Ещё немного и я проспал бы Сигард. Поезд дёрнулся так резко, что я ударился головой о стенку вагона; если бы не это, точно поехал бы дальше. Заснул где-то между Винамом и Риккой, а сон, который меня захватил, был наполнен горячим воздухом. Больше я не мог вспомнить, что мне снилось. Какие-то обрывки в глубине сознания быстро размывались, ничего не говоря о целом. Я чувствовал себя, как шахматист, который смотрит на доску, опрокинутую на середине партии. Он видит фигуры, рассыпанные на столе или лежащие у ног, – они полностью утратили смысл. Внезапно исчезает место и время…

Я огляделся вокруг. За окном горели огни подземного перрона, трёхмерные рекламы заслоняли бегущих людей. В кресле напротив дремала старушка с наушниками в ушах, которая точно меня не разбудила бы. Экран над дверями информировал про то, что пять минут назад прошло время запланированного отъезда и благодарил пассажира на месте № 3 за то, что он воспользовался услугами линии. Я снял с полки холщовую сумку и выбежал в коридор. Боялся, что поезд тронется, и я по-глупому потрачу все свои усилия. Затем ещё несколько сонных дней, несколько бессонных ночей и нарушение закона. Я сделаю ЭТО собственными руками.

В экспрессе было много свободных мест, словно люди совсем перестали выезжать из Раммы. В дверях я прошёл мимо кондуктора и направился по перрону в главный зал. Голубые стрелки указывали дорогу до касс и туалетов. Стены, ступени лестницы и металлические поручни блестели в искусственном рассеянном свете, который разгонял тень.

Туристической картой я открыл двери, отмеченные треугольником; в ближней кабинке кто-то сильно кашлял, пришлось зайти в следующую. Писсуаром я никогда не пользовался, слишком стеснялся.

На белом кафеле над туалетом виднелась сделанная фломастером надпись: «Столовая». Глядя, как струя мочи льётся в сверкающий унитаз, я чётко ощутил укол, словно кто-то раскалённым прутом ткнул меня в грудь. Это место над солнечным сплетением пекло с момента пробуждения, но я слишком спешил, чтобы об этом подумать. Теперь же подошёл к умывальнику, расстегнул рубашку и присмотрелся к отражению в зеркале. На впалой груди заметил красный круглый след, размером не больше одновиановой монеты, который, однако, невозможно было не заметить. Как обычно в моей голове появился список болезней, что могли быть причиной этой боли. Причем все они грозили неминуемой смертью или страданием. Например, проказа, хотя я никогда в жизни не встречал человека, заражённого ею.

След на груди заставил меня вспомнить о поезде. Может, какое-то насекомое незаметно укусило меня, пока я спал? Объяснение казалось правдоподобным, кто-то явно прикоснулся ко мне во сне. Я задрожал и оперся руками о край умывальника. Я терял силы; в голове снова промелькнуло, что я не достигну своей цели. Мужчина из кабинки рядом поспешно покинул помещение, даже не вымыв грязных рук. Я остался один, с травмированной памятью и отчаянным решением позвонить Нине. Потом привёл одежду в порядок и подошёл к автомату на перроне. Набрал номер, не веря до конца, что все-таки делаю это.

– Слушаю? – спросила она немного заспанным голосом, смешанным с шумом автомобиля.

– Это я, – ответил я тихо, приблизив губы к холодной трубке.

– Маркус…

– Не помешал?..

Она заколебалась, что не удивительно. Спустя несколько месяцев ей звонил тот, кто оказался её самым большим разочарованием на свете, кто признался, что хочет сбежать от неё в вечный мрак…

– Что это за номер? Где ты?

– Я на вокзале. Продал свой коммуникатор, поэтому звоню из будки, – я не знал, что ещё мог бы ей рассказать. – А ты?

– Что я?

– Ты продала свой коммуникатор? – я усмехнулся, и мышцы лица скривились от боли.

– О чём ты?!

– Спрашиваю, где ты?

– Я еду в Тирон, в лагерь для беженцев с Ремарка. Мы организуем для них медицинскую помощь. Ты, конечно, не знаешь, что там война. До тебя доходят такие сведения?

Вероятно, именно эта зловредность – или её, или моя – разделила нас навеки. То, что когда-то нас восхищало и превозносило над всеми, со временем поглотило и наилучшие чувства. Их уничтожила убежденность в том, что если не идеально, то не стоит и стараться, нужно просто искать до тех пор, пока не найдёшь идеал.

– Я хотел тебе сказать, что решил ЭТО сделать. Адвокат Вендерс свяжется с тобой по поводу полиса. Я оставил ему координаты, – я говорил как можно быстрее.

В трубке трещало, но я все равно услышал, что она с шумом выдохнула. Я же наоборот задержал дыхание, предчувствуя взрыв.

– Шутишь? – крикнула она.

– Нет. Я уже все подготовил, у тебя не будет проблем… – я посмотрел через окно на неоновую вывеску кафе на перроне. – Нина, я хотел попрощаться.

– Когда… – она поперхнулась слюной, – ты хочешь ЭТО сделать?

– Еще не знаю, – соврал я.

– Я буду в Рамме послезавтра. Возвращайся домой и никуда не ходи! – кричала она в трубку. – Глупый ты человек, ты должен дождаться меня! Слышишь? Или у тебя совсем крышу снесло? – её голос внезапно дрогнул.

– Я буду ждать.

– Маркус!

Я положил трубку и потащился к выходу. Двери кафе, должно быть, меня видели, когда я проходил рядом, потому что раздвинулись автоматически, приглашая внутрь. Потом я покинул перрон, а автомат за моей спиной начал звонить. Я знал, что не могу вернуться. Утратил остатки гордости и взамен выиграл немного времени.

На стоянке такси в середине дня стояла только одна машина. Это меня удивило, однако ещё больше я опешил, когда водитель отказался везти меня в сторону клиники. Я ожидал какой-нибудь реакции, может глупого комментария, но отказ таксиста вывел меня из равновесия. Он пожал плечами, когда я пригрозил ему, что подам жалобу в корпорацию. Я хотел так сделать, но не был уверен, что успею. Толстяк за рулём сказал, что городские таксисты не должны принимать все заказы. Их профсоюзы выиграли, и «Омега» давно находилась в начале «чёрного списка».

Объяснив ситуацию, он спрятал лицо в газету, а я стиснул кулаки в бессильной злобе. Именно тогда на стоянку завернул зелёный «крайслер», из которого вышло двое молодых людей. Я подбежал и назвал водителю адрес. Заняв место на заднем сидении, вздохнул с облегчением. Мы продрались через пробку на ближайшем перекрёстке и погнали по кольцевой. Через двадцать минут были на месте. Травяная была маленькой улочкой, потерявшейся в предместье Сигарда; она казалась знакомой и очень спокойной, почти идиллической.

Водитель постучал пальцем по счётчику, который показывал одни нули. Скорее всего, он забыл его включить, хотя не был похож на новичка. Он нагнулся в мою сторону, и на худом лице появилась тень улыбки.

– Это же неслучайно, правда? – спросил он. – У вас есть для меня обол?

– Только карта и пятьдесят вианов наличными, – я посмотрел ему в глаза. – Этого хватит?

– Я не могу взять деньги за этот рейс. Иначе буду чувствовать себя злодеем.

Я не думал, что он говорит серьёзно.

– Да… – водитель закивал. – Кроме того, я не подвёз вас до самого входа. Какой-нибудь сумасшедший ребёнок может кинуть камень мне в окно. Бывало уже и такое, а эту стену, – он показал на высокую белую ограду, – восстанавливают по меньшей мере раз в месяц. Полиция наказывает анархистов, которые пишут на ней свои лозунги, но те не отступают. Война продолжается с того момента, как открыли клинику.

Простота пейзажа улетучилась, он даже не успел договорить фразу до конца. Я не мог понять, зачем кто-то нарушает покой людей так сильно уставших, как я. Это место должно было стать нашим последним пристанищем, куда мы заплываем, когда нет ветра.

