– Ты уверен, что понимаешь, что должен сделать?

Джахангир пристально посмотрел на англичанина, стоявшего пред ним. Это была всего лишь его вторая встреча с Бартоломью Хокинсом, но он уже понял, что последний подходит на роль наемного убийцы. Хокинс объяснялся на грубом, искаженном персидском, которому научился, служа наемником в армии шаха Персии в Исфахане, но Джахангиру было этого достаточно, чтобы проверить его со всех сторон.

– Я дам тебе пятьсот золотых мохуров  на поездку в Бенгалию прямо сейчас. А когда Шер Афган  будет мертв, заплачу еще тысячу мохуров.

Бартоломью Хокинс согласно кивнул. На его широком, обгоревшем на солнце лице было написано удовлетворение. Несмотря на то что этот мужчина стоял в десяти футах от него, Джахангир чувствовал исходящую от него почти животную вонь. Почему эти иностранцы не моются? Их все больше и больше появлялось при его дворе в Агре. Англичане, как этот, французы, итальянцы, португальцы, испанцы… И все эти люди, кем бы они ни были – миссионерами, купцами или наемниками, – дурно пахли. Может быть, это из-за одежды, которую они носят? Коренастое, истекающее по́том тело Хокинса было затянуто в тесный черный кожаный камзол, панталоны, которые завязывались темно-красными лентами прямо под коленями, и шерстяные чулки серовато-коричневого цвета. На его ногах красовалась пара исцарапанных сапог для верховой езды.

– Вам не важно, как я его убью? – спросил англичанин.

– Нет; главное, чтобы он умер. Если ты его просто ранишь, то мне это ни к чему.

– А когда я приеду в Гаур, как я разыщу этого Шер Афгана?

– Он – мой наместник и командующий войсками крепости Гаура. Осмотрись, подожди, и ты увидишь, как он исполняет свои ежедневные обязанности. Еще вопросы?

– А вы не дадите мне документ? – спросил Хокинс, поколебавшись. – Может быть, письмо с вашей печатью – чтобы можно было доказать, что я у вас на службе…

– Нет. Ничто не должно связывать меня со смертью Шер Афгана. Я плачу тебе за твое мастерство. Ты же сам сказал мне, что выполнял щекотливые поручения шаха.

Англичанин пожал своими мощными плечами.

– Тогда у меня больше нет вопросов. Я выезжаю завтра.

Оставшись в одиночестве, Джахангир медленно вышел на балкон своих частных покоев, который смотрел на реку Джамна. Добьется ли Бартоломью Хокинс успеха? Он выглядит достаточно жестким и в отличие от остальных европейцев при дворе может немного говорить по-персидски. Но основной причиной, по которой Джахангир остановил свой выбор именно на нем, было то, что этот человек – иностранец. Если б он послал кого-нибудь из своих людей, то они проболтались бы – может быть, всего одно слово другу или родственнику, – и слухи о его планах могли достичь Шер Афгана, дав тому достаточно времени на то, чтобы сбежать. С Хокинсом такой риск был гораздо меньше – у него не было никаких обязанностей ни перед кем в Хиндустане, и он никому ничего не был должен. Наемник даже не спросил Джахангира, почему Шер Афган должен умереть. Такое отсутствие любопытства достойно восхищения… Джахангир ни одному человеку не сказал о причинах своей встречи с англичанином. Он мог бы поделиться этим со своим молочным братом Сулейман-беком, но тот умер от сыпного тифа. Умер, когда они вместе вернулись из короткого похода против единомышленников Хусрава, сумевших скрыться в джунглях к юго-востоку от Агры. Даже теперь Джахангир вздрагивал, когда вспоминал последние мгновения Сулейман-бека, которые тот провел в душной, влажной палатке, когда по ней барабанили капли муссонного дождя, а над ней раскинулись свинцовые тучи. Брат умер всего через двенадцать часов после появления первых признаков болезни. Лихорадка началась у него очень быстро, и он перестал узнавать даже Джахангира. Его губы, покрытые пленкой беловатой слюны, растягивались в крике, когда его покрытое по́том, измученное тело извивалось под тонким одеялом. А потом он внезапно замер, так и не дав Джахангиру шанса попрощаться с ним или сказать ему, насколько важны были его мудрые советы и сдерживающие слова во время восстания Джахангира против собственного отца или в темные дни восстания Хусрава…

