12
Прошло два мучительно долгих дня, наполненных депрессивными мыслями о том, что все мои попытки вернуться к жизни тщетны.
Я не видел Алексиса. Боялся показаться ему на глаза, поэтому все время проводил дома вместе с Дианой. Она была светлым пятнышком на темном полотне моей жизни (или смерти?). Эта девушка всегда старалась поднять мне настроение, рассказывая милые и интересные истории из своего прошлого. Они были настолько захватывающие! Я даже почувствовал укол зависти.
Меня поражало ее послесмертное жизнелюбие. Я не понимал, как такие выдержка и смелость умещались в этом хрупком тельце. Ее объятия – мощный щит, плащ, под которыми я прятался от жестокого мира. От нее веяло неведомой мне любовью, чем-то средним между материнской и сестринской. Я влюбился в нее как в друга. Влюбился в ее сильную душу, которой мне так не хватало. Я был готов поведать ей все про себя. Жаль, она не могла сделать того же. Порой подолгу смотрела в телефон, а когда я интересовался, мигом его выключала и просила оставить ее.
– Может, тебе все же стоит встретиться с Алексисом? – предложила она, опускаясь рядом на кровать.
Я поджал ноги и спрятал голову под подушкой. Старался погрузиться в сон и скрыться ото всех в забвении. Диана не знала о произошедшем. Я стыдился рассказывать об этом даже ей.
– Мне надо отдохнуть.
– Сегодня уже первое февраля, осталось не так долго до…
– Диана, – я наконец-то повернулся к ней лицом, – почему ты не рассказываешь мне, сколько дней тебе осталось?
– Не хочу. Только не смей ходить на кладбище и узнавать там.
«И как я раньше сам не додумался?»
– Но почему?
– Пообещай, Даан, – ее голос стал тверже, – пообещай, что не посмотришь.
– Хорошо.
Буду верен своим словам, пусть меня и снедало любопытство.
Признаюсь, из-за разлуки с Алексисом эти дни тянулись мучительно медленно. Мне нужно было хотя бы увидеть его. Это стало бы новым зарядом для продолжения жизни. Ее маленьким смыслом. Без этого я изнемогал, как наркоман без дозы. Я закрывал глаза, представлял его образ и засыпал с мыслями о нем. На второй день меня накрыла «ломка»: потребность увидеть его достигла предела.
Ближе к вечеру, когда город стал окрашиваться в розоватые тона, я предупредил Диану и пошел навестить Алексиса. На улице было прохладно. Я быстрым бегом добрался до его дома. Там горел свет, просачивавшийся через закрытые шторы. Но в комнате Алексиса он почему-то был потушен, а окно открыто.
Я едва не постучал в дверь. Только представьте: к вам постучались, вы открываете, а там никого. Ваша реакция? Вот и я решил не делать этого и забраться по сточной трубе, но пожалел об этом: она громко скрипела, и мне пришлось ускориться. Чувствовал себя тем парнем из «Рапунцель», вот только карабкался не по волосам и не к принцессе, а к… принцу. Избалованному, эгоистичному и очень наглому принцу, которого мне нужно было вытащить из башни его самолюбия и грез.
Я добрался до окна и поставил ноги на подоконник, оттолкнулся от трубы и запрыгнул в комнату.
– Ты все-таки пришел, – прошептал Алексис из дальнего угла.
Он сидел на полу возле кровати. Я чувствовал на себе его пристальный взгляд. Свет фонарей с улицы размывал его очертания.
– Ты меня напугал, – только начал я, когда вспомнил о своих приставаниях, – Алексис, прости меня за тот… случай.
– Не стоит, – парень махнул рукой, – я уже привык.
«Привык?»
– Э-э-э-э… – мне стало неловко перед ним. Уж не подумал ли он чего? – Почему ты сидишь в углу? И почему не включишь свет?
Алексис встал прямо передо мной. Он смотрел снизу вверх, приоткрыв губы и намереваясь сказать что-то.
– А тебе не нравится быть наедине с собой?