Водитель, казалось, все понимал. Я был ему за это благодарен. Даже пожалел, что мы не познакомились при других обстоятельствах, прежде чем все перевернулось и стало поздно для разговоров.

– Идите вдоль этой стены, – сказал он. – Через пятьдесят метров увидите боковой вход. Главный за углом, но сюда тоже пускают.

– Спасибо, – прошептал я, открывая дверцу.

– До встречи, – пошутил он.

– До встречи.

Камешки хрустели под ногами, когда я шёл по парковой аллее. Между деревьями я заметил светло-зеленое здание. Оно выглядело так, как на фотографиях в Синете: трёхэтажное, довольно длинное, в форме буквы «L». На углу находились лестница и большие стеклянные двери. Около них было припарковано несколько автомобилей.

Прежде чем зайти внутрь, я выкурил «красную» сигарету. Дым казался слаще, чем обычно. Я сконцентрировался на вкусе табака, отгоняя шальные мысли. Все тело дрожало, и этот страх, хоть и затруднял движение, приносил мне некоторое удовольствие.

За дверями меня окружили пастельные тона. Напротив, на голубой стене, я заметил огромную надпись: «Клиника девитализации Омега». Снова почувствовал, как запекло в груди, как закружилась голова, но из последних сил старался это скрыть. Положил на стойку вызов на процедуру. Девушка за стойкой регистрации попросила, чтобы я занял место на кожаной софе. Я налил себе воды и сел. Девушка тихо говорила по телефону, лихорадочно барабаня по клавишам компьютера. Я не хотел, чтобы она меня вызывала. Хотел вечно сидеть в этой приёмной с кондиционером, глядя на её профиль, или закрыть глаза, вылавливая приглушенные звуки из окружения. Возможно, однажды они организуют тут все получше, и сразу при входе люди будут просто впадать в прекрасный сон.

– Господин Трент, прошу, – внезапно сказала секретарша.

– Все в порядке? – спросил я, усаживаясь на стул напротив неё.

Она глянула на экран монитора и закусила губу. Старалась улыбаться, но у такой гримасы я видел в жизни версии и получше.

– Вы записывались на девять, а сейчас двенадцать пятнадцать, – сказала она тихо. – Это опоздание слишком усложняет ситуацию. К тому же в заявлении указано выполнение процедуры в день прибытия.

Я сжал в ладони пустой пластиковый стаканчик. Раздался хруст, который на мгновение заглушил ее голос.

– Не нервничайте, пожалуйста, – она неопределенно махнула рукой.

– Это правда, черт возьми, что я опоздал, но я хочу сегодня закончить все! Понимаете меня?! Я соглашусь со всеми условиями, предписаниями и Бог знает чем ещё, но я выдвигаю это требование. Прошу скажите, что это возможно.

– Я только что переговорила с директором клиники. Он приходил утром, чтобы поздороваться с вами, но должен был уехать в академию, – она глубоко вздохнула. – Следует выполнить план обязательных встреч, которые вы уже пропустили. Час назад мы отменили визит инспектора из министерства и сейчас нужно вызывать его в срочном порядке. Тоже самое с проведением лабораторных исследований.

– Вы не ответили на мой вопрос! Процедура возможна сегодня?

Она быстро заморгала длинными, сильно накрашенными ресницами. Если бы она использовала плохую тушь, то, скорее всего, та раскрошилась бы и осыпалась на светлую блузку.

– Процедура возможна, но потянет за собой дополнительные расходы. Около восьми сотен вианов.

– Так сразу говорите, о чем речь, – я положил перед ней карточку. – У меня есть ещё немного свободных денег.

– Пожалуй, то, что я сказала, плохо прозвучало… – она смутилась ещё сильней.

– Я только хочу довести дело до конца, – я смотрел на свои пыльные туфли.

Мне казалось, что она пытается закрыть уши, но, возможно, я лишь поддался какому-то наваждению. Спустя какое-то время она вызвала робота, который показал мне комнату на третьем этаже.

5. Комната

Тёплый душ помог упорядочить мысли. Вытираясь толстым полотенцем, я с удовольствием заметил, что след на груди стал значительно светлее и теперь, скорее всего, не привлечёт ненужного внимания. Не отступало навязчивое предчувствие, что какая-то мелкая небрежность или коварная случайность встанет у меня на пути.

Я побрился, высушил волосы, попробовал их расчесать. В сумме провёл в ванной сорок пять минут. Когда вышел в комнату, раздался стук в дверь: это медсестра попросила пробу мочи и потом взяла кровь на анализ. Я был уверен, что работники клиники следят за всеми комнатами, но это меня не беспокоило. Подглядывание в таком месте вполне обоснованно.

Полвторого прямо в комнату принесли обед. Я заглянул под салфетку и отставил еду в сторону, не чувствуя голода. Ознакомился с распечатанным планом моего времяпрепровождения. Выходило, что в три меня ждёт встреча с инспектором из Министерства Здравоохранения, в четыре обязательный визит духовного лица, а в шесть тридцать короткая консультация с техником. Сама процедура была назначена на семь.

Я принял эти новости спокойно, словно они касались далёкого будущего. Радовался, что все формальности, которые продолжались месяцами, уже позади и остались только эти три ничего не значащие встречи. Я попробовал представить себе, как в такой момент выглядит разговор духовника с неверующим. Размышлял об этом под звуки лёгкой музыки, лёжа на мягком широком диване. Мне нравилась эта комната: она совсем не напоминала больничную палату. Мебель, цвет стен и несколько мелочей – все придавало ощущение уюта. Я задремал, и вдруг из сна меня вырвал звонок телефона. Девушка из регистрации предупредила, что инспектор появится через пятнадцать минут и попросила, чтобы я приготовился к встрече.

В три часа ровно в комнату вошёл молодой мужчина, одетый в пиджак и джинсы. Он вручил мне визитку, потом уселся за маленьким столиком. Его звали Роланд Финнес, и он работал в Департаменте Контроля Девитализации. На вороте его пиджака я заметил серебристый значок с выгравированным логотипом ДКД. Молодой человек положил на стол пачку документов, а потом поставил между нами тёмный блестящий шар на металлической подставке. В его верхней части находился ряд небольших отверстий.

– Наш разговор будет записываться, – сказал он, показывая на устройство. – Это требование закона.

– Знаю, – я с неохотой уселся напротив. – Мой адвокат предупредил меня. Можете начинать.

– Хорошо, – он щёлкнул ручкой и глянул в документы. – Это не займёт больше получаса. Прошу отвечать на вопросы правдиво и как можно короче.

– Мне незачем врать.

– Разумеется, – он примирительно усмехнулся. – Прежде всего, я хотел бы спросить про сегодняшнее опоздание. У вас есть какие-то сомнения насчёт процедуры?

– Я опоздал, потому что застрял в пробке, когда ехал на вокзал. Сегодня в Рамме проходит какая-то демонстрация, похоже, таксистов. – Внезапно меня осенило, почему стоянка перед вокзалом в Сигарде была пустой. – Я принял это решение не сегодня и не вчера, а несколько месяцев назад. И я заполнил соответствующие заявления.

– Да, я ознакомился с ними. Но подготовка к процедуре проходит таким образом, чтобы исключить фактор внешнего давления и всяких случайностей. Я уверен, вы это понимаете.

Чиновник с самого начала действовал мне на нервы. Возможно, такой собственно и была его роль: речь шла о том, чтобы подсунуть пациенту возможность свернуть с избранного пути, однако меня не интересовали мотивы его действий. Он был отвратителен в своей профессиональной вежливости. Не знаю, была ли это обязательная часть спектакля или я спровоцировал её своим опозданием, но он решил сказать несколько слов на тему правовых основ процедуры. Он говорил про закон о противодействии самоубийствам, принятый парламентом почти десять лет назад, который лишил граждан права самостоятельно лишать себя жизни. Каждый, кто предпринимал такую попытку, осуждался как убийца, и ему выносили соответствующее наказание. Если он выживал, то отбывал срок в тюрьме, если умирал, суд начислял штраф, который выплачивался с его имущества. На практике страдала семья, ее обвиняли в отсутствии надлежащих отношений. Вышла весьма параноидальная ситуация, в которой адвокаты семей воевали с прокуратурой, доказывая, что самоубийство было несчастным случаем или что виновник в своей смерти был психически больным и отказывался от лечения. Быстро увеличилось количество юридической литературы на эту тему, появились очередные декреты Наивысшего Суда. По мнению властей закон принес пользу: волна самоубийств, вызванная экономическим кризисом, значительно спала, а над эмоционально расшатанными особами перепуганные родственники усилили психиатрический надзор.