Особенно тяжелой эта потеря верного друга выглядела на фоне налаживающейся жизни. За десять месяцев, прошедших со дня смерти Сулейман-бека, не было больше никаких бунтов – даже малейших намеков на недовольство. Держава Джахангира пребывала в безопасности. Единственная угроза исходила от правителя Персии, воинственного шаха Аббаса – если только сведения, добытые разведчиками Абдула Рахмана, верны, – который хотел вернуть себе Кандагар, отобрав его у моголов. Но сильная армия, вооруженная двадцатью бронзовыми пушками и двумя сотнями боевых слонов, которую Джахангир немедленно направил на северо-запад, заставила драчуна задуматься. Его войска, носившие малиновые головные уборы, отошли задолго до того, как армия приблизилась на расстояние видимости к высоким кирпичным стенам Кандагара.

Джахангир все еще отчаянно горевал по своему молочному брату. Несмотря на всех своих жен и сыновей, свою власть и свои владения, он чувствовал себя таким одиноким – даже изолированным, – каким никогда не чувствовал в присутствии Сулейман-бека. Его детство было полно неизвестности – с одной стороны, он старался не подвести своего отца Акбара, человека, не знавшего поражений, а с другой – поддерживать свою мать-раджпутку, которая ненавидела и презирала его отца, считая Акбара варварским поработителем ее народа.

Если б не бабушка Джахангира, Хамида, которая всегда была готова выслушать и подбодрить внука, он вряд ли нашел бы свой путь в жизни. Сулейман-бек был единственным человеком, который смог приблизиться к тому месту, которое она занимала в жизни Джахангира, – месту верного и мудрого друга, советы которого, какими бы неприятными они ни были, он предпочитал советам остальных придворных, единственной целью которых были награды и продвижение по службе.

Только вчера падишах ездил проверять, как идут дела на строительстве куполообразной усыпальницы из песчаника, которую он велел воздвигнуть для Сулейман-бека недалеко от крепости Агра. И, наблюдая за тем, как работники обтесывают камень, Джахангир вновь испытал приступ горя от своей потери и провел оставшийся вечер наедине со своими мыслями. Смерть Сулейман-бека как ничто другое напомнила ему о мимолетности земной жизни.

Ни один человек, вне зависимости от того, насколько он молод и здоров, не знает о том, сколько еще дней ему отпущено. Прежде чем смерть одержит над ним верх, он должен достичь всего, к чему стремится, и при этом успеть насладиться жизнью – не важно, сколько ее еще осталось; так почему же не воспользоваться своим могуществом, чтобы получить все это? Размышления правителя привели наконец к тому, что он велел послать за Бартоломью Хокинсом и без дальнейших колебаний поручил ему секретную миссию…

Джахангир посмотрел на небеса, которые с каждым днем становились все ниже, скрытые тяжелыми дождевыми тучами. Через несколько недель наступит время муссонных дождей. Он надеялся, что они не помешают Хокинсу спуститься вниз сначала по Джамне, а потом по Гангу до Бенгалии. И хотя скоро реки наполнятся до краев, облегчая путешественникам дорогу, течения в них станут очень опасными. Время для подобной миссии получилось неидеальным, но Джахангир был нетерпелив. Если Бартоломью Хокинс справится, властитель сможет получить один предмет – или, точнее, одного человека, – который сделает его жизнь завершенной, хотя осторожный Сулейман-бек и засомневался бы в его методах.

Бартоломью Хокинс шлепнул по комару, который только что укусил его в челюсть. Посмотрев на ладонь, он увидел, что она испачкана темно-красной кровью. Отлично, он достал этого негодяя, хотя это всего лишь крохотная победа в его битве с целой армией москитов, которые отравляли ему жизнь. Лошадь, которую он купил, чтобы преодолеть последний отрезок своего пути в Гаур, была старой, ее ребра торчали, как ребра тощего верблюда, но даже самое лучшее животное с трудом смогло бы проложить себе путь в густой охряной грязи. Только мысль о тысяче мохуров заставляла англичанина двигаться вперед. После того как уехал из Агры, Хокинс перенес два длительных периода лихорадки – пот насквозь пропитал и его самого, и его одежду, и его постель, – и такой приступ поноса, сопровождаемый желудочными резями, что успел поклясться, что сядет на первый же попавшийся корабль на побережье и отправится домой в Англию. В тот момент он свято в это верил – но когда его настиг последний приступ лихорадки, Бартоломью все еще находился на борту лодки, где за ним ухаживал одетый во все белое старый индус с седыми волосами и добрыми карими глазами. А когда англичанин попытался засунуть в руку этому мужчине монетку, тот отпрянул в сторону. Положительно, Хокинс никогда не сможет понять эту страну…