Невозможно было смотреть ему в глаза. Они были наполнены вызовом, который я не желал принимать.
– Знаешь, Даан, я кое-что давно собирался тебе сказать.
Мое сердце на секунду замерло. Я был заинтригован. Голос, которым он произнес эти слова, манил. Он был как у умелой обольстительницы из борделя.
– Тебе совсем не идет эта прическа.
– Что? – Я обомлел от услышанного, пока Алексис задумчиво разглядывал меня.
– К твоему типу лица не идет, когда челка на лбу, пусть даже зачесанная на сторону, – продолжал он тихо. Его пальцы коснулись моего лица, ладонь приникла к щеке. Я стоял, словно завороженный, и не мог отвести глаз от Алексиса. – Тебе больше пойдет кое-что другое.
Он подошел к столу и взял расческу. Мягкими движениями руки Алексис провел ею по моим волосам, стараясь направить их кверху. Челка исчезла с лица, и я почувствовал облегчение.
– Так ты выглядишь мужественнее.
Я наконец увидел его дружелюбную улыбку. Под ней не скрывалось ничего подозрительного, но все же меня не покидало чувство тревоги.
Алексис не был похож на того, которого я знал. Не было хитрых ноток в его голосе и подозрительности в глазах.
Его движения были вялыми и усталыми.
– Тебе нехорошо? – спросил я, на что он отвел взгляд.
– Все нормально. – И отошел от меня. В этот момент при свете фонарей я разглядел на его предплечье длинные полосы.
– Что это? – я схватил его за руку.
Он пытался вырваться, но слабость не позволила ему вырваться. Я развернул руку венами вверх и обомлел от увиденного.
– Алексис… зачем?
Сердце обливалось кровью. Пять свежих шрамов от ножа. Моя хватка тут же ослабла, и я держал руку так, чтобы не задеть порезы.
– Зачем ты это сделал?!
– А что с того?
– Это… дико.
Алексис вырвался и спрятал шрамы в рукаве. Он отвернулся, не желая говорить со мной и полминуты стоял неподвижно, глядя на кровать.
– Я так борюсь со стрессом, – прошептал он. – Когда выпускаю кровь, мне кажется, что из меня уходит негатив.
– Это не выход. Резать, причинять себе боль – это не тот метод, которым можно заглушить боль в душе. Почему каждый раз, когда плохо, люди делают себе только хуже?
– Сказал самоубийца.
Я помолчал и продолжил:
– Что произошло? Почему ты сделал это?
– Тебе не нужно знать об этом. Пожалуйста, оставь меня в покое.
Он направился к выходу из комнаты.
– Постарайся не шуметь, когда будешь спускаться по водосточной трубе.
Дверь захлопнулась.
И он туда же: как и Диана, не хочет поведать мне свою тайну.
Я сделал то, что хотел – увидел Алексиса. Доза успокоения была получена, но вместе с ней бонусом шли новые волнения.
– Алексис, я должна с тобой поговорить.
Слова, произнесенные Моной, заставили меня застыть и прислушаться к разговору.
– Чего тебе? – В тоне Алексиса явно слышалось недовольство.
Я решил подойти к двери поближе, чтобы не упустить ни единого слова.
– Сядь, пожалуйста.
Шум от двигающихся стульев. Повисла тишина.
– Что это? – вдруг спросила Мона.
– Откуда у тебя? – ответил Алексис не своим голосом.
– Нашла, когда убиралась в твоей комнате.
– Только не говори мне, что ты его прочитала…
Искорки любопытства разожгли пламя, все сильнее охватывавшее мое сознание. Я даже старался реже дышать, чтобы ничего не упустить.
– Еще как, Алексис! И перечитывала не один раз!
– Отдай дневник!
– Алексис, пожалуйста, успокойся!
Со стороны кухни донесся шум потасовки, словно шла ожесточенная борьба за вещицу. Боже, какие тайны там сокрыты, из-за которых Алексис полез в драку с родной сестрой?
