение, а потому ничем не привлекали СМИ, пусть даже за ценностями членов ордена и стояло убеждение, что только каждый десятый житель Земли имеет шанс на спасение и что сознание человека, носящего в себе плазмат, диаметрально отличается от остальных духовно убогих личностей общества. Однако стоило кому-то из отцов ордена написать в своей книге о приближающемся конце света, как несколько газет и телеканалов сразу же заинтересовались этим делом.

Я сводил данные в единую систему, одновременно искал в Синете тот самый скандальный текст о Великом Холокосте, как вдруг услышал эхо шагов, приближающихся к двери. Я сразу отключил коммуникатор и бросился к кровати. Надеялся, что отец Стасис позволит мне остаться хотя бы на день, потому что ещё не пришло моё время, но был вынужден познать всю горечь своей профессии.

Было что-то такое в тоне его голоса, что лишало собеседника уверенности в себе. Когда он пригласил меня к столу, и мы вместе завтракали, я не мог прервать это мучительное молчание. Сразу понял, что это слишком ранняя последняя вечеря, которую я мысленно назвал последним ланчем. Стасис предложил мне приготовиться к отъезду и не захотел раскрывать причины своего решения, утверждая только, что это важно. Упомянул лишь про чаяния и исполняющееся пророчество, которое осталось скрытым от людей. Намного позднее я осознал, что именно этот момент изменил всю мою жизнь.

На прощание он пожелал мне, чтобы завтрашний день оказался счастливым. Я плохо расслышал его слова, которые заглушил шум заведённого мотора. К тому же так разозлился, что даже не пытался этого скрывать. Меня не только высмеяли, но и обманули, обещав помочь. Так я думал, выезжая из монастыря в сторону лежащей в долине Сверици. Наверное, при иных обстоятельствах я любовался бы красотою гор или разговаривал с кем-то по телефону, вместо того чтобы потирать потный лоб и напряженно всматриваться в старое покрытие дороги.

С противоположной стороны городка находился небольшой пансионат, в котором я снял комнату на три дня, надеясь что-то придумать. Хотел расспросить местных жителей об их отношениях с Орденом и выудить какие-нибудь менее известные, но существенные факты. Однако моя первая попытка завершилась ничем. Хозяйка пансионата, уже немолодая женщина, слишком устала от жары и не желала разговаривать. Она показала мою комнату на втором этаже и быстренько вернулась к себе. Я сидел на твёрдом, покрытым одеялом топчане, слушая крики ребёнка за стеной и остужая лицо возле маленького вентилятора. Сегодня я сдался.

Вечером голос Главного убедительно побудил меня к действию. Даже когда мы проглядели супружескую измену президента, я не слышал от него столько проклятий и обвинений в лености. Я вышел из себя, послал его к черту, однако после этой перепалки все никак не мог успокоиться. Снова начал рыться в Синете и наконец попал на официальную страничку провенов. Интересующая меня книга там была, но, как я и думал, оказалась слишком трудной для профана; однако на сайте я нашел еще интервью некоего Уима Гебера с отцом Даниелем Хербстом, и оно помогло мне понять важнейшие аспекты пророчества ордена.

У. Г.: Много лет вы, отче, выполняли функции пресс-секретаря ордена провенов и отвечали за связи с общественностью. Почему вы приняли решение отойти от публичной жизни и посвятить себя научным трудам?

Д. Х.: Работа пресс-секретаря временная, поскольку мы осознаем, что она ограничивает возможности человека, который её выполняет. Предыдущая модель жизни не гарантировала мне насыщенного интеллектуального и эмоционального развития. У меня такое впечатление, что только последние несколько лет, когда я среди всего прочего стал вести занятия по анализу малых групп, я начал жить сознательно.

У. Г.: Отче, вы разделяете мнение, выраженное в текстах Люция Кляйна, о так называемом «духовном конце света», который наступит в очень близком будущем? Это официальная позиция ордена?

Д. Х.: У нашего ордена очень слабая институциональная структура. В связи с этим трудно говорить о чем-то таком, как официальная позиция. Мы стараемся никому не навязывать своих убеждений ни в какой сфере. Однако мнения, о котором вы сказали, придерживаются большинство из нас. К таким выводам приводят как очень давно проводимые социологические наблюдения, так и вычисления теофизиков.