Впереди, в догорающем свете дня, Бартоломью видел конец идущего в Гаур каравана, к которому он пристал. Занятые тем, как бы провести своих тяжело груженных животных по болотистой почве, купцы не проявляли к англичанину никакого интереса, хотя он и приготовил для них историю – Хокинс собирался выдать себя за португальского чиновника, направляющегося в торговое поселение Хугли в дельте Ганга с тем, чтобы выяснить возможности расширения торговли индиго и хлопчатобумажной тканью. Правда, он не был похож на чиновника – не говоря уже о португальце – со своими вьющимися волосами цвета меди и бледно-голубыми глазами, – но купцы об этом не догадывались. Так же как не догадывались они и о том, что в его седельных сумках лежали два изумительных кинжала: один – персидский и такой острый, что его лезвие легко разрезало волос из конского хвоста, а второй – турецкий, с изогнутым лезвием, на котором были выгравированы – так по крайней мере сказал ему турецкий оружейник, который продал кинжал, – слова: «Я заберу твою жизнь, а попадешь ты в Рай или в Ад – на все воля Аллаха». Вид падишаха в их последнюю встречу говорил о том, что он хотел бы, чтобы Шер Афган отправился в ад, хотя правитель ни словом не намекнул, почему он желает, чтобы этот человек умер.

Бартоломью достал свою кожаную бутыль и сделал глоток воды. Та была теплой и вонючей, но он уже давно перестал обращать внимание на такие мелочи. Он молился только об одном – чтобы у него не повторился приступ желудочных колик. Закрыв бутылку, англичанин вновь вспомнил Джахангира и то, как пристально смотрели на него глаза с приятного тонкокостного мужского лица, когда падишах отдавал свои распоряжения. Несмотря на роскошные одеяния и унизанные кольцами пальцы, Бартоломью разглядел в нем человека, который не слишком отличался от него самого… Человека, который знал, что ему надо, и был готов безжалостно добиваться этого. А еще Хокинс заметил два побелевших шрама – один был на внешней части левой руки Джахангира, а второй шел от правой брови вверх, через лоб. Падишах, несомненно, разбирался в искусстве убивать.

Неожиданно англичанин услышал впереди крики. Инстинктивно он вынул из ножен свой меч, на случай если на караван напали грабители – местные называли их дакойтами. Такие нападения часто случались в предзакатные часы, когда спускающаяся темнота скрывала бандитов, а купцы уставали от дневного перехода. Три дня назад Хокинс спас одного ничтожного торговца коврами. Тот мужчина остановился под моросящим дождем, чтобы переложить груз с захромавшего мула на других своих животных. Он пытался справиться с ковром, который по размерам не уступал ему самому, когда на него напали двое, возникшие из темноты. Спешившись, один из них сбил торговца на землю, а второй стал собирать вожжи мулов, готовясь увести их. Они были так поглощены своим занятием, что заметили Бартоломью, галопом вылетевшего из темноты, только когда было слишком поздно. Выхватив свой меч из толедской стали, Хокинс почти отрубил голову одному из бандитов, а второму расколол ее, как спелый арбуз. Благодарность торговца коврами не знала границ, и он немедленно попытался навязать англичанину один из своих ковров. Но тот уже жалел о своих действиях. Если он хочет выполнить задание и получить награду, ему не стоит привлекать к себе внимание.

Однако сейчас кричали не из-за нападения дакойтов. Крики были полны радости и облегчения, а не страха. Впереди Бартоломью разглядел силуэты сторожевых башен на фоне закатного неба – это был Гаур. Хокинс отпустил ножны меча и шлепнул свою лошадь:

– Теперь уже скоро, скотина несчастная.