– Сядь на место, иначе я позову отца!
Возня на кухне тут же стихла. На смену ей пришла напряженная тишина, от которой сердце колотилось еще сильнее.
– Послушай, Алексис. То, что я прочитала, шокировало меня, – тише обратилась к брату Мона, явно стараясь погасить его гнев. – Я понимаю, тебе, возможно, нелегко, но ведь нельзя быть таким…
– Но я родился таким! Я такой столько, сколько себя помню.
– Наверное, с тобой произошла какая-то ошибка…
– Я не ошибка!
– Это ведь противоречит всем заветам церкви и принципам морали…
– Да плевать я хотел на эти правила! Я не изменюсь. Пусть меня лучше убьют!
– Алексис! – наконец сорвалась Мона, и меня передернуло, ибо голос ее был звонким и твердым. – ты столько лет жил и скрывал от нас это! Ведь ты…
– Гей! Да, я гей. Что с того?! От этого я перестаю быть человеком?! – Голос Алексиса прогрохотал в разы громче. Его можно было услышать даже на улице.
У меня закружилась голова. Услышанное не укладывалось в голове. Меня переполняли радость и растерянность. Стало жарко. Невыносимо жарко. Эмоции такие, будто это я только что сделал каминг-аут перед сестрой и отстаиваю право на существование.
– Но ты ведь встречался исключительно с девушками.
– Я делал это из-за вас, идиоты.
– У меня просто в голове не укладывается. Как можно вообще…
– Ты сама никому никогда не была нужна и осталась в этом городке одна.
– Моя личная жизнь не должна тебя касаться!
– Тогда какого хрена ты лезешь в мою?
– Я бы не лезла, будь ты нормальным.
– А почему ты считаешь, что быть геем – это ненормально? Почему вы думаете, что таких, как я, стоит ненавидеть больше, чем убийц, и чуть ли не сжигать живьем? Ответь!
По моему телу бегали мурашки, оставлявшие после себя холодный пот. Слова Алексиса звучали искренне. В них был крик души, будто птица, томившаяся в клетке, сплетенной из страхов, наконец вырвалась на волю. Вместе с тем мне полегчало: в такого Алексиса, откровенного, открытого и искреннего, невозможно было не влюбиться. Хотя мое сердце принадлежало ему и до этого.
Мона не нашла, что ответить. Я понимал ее рвение защитить религиозные устои, ведь родители с детства наверняка закладывали ей их в голову, и теперь, когда она лицом к лицу столкнулась с «живой проблемой» в виде брата, растерялась и испугалась.
– Боже, – едва слышно произнесла она, – как же отреагирует отец? Конечно, я не расскажу ему, иначе это будет скандал века. Вы и без того почти не общаетесь.
– Я ненавижу его за то, что он сделал. Вернее, за то, чего не сделал.
– Сколько раз повторять: он не виноват.
– Тебе легко говорить, это не твоя мама умерла!
Стоп. Выходит, у Моны и Алексиса общий отец, но разные мамы?
– Прости, – смиренно произнесла девушка.
– Если бы только он успел схватить ее за руку… Если бы только она не поскользнулась и не… упала с обрыва… она была бы жива… – все тише шептал Алексис.
Я чувствовал его душевную боль. Его голос заставлял сердце сжиматься от жалости. В голове всплыло воспоминание: Алексис попросил меня не прыгать с обрыва в качестве доказательства моей смерти.
Теперь я мог понять, что он испытал в тот момент. Перед глазами развернулась картина: мама неловко поскальзывается на мокрой траве, скрывается за краем обрыва и летит в бездну. Я представил на ее месте свою мать. И сильно пожалел об этом. Помолился Богу, чтобы он сохранил жизнь моим близким.
– Нужно уничтожить дневник. Это прошлое, о котором я хочу забыть.
– Завтра же выброшу его.
– Хорошо. Спокойной ночи.
Послышались приближающиеся шаги. Я был в абсолютном замешательстве: теперь уходить поздно. Дверь приоткрылась, и на уставшем лице Алексиса отобразилось удивление.