Я не слишком верил в правдивость этой статистики. Всё время появлялись мнения, что предписания, связанные с законом, создают поле для злоупотреблений и дают государству возможность присваивать частное имущество. Клиники девитализации, такие как «Омега», подвергались атаке в первые годы с особым рвением. Их обвиняли в геноциде и мошенничестве. Дошло даже до столкновений с силами правопорядка; были убитые и много раненых. Это всё казалось нереальным и абсурдным, а легальная дорога к смерти ужасно утомительна и устлана ворохом бумаг.

– Всё ли, что я рассказал, вам понятно? – спросил Финнес, вырывая меня из размышлений.

– Я хотел бы узнать, почему официально вы не используете слово «эвтаназия»? Или «девитализация» имеет другое значение? – я сбил его с толку, чему даже обрадовался. Такая маленькая победа над его устроенным миром.

– Это понятие соответствует закону, – сказал он с определённым усилием. – Оно шире, так как охватывает в том числе и вашу ситуацию. Про эвтаназию мы говорим в случае неизлечимо больных. К тому же это слово носит негативный окрас.

– Спасибо, – я кивнул головой. – Этого достаточно.

– Перейдём к основной части опроса. Прошу по мере возможности отвечать «да» или «нет». Вопрос первый: согласно с правилами вы урегулировали свои имущественные дела, в особенности дела, касающиеся раздела наследства?

– Да, завещание находится в Рамме, в канцелярии адвоката Вендерса. Его прочтут через неделю в двенадцать тридцать.

– Вас не тяготят неоплаченные долги, также векселя, выданные третьим лицами и тому подобное?

Я улыбнулся, думая обо всех знакомых, которые когда-то пытались втянуть меня в свои кредиты, лизинг и другие тёмные делишки.

– Нет, нет… К счастью у меня нет долгов, и я не выдавал векселя.

– Хорошо, вопрос третий: у вас есть близкие родственники или знакомые, с которыми вы постоянно поддерживаете контакт? И если есть, то проинформированы ли они о ваших намерениях?

– Заявляю, что я не поддерживаю ни с кем постоянных контактов. И в связи с этим я никого не информировал о процедуре.

Я подумал про звонок Нине; надеюсь, это ничего не усложнит.

– Какое-либо лицо или институция, особенно религиозная или идеологическая, не подталкивали вас к принятию решения о девитализации?

– Нет, это моё решение. Я принял его задолго до подачи заявления.

– Вопрос пятый: это решение вы приняли осознано? Вы подтверждаете, что не находились под влиянием психотропных препаратов, алкоголя, наркотиков, гипноза и тому подобного?

Я ощутил укол страха. Я должен об этом сказать, потому что лабораторные исследования все равно выявят правду.

– В течение двух месяцев я принимаю успокоительное. Мой врач говорит, что в такой дозе это допустимо. Он проверял в каком-то реестре…

– Некоторые лекарства из группы бензодиазепинов есть в нашем списке. Что конкретно вы принимаете?

– Клоназепам, двадцать миллиграмм в день.

Финнес открыл небольшую книжечку и начал просматривать таблицу. Моё беспокойство росло с каждой секундой; у меня пересохло во рту.

– Приемлемая доза тридцать миллиграмм, – сказал он медленно, словно не заметив моей тревоги. – Если анализы подтвердят эту информацию, тогда всё в порядке. Таким образом, вы абсолютно сознательно подтверждаете своё намерение?

– Да, подтверждаю.

– Хорошо, это самое важное. Итак, вопрос шестой: нет ли у вас детей, в том числе внебрачных, или других личностей, которые находятся исключительно на вашем содержании?

– Нет, таких нет…

Словно зелёная гусеница, ползущая по листку, время сжималось и растягивалось. Визит инспектора закончился, а я едва заметил, что на стуле передо мной уже сидит священник в тёмном костюме, перелистывая Библию. Его жесты – он слюнявил палец, которым переворачивал страницы, беззвучно шевелил губами и бросал редкие взгляды в мою сторону, – казалось, растянулись в вечность. У нас было только пятнадцать минут на разговор, а поскольку я отказался от него с самого начала, он просто сидел тут и читал эту чёртовую чёрную книжечку. Он даже не пытался прервать молчание. Я предпочёл бы, чтобы он меня поучал и переубеждал, чтобы устроил какой-то скандал, потому что из-за тишины моё внутреннее напряжение начало накаляться. Я очень хотел спровоцировать священника хоть на что-нибудь.

– Вы, отец, наверное, разминулись с работником министерства, который был тут минуту назад, – я наклонился в его сторону. – А почему Церковь не регистрирует этот разговор так же, как и власти? А если какой-то епископ пожелает увидеть, как все проходит?

– Камеры и микрофоны нужны людям, а не Богу, – он посмотрел на меня покрасневшими глазами и закрыл книжку. – И я не познаю тебя ни сейчас, ни в будущем, потому что ты живёшь в мире мёртвых, куда мне нет входа.

Я ударил рукой по металлической столешнице, аж загудело. От гнева кровь прилила к щекам, я почувствовал, как запылало моё лицо.

– Ты, священник, не знаешь, о чем говоришь, – чуть ли не зашипел я сквозь стиснутые зубы. – Ты не знаешь, как это страдать каждый день и делать вид, что все в порядке. Повторяя себе, что это того стоит, ведь у тебя есть важная цель. Каково это, когда видишь только распад, медленное гниение, от которого не убежать.

– Почему ты думаешь, что я не знаю про твои страдания?! Может, я знаю о них очень много, но умею доверять мудрости, что создала этот мир.

– Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что вся жизнь наполнена болью! Я предпочитаю думать, что это случайность – что так получилось без злого умысла. А вы – верите в демона или просто идиоты…

«Такие слова может произнести только мёртвый язык», – промелькнула у меня в голове фраза, которую я, должно быть, когда-то слышал. Меня охватило ужасное чувство дежавю, я дёрнулся и чуть не сполз на пол.

– Такие слова может произнести только мёртвый язык, – сказал священник, поднимаясь со стула. – Бог до конца с тобой и даёт тебе шанс. Только от тебя зависит, воспользуешься ли ты его добротой.

Он оставил меня в состоянии оцепенения. После мгновенного взрыва пришла слабость: казалось, я куда-то проваливаюсь, вся комната сжимается до точки, на которой остановился мой взгляд. В сотый раз я задавал себе вопрос, почему так трудно сбежать от тяжести неба, что падает на голову, почему даже сейчас судьба не щадит меня от ударов. Если бы я мог заплакать, то ощутил бы облегчение, но нервная система расщедрилась только на несколько спазмов желудка.

Я умыл лицо холодной водой и успокоился ровно настолько, чтобы не рассыпать таблетки; сейчас уже можно было их принять. Я снова включил музыку и лёг на диван. С закрытыми глазами ждал продолжения спектакля, который не удалось срежиссировать до конца.

Телефонный звонок с регистрации улучшил ситуацию. Анализы хорошие, лаборатория не выявила запрещённых веществ. Словно преодолел на беговой дорожке последний вираж: уже видно белую линию, нужно только спокойно до неё добежать. Я накрыл голову лёгким пледом, тщетно пытаясь заснуть. Перед глазами плясал хоровод лиц… Чаще всего появлялось суровое лицо священника.

Техник-санитар принёс что-то похожее на полотняную пижаму, в которую я должен был переодеться. Он вскоре вернулся и в нескольких простых фразах объяснил принципы устройства. Я не запомнил ни названия субстанций, которые находились в дозаторах, ни всего порядка процедуры. Правду сказать, я не мог ни на чем сосредоточиться.