У. Г.: Как наиболее лаконично вы, отче, описали бы природу этого явления?

Д. Х.: Вы ставите передо мной невыполнимое задание. Я не смогу резюмировать накопленные годами знания так, чтобы не исказить их. Просто представьте, как выглядел бы Гражданский Кодекс в десяти предложениях. И даже если мы возьмём отдельное утверждение, не забывайте, что слова, вырванные из контекста, становятся плоскими.

У. Г.: Однако существует какая-то суть гипотезы, которую можно выразить, не вдаваясь во все дополнительные смыслы и философско-религиозные контексты.

Д. Х.: Если следовать вашим рассуждениям, то по мнению Люция, спасение невозможно. Это так называемое разделение мира. Вы пытаетесь склонить меня к тому, чтобы вытянуть из этой теории экстракт и изложить его вашим читателям, хотя им не хватает соответствующей отправной точки. Я соврал бы, говоря, что не ждал такого рода вопросов. Я сознательно на них соглашаюсь, равно как и принимаю сопутствующие им трудности. Но сначала я сам хотел бы задать вам один вопрос.

У. Г.: Слушаю, отче. Однако я оставляю за собой право на короткий ответ.

Д. Х.: Вопрос, ясное дело, касается религиозных аспектов. Проще говоря, меня интересует ваше представление о Святом Духе. Перед таким разговором я целенаправленно спрашивал всех о вероисповедании, и вы сказали, что являетесь католиком. Поэтому, думаю, вы имеете собственную гипотезу на тему, кем или чем является Дух Святой.

У. Г.: Я вас разочарую, но я не знаю, что сказать по этому вопросу. Я не принадлежу ни к ревностным верующим, ни к исследователям Святого Письма. Дух Святой – это часть Троицы, который представлен в Библии белой голубкой и неопалимой купиной. И Дар языков, которого я вообще не понимаю. Когда-то я даже раздумывал над этим, но пришел к выводу, что христиане называли Святым Духом вдохновение, которое они черпали в истинной вере. Или духовную силу, которая противостоит внешнему давлению.

Д. Х.: Нет ничего более ошибочного. Я не удивляюсь, что у вас проблемы с формулированием теории на эту тему, потому что вы находитесь в сфере стереотипных представлений и ассоциаций. Это заслуга Церкви, которая, по-нашему мнению, осознанно изолирует верующих от знаний, от гносиса.

Святой Дух – это самая важная ипостась Бога, которая постоянно пребывает на Земле. Мы называем её плазматом и, как вы, разумеется, знаете, утверждаем, что она развивается в некоторых из нас. Бог-отец, то есть первичная сущность до появления известной нам вселенной, дал начало материи, превращаясь в неё стремительной реакцией. Бог-сын, то есть Спаситель, представляет собой временную конденсацию плазмата, которая ускоряет духовное развитие человечества. И только Святой Дух, будучи совокупностью всех отдельных душ, пребывает тут постоянно и непосредственно влияет на нашу жизнь.

У. Г.: Каким образом? И не противоречит ли это понятию свободы воли?

Д. Х.: Нет, потому что душа не принуждает человека делать добро, она ответственна только за возникновение у человека определённых потребностей и желаний. Мы считаем, что природа Бога – это информация, поэтому самая важная потребность, связанная с ним, это потребность правды и стремление к знаниям. Смею утверждать, что её следует поставить над любовью, которая является лишь одной из многих переживаемых эмоций.

От вас не укрылось то, что я втянул вас в эту дискуссию для того, чтобы создать фон для ответа на поставленный вопрос. Итак, явление, описанное Кляйном, это аналог того, что христиане называют Судным днём. По нашему мнению, плазмат имеет материальную природу, хотя и ускользает от людского понимания. Вместе с естественным приростом и интеллектуальным развитием человечества он увеличивает свой объем до тех пор, пока не достигнет определённой критической величины, после чего отделяется от тела и покидает Землю.

