17
Теперь, когда Дианы не стало, я мог пойти к ней на могилу и возложить тот цветок. Последние мысли покинули меня, когда я оказался на месте. Цветок был так прекрасен и свеж. В нем заключалась жизнь Дианы. Так мне казалось. Она никому не навредит, не причинит боль. Обрекать ее на увядание не было сил, и я посадил розу прямо на могиле девушки. Подумывал и о том, чтобы отнести цветок маме Дианы, но та уже покинула город. Ее должны были отправить на лечение. Я надеялся на это.
Вдруг сквозь меня прошел парень вместе со своей матерью. Он был невысок, не сказать, что привлекателен в моем понимании, но от его пронизывающих голубых глаз было сложно оторвать взгляд. Казалось, этот парень может видеть насквозь, но по его лицу, немного неуклюжим движениям и тому, как он переставляет ногу, я мог понять, что незнакомец не уверен в себе и одинок. Это было очевидно для меня, так как я сам был таким.
– Красивое имя – Элана, – говорила его мать. Невысоким ростом и каштановыми волосами сын, похоже, пошел в нее.
– Да, – сдавленно отвечал он.
Женщина осторожно оглянулась на сына, чей взгляд был прикован к все еще свежей могиле Эланы. Она взяла его руку и тихо спросила, кажется, не ожидая ответа:
– Она… была тебе дорога, Уилл?
В ответ сын втянул голову в плечи. Я видел, как сжались его кулаки, а кадык заходил вниз-вверх.
– Наверное, ей было очень плохо, – шептал он. – Если бы я знал, если бы вовремя заметил, может, решился бы сказать ей это.
Не знаю почему, но его ответ поразил меня настолько, что я не устоял на ногах и качнулся в сторону. Уилл винил себя в смерти девушки, с которой никогда не водил дружбу; девушки, которая, возможно, никогда не думала сказать ему даже слово.
Знаете, а ведь он в чем-то прав. Неуверенность и равнодушие убивают не только нас, но и дорогих нам людей. Мы думаем, что никому не нужны, уверяем себя, что наша поддержка ничего не стоит. И даже не догадываемся, что есть люди, чьи жизни зависят от наших улыбок.
Алексис, если верить школьным слухам, должен уехать сегодня.
Это мой шанс.
Я добрался до его дома. Мистер Бертольд поспешно грузил чемоданы в багажник. В дверях дома стояла негодующая сестра. Мимо нее прошел Алексис с сумкой. Он был бледнее обычного, я заметил круги под глазами и непривычную худобу.
– Стой! – Мона схватила его за руку. – Я должна кое-что сказать.
– Мне кажется, ты уже все сказала. – Алексис отмахнулся от нее презрительно, как это делали императоры со своими рабами, которые цеплялись за подол их одеяний.
– Все не так, как ты думаешь!
– Мона, хватит его задерживать, – пригрозил ей Бертольд, и девушка отшатнулась от Алексиса.
Отец бросил на нее тяжелый взгляд. Брат не обратил на это внимания, погрузил вещи в багажник и еще за чем-то вернулся в дом.
Мона сделала несколько быстрых шагов навстречу отцу и заговорила жалобным голосом:
– Папа, зачем ты это делаешь?
– Я поступаю по воле Алексиса, не мешай. – Бертольд закрыл багажник и направился к пассажирской двери. За рулем уже был водитель.
– Ты ведь понимаешь, что обрекаешь его на страдания?
– Какие еще страдания? Мона, – он понизил голос, – как только мы окажемся в Амстердаме, я отведу Алексиса к психологу… Нет, лучше сразу к психиатру, чтобы он вылечил его.
– От чего?
– От гомосексуализма, конечно же!
– Но, папа, это ведь не болезнь. Алексис такой, какой есть.
– Раньше ты считала иначе.
– Я поменяла свое мнение, потому что была слишком жестока к нему, подчиняясь твоей воле. В глубине души я никогда не считала так, как говорила.
– Как думаешь, почему я вытащил дневник из мусорного пакета и отдал его тем слюнтяям?
– Ты хотел, чтобы Алексис опозорился перед всеми и вернулся в Амстердам?
– Верно, но и для того, чтобы он понял ошибочность своих предпочтений.
– Но ведь нельзя любить его меньше из-за того, что он – гей! Он остается твоим сыном и моим братом. Ты просто узнал, что ему нравятся парни. Нельзя из-за этого относиться к человеку иначе.