– Что ты тут делаешь?
– Я, э-э-э…
– Ты все слышал? – с ужасом спросил Алексис и отшатнулся назад. Пусть я не видел, но был уверен, что он побледнел.
Мы не смели сдвинуться с места. Алексис продолжал стоять возле двери, закрыв лицо руками. Меня терзало чувство вины перед ним. Я подслушал разговор, а теперь как идиот стоял и не мог найти оправдания.
– Забудь услышанное, – загробным голосом сказал он.
Когда мне говорят забыть о чем-то, я лишь сильнее запоминаю, поэтому решил ответить Алексису молчанием.
– Знаешь, если честно, я немного обрадовался, когда узнал правду.
Алексис посмотрел на меня как на сумасшедшего, который только что выдал гениальную идею.
– Так ты с рождения чувствовал себя таким?
– Кажется, я просил замять эту тему.
Последовала короткая пауза, после которой парень продолжил:
– Да, но в моей жизни открытые геи не встречались. Хотя… – Алексис сел на кровать и задумчиво скрестил руки. – Был один парень. Он жил в Амстердаме. Мы учились в одной школе.
– Был?
– Да. Недавно мне рассказали, что он покончил с собой.
На мгновение я почти лишился чувств. В глазах потемнело, уши заложило. Связь с реальным миром прервалась. Услышанное казалось невероятным. Мне хотелось переспросить, раскрыть свои карты, но Алексис продолжил:
– Четыре года назад этот парень признался мне в любви и сделал подарок. Я был тронут, но… отнесся к нему плохо.
– Ты поглумился над ним?
Я хотел узнать, как он видел ту ситуацию, что думал в тот момент.
– Да. Меня одолели тщеславие и эгоизм, желание в очередной раз показать свою важность перед другими. Я получил то, чего хотел, но поплатился чувствами другого человека.
– А как его звали?
– Не знаю, я так и не узнал его имени. Каждый раз, когда друзья поднимали эту тему, я старался сменить ее. Мне было очень сложно изображать равнодушие. Возможно, будь на его месте девушка, мне было бы все равно. Но он был первым парнем, который признался мне. Первым и единственным.
Боже, как же мне хотелось заплакать в тот момент. Разрыдаться, как четыре года назад. Меня душила обида за свою смерть. Все мои жалкие надежды оправдались спустя столько лет. Но поздно!
Иногда под давлением окружающих мы совершаем непоправимые ошибки и меняемся ради людей, которым на нас плевать. И даже Алексис стал жертвой слов каких-то недоносков, которым на самом деле был безразличен.
– Как думаешь, из-за чего он это сделал?
– Из-за одиночества, полагаю. Одиночество, недопонимание, учеба, невозможность быть собой. Сейчас именно из-за этого подростки уходят из жизни. Этот парень не выглядел так, как будто ошивался в дурной компании. Говорят, у него не было друзей.
– А если бы у тебя появился второй шанс, то как бы ты отнесся к нему?
– Поблагодарил бы, предложил дружбу, а потом… быть может, мы бы стали больше, чем просто друзьями. Тем более что он не был так уродлив, как все говорили. Обладал специфичной красотой, которая еще не успела распуститься и показать себя миру. Она была зеленым бутоном и ждала своего часа. Каждый человек с рождения красив по-своему, и нельзя говорить: «Он уродливый, некрасивый, не очень». Не бывает некрасивых людей – бывают разные мнения и вкусы. Раз уж на то пошло, лучше быть неприятным внешне, но в душе светлым и искренним, чем красивым, но с гнилым сердцем.
– А к какой группе относишься ты?
Алексис пристально посмотрел на меня и ответил:
– Второй, конечно же.
– Неправда…
– Ты думаешь, если я сейчас говорю красивые вещи, то в душе так же прекрасен? Человек может говорить что угодно, слепить из себя куклу, которую хотят видеть окружающие. Запомни, Даан: я очень плохой человек. И сделал в разы больше зла, чем добра. Тебе лучше не знать, какие гадости я вытворял, иначе ты окончательно разочаруешься в людях.