Что это за шум во дворе в такое время суток? Бартоломью беспокойно заворочался на набитом соломой матрасе в маленькой комнатке, которую он снял в караван-сарае сразу же возле главных ворот Гаура. Англичанин сел и яростно зачесался, а потом поднялся на ноги и, даже не удосужившись обуться, вышел на улицу. Несмотря на то что солнце едва взошло, купцы уже раскладывали свой товар на большой каменной платформе, расположенной в центре двора, и готовились начинать торговлю. Здесь были сумки с пряностями, мешки с рисом, просом и кукурузой, свертки хлопка мышиного цвета и кричаще пестрые шелка. Бартоломью равнодушно осмотрел все это, но тут неожиданно заметил ранее спасенного им торговца коврами.

– Гаур – прекрасный город, господин, – сказал тот, тоже увидев англичанина.

– Согласен, – механически согласился наемник. Он уже собирался вернуться в свою комнату и поспать еще пару часиков, как вдруг ему в голову пришла мысль. – Хассан Али – ведь так, кажется, тебя зовут?

Купец кивнул.

– Хассан Али, ты хорошо знаешь Гаур? – спросил англичанин.

– Да. Я приезжаю сюда шесть раз в год, а два моих двоюродных брата торгуют здесь постоянно.

– Ты говорил, что хочешь отплатить мне за мою помощь. Так будь моим проводником. Я это место совсем не знаю, а мои наниматели в Португалии ждут от меня подробного отчета.

Час спустя Бартоломью вслед за Хассаном пересек квадратный двор караван-сарая и вышел через его высокие арочные ворота на улицы города. Сначала заполненные мусором улицы показались англичанину слишком захудалыми, но постепенно торговец, который для человека его роста двигался очень быстро, вывел его в центр города. Улицы стали шире, а дома – некоторые из них были двухэтажными – выглядели даже красиво. Хокинс также обратил внимание на многочисленные группы солдат, мимо которых они проходили.

– Куда это они направляются? – спросил он, указывая на двадцать воинов в зеленых тюрбанах и зеленых поясах, построенных в колонну по двое.

– Это отряд, который охранял стены города ночью, а сейчас их сменили, и они направляются в казармы, – рассказал его проводник.

– А где эти казармы?

– Недалеко. Я покажу.

Несколько минут спустя Бартоломью смотрел на высокое, похожее на крепость квадратное здание с расположенным перед ним плацом. Его стены, сложенные из кирпича, возвышались футов на пятьдесят. Пока Хокинс наблюдал, группа всадников, без сомнения, возвращавшихся с занятий по выездке, проехала сквозь массивные металлические ворота, украшенные острыми пиками; эти ворота служили единственным входом в строение.

– Неплохое здание, – заметил англичанин.

– Да. Его построил падишах Акбар – да упокоится его душа с миром – после завоевания Бенгалии. Он также укрепил крепостные стены города и построил прекрасные караван-сараи. Это был воистину великий человек.

– Уверен в этом… А кто командует здесь войсками моголов? Он должен быть очень важным человеком, коли падишах доверил ему такое дело.

– Я не знаю его имени. Прошу прощения.

– Пустяки. Мне просто интересно, кому можно было доверить такое задание. Хиндустан, по сравнению с моей страной, просто громаден. У меня на родине монарху значительно легче контролировать свою страну и следить за тем…

– Все верно. Наше государство не имеет себе равных в мире. – Хассан Али самодовольно кивнул. – Пойдем. Я отведу тебя на большой базар, где, так же как и в караван-сараях, тоже ведется торговля.

Они как раз собрались уходить, когда резкие, металлические звуки трубы заставили их остановиться. Через несколько мгновений из переулка появились двенадцать всадников на роскошных гнедых лошадях. Они ехали легким галопом и пересекли плац в направлении казармы. У одного из них в руках была короткая медная труба, звуками которой он возвестил об их прибытии. За ними скакали еще три всадника – двое в куполообразных шлемах двигались по обе стороны от высокого мужчины, который не смотрел по сторонам. Его длинные волосы развевались из-под шлема с белым плюмажем.