– Можем уже идти, – сказал он, когда я спрятал свои личные вещи в дорожную сумку.

– Мне нужно это с собой забрать? – спросил я.

– Нет, кто-нибудь позднее сюда придёт, – покачал он головой и открыл передо мной дверь.

Проходя по коридору, я не мог поверить, что все произойдет уже сейчас, что не случилось ничего чрезвычайного. Мы миновали ряд белых блестящих дверей и вошли в лифт. Съехали на –1 этаж, где находился процедурный зал. Осознание, что я под землёй, вызвало клаустрофобию. Капли пота выступили на лбу. В конце коридора я увидел открытое освещенное помещение, в которое мы и направились. Голова закружилась, я чуть не упал, но заботливый санитар поддержал меня и повёл дальше.

Помещение было немного меньше, чем я ожидал. Значительную его часть занимало кресло с оборудованием. Напротив находилось матовое стекло, за которым заседала комиссия. Техник посмотрел на часы и попросил, чтобы я занял своё место. По спине пробежала неожиданная дрожь. Я сел в кресло, немного похожее на стоматологическое, а мужчина точными движениями установил его в соответствующей позиции.

Выполнив все действия, он объяснил процедуру ещё раз:

– Я пристёгиваю ваши руки и ноги ремнями, чтобы случайный спазм тела не отсоединил провода, – произнёс он. – Левое предплечье оставим свободным, чтобы иметь возможность отключить защиту и запустить аппарат. Тут, над головой, находиться дисплей часов, благодаря которому вы будете следить за течением времени.

На двух руках, в районе локтей мне установили металлические обручи с проводами, ведущими к дозаторам. При включении оборудования маленькие иголки в обручах впивались в вены, а помпы подавали в них по очереди две субстанции. Я присмотрелся к содержимому в обычных стеклянных ёмкостях: беловатая радужная жидкость должна меня усыпить в течение нескольких секунд и подготовить для принятия второй жидкости, бесцветной. На висках я чувствовал датчик ЭЭГ, а на груди – электроды, следящие за ритмом сердца. Экранов самих аппаратов не видел и догадывался, что они находятся в комнате за стеклом. В голове пробежала мысль, что техник не заметил след на груди… Она появилась и погасла, словно спичка.

– Я закончил, – сказал мужчина. – Вам удобно?

– Да, – ответил я рефлекторно, потому что вопрос показался мне трудным.

Он вышел без слов, закрыв двери. Меня окутал необъяснимый холод, словно внутрь влетел сквозняк. За мгновение всё моё внимание сосредоточилось на стекле, которое стало абсолютно прозрачным. За ним сидело пять человек: уже знакомые мне инспектор ДКД и священник, а также, как предусматривал регламент, представитель клиники, областной судья и наблюдатель от организации по защите прав человека. Я видел только мужчин, что вызвало у меня определённое облегчение. Как и то, что они сидели в полумраке, настолько далеко, что я не мог разглядеть выражений на их лицах.

– Назовите, пожалуйста, своё имя и фамилию, – произнёс седой мужчина, который сидел посередине; его слова доносились из динамиков, вмонтированных в потолок.

– Маркус Трент, – ответил я хрипловатым голосом.

– Господин Трент, как представитель правосудия Республики Рамма я засвидетельствую, что согласно вашей просьбе, после выполнения всех условий, предусмотренных законом, вы получили доступ к аппарату девитализации. Он может быть включён исключительно вами, в течение пятнадцати минут после того, как будет запущен таймер. Способ включения устройства и принцип действия вам понятен?

– Да, – ответил я, чувствуя, как по спине стекают струйки пота.

– Мне остаётся только напомнить вам, что этот процесс необратим. Комиссия, в состав которой я вхожу, будет наблюдать за ходом процедуры, и письменный рапорт будет находиться в актах областного суда в Сигарде. Спасибо за внимание.

Поверхность стекла снова стала матовой, и комната комиссии исчезла. Я остался в одиночестве, а на дисплее загорелись красные большие цифры. Раздался звон, и часы начали отсчёт: от пятнадцати минут до нуля.

Из-за абсолютной тишины, царящей в комнате, я начал прислушиваться к собственному ускоренному дыханию. Пожалел, что тут нет музыки, что не доходят сюда звуки природы: пение птиц, шелест листвы или шум дождя. Я чувствовал себя одиноким, как гвоздь, который кто-то вытащил из ящика с инструментами. Каждая новая цифра на часах была словно удар молотком по голове.

Путаные мысли разрывали изнутри. Я пытался их упорядочить, пытался понять, что чувствую, что после себя оставлю, но видел только разрастающуюся пустоту. Не было там Нины или других людей; не было даже меня. Я всегда притворялся, что все совсем по-другому, но сейчас понял: ничего в жизни я не пытался познать, ни с кем не сблизился. Люди, которых якобы любил, были мне безразличны. Не просто чужими, а еще хуже. Единственное, что имело значение, это моя боль, давящий груз ниоткуда, каждый день отравляющий жизнь, погружающий меня во мрак. Только эта боль, которую я ненавидел, которая доводила меня до безумия, была мне близка.

Я не научился жить и знаю, что никогда не научусь; окружающие фантомы ничего не могли изменить. Каждый день лишь подтверждал это, и последние ниточки, которые я держал в руках, выскальзывали из пальцев, завязывались во всё более толстый узел. С меня хватит беспомощности и одиночества, накрывающих с каждым разом все сильнее в середине разговора или на шумной вечеринке. Мне уже не хватало сил бороться с депрессией, с пожирающим меня чудовищем. Я был его частью, я был им самим.

Я очнулся, когда на часах осталось три минуты. Меня охватил страх, что не успею, что даже в этот раз потерплю неудачу. Свободной левой рукой я отодвинул клапан в подлокотнике кресла и увидел маленькую жёлтую кнопку, включавшую аппарат. Я ещё не готов, мне казалось, что я должен ещё о чем-то подумать, но у меня не было времени. Я вспомнил слова санитара, который сказал сильно нажать на кнопку, преодолевая её сопротивление. Мой средний палец мгновение висел в воздухе, потом коснулся кнопки, ожидая окончательного решения. Тут я ощутил, как он уходит вниз – словно само касание кожи вызвало освобождение блокировки. Кажется, машина сломалась, ведь я ещё ничего не сделал, хотел подождать, осталось почти три минуты. Горло стиснуло так сильно, что я не мог издать ни звука. В местах, где техник прикрепил обручи, я ощутил осторожные уколы, а помпа первого дозатора направила ко мне белую жидкость. Я следил за этим движением, лихорадочно соображая, не мог ли что-то ещё сделать. Я рванулся со всей силы.

– Что случилось? – спросила Нина, которая внезапно встала перед глазами. – Снова позволил кому-то обмануть себя, Марк?

– Я ничего не понимаю, – прошептал я. – Я не знаю, что сказать.

Потом по венам разлилось приятное тепло. Цифры на часах замедлились, промежуток между секундами стал слишком длинным. Я подумал, что это наказание за опоздание. Вспомнилась забастовка таксистов и пустой экспресс из Раммы… И то, что я не успел отправить жалобу…

Фиолет, окружённый жёлтым, потом красным, и на нём мелкие, пляшущие снежинки. Затем белизна заполняет собой всё. Исчезают направления, разделение на горизонталь и вертикаль полностью теряет смысл. В белом просторе не видно ни начала, ни конца, свет кажется темнее фона. Чем больше света, тем больший мрак опускается вокруг. Вместе с ним затмевается память.

Я ещё ощущаю прозрачное лёгкое тело. Слабое, едва заметное покалывание достигает мозга, словно перегорели уставшие нервы. Потом эти последние отрывки забирает синяя вспышка, и только сознание пытается отделиться от того, что снаружи.

Но пространства уже нет. Оно сжалось до размера точки, замыкается в себе, взрывается в тишине умирающего времени. «До» и «после» встречаются, и это последнее мгновение, последний интервал перед сингулярностью. Кривая наконец пересеклась с асимптотой, все цифры поделились на ноль.