Конечно, вы упрекнёте меня, что это чисто механический подход, но, по моему мнению, это самое точное описание того, что наши предки только пытались очень неумело назвать. Величайшие учёные, собравшиеся на кафедре теофизики, подтвердили математически, что критическая масса почти достигнута и рождение одного ребёнка, скорее всего, нового Спасителя, может спровоцировать реакцию. Это явление может произойти уже в этом году, и скажу честно, даже у меня вызывает тревогу.

У. Г.: И поэтому мы должны приготовиться к концу света… Будут ли какие-нибудь знаки, вестники этих перемен? Или Земля подвергнется уничтожению, как в Библейском Апокалипсисе?

Д. Х.: Этого, как я думаю, не знает никто. Даже члены ордена, которые больше всех медитировали и лучше всех просвещены, не рискнут точно предсказать, что случится. Однако мы допускаем, что умрут немногие. Мир может не распознать конца света, как бы странно это ни прозвучало. Используя метафору, скажу, что свет уйдёт вместе с теми, у кого есть глаза. А для других его присутствие и так никогда не имело значения.

Пророчества словно спички. Гаснут спустя миг, а люди, которые судорожно держат их, обжигают себе пальцы. Достаточно слабого дуновения, сквозняка из приоткрытого окна, чтобы все закончилось. Однако время от времени спичка выпадает из рук испуганного ребёнка или расчётливого поджигателя. Что-то начинает тлеть или сразу же вспыхивает большой пожар. От нее воспламеняются иссохшие внутренности.

У меня не слишком много времени, чтобы думать о собственном перевоплощении. Я выискиваю еду, караулю место в ночлежке, потому что зимой на улице не выжить. Времена перед апокалипсисом кажутся мне нереальными, как голографическая реклама тёплых стран. Двигаюсь я медленно, чтобы не тратить много энергии. Одеваюсь в то, что под руку попадется, а также бормочу себе под нос, и это трудно контролировать, труднее даже чем собственный храп.

Я вижу где-то в окружающей меня тьме лицо Главного, который вышвырнул меня с работы в тот самый момент, когда должен был упасть на землю и молить Бога о милосердной смерти. Вижу удивление чиновника, пришедшего ко мне домой, когда я покорно соглашаюсь с конфискацией. Глаза психиатров, странные ухмылки канцеляристок, морщинистые руки стряпухи, подающие мне тарелку тёплого супа. Но все это не имеет никакого значения.

Я боюсь говорить про то, что помню, так как никто меня не поймёт. После Судного дня много людей обезумило и впало в паранойю, и те, которых я встречал, ничего не знают. Они говорят о проклятье, биологическом оружии и захватчиках из космоса. Мне аж плохо делается от этого бреда. Когда я осознал, что именно я и мне подобные в течение десятков лет формировали эту больную иллюзию, мне хочется смеяться. Я внезапно начинаю понимать, что стечение обстоятельств – это заблуждение, которое отделяет нас от правды, ибо все мы получаем именно то, что хотим взять у Бога. А вернее, получали, пока он нас не оставил.

Во вторник, двенадцатого августа, я проснулся рано, в начале шестого. Солнце пробивалось через закрытые жалюзи и слепило меня. Я попробовал заснуть, но тревога вернулась, когда под подушкой я нашёл свой коммуникатор. Сон сморил меня вечером, когда я просматривал сайты, и лишь чудом я не раздавил хрупкое устройство.

В доме было тихо. Я открыл окно, чтобы подышать горным воздухом и полюбоваться на величественные темно-зеленные склоны. Вершина Корыни терялась во мгле. Наверное, где-то недалеко стоял улей, вокруг летало много пчёл. Я чувствовал, что через час или два жара снова станет невыносимой. А также ощущал странную подавленность. Может, начал понимать, что вчерашняя ссора с Главным грозила мне катастрофой. А может, слова Хербста затронули во мне какие-то давно позабытые струны.

Вид из окна, который сначала успокаивал, внезапно стал невыносимым. Я надел джинсы и тихо спустился на первый этаж, где находилась кухня. Там было пусто, поэтому я без спроса взял какую-то кружку и заварил чай. Потом вернулся в комнату и включил маленький телевизор, что стоял на покрытом скатертью комоде. Как раз шли в прямом эфире новости, но я никак не мог совладать с регулятором звука. Отложил пульт и увеличил громкость, нажав кнопку на самом телевизоре. Ведущая говорила что-то про сбор данных и панику, которая охватывает все большую территорию. Показывали какой-то большой город, может, Рамму, где в огромной пробке, неслыханной в такую рань, толкались машины скорой помощи с сиренами. Я не мог понять, что произошло.