Сердце Бартоломью забилось быстрее. Он оглянулся и увидел, что Хассан Али разговаривает с торговцем дынями, одетым в грязную набедренную повязку. Англичанин внимательно прислушался, но так и не смог понять, о чем был разговор. Наверное, это местное наречие, подумал он, но точно не персидский язык. Казалось, что торговцу дынями есть что рассказать. Он возник из-за пирамиды своего желто-зеленого цилиндрического товара и теперь взволнованно говорил, указывая рукой на казармы, где уже успели скрыться мужчина в шлеме с плюмажем и его эскорт.

– Господин, – сказал Хассан Али Хокинсу, – командующего гарнизоном зовут Шер Афган. Мы только что его видели. Торговец дынями говорит, что он великий воин. Два года назад предыдущий падишах послал его в джунгли и болота Аракана к востоку отсюда, с тем чтобы он разобрался с тамошними пиратами. Это ужасное место, полное крокодилов, но Шер Афган победил. Он захватил и казнил пять сотен пиратов, а потом сжег их тела на погребальном костре, сложенном из их же собственных лодок.

– Он что, живет в казармах? – поинтересовался наемник.

– Нет. Его особняк расположен в большом саду на севере города, возле ворот Оружейников. А теперь пойдем на базар. Там ты найдешь много интересного для себя. Последний раз, когда я там был, я видел раскрашенную фигурку одного из ваших португальских богов. У него были золотые крылья…

Бартоломью не торопился. Каждый день шли сильные и теплые дожди, капли которых выбивали фонтанчики грязи на мощеном дворе караван-сарая. В перерывах между этими дождями он надевал темно-коричневый плащ с капюшоном, который купил на базаре, чтобы поменьше привлекать к себе внимания, и бродил по Гауру, пока в его сознании не запечатлелись малейшие изгибы всех улиц и аллей на пространстве между казармами и домом Шер Афгана. Он также наблюдал за передвижениями своей будущей жертвы, которые, если не считать поездок на соколиную охоту, когда это позволяла погода, были удивительно однообразными. Практически каждый день Афган проводил послеобеденные часы в казармах. По понедельникам он устраивал смотр войскам на плацу, наблюдая за тем, как его воины управляются с ружьями, а по средам инспектировал отдельные участки городских оборонительных сооружений.

За время своего долгого путешествия из Агры Бартоломью не раз размышлял над тем, как найти возможность убить этого человека. В какой-то момент ему даже пришло в голову затеять с последним ссору на улице, как будто Гаур был английским городом, в котором они с Шер Афганом могли столкнуться в таверне. Но сейчас, когда он увидел не только физическую силу этого мужчины, но и сопровождавших его везде телохранителей, эта идея показалась ему не такой уж привлекательной. Единственным способом выполнить задание была хитрость. Возможно, у него получится найти такое место, с которого удобно будет прицелиться из лука или метнуть кинжал, но шансы ранить Афгана, не говоря уже о том, чтобы убить его, были слишком призрачными. А Джахангир четко дал понять, что хочет, чтобы Шер Афган умер.

Решение пришло к Бартоломью, только когда прекратились дожди и воздух наполнился новой свежестью. Оно было настолько очевидным и простым – хотя и небезопасным для самого исполнителя, – что Хокинс осклабился, удивляясь, почему не додумался до этого раньше.

Две недели спустя, около одиннадцати часов вечера – в час, когда ворота караван-сарая запирались на ночь, – Бартоломью выскользнул из своей комнаты, пнув на прощание пропитанный потом матрас, набитый сеном, на котором он провел столько беспокойных ночей. Под его темным плащом скрывались висевший на металлической цепи меч и два кинжала – турецкий под правой рукой и персидский под левой. Англичанин сделал прорези в грубой ткани плаща, чтобы их легче было достать.

Он быстро пересек двор караван-сарая и прошел сквозь его арочные ворота, мимо спящего привратника, который по идее должен был следить за поздними визитерами, ищущими ночлег для себя и стойло для своих лошадей. Выйдя на улицу, Хокинс осмотрелся, дабы убедиться, что он один, а потом двинулся вперед по безмолвным узким улочкам. Англичанин уже много раз проходил именно этим путем и отлично знал, куда тот его приведет. Сейчас он пересек плац и направлялся мимо казарм в северную часть города. Добравшись до небольшого индуистского храма, где перед богом в виде слона горели в медном сосуде тонкие свечи, Бартоломью свернул на аллею, где выступающие верхние этажи домов чуть ли не касались друг друга. Он услышал негромкое пение женщины в одном доме и плач ребенка в другом. То тут, то там сквозь резные деревянные ставни, закрывающие окна, мелькал оранжевый свет масляных ламп.