– Но не бывает плохих людей. Просто есть те, кто добр не со всеми.
– Это зависит от мнения большинства.
– Если ты считаешь себя плохим, это значит, ты понимаешь свои ошибки. Тебя мучает совесть в моменты, когда поступаешь неправильно. Я верю: ты хороший человек!
Алексис улыбнулся, но в этой улыбке не чувствовалось искренности. Она была фальшива, наиграна. Алексис насмехался над моей наивностью.
– Чуть больше года назад я встречался с девушкой. Ее звали Рийзен. Наивная, но очень красивая глупышка. Поначалу я строил из себя заботливого парня, но потом мне стало ее жаль. Она жила во лжи. Я расстался с ней, не думая, что тем самым убью. Она сделала это сама, но подтолкнул ее на это именно я. А знаешь, что самое ужасное? Мне было все равно. Когда знакомые рассказали об этом, ни одна мурашка не пробежала по моему телу, ни один нерв не дрогнул. Я был равнодушен к этому тогда и равнодушен сейчас. Такое ощущение, словно моя душа в толстом коконе, и ни одна игла вины не способна его пронзить.
В голове творился настоящий хаос: принятие нового образа Алексиса и правды о нем. Он фактически убил человека ровно так же, как и я ту девушку. Но наши реакции были абсолютно разными. Я не испытывал к Алексису злости или отвращения из-за этого действительно гнусного поступка. Не ненавидел его за черствость в момент, когда он узнал о смерти девушки, которая просто хотела быть счастливой с ним.
– Теперь ты считаешь меня плохим человеком?
– Нет.
– Но почему?
– Потому что я не понимаю твоего стремления казаться плохим. Ты привел в качестве доказательства случай с Рийзен, но при этом сам осознаешь свою ответственность. Если человек понимает, в чем ему стоит повиниться, его уже нельзя считать плохим.
– Но я же не повинился!
– Повинился, но очень глубоко в душе. Настолько глубоко, что верхняя оболочка твоей души покрылась «коконом». Это произошло из-за твоей замкнутости и страхов. Ты не использовал душу на все сто процентов, и большая ее часть оказалась тебе просто не нужна. Она заморозилась…
– Тебе, наверное, пора идти, уже поздно, – резко сменил тему Алексис и подошел к окну. – Если ты спрыгнешь, то не разобьешься, так?
– Не разобьюсь. – Я немного удивился предложению Алексиса.
– Тогда прыгай. – Он показал пальцем вниз.
Я молча подошел к окну и сел на подоконник, вот-вот собираясь бесшумно спрыгнуть.
– Кстати, а почему ты не интересуешься своим любимым местечком?
Я еле успел затормозить, ибо был уже обеими ногами снаружи. Меня привлек интригующий взгляд Алексиса. Его глаза горели хитрым огнем, руки были манерно скрещены, голова наклонена в сторону.
– Мне было неудобно спрашивать у тебя, – тихо промолвил я.
– Почему? Это твое право, ведь ты выполнил все желания.
– И все же мне пришлось бы вспомнить об этом.
– О чем?
– Блин, Алексис, а то ты не знаешь!
– Ладно-ладно, не кипятись. Я договорился с отцом, и он решил подарить мне что-то другое.
– И что же?
– Пока не знаю.
Сейчас Алексис выглядел расслабленным. Мне не хотелось разрушать этот приятный образ. Желание остаться, продлить момент, когда я мог беспрепятственно любоваться красотой Алексиса, распирало. Но время поджимало. Мы не произносили ни слова. Я, наверное, наскучил ему.
– Слушай, может, останешься?
У меня закружилась голова. Предложение парня звучало заманчиво, я бы даже сказал, немного пошло. Но долго раздумывать не стал:
– С удовольствием, а где я буду спать?
– На полу.
– Как мило с твоей стороны!