Через некоторое время до меня дошло, что по стране прокатилась волна смертей, которым пока не было объяснения. Люди умирали утром, обычно от инсульта или от других нарушений сердечно-сосудистой системы. Небольшая группа пострадавших «от смерти во сне» выжила, но осталась полностью парализованной. В нарастающем хаосе власти попытались подсчитать эти случаи, чем-то помочь, но довольно быстро стало ясно, что это почти невозможно. Внизу экрана появилась строка с кошмарными сообщениями со всего мира. Той ночью по всей Земле по неизвестным причинам умирали десятки миллионов людей.

У меня перед глазами замигали все более страшные картинки: бушующая на улице толпа, горящие дома и валяющиеся на ступеньках трупы. По мнению комментаторов, произошла террористическая атака с применением какого-то супернового оружия, вероятно, излучения, посылаемого через спутник. Разбуженные политики успокаивали, ученые пытались строить гипотезы, военные все отрицали. Никто не знал, что случилось и не повториться ли это снова. Все пока работающие каналы передавали одинаковые программы. Я улыбнулся сам себе, словно чокнутый. Потом вернулся в кровать и там, не двигаясь, слушал новости.

Феномен был необъяснимым, потому что иногда смерть атаковала целые семьи, иногда только одного человека, а бывало, что целые районы оставались нетронутыми. Воображение стало подкидывать мне разные картинки. Например, вид большого аэропорта, где все завалено телами пассажиров, или жены, проснувшейся около мёртвого мужа, который еще вчера чувствовал себя прекрасно и утюжил рубашку на работу. И вдруг я осознал, что должен кому-то позвонить, наверное, все люди сейчас пытаются связаться со своими близкими, а я даже не потянулся к телефону. Оказалось, что никто не был для меня настолько важным. Когда я это понял, что-то в душе сжалось.

Меня вырвало выпитым чаем и на трясущихся ногах я начал бегать по дому. Семью, в которой вечером за стеной голосил ребёнок, я не застал. Комната была пустой. Зато хозяйку нашёл рядом с грядками за домом. Она спокойно выпалывала сорняки, ничего не зная про чудовищную катастрофу. Я попытался ей хоть что-то объяснить, но она ничего не поняла и только ужаснулась моему внешнему виду. Разговор не имел никакого смысла, и я ретировался в дом. Меня внезапно посетила мысль, что нужно ехать в монастырь. Я схватил сумку и кинулся к машине.

Сверица ещё спала, на улицах не было ни души. Создавалось впечатление, что смерть обошла это прекрасное место стороной, здесь царил абсолютный покой. Я проехал по главной дороге и не заметил никаких признаков катаклизма. На поле, уже за городом, ребёнок пас стадо коров. Громко гавкающая дворняга какое-то время бежала за моей машиной.

Я выключил радио, по которому вещали то же самое, что и по телевизору. Вместо того чтобы слушать эту ерунду, я настороженно оглядывался вокруг. Через несколько километров, на полпути к монастырю, я заметил на обочине перевёрнутый мотоцикл. Я остановился. В канаве лежал прикрытый кожаной сумкой почтальон. Издалека было видно, что он не пьяный – что, наверное, случалось редко, – сейчас он не дышал. В голове у меня пронеслась абсурдная мысль украсть его сумку, но я развернулся и поехал дальше. Дорога шла в гору, в ушах ощущалось внезапное изменение давления, однако я едва его замечал.

В четверть седьмого я стоял перед приоткрытыми воротами монастыря, словно кто-то забыл их затворить. Я пересёк небольшой дворик и оказался возле каких-то дверей, которые оказались закрыты. И следующие тоже. И следующие. Я ругался на чем свет стоит – такая преграда в этой ситуации казалась совершенно абсурдной. Люди умирали, как мухи, у дороги лежал мертвец, а я не мог справиться с дверями, потому что не умел ничего, кроме как писать и обманывать. Я подумал, что быть кем-то таким просто жалко, что моих способностей хватает только на ситуации, с которыми я знаком много лет. В других случаях я беспомощен, как младенец.