Неожиданно Бартоломью наступил на что-то мягкое. Это была собака, чей укоризненный скулеж сопровождал его потом на протяжении всей неторопливой прогулки. Торопиться было некуда, да и спешащий мужчина всегда вызывает подозрение.

Аллея стала шире и, завернув налево, вывела его на широкую площадь. Хокинс изучил ее во все времена суток. Он точно знал, сколько деревьев ниим  давали тень продавцам, занимающимся торговлей вразнос в течение жаркого дня, сколько других улиц и аллей выходило на нее и сколько человек охраняет здание, находящееся в дальнем конце площади. Еще больше надвинув свой капюшон на голову, Бартоломью осторожно выглянул из-за угла на площадь. Молодая луна с трудом освещала окружающую территорию, но в свете горящих жаровен, расположенных по обеим сторонам металлических ворот, он увидел, что с прошлых ночей ничего не изменилось – ворота охраняли четыре человека. В этом же свете было видно зеленое знамя над воротами – по словам Хассана Али, знак того, что хозяин находится дома. Кругом стоял абсолютный покой. Если б в доме был какой-то прием или праздник, наемнику пришлось бы отложить задуманное…

Увидев то, что хотел, Бартоломью отступил в тень аллеи и пошел назад по своим же следам. Пройдя так около ста шагов, он подошел к переулку, который уходил влево. Днем этот переулок был полон торговцев овощами, всучивающих свой товар прохожим и всячески поносящих товар соседа, но сейчас он был пуст и тих. Англичанин пошел по нему, оскальзываясь на гниющих овощах под ногами и вдыхая их вонь, но его мысли были заняты совсем другим. Улица изгибалась за пределами площади. Через несколько сот ярдов она пройдет совсем рядом с западной стеной прекрасного сада, расположенного за домом Шер Афгана…

Стена была довольно высокой – не меньше двадцати футов, – но Хокинс знал, что в кирпичной кладке достаточно пустот, за которые можно уцепиться руками и на которые можно опереться ногами. В последние две ночи он перелезал через эту стену, выбирая то место, где по другую сторону густо рос бамбук, и спускаясь на землю под защитой густой растительности.

Согнувшись среди побегов бамбука, англичанин некоторое время слушал и наблюдал. Сквозь раскачивающиеся побеги он смог рассмотреть дворик с фонтаном, а за ним – темные стены самого дома. Металлические ворота, закрывавшие вход, были похожи на те, что Хокинс видел на главном входе в поместье, но в них было два отличия. Они были открыты – за ними Бартоломью смог рассмотреть внутренний дворик – и их почти не охраняли. По ночам привратник – по его тонкой фигуре наемник решил, что это какой-то юнец – сидел на деревянном стуле прямо внутри ворот. По-видимому, у него не было никакого оружия – лишь небольшой барабан, чтобы можно было поднять тревогу в случае опасности.

Но какая опасность могла угрожать Шер Афгану? Он был командующим гарнизоном в спокойной – хотя и отдаленной – части мирной и могущественной державы. Солдаты, охранявшие ворота, находились там скорее для показухи, чем для чего-то другого. И еще раз Бартоломью задумался, почему падишах хочет, чтобы этот человек умер, и почему – будучи практически всемогущим – он выбрал такой способ избавиться от Шер Афгана. Если тот совершил преступление, то почему Джахангир не казнил его? В конце концов, он – падишах… Хотя это совсем не его, Хокинса, дело. Главное – это тысяча мохуров.

Добравшись до стены без всяких приключений, Бартоломью еще раз огляделся, дабы убедиться, что рядом никого нет. Удовлетворенный, он подтянул свой темный плащ и стал взбираться наверх. На этот раз по какой-то причине – то ли нервы, то ли желание побыстрее сделать работу, – англичанин недостаточно тщательно выбирал места, за которые цеплялся руками. Когда он поднялся уже футов на пятнадцать, угловой кирпич, за который наемник цеплялся правой рукой, раскрошился, и мужчина чуть не грохнулся на землю. Изо всех сил вдавив пальцы ног в промежутки между кирпичами и вцепившись в стену левой рукой – Бартоломью почувствовал, как кровь сочится у него из-под ногтей, – он смог закрепиться на стене. Подняв правую руку вверх, стал ощупывать неровную поверхность, пока не нашел место, которое показалось ему безопасным. Сделав последний отчаянный рывок, Хокинс оказался на стене.