По небу прокатился зычный тяжёлый гром. Капли забарабанили по жестяной крыше, и вскоре стена дождя заслонила парк. Роланд Финнес стоял при входе в «Омегу» под широким, массивным балконом, пытаясь добыть огонь из пустой зажигалки. Его руки, как обычно после процедуры, сильно дрожали, что абсолютно не облегчало задачу. Буря разыгралась не на шутку, раз за разом чёрное небо рассекали пучки молний. Сидя в помещении с кондиционером, Роланд не представлял, что погода выкинет такой финт. Он хотел выехать как можно быстрее, но пятьдесят метров, отделяющих его от автомобиля, казались непреодолимыми. Конечно же, он даже не подумал взять зонтик; все прогнозы обещали погожий, тёплый вечер. После долгих попыток Роланд прикурил сигарету и с облегчением выпустил солидное облако дыма. Входные двери тихо запищали, и рядом с ним встал доктор Краузе, директор клиники. Служащий мысленно выругался, потому что рассчитывал на минутку одиночества. Шеф «Омеги» вызывал в нем странное, душащее беспокойство, которое возрастало по мере того, как Финнес все больше финансово зависел от Краузе и с каждым разом сильнее утопал в процедуре девитализации.

– Ну и паскудная погода, – вскользь заметил он, чтобы начать беседу.

– Грозы – нормальное явление в это время года, – Краузе как обычно цедил слова. – Странным, скорее, показалось бы их отсутствие.

– Я должен бежать, доктор, – Финнес решил промокнуть, только бы оказаться подальше от этого места. – Свяжусь с вами завтра.

Начальник схватил его за рукав и заставил посмотреть себе в глаза. Это было так же приятно, как и птице смотреть в глаза удава.

– Организуй мне на завтра порошки и приезжай, чтобы подписать протокол кремации.

– То есть он не пойдёт на органы?! – у Роланда вспотел и без того мокрый лоб; он неосознанно вытер его тыльной стороной ладони.

– Не знаю, – покачал головой Краузе. – Есть заказ из колонии и пока ведутся переговоры. Он нужен мне в целости.

– Как-нибудь организую, – Финнес швырнул окурок под дождь. – Буду около часа.

– Будь не позднее одиннадцати тридцати. В час у меня лекции, а я хочу за этим лично проследить.

– Конечно, – кивнул головой инспектор. – Как скажете.

Составление протокола процедуры заняло у судьи Де Вильде чуть больше пятнадцати минут. Его коммуникатор загрузил данные пациента с сервера клиники вместе с временем смерти, зарегистрированным датчиками. Судья просмотрел таблицу и внес внизу небольшой комментарий. По документам получалось, что Маркус Трент умер в 19:13. Ни один из членов комиссии не выдвинул возражений касательно выполнения формальных требований. Никто не оказывал давления на пациента, не зафиксировано аварии или перерыва в подаче напряжения. Действия персонала клиники отличались высоким профессионализмом.

После минуты колебаний судья дописал несколько слов о применении принудительного психиатрического наблюдения за лицами, склонными к депрессиям. На основании беседы с пациентом и представленных свидетельств установлено, что он страдал биполярным аффективным расстройством. Он прервал лечение, недовольный результатами, что, скорее всего, и стало причиной последующей девитализации.

Де Вильде распечатал документ в пяти экземплярах, по одному для каждого члена комиссии. Подписал его и подал остальным, внимательно наблюдая за их напряжёнными лицами. Он и сам чувствовал, прежде всего, усталость и неприятный вкус во рту, вызванный обильным обедом. Прежде чем постареть и осесть в Сигарде, он тридцать лет работал в Высшем военном суде, где дослужился до звания майора. Уже как начальник отдела по вопросам дезертирства вынес четыре смертных приговора в громком деле о побеге солдат с полигона под Коденом.

Больше всего его удивила нервозность инспектора ДКД, самого опытного после директора клиники; возможно, наблюдение за процедурой со временем переносить все тяжелее. Судья пожал плечами, когда Финнес выбежал в коридор после подписания протокола. Позднее он забыл про Роланда, все внимание заняли собственные планы. Этим вечером он ещё должен был заехать к дочери и забрать покупки из магазина, но ему очень хотелось просто поехать домой. В воображении уже вырисовывалось удобное кресло, огонь в камине и старая овчарка Оскар, которая ляжет перед ним и будет изображать, что охраняет его. Де Вильде усмехнулся себе под нос и спрятал протокол в папку.

Подземелье клиники представляло собой настоящий лабиринт. Там размещалась большая кухня, телефонная станция, туалеты, склады и другие помещения, в которые заглядывают, может быть, раз в году и то во время дезинсекции. Два года назад, когда на Травяной действовала дешёвая провинциальная клиника, в подвалах кипела жизнь – «Омега» не использовала и половины верхних ярусов. Кабинет техника, обслуживающего аппарат девитализации, находился под землёй, недалеко от процедурного зала. После подключения пациента техник возвращался к себе и садился на потёртый стул напротив контрольного экрана. Маленькое, освещённое неоновым светом помещение вызывало ощущение удушья. В этот раз оно появилось раньше обычно, прежде чем компьютер подал предварительные измерения. Мужчина снял трубку телефона и набрал свой домашний номер. Уже через секунду услышал голос жены:

– Юджин, это ты?

– Лена… – техник сглотнул слюну. – Я должен тебе кое-что рассказать. Мне действительно нужно, прости…

– Что случилось? Плохо себя чувствуешь?! – сразу заволновалась она.

– Нет, нет. Послушай, – он не знал, как начать. – Я сейчас увидел кое-что из своего сна… Помнишь, неделю назад я рассказывал тебе про символ? Как во сне увидел круглый след на коже трупа, который привязывал меня к стулу?

– Успокойся!

– Я спокоен, – сказал он надтреснувшим голосом. – У пациента сейчас на груди точно такой же знак. Такой же, как на том трупе. Это не случайность, черт возьми! Думаешь, я должен что-то сделать?

– Ничего не делай! – крикнула перепуганная Лена. – Выйди на воздух и глубоко подыши.

– Я не могу сейчас, – прошептал он. – Только что запустился таймер.

– Тогда подожди и выходи, как закончишь…

– Не могу, – повторил Юджин, сжимая трубку.

Тёплый, слегка приглушенный звук звонка. Перед священником раздвинулись двери.

– Инспектор еще наверху, – закричала девушка на регистрации, когда отец Серра садился в лифт.

– Не страшно, – кивнул он. – Подожду снаружи.

Он не мог вспомнить, стоят ли в коридоре какие-нибудь стулья, но те не понадобились – он разминулся с Финнесом на первом же повороте. Они поклонились друг другу и без слов пошли дальше. Серра познакомился с инспектором два месяца назад, на первой процедуре, в которой принимал участие. При мысли о той воющей от страха пациентке, священник до сих пор вздрагивал – она начала кричать уже после того, как включила аппарат.

«На самом деле, каждое существо, даже самое убогое или больное, хочет жить и это единственное, неопровержимое правило, которое господствует над всеми, – думал он. Носорог в зоопарке, который разгоняется и бьётся головой в бетонную стену, делает это не для того, чтобы умереть, хотя так может показаться. Он делает это из-за тоски по свободе, и значит, из-за любви к жизни». Это простое понимание привело к тому, что священник никоим образом не мог одобрить помощь другому человеку в совершении непоправимой ошибки. И он никогда не пытался спорить о божественных правах или обещании вечной жизни.

К недовольству своих патронов Серра предпочитал литературу теологическим трактатам. Рядом с карманной Библией он много лет носил другую похожую на вид книжечку – оформленный под заказ сборник цитат. Когда он не находил соответствующих стихов в Евангелиях, то обращался к любимым фрагментам из романов. Хотя правилами запрещено прямое влияние на пациента, он надеялся, что Маркус сам прервёт молчание и спросит, что он читает.

«Великая тайна, которую разгадали Аполлоний Тианский, Павел из Тарса, Симон Волхв, Парацельс, Бёме и Бруно, состоит в том, что все мы перемещаемся назад во времени. Вселенная сжимается в единую сущность, которая становится совершенной. Нашему восприятию, напротив, кажется, что нарастает беспорядок и хаос. Эти целители научились передвигаться во времени вперёд, то есть в сторону противоположную той, куда движемся мы».