– Я люблю его, Мона, а потому хочу спасти от этого недуга, пока не поздно. – Мужчина тяжело вздохнул и продолжил шепотом: – Такие люди, доченька, – ошибки. Ошибки природы, ведь это неестественно. Бог создал мужчину и женщину не для того, чтобы те спали с себе подобными, а для того, чтобы сохранять баланс в мире. Представители ЛГБТ этот баланс нарушают, уничтожают закон Божий. Этому миру такое не нужно.
– Откуда тебе знать, что ему нужно? Все мы рождены разными, и ты не имеешь права менять Алексиса по своему усмотрению.
– Имею, ведь я его отец. Такие люди – ошибки, которые необходимо исправлять. И я исправлю Алексиса любой ценой.
Тут хлопнула дверь. Перед Моной и мистером Бертольдом стоял Алексис. Его трясло от услышанной правды. Он покачал головой и с горечью произнес:
– Я не ошибка.
Алексис убежал в сторону выезда из города. Рванул так быстро, что ни Мона, ни отец, ни я не успели среагировать.
– С-стой, Алексис! – Перепуганный Бертольд, заикаясь, неуклюже запрыгнул в машину и долго не мог разобраться с водителем.
От ужаса Мона прикрыла рот рукой. Она попятилась назад на несколько шагов и споткнулась о ступеньки дома. Девушка ударилась затылком и лежала без сознания, пока к ней не подбежал отец. Он облегченно вздохнул, когда нащупал пульс девушки.
Я бросился вслед за Алексисом. Можно было представить, что он испытывал в тот момент: боль от предательства родного человека, обман, безысходность. Я не видел выхода из этой проблемы – Алексис окружен изменниками, готовыми манипулировать им, врать, направлять по ложному пути. На что способен человек после череды несчастных случаев и спектаклей, которые ему навязывала судьба через близких людей?
Ответ на этот вопрос уже был в моей голове. Мозг отключился, и я просто доверился сердцу и душе. Сделал так, как мне и говорила Диана. Они привели меня на кладбище. Сгорбленная человеческая фигура виднелась возле обрыва и смотрела вниз.
Это был Алексис. Я замер. Между нами три-четыре метра.
– Алексис, пожалуйста, не делай этого!
– А что мне тогда делать?
Он повернулся. Его глаза покраснели, веки и губы дрожали. Алексис хмурил брови от злости, но я видел, каких неимоверных усилий это ему стоит.
– В этом мире меня понимал только один человек – мама. А теперь ее нет. Она упала с этого обрыва и разбилась насмерть. Когда ее не стало, умерла и какая-то часть меня.
– Уверен, твоя мама была прекрасным человеком!
– Поэтому я хочу быть с ней.
Он отвернулся и сделал шаг вперед. Я хотел вскрикнуть, но вдруг Алексис отшагнул в сторону и спросил:
– Скажи, Даан, ты не хотел меня спасать, потому что я не помог тогда Абиде или… потому что я издевался над тобой четыре года назад?
На миг у меня перед глазами потемнело. В голове разгорался огромный костер из недоверия и отрицания происходящего.
– Я тебя вспомнил. Когда ты стоял и смотрел на меня, пока надо мной издевались, в твоих глазах промелькнуло что-то знакомое. Мне показалось, я уже видел этот взгляд. Тогда я вспомнил события четырехлетней давности.
– Алексис, я не злюсь на тебя! И сделал это не из-за того, что хотел тебе отомстить! Меня просто… просто… – Я опустил голову, как побитая собака. – Меня просто перемкнуло в тот момент. Я сам вспомнил те издевательства. Во мне проснулся страх, потом растерянность. Я не знал, что делать.
– Я не виню тебя. И заслужил все это. – Алексис отвернулся. – На самом деле я слишком труслив, чтобы спрыгнуть. Поэтому… сбрось меня… пожалуйста.
Где-то глубоко во мне проснулось чувство радости и облегчения, но вместе с тем – сомнения и отвращение к самому себе. В голову лезли мысли: «Вот оно, мое спасение! Один шаг, и я воскресну».
В меня будто вселился сам черт и шептал под ухом: «Сделай это, и твои проблемы решены». Я пришел в ужас от самого себя. От этих манящих мыслей, от своего подсознательного одобрения, от того, что руки и ноги двигались сами собой, чтобы довести меня до Алексиса и сбросить его с обрыва. Мне приходилось бороться с ними. Выбирать между своей жизнью и жизнью любимого человека.