Утерев пот с лица, он осторожно спустился по другой стороне стены, расцепив пальцы, когда был еще на высоте десяти футов, и приземлившись на проплешину, которую сам же обнаружил между стеблями бамбука. Присев с бешено бьющимся сердцем, прислушался. Никаких звуков. Полная тишина. Отлично. Время, должно быть, уже перевалило за полночь, но все-таки для следующего шага было пока слишком рано. Бартоломью слегка пошевелился, устраиваясь поудобнее, и почувствовал, как какое-то крохотное существо – мышь или геккон – пробежало по его ноге, а потом услышал знакомое жужжание москитов. Слегка нахмурившись, наемник постарался сосредоточиться на том, что ждало его впереди.

Около часа ночи Бартоломью стал медленно двигаться в сторону дома, держась в тени сначала бамбука, а потом растопыренных ветвей манговых деревьев, покрытых мясистыми листьями. В лунном свете он видел перед собой привратника, склонившего голову на грудь и мирно спящего на своем стуле. За ним располагался совершенно тихий в это время внутренний дворик, освещенный только несколькими фонарями, воткнутыми в щели между кирпичами стены. Хокинс бросился через сад, мимо фонтана, в сторону дома, выбрав место слева от ворот, которое скрывалось в плотной тени, отбрасываемой выступающим балконом. Прижавшись спиной к стене, он на мгновение прикрыл глаза и восстановил дыхание.

Затем наемник стал подбираться к воротам. Добравшись до них, замер и заглянул внутрь. Сейчас он был так близок к привратнику, что слышал его легкое всхрапывание. Это был единственный звук. Напрягая мускулы, англичанин бросился в ворота, схватил привратника со спины обеими руками и выволок его в сад, зажимая ему рот правой ладонью.

– Один звук – и ты мертвец, – прошептал Бартоломью по-персидски. – Ты меня понял?

Глаза юнца широко раскрылись от ужаса, но он утвердительно кивнул.

– А теперь веди меня туда, где спит твой хозяин, Шер Афган, – велел Хокинс.

Парень опять кивнул. Сжав шею мальчишки до боли в правой руке, Бартоломью левой вытащил из ножен, сделанных из воловьей шкуры, турецкий кинжал и пошел вслед за привратником через внутренний дворик, к двери в его углу, и вверх по узкой лестнице, которая привела их в длинный коридор. Он чувствовал, что мальчишка, как щенок, дрожит под его рукой.

– Здесь, господин. В этой комнате. – Юноша остановился перед комнатой, располагавшейся за высокими дверями из темного полированного дерева, украшенными бронзовыми изображениями тигров. Хокинс почувствовал резкий аромат – вероятно, камфары – и крепче сжал шею юнца, который оглядывался вокруг полными ужаса карими глазами.

И тут парень неожиданно открыл рот, чтобы поднять тревогу.

Бартоломью не стал колебаться. Двумя быстрыми движениями он оттянул голову юноши назад левой рукой, а правой провел острием своего турецкого кинжала по нежной коже его шеи. В горле несчастного что-то булькнуло, и англичанин опустил обмякшее тело на пол. При других обстоятельствах он бы мог пощадить привратника, но только не сейчас, когда малейшая ошибка могла стоить жизни ему самому. Автоматически англичанин вытер лезвие о плащ. Все его мысли были сейчас за этой дверью – что он увидит по другую сторону деревянных створок с изображениями тигров? Он слышал, что слово «шер» означает «тигр»; если это так, то он не ошибся, и Шер Афган сейчас всего в нескольких футах от него.