К воротам клиники подъехал серебристый кабриолет «БМВ». Водитель махнул охраннику, сидящему за бронированным стеклом, но тяжёлые створки остались неподвижными. Через мгновение он заглушил двигатель и подошёл к небольшому окошку в стене, сжимая в кулаке брелок. За его шагами сверху следила движущаяся камера.

– Что такое?! – крикнул он, стуча в окошко. – Ты забыл, где кнопка?

– Пожалуйста, говорите в микрофон, – отозвался металлический голос из небольшого ящичка, висящего над воротами. Стекло стало матовым, и охранник исчез с глаз водителя.

– Хорошо, я повторю, – он приблизил лицо к устройству. – Любезно прошу открыть ворота. Хочу заехать в середину.

– С какой целью? – спросил голос.

– С такой, что хочу кое-кого увидеть, – водитель терял последние крохи терпения.

– Кого?

– Это какая-то дурацкая телевикторина?!

– Прошу отвечать на вопросы. Предупреждаю, что вульгарное поведение приведёт к прекращению разговора и будет расценено как нападение.

Мужчина погладил бритый череп и сдержал рвущиеся с языка ругательства. Он не понимал, что происходит, не привык, чтобы ему отказывали таким образом. Однако в конце концов решил не препираться и подал охране свои данные и имя девушки, к которой приехал. Фамилии он не знал, потому что они встречались лишь раз на дискотеке. Знал только, что она работает на рецепции.

– Спасибо. Через минуту её пригласят, – металлический голос отключился.

Он поднял верх в машине и включил кондиционер, жара и душный воздух начинали ощущаться. Анна появилась через несколько минут, села к нему в машину и обняла мужчину за шею.

– Долго ждёшь, Пьер? – спросила она, целуя его в щеку.

– Нет, нет… – машинально ответил он, думая о том, что этим вечером она уже не отвертится. – Можешь уйти с работы прямо сейчас?

– Ты что, ещё только середина дня, – чарующе усмехнулась она. – К тому же у нас сегодня комиссия, поэтому я должна остаться.

– Какая комиссия?

– Процедура, – она на мгновение замолчала. – Я не должна об этом говорить. Только скажу, что день был не из приятных. В придачу пациент, которого я принимала, начал на меня кричать.

– Он ещё тут?

– Естественно.

– Я спалю его вместе с этой конурой, что напоминает тюрьму! И у тебя появится больше времени для меня, – он посмотрел на Анну, проверяя, какое произвёл впечатление.

Анна кивнула. И подумала, как вообще возможно, чтобы такие идиоты имели столько денег. Дискотеки и тренажёрные залы, которыми владел этот парень, утвердили её во мнении, что он является хозяином жизни.

Может, она бы и хотела, чтобы кто-то поставил на место того пациента, но только не человек, который двух слов связать не может. В конце концов, какое это имеет значение, если Маркус Трент через пару часов и так будет мёртв? Она должна была сама с ним поговорить, сказать, чтобы не повышал на неё голос, даже в такой день. Должна была спросить его, зачем он тут, но у неё в голове царил страшный хаос. Внезапно она захотела уйти. Быстро попрощалась, сказав, что ждёт важного звонка, и помахала отъезжающей машине Пьера. Надеялась, что в последний раз видит этот жуткий автомобиль, который два дня назад ей так понравился. Она ощущала в груди пустоту и что-то похожее на стыд.

Мартин сидел у бара и мутным взглядом всматривался в зеркало за бутылками с алкоголем. Между цветных горлышек он видел кусочек своего отражения, но не мог его узнать ― так опьянел, что даже забыл заказать себе очередную выпивку. Но пустой, неподвижный стакан, который Мартин держал в руках, привлёк внимание бармена. Васыль, прозванный из-за черных волос и маленькой бородки-испанки Рамиресом, подошёл к нему с клетчатой салфеткой в руках.

– Достаточно, Мартин, – сказал он, протирая блестящую столешницу. – Вызвать тебе такси?

Мартин посмотрел на него из-под опущенных век и улыбнулся, как безумец.

– Я сам такси, – пробулькал он. – Понимаешь, Рамирес? Позвони мне… – он замолчал из-за накатившей тошноты. – Ещё раз «вампиршу»!

– Как хочешь, толстяк, – кивнул Васыль и сделал коктейль с томатным соком. – Только не упади на пол.

Мартин не отозвался, поэтому бармен вернулся к протиранию бокалов на полке. Потом прикатил из кладовки новую бочку пива, обслужил клиента, поговорил по телефону со своим приятелем, и все это время думал о пьяном таксисте. Он глянул в его сторону и подошёл к столику, за которым сидели двое мужчин, они заказали на обед стейк, картошку фри и холодное пиво. Оба много лет работали таксистами.

– Яни, не знаешь, что случилось с Мартином? – тихо спросил Васыль одного из мужчин. – Обычно он не начинает пить так рано. Я видел, ты разговаривал с ним при входе.

– Знаю, что случилось, – ответил тот с полным ртом. – Какой-то придурок хотел, чтобы он отвёз его в «Омегу», и у Мартина поехала крыша. Пассажир напомнил ему сына.

– Аха… – Васыль придвинул стул и сел за столик. – Сколько лет прошло? Десять?

– Парень повесился как раз тогда, когда приняли этот закон. – Яни почесал затылок. – То есть восемь лет назад. Потом ещё два года Мартин воевал с прокуратурой о размере наказания за смерть сына. Влетел в такую сумму, что вынужден был продать дом. Представляешь себе? Живут с женой в какой-то клетушке, полной мусора, потому что его жена спятила и тащит всякую дрянь со свалок.

– Не говори про такое, когда я ем, – произнёс другой мужчина. – Меня тошнить начинает.

Маленький смерч на Республиканском круге поднимал вверх тучи пыли. Полицейские, которые боролись в полдень с растущей пробкой, постоянно тёрли глаза, не защищенные солнечными очками. Частички пыли прилипали к потным лбам и щекам, попадали в нос, царапали горло. Кроме того на дороге постоянно появлялись странствующие рыцари, которые всё не могли съехать с круга. День был тяжёлый, солнце палило.

Руководящий сменой старший сержант заметил такси, зелёный «крайслер», который повернул влево на красный свет и старательно кружил вокруг островка. В машине не горела фара, что квалифицировалось как нарушение и подлежало наложению штрафа. Сержант с гордостью заметил, как один из стажёров с жезлом подбежал к такси. Он спокойно ждал, пока парень не заставит автомобиль съехать на обочину, но молодой капрал внезапно отвернулся и пошёл в другую сторону. Шеф замер, глядя, как машина съезжает на внешнюю полосу без всякого штрафа. Через минуту он настиг капрала и начал кричать на него высоким, писклявым голосом.

– Это было городское такси, – объяснял парень, глядя в землю. – Я подумал, что нет смысла…

– Подумаешь, когда будешь чистить клозет в управлении! – кричал сержант.

– Слушаюсь, – пробормотал капрал. – Прошу прощения.

Тот факт, что это было такси, на самом деле не имел никакого значения. Молодой полицейский был чрезвычайно суеверен и никогда бы в жизни не остановил транспорт, отмеченный номером тринадцать. Регистрационного номера «крайслера» – SE2Y135 – хватило, чтобы навлечь на капрала гнев начальника. Он мог только покорно слушать и выдумывать причины, потому что если бы сказал правду, то мог бы попрощаться с желанной работой. Он это хорошо знал. Не каждый суеверный человек лишён разума.

Центральная долго вызывала водителя зелёного «крайслера». Жуя жвачку и заговаривая пассажиров, Томас ответил на звонок, нажав кнопку на трубке.

– Здравствуй, дорогая, – сказал он диспетчеру Гине.

– Не паясничай, Том. Есть рейс с Центрального, который ты должен взять. Ты же там заканчиваешь, правильно?

– Именно так, дорогая.