Может, нелепо, что я задумался об этом именно тогда, но в голове роились сотни мыслей. Кто-то спустил их с цепи, и они вели себя как изголодавшиеся псы – кусали меня со всех сторон. Четыре месяца спустя они забились куда-то в дальние углы черепа и там умерли, их сменила темнота, а тогда у меня было впечатление, что они разрывают меня изнутри. Я колотил в железные двери, как сумасшедший, пока одни из них не поддались, открыв узкий проход в сад.

Монастырь казался пустым. Ни во дворике, который я оставил за спиной, ни в коридоре, который вёл в заднюю часть здания, я никого не встретил, хотя два дня назад, по пути к келье, прошёл мимо десятка монахов. Меня охватывал все больший ужас. Я вышел в сад, ощущая ледяной озноб, пробегающий по спине.

Сад, окружённый высокими стенами и скалой, создавал вместе со зданием нечто похожее на вытянутую восьмёрку. Сейчас я находился в середине большой петли. Прошёл мимо небольшой мощёной площади – наверное, монахи здесь тренировались, – нескольких рядов фруктовых деревьев, в основном яблонь, и заметил какое-то движение в большой, выкрашенной белым теплице. Я направился в ту сторону, не думая о том, что произойдёт, понятия не имея, что скажу. Я хотел услышать и разобраться во всем до конца.

Я узнал его даже со спины, хотя отец Стасис был одет не в рясу, а в рабочие штаны и хлопчатобумажную рубашку. Он подвязывал помидоры, а я ждал у входа, пока он закончит. Он заметил меня через несколько минут, положил белый шнурок на землю и молча подошёл. Мы сели на каменный порог теплицы и смотрели перед собой, в сторону фруктовых деревьев. Никто никуда не торопился, нам обоим некуда было идти.

– Я ждал тебя, – сказал он уставшим голосом. – Я подумал, если ты остановился где-то рядом, то сегодня обязательно вернёшься. Я оставил открытыми ворота и не закрыл двери в сад. Ты появился даже раньше, чем я ожидал.

– Я должен знать, действительно ли случилось то, про что мы говорили, – тихо произнёс я. – Я собрал сведения о вас, добрался до записей Кляйна и до первого трактата. Сейчас все кажется мне другим, как будто я только что увидел этот мир.

– Человеческие судьбы полны иронии, – печально улыбнулся отец Стасис, скорее себе, чем мне. – Тебя всю жизнь не интересовала правда, ты принадлежал к тем, кто жил с обмана, и вдруг ты прикоснулся к ней. Ты познал Бога тогда, когда он оставил этот мир. Зерно почти проросло перед наступлением вечного холода… Поистине сочувствую тебе.

– Уже нет надежды?

– Нет Бога. Надежда осталась, потому что она свойственна людям, так же как любовь и вера. Все, что ты знаешь, не изменилось. Люди и дальше будут делать то, что делали до этого. Но без тех, кто отошёл, без обладающих душой, человечество измельчает и приведёт себя к гибели. Разошлись дороги спасённых и проклятых, и мы находимся среди последних.

– Все мои братья умерли сегодня ночью, – добавил он через минуту. – Я остался один, потому что уже давно сам вынес себе приговор. Неудовлетворённая любовь и, возможно, обманутые амбиции – я годами чувствовал себя так, как ты сейчас, словно все существовало вне меня. Даже человеку, одарённому душой, нелегко приблизиться к Богу, зато убивать его в себе мы научились миллионами способов. Страдать сверх меры, носить в себе чувство вины, вспоминать поражения и отчаянно ненавидеть. Поэтому спасение длилось настолько долго и поэтому Бог вынужден искать другие места, чтобы возрождаться.

– Но я чувствую, что какая-то Его часть осталась. Сейчас Он есть во мне. И в вас тоже, пусть вам и не хватило сил последовать за ним.