Все еще держа кинжал в правой руке, Хокинс левой осторожно приподнял металлическое кольцо – опять-таки в виде тигра – на правой стороне двери и тихонько толкнул ее. К его облегчению, дверь открывалась мягко и без скрипа. Открыв ее на шесть дюймов, Бартоломью замер. Бледный золотой свет подсказал ему, что в комнате не было абсолютно темно, на что он втайне надеялся. Может быть, Шер Афган уже заметил открывающуюся дверь и сейчас достает свой меч из ножен…

Не колеблясь больше ни минуты, убийца распахнул дверь и сделал шаг вперед. Большая комната была обита красным шелком с золотой вышивкой. Под ногами у него был толстый ковер, а от кристаллов, раскаленных в украшенной эмалью курильнице, поднималась струйка дыма. В наполненных маслом бронзовых диях  тлели фитили. Но Бартоломью не смотрел на эту роскошь. Он смотрел прямо сквозь прозрачную занавеску, сделанную из розового муслина, натянутую поперек комнаты и делящую ее на два помещения. Сквозь ткань он видел громадную низкую кровать, на которой лежали переплетенные нагие тела мужчины и женщины. Что ж, по крайней мере мужчина был настолько поглощен своим занятием, что наемник вполне мог открыть дверь пинком – все равно он этого не заметил бы. Женщина лежала на спине; ее стройные ноги обхватывали мускулистые бедра мужчины, и он толчками входил в нее, закрыв ей вид на двери своим телом.

Провидение не могло дать ему лучшего шанса, подумал Бартоломью, приближаясь к кровати. Он осторожно отодвинул муслин и на цыпочках сделал несколько последних шагов. Теперь Хокинс был так близко, что видел влажную пленку на спине мужчины, чувствовал ее солоноватый запах, в то время как и сам этот мужчина, и женщина, чье лицо было повернуто в сторону, все еще не догадывались о его присутствии. Приближалась кульминация, и с каждым новым толчком Шер Афган закидывал голову назад. В один из таких моментов англичанин бросился вперед, схватил его за густые черные волосы, оттянул его голову еще дальше назад и аккуратно перерезал ему яремную вену. Бартоломью был опытным убийцей. Так же как и привратник, Шер Афган не издал ни звука, когда его горячая красная кровь стала толчками вытекать из зияющей раны.

Хокинс схватился за отяжелевшее тело, взглянул в глаза убитого, чтобы убедиться, что это действительно Шер Афган, сбросил тело на пол и повернулся к женщине, которая теперь уже открыла глаза и сидела, обняв колени, как бы защищаясь. Кровь ее любимого стекала меж ее пышных грудей, а темно-карие глаза не отрываясь смотрели на лицо убийцы, как бы пытаясь угадать, что он сделает в следующий момент.

– Не шуми – и я тебя не трону, – сказал Хокинс.

Медленно, не отводя глаз от его лица, женщина натянула на себя простыню, но не издала ни звука.

Бартоломью почувствовал облегчение – он не хотел убивать женщину, так же как не хотел убивать юного привратника, – и в то же время удивление. Он ожидал, что другая на ее месте разразится истеричными криками или начнет оскорблять его, а эта вовсе не выглядела такой убитой, какой могла бы быть, принимая во внимание тот факт, что мужчина, который только что со страстью и энергией занимался с ней любовью, теперь лежал в луже свертывающейся крови на полу. Вместо этого на ее лице можно было прочитать любопытство. Убийца понял, что она пытается запомнить мельчайшие детали, начиная с темного грязного плаща и покрытых кровью рук и кончая локонами волос медного цвета, которые выбились из-под мышиного цвета повязки, которой он завязал себе голову.

Хокинс развернулся, чтобы уйти. Он и так уже задержался здесь. Отступая, вновь повернулся лицом к женщине – на тот случай, если у нее окажется нож, – и добрался до дверей, в любую минуту ожидая ее криков с призывами стражников. Но он успел выйти из комнаты, пройти по коридору, спуститься по лестнице и оказаться во внутреннем дворике, прежде чем, наконец, услышал резкий женский крик: «Убили!» Пробегая по темному саду, наемник услышал звуки у себя за спиной – мужские голоса, топот бегущих шагов. Но он был уже возле стены. Продравшись сквозь заросли бамбука, не обращая внимания на порезы и царапины, Хокинс бросился к стене и перелетел через нее на этот раз без всяких осложнений.

Оказавшись на улице, он на мгновение остановился и легко поцеловал свой турецкий кинжал, который все еще был покрыт запекшейся кровью Шер Афгана. Тысяча мохуров была его.