– Кто-то заказал через Синет рейс до «Омеги» и заплатил вперёд. Если к тебе подойдёт пассажир, то не бери с него деньги, но ничего ему не говори.

– Как фамилия?

– Заказчик не указал фамилию, но сколько людей могут ехать в этот дом смерти?

– Загадочное дело, – усмехнулся Том. – В котором часу прибывает поезд?

– Если верить расписанию, пассажир уже на перроне, – ответила Гина с ехидством. – А перед вокзалом стоит только Мартин, который скорее выбьет гостю зубы, чем отвезёт его в «Омегу». Так что поспеши.

– Чёрт, – вырвалось у Тома. – Тогда, конечно, нужно пошевеливаться. Буду через пять минут!

– Рассчитываю на тебя, дорогой! – крикнула Гина ему прямо в ухо и отключилась.

Старый «лэндровер», принадлежащий Фонду Мира, мчался по автостраде, чтобы нагнать время, потерянное на заправке. Собственно, он догонял последний грузовик в колонне с пожертвованиями, когда коммуникатор Нины начал свой концерт. Сначала, увидев незнакомый номер, она не хотела отвечать, но водитель умоляюще смотрел на неё; «Yesterday» он не любил. Она достала телефон из кармана, надеясь, однако, что тот замолчит раньше.

– Слушаю.

– Это я, – произнёс он тихо, с трудом пробиваясь сквозь треск.

Она сразу же узнала этот уставший, немного хриплый голос.

– Маркус…

– Не помешал?.. – спросил он.

Жизнь с ним была полна вопросов, лишённых ответов. И казалась бесконечным путешествием – от утренней тревоги до дневной подавленности, от вечернего беспокойства до ночных разочарований. Она тосковала по началу этого пути ― по выполненным обещаниям, по жажде и голоду, которые оживляли все. Но со временем добрые и злые чувства перемешались так, что она не могла их распутать, не уничтожив. Когда пыталась что-то понять, видела только безмерную жалость, а та очень легко переходила в злость.

Она ушла, зная, что рано или поздно придёт такой день, как этот. Маркус вынес себе отсроченный приговор, который мог быть приведён в исполнение когда угодно из-за любого пустяка; но осознание этого не облегчало её боль. Даже на расстоянии, занятая сначала делами фонда, потом войной, она наводила справки о его серой канцелярской жизни. Но сейчас, когда наконец-то он позвонил, чтобы попрощаться или, может, сбросить на неё груз вины, это очень удивило её. Он словно перерезал канат, по которому она шла в жизни.

– Я буду в Рамме послезавтра. Возвращайся домой и никуда не ходи! – она пыталась встать против вихря и остановить его силой воли. – Глупый ты человек, ты должен меня подождать! Слышишь?! Или у тебя совсем крышу снесло? – её зубы стучали, словно она голой стояла на морозе.

– Я буду ждать.

Нина знала: это последние слова, которые она услышала из его уст. Что ещё она могла сделать? Как ему помочь?

– Маркус!

Она заставила водителя съехать на обочину. Выскочила из машины, преодолела канаву и побежала по бугристому, заросшему пастбищу, пока у неё не перехватило дыхание. Упала на колени, и телефон выпал из рук, исчез в давно некошеной, слегка увядшей траве. Она раздвинула её и посмотрела на маленькую голубую трубку, звонящую в Сигард. Было так тихо, словно автострада за спиной растаяла в небытии.

«Ему не хватит сил, – лихорадочно думала она, – в последнюю минуту он допустит ошибку. А если, несмотря ни на что, у него получится… как ЭТО будет? Он боится скорости и вида крови. У него страх высоты, поэтому не спрыгнет. Выстрел в голову… откуда он возьмёт пистолет? Наверное, таблетки, спокойный, но довольно ненадёжный способ. Кто-то его заметит и спасёт в последнюю минуту, а наградой за мужество и наказанием за отсутствие мужества будут уничтоженные внутренности и тюрьма.

Но почему он поехал в Сигард? Ведь всю жизнь провёл в Рамме, выезжал только в отпуск, когда каким-то чудом давал себя уговорить. Может, это случайность, а может, запланировал особенно театральный способ, какое-то необычное место? Подожжёт себя на матче или перед гипермаркетом, потому что ненавидит большие магазины. Но это всё на расстоянии вытянутой руки в Рамме…»

Шатаясь, она вернулась в машину и посмотрела в прищуренные глаза водителя.

– Если бы ты хотел покончить с собой, – спросила Нина, – почему выбрал бы Сигард? Там есть какой-то ежегодный парад, или может самое высокое здание в стране, с которого прыгают самоубийцы?

– Я ничего такого не знаю, Нина, – ответил мужчина, прикуривая сигарету. – Мне приходит в голову только одно ― «Омега».

У наркодилеров были на Центральном вокзале в Сигарде несколько тайников и контактных ячеек. С тех пор как полиция начала акцию «Чистота», а охрана установила вездесущие, ползающие по стенам камеры и прослушки, их жизнь сильно усложнилась. Приходилось гораздо чаще передавать товар между курьерами и долго петлять, проверяя, все ли безопасно.

Один из постоянных пунктов находился в мужском туалете на четвёртом перроне. Это была хитрая коробочка, вмонтированная в пол кабинки, под выгнутой трубой канализации. Старый торговец Эрик, который прятал тут остатки непроданного товара, внезапно окаменел, когда скрипнули входные двери. Он кашлянул, чтобы посетителю не пришла в голову идея заглядывать под пластиковую перегородку, и быстро закрыл тайник. Потом посидел на опущенной крышке, размышляя, что же делать.

Посетитель за стенкой вёл себя вполне нормально, только мочился в унитаз, а не в писсуар. Во всяком случае не пытался подглядывать или подслушивать. Когда спустил воду и пошёл к умывальникам, Эрик приоткрыл двери, чтобы рассмотреть его из укрытия. Собственно, он смотрел даже не на мужчину, а на его дорожную сумку. Гадал, что в ней, и вдруг ему пришло в голову оглушить мужчину кастетом и забрать её. Эрик вспомнил молодость, когда с дружками грабил прохожих, возвращавшихся из театра или кино после вечернего сеанса. Он надел на пальцы металлические кольца и вышел из кабинки.

На незнакомце была расстёгнута рубашка, и он что-то внимательно рассматривал на своей груди. Внезапно он посмотрел в зеркало, прямо в каменное лицо Эрика. Сердце дилера охватил страх, и его рука так сильно задрожала, что он чуть не выронил кастет. Эрику показалось, что его коснулся взгляд убийцы, человека, который именно сейчас планирует что-то ужасное, уничтожение тысячи людей. Это продолжалось всего секунду, поэтому он не замедлил шаг, не обратил на себя внимание. Толкнул двери и выбежал на перрон, оставив опасность за спиной.

Она открыла глаза, когда почувствовала чьё-то присутствие в коридоре. Сначала подумала, что это Маркус, но за затемнённой дверью купе стоял щуплый высокий железнодорожник. Он быстро нажимал кнопки на коммуникаторе, полностью поглощённый этим занятием. Когда закончил, открыл дверь и с улыбкой попросил предъявить билет. У неё было впечатление, что она знает это смуглое, плохо выбритое лицо.

– Билеты не проверяются во время остановки, – сказала она сама себе. – Какое-то новое правило…

– Я должен знать, можете ли вы ехать дальше, – ответил он вежливо, но смотрел куда-то в окно на меняющуюся цветную рекламу.

– Пожалуйста.

– У вас билет аж до Кодена, – кондуктор отсканировал пластиковый прямоугольник. – Это приличное расстояние от Раммы, даже отсюда. Вы уверены, что стоит ехать так далеко?

– Конечно же, – она кивнула головой. – Надо иметь такую же важную причину, как у меня. Я спасаю людей, которые потеряли дорогу.

– А сегодня вам удалось кого-то спасти?

Она надела очки и внимательнее присмотрелась к собеседнику: тот тщательно побрился, причем недавно, но чёрная, чрезвычайно густая щетина уже тенью покрывала щеки. Собственно, его ни в чём нельзя было упрекнуть. В определённом смысле он ей даже нравился, хотя она с трудом концентрировала внимание на этом лице.