– Те клочки плазмата, которые остались тут, не выживут без энергии, вытекающей из целого. Мне жаль, но единственное, что тебя ждёт, это безумие. Твоя незрелая душа будет сжиматься каждый раз от все большей боли, поэтому лучше убей её сразу. Ты в аду, сын мой. Далеко от Бога и без надежды на Его возвращение. На земле остались только растения и звери.

Я провёл в монастыре целых четыре дня, сидя в большом телевизионном зале, где с экрана не сходили сообщения о «массовых убийствах». Я отключил звук, потому что не мог выносить этой чудовищной белиберды. Время от времени я засыпал на длинной лавке, на которой лежал раскрошенный хлеб и стояло несколько бутылок воды. Я боялся искать другую еду, потому что за большинством дверей находились мёртвые люди. Мне казалось, что в здании уже начинает пованивать. Стасис не появился ни разу, а я начал впадать в состояние близкое к кататонии.

Из Сверици меня забрала полиция, когда по приказу властей они обыскивали все резиденции провенов. Именно на них упало подозрение о приготовлении атаки, но они все умерли той ночью, поэтому некого было судить. Состояние моего рассудка после подтверждения личности привело к тому, что меня отвезли в психиатрическую лечебницу под Сигардом. Где-то по дороге я потерял свои документы, коммуникатор и водительские права, но мне было все равно. Я боялся только лекарств, которые мне стали давать, я боялся, что они убьют во мне душу.

За несколько недель меня выписали, и я отправился домой. Вокруг ещё всё бурлило после апокалипсиса, но медленно стала побеждать повседневность. Я не появлялся на работе, поэтому Главный приехал ко мне домой и бросил мне в лицо обвинения. Вскоре я вынужден был оставить купленную в кредит квартиру и постучать в двери богадельни. Десятки лет она находилась при костёле Марии Магдалены и всегда возбуждала во мне интерес. Ко мне приходили туда какие-то люди, но в последнее время перестали. Наверное, считали меня психом.

Сейчас у меня больше времени на размышления, и я пытаюсь сложить свои воспоминания в одно целое. Стасис советовал мне всё забыть, но я не мог. Не знаю, получится ли когда-нибудь. Я должен что-то сделать с месивом, что заполняло мои внутренности.

Двенадцатого августа во всём мире умерло одновременно более ста миллионов человек. Это число кажется огромным, но это всего лишь один процент населения. В таком городке, как Сверица, где проживало сто пятьдесят жителей, умер только один человек, почтальон. Если бы не телевизор и радио, никто бы не усмотрел в этом ничего стоящего внимания.

Смерть больше всего собрала жатву среди людей науки. Также умирали известные писатели, режиссёры и спортсмены. Почти каждая профессиональная группа понесла в тот день непоправимые утраты, но трудно сказать что-то про сантехников или сапожников. Однако катастрофа обошла правительства государств и высших сановников церкви. Это назвали Божьим Проведением и сигналом для верующих. Мир СМИ, который также отличился прекрасным самочувствием, заработал двенадцатого августа целое состояние.

Естественно, были попытки установить причину трагедии. Говорили про террористическую атаку или ошибку, допущенную военными, во время манёвров в космосе. Другие власти высказывались по этому делу, комментируя, уточняя или оспаривая заявления своих предшественников. Каждый, кому хотя бы раз в жизни приснилось что-то странное, стремился тогда высказаться.

Я смотрю на всё это и с каждым днём ощущаю себя всё более чуждым. Я понимаю настоящую разницу между верой и знаниями, между тем, что основано на религиозных желаниях и домыслах, и тем, что неоспоримо и доказано. Провены не должны были верить никаким догматам так, как это делали верующие и атеисты. Они смогли понять природу своего Бога и даже определить его величие и форму. Для них физика и биология были источником и основой всей теологии.

Через две неполных недели христиане снова будут отмечать Рождество. Странный праздник, отмечаемый после ухода юбиляра. Они ведут себя как родители, любимое чадо которых погибло под колёсами машины, а они на каждый день рождения приносят ему на могилу подарки. В этот день я буду думать про Стасиса, который предположительно сбежал и не дал себя схватить.

Я каждый день вижу, как он склоняется надо мной и спокойно говорит: другого конца света не будет, другого не будет.