Быть может, люби я Алексиса по-настоящему, мне бы и в голову не пришли такие мысли? Тогда почему же я страдаю? Это совесть? Чувство вины? Что?! Что мне не дает просто подойти и столкнуть с обрыва человека, который на моем месте сделал бы это без колебаний?
Тело не слушалось. Я двинулся вперед. Не мог приказать ему стоять на месте. Не мог сказать что-нибудь, что остановило бы Алексиса. Мной управлял эгоизм, желание поскорее вернуться к жизни.
Я стоял напротив Алексиса. Между нами был всего шаг. Он улыбнулся мне, словно говоря: «Все хорошо».
Я перестал понимать происходящее.
Почему Алексис даже не пытается бороться за свободу «себя настоящего»? Почему так легко расстается с тем, чего никогда не вернет? Почему он не ценит жизнь? Потому что ему все легко доставалось и никогда не приходилось самому добиваться чего-то стоящего? Потому что считал жизнь бесполезной? Или потому что в душе пусто и никто не мог заполнить эту пустоту?
Руки потянулись к Алексису, чтобы низвергнуть его туда, откуда нет пути назад. Это конечная остановка. Кто-то считает смерть прекрасной и слагает о ней поэмы, а кто-то ищет секрет вечной жизни и цепляется за любую возможность туда не попасть.
Алексис закрыл глаза, вдохнул больше воздуха, расправил руки подобно птице перед полетом.
Разум решил все за меня. Сердце предпринимало слабые попытки ему противостоять.
Вдруг мое воображение изобразило радостного Алексиса. Такого, каким мне хотелось его увидеть. Меня наполнило приятное, но одновременно тягостное чувство. Оно было прекрасно, его невозможно с чем-то сравнить, и все мое естество заныло от одной только мысли: «Как я буду жить без Алексиса?»
Я заключил его в крепкие объятья. Почувствовал, как из-за противоречивых чувств меня начинают душить слезы. Парень не двигался, стоя неподвижно и нервно дыша мне в плечо.
– Что ты делаешь?! – закричал он на все кладбище не своим голосом.
Алексис вырывался из моей хватки, пытался оттолкнуть меня и делал выпады в сторону обрыва. Я сжал его так сильно, как только мог, заламывал ему руки, закрывая глаза на то, что он уже кричал от боли.
– Пожалуйста, пусти-и-и-и! – горько умолял он, осыпая мою грудь слабыми ударами.
Я схватил его за запястья и заметил, насколько у него тонкие руки и хрупкие пальцы. Пришлось ослабить хватку. Алексис выбился из сил, едва держась на ногах. Я вновь обнял его, и на этот раз он не сопротивлялся. Меня одолевало желание заплакать, но если бы я сделал это тогда, то уже не смог бы сказать важные слова:
– Я тоже один! У меня тоже был человек, который понимал меня, и я тоже потерял его! Мы оба одиноки, и почему тогда не можем быть вместе, когда все против нас?
Алексис замер. Дыхание его остановилось, тело обмякло. Меня это напугало.
– Алексис?
Я немного отстранился. Он плакал, крепко стиснув зубы и покусывая дрожащие губы. Слезы стекали по румяным щекам, глаза блестели, и их голубой цвет казался таким глубоким и ярким, что еще секунда, и я бы утонул в них.
Алексис дергался, все еще борясь со своими чувствами, пытался молчать, но изредка я слышал короткие отголоски крика, который он сдерживал. В нем происходила борьба между «искусственным» и «настоящим» Алексисом. Я придерживал его за плечи, боясь, что он вот-вот упадет на колени. Я вытер слезы с его щек, и напуганные, невинные глаза уставились на меня.
– Никого не слушай. Всегда найдутся недовольные, но… я буду с тобой. Я все еще люблю тебя.
И вновь принял Алексиса в объятья. Он плакал так громко, что слышно было за пределами кладбища.
Он звал маму. Называл ее всеми ласковыми именами, и этот голос, этот безответный зов вновь заставил меня плакать.
Не знаю, сколько мы так стояли, крепко обнявшись, под открытым небом назло надвигающейся непогоде, сильному ветру и всем, кто отказывался нас принимать.