Она посмотрела на часы и вспомнила все события, которые, возможно, были делом рук этого человека. Почувствовала себя невыносимо одинокой. В этом купе, в середине длинного поезда она не могла от него спрятаться. То, что она делала, требовало самопожертвования и отречения от всего, кроме правды.

– Почему мы так опаздываем? – спросила она, чувствуя, как ползут по спине мурашки страха. – Вы специально задержали поезд?

– Я не начальник поезда, а только кондуктор, – он и дальше ей улыбался. – У меня нет права задерживать состав. Разве что из-за опасности.

– Но вы же видели опасность! – произнесла она громко. – Он мог не сойти, мог поехать дальше. Поэтому сначала был толчок, потом стоянка, которая длилась бы целую вечность, если бы понадобилось. Это обычное мошенничество. Как я могла этого не заметить.

– Я без понятия, о чём вы говорите, – сконфуженный железнодорожник попятился к выходу. – Успокойтесь, София.

– Откуда вы знаете моё имя? – вскочила она.

В голове промелькнуло, что это конец. Она разоблачила зло, открыла все его карты, поэтому сейчас её ждет смерть. Голос никогда не вспоминал о существовании ада, но ведь не могло быть иначе. В воображении она уже видела силу, которая уничтожила все её старания – достаточно минуты невнимательности или слабости. Она и сама не всегда играла честно, но делала это во имя жизни.

– Откуда ты знаешь моё имя? – яростно повторила она.

– Мы не впервые встречаемся, – тихо ответил он, сглатывая слюну. – Вы часто садитесь на этот поезд. Иногда у вас билет до Винама, иногда до Сигарда или до Кодена. Но вы всегда хотите ехать до конца, – он снова несмело улыбнулся. – Но я не могу этого допустить…

– Это неправда! – крикнула она и стиснула кулаки. – Ты похитил мои мысли, пока я спала.

– Я не могу этого допустить, – повторил он, – потому что в конце пути вы потеряете ориентацию и останетесь в купе. Я уже много раз находил вас здесь, вы прятались в углу и ничего не помнили, кроме своего имени. Я вызывал скорую ― вас забирали в больницу. Я не знаю, что происходит потом, но знаю, что вы всегда возвращаетесь. Мне жаль, София…

Это путешествие она начала в вагоне-ресторане, заказав на завтрак чашку какао и тосты с крем-сыром. Ела и наблюдала, как меняется пейзаж за окном. Сначала шли предместья, полные дымоходов, мостов и железнодорожных переездов, потом маленькие поселки, спальные районы столицы, стиснутые рядами длинных, жилых зданий. Потом становилось все больше полей с рассеянными по ним деревенскими домиками. Временами все заслоняла зеленая стена лесов.

Через час, когда поезд проехал станцию Винам, София пошла в своё купе. Как и говорил голос, в нём сидел один молодой человек. Он уже впал в глубокий сон, но она не могла рисковать. Закрыла занавески на двери и подсунула ему под нос маленький флакончик, который вытянула из сумки. Парень расслабился и удобно устроился в кресле.

– Не бойся, – произнесла она. – Это для твоего же блага.

Он наморщил брови; казалось, он слышит её слова. Она изучала черты его лица, которые во сне, подобно чертам многих людей, приобретали детское выражение. Он дышал так спокойно, словно возвращался домой после долгого путешествия, а не ехал куда-то, чтобы умереть в холодном величии закона.

«Маркус, Маркус…», – повторяла она мысленно его имя.

Она жалела, что не может его разбудить и просто поговорить, но знала слишком мало, была только посланником. Этот низкий, металлический голос в её голове знал правду. Как обычно он появился неожиданно, ночью, посреди загадочных цветных огоньков на потолке и стенах спальни. Показал ей несчастье этого человека и ужасный рок, который его ждёт. София, не говоря ничего мужу и дочерям, утром отправилась в долгое путешествие, сев на указанный поезд.

Она называла голос ангельским или вдохновением; ждала, пока он начнёт говорить её устами. Когда это происходило, её ослепляла вспышка, и она тратила так много энергии, что впадала в спячку. Двадцать лет прошло с момента, когда голос появился впервые, с момента, когда на автостраде погиб Луис, отец девочек, и она открыла газ в надежде скоро к нему присоединиться. С тех пор голос сопровождал её в важные моменты и, хотя иногда пропадал на несколько месяцев, она безгранично ему верила. Ни один врач или другой человек на Земле не могли этого изменить.

Чувствуя, что он приближается, она склонилась над Маркусом.

– Это самый важный сон в твоей жизни, – прошептал голос. Зрачки Софии стали огромными, затопив радужную оболочку. – В этом лихорадочном сне ты увидишь истину, которая может победить смерть. – Когда голос замолчал, был слышен только стук металлических колёс. – Если бы я все тебе рассказал наяву, ты бы не выслушал меня, потому что тебя ослепило страдание; если бы рассказал тебе лицом к лицу, ты бы мог сойти с ума, потому что боролся бы с каждым моим словом. Поэтому я говорю с тобой тихо, как дуновение ветра на твоей коже.

Не открывай глаз, посмотри во сне на другую сторону, которую не хочешь видеть. Это не только чернота и серость, не только испуг ребёнка, брошенного на улице. Это пульсирующая краснота крови, блеск солнца, белизна седых волос, коричневое дно реки. Язык пламени, фиолетовый луг вереска, все цвета радуги на разбитой коленке и на небе. Кто-то вернётся за тобой, когда ты будешь готов. А сейчас он думает о тебе, как ты мог бы думать о нём, Марк. Ты можешь всё, что кажется труднее, чем медленное умирание: выбирать, не понимать и ошибаться. Идти вперёд и возвращаться. Ты можешь даже ненавидеть и жаждать чего-то до боли, потому что совершенство, о котором ты мечтал, не существует. Существует богатство и непостоянство, ты ежедневно рождаешься для них.

Спи дальше! Там, куда ты стремишься, только пустота смерти. Ничего великого и достойного внимания. Смерть – это отсутствие возможности, отсутствие выбора, отсутствие времени, которое можно использовать или потерять. Ты думаешь о ней, как об избавлении от страдания, но кто почувствует облегчение, когда ты умрёшь? Чего будет стоить этот великий побег, когда исчезнет сам беглец? Думал ли ты когда-то о свободе в пустоте, в которой нет никого, даже тебя?

Самая большая тайна веры гласит, что ты – спаситель, что ты – свой хлеб жизни, звезда, ведущая путника. Ни один человек не обладает такой силой, чтобы тебя остановить, потому что ты мчишься в идеальной пустоте. В мире, который ты знаешь, ты единственный человек. Это твоё чистилище. Ты увидишь в нём будущее до самого конца, аж до самого предательства и тёмного света смерти. Потом твоя душа вернётся сюда, стремясь вперёд по истинной стрелке времени, касаясь многих других душ. Тогда ты решишь, что завершил свою судьбу. Чистилище – это не дверь в рай, это дверь в жизнь или смерть. Ты сам выберешь одну из них. И когда проснёшься во второй раз, никто не задержит тебя на полпути, не позовёт… – София замолчала, изнеможённая чудовищным усилием. Сняла с шеи монету, подвешенную на ремешке, и раздвинула ворот рубашки Маркуса.

– Я даю тебе знак, – она прислонила пульсирующий теплом металл к его груди. – Пусть он напоминает тебе обо мне, пусть сделает так, что ты усомнишься в одной узкой тропинке. С этих пор ты будешь видеть и понимать, будешь каждый день узнавать что-то о себе. Те, которые провозглашают лозунг «Пусть живёт смерть», уже мертвы. Такие слова может произнести только мёртвый язык.

Она упала на кресло напротив Маркуса и последним усилием надела на голову наушники. Прозвучали первые нежные ноты: Adagio un poco mosso, второй фрагмент концерта для фортепиано номер пять Бетховена. Дрожа всем телом и постепенно теряя сознание, она улыбнулась этой музыке.

Это была красивая музыка. Я помню.