Глава 33
Душа нараспашку
Лекарства доктора Лабруса так хорошо подействовали, что Фердинан даже не слышал болтовни своей соседки. Он не смог бы с уверенностью сказать, находится ли она еще в палате или сам он где-то в другом месте.
Он на верху блаженства, тепло разливается по телу и баюкает его. Он медленно погружается в мечты и грезы. Жизнь внезапно кажется ему очень нежной, – вот сейчас пора бы остановиться и сделать закладку на этом мгновении. И хоть он и в больнице, где не лечат, а калечат, по его любимому выражению, он чувствует себя в безопасности. Все его проблемы, судя по всему, рассосались – мадам Суареш, обвинение в убийстве и даже этот бред с домом престарелых.
Остается разобраться с мадам Клодель. Фердинану правда очень стыдно. Он будет избегать ее и свое свободное время лучше проведет с девочкой, если ее отец согласится, само собой. А вот, кстати, и юная Жюльетта. Явилась без предупреждения. Руки ее заняты не цветами – она начинает понимать, с кем имеет дело, – а кульками со сладостями, перед которыми ее старший друг точно не устоит: тут и ириски (главное, зубы не поломать), и мармелад, глазированные каштаны и миндальные калиссоны.
– Ой, доченька, как же я рад тебя видеть! Давай обсудим твою идею о доме престарелых. Поверь, я в нем не нуждаюсь!
– Эй, Фердинан, я Жюльетта, а не Марион. Я принесла вам поесть.
– Прости, милая, что это со мной? Я рад тебя видеть, но не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности с отцом.
– Не волнуйтесь, я ему все объяснила. Он вас не любит, ну прям совсем не любит! Только ведь и вы ничего не сделали, чтобы разрядить ситуацию. Но папа согласен начать с нуля. Это пока что не решает проблему наших обедов, но лиха беда начало. Жалко будет, если я не смогу заходить к вам днем, и вообще у вас гораздо вкуснее, чем в столовке.
– Да я и готовить особенно не умею. Вот моя жена была настоящей мастерицей. Тушила всякие яства в соусе и пироги пекла. Пальчики оближешь, хотя в холодильнике было пусто. А я ее подбадривал: “Неплохо. Вполне съедобно. Можешь повторить”.
– Вы, что ли, всегда таким были? В смысле, что слова доброго от вас не дождешься?
– Я люблю пошутить. Что есть, то есть. Конечно, если меня не знать, то мои шутки могут показаться злыми, но Луиза знала меня как облупленного. Я всегда говорю правду, даже если она глаза колет.
– Как трехлетний ребенок, что ли?
– Или десятилетний! А что? Я называю вещи своими именами. Я врать никогда не умел и, кстати, ни разу не изменил своей жене.
– И что, вам теперь орден за это дать? Мой папа тоже маме никогда не изменял.
– Ну да, как же. Ладно, проехали. Ты еще маленькая, и вообще, что за тема для разговора.
– Вы говорили, что ваша жена под конец видеть вас не могла.
– А, ну да, она правду не любила и всегда все принимала на свой счет. Хотя я был предельно объективен. И потом, терпеть не могу идиотские вопросы. Когда она спрашивала: “Тебе не кажется, что у меня кожа на шее совсем обвисла?” – что я должен был ответить? Солгать? “Нет, красавица, у тебя лицо что яблочко налитое!” Мое тело ведь тоже увядало, и она это прекрасно видела, так зачем мне голову ей морочить. Мы бы не смогли больше доверять друг другу.
– И что же вы ответили?
– Ну что, я сказал, что у нее кожа как требуха болтается под подбородком, чистая индюшка.
– Быть не может! Богатое у вас воображение.
– Да само как-то получилось. Иногда она ничего меня не спрашивала, но я не мог удержаться и высказывал кое-какие свои соображения. Просто хотел ей помочь конструктивным советом. Иногда мне даже рта раскрывать не надо было, она все понимала по выражению моего лица. Например, если она интересовалась, нравится ли мне ее новое платье, я говорил правду: “Нет, это платье тебе совсем не идет. У тебя обнажаются дряблые руки и живот как у беременной. Ты не беременна, надеюсь?” Однажды она покрасилась в серебристый цвет! Она ничего не спросила, но ведь женщина, вернувшись от парикмахера, всегда ждет одобрения мужа. Ну а что, я за словом в карман не лезу: “Что ты еще удумала! Так, может, и дешевле обходится, но седые волосы ужасно тебя старят!” Как-то раз она психанула из-за трусов. Я просто положил их ей на подушку, не говоря ни слова, чтобы не давить на нее. Но она взвилась прямо, мол, я тебе что, прислуга? Ты бы еще телеграмму приложил: “Дырка тчк заштопать тчк срочно тчк”. Откуда мне знать, что обычные трусы могут спровоцировать такой скандал?! Дело в том, что она неплохо шила – даже одежду для Марион, кухонные полотенца и скатерти и всякие штучки-дрючки для дома. Всегда из одной и той же ткани виши красного цвета. С тех пор меня от нее воротит!
– Но вы хоть любили свою жену, я надеюсь?
– Конечно.
– А говорили ей об этом?
– Впрямую нет. По-моему, такие излияния чувств неуместны. Мне от этого становится не по себе. А когда она спрашивала ультимативным тоном “Ты меня еще любишь?”, я никак не мог себя заставить ответить “Конечно, дорогая”, чтобы оправдать ее надежды. Даже если таким образом мы выиграли бы время, сократив некоторое количество скандалов. Это было выше моих сил! Потому что у меня сердце уже не замирало, как в двадцать лет. И я отвечал ей шутя: “У нас неплохие отношения, мы привыкли друг к другу, от добра добра не ищут, да мне и лень”. Но мне с женщинами никогда не везло.
– В каком веке вы живете, Фердинан? Ни одна женщина не выдержит и сотой доли ваших слов и поступков! Либо вам нужна дама, страдающая амнезией. Если надумаете, я вам подкину адресок! И хватит сваливать все на невезуху. Женщины бросают вас, потому что вы обращаете их в бегство. И точка! А учиться на ошибках ниже вашего достоинства… Подумайте только, как вы себя ведете с мадам Клодель. Она то и дело протягивает вам руку помощи. Но еще не поздно все исправить. То же самое касается Марион. Так что давайте! Если бы только я могла повторить наш последний разговор с мамой. Я часто об этом думаю, знаете. Я ей часто грубила, потому что она уделяла Эмме больше внимания, чем мне, и я злилась. Злилась, что я не единственная ее принцесса! Мы все эгоисты в известной мере. Но не идиоты же! Вы когда-нибудь что-нибудь сделали, чтобы доставить удовольствие Луизе?
– Нет, но пойди пойми, чего бабе хочется. Правда, как-то раз она мне прозрачно намекнула: “Знаешь, о чем я мечтаю? О путешествиях. Вот бы съездить за границу. Хотя бы разок. Посмотреть на Тадж-Махал в Индии”. А я никак не мог сообразить, чего это ей приспичило мчаться на другой конец света. Я ответил: “Это еще зачем? Ты же не любишь жару! Ты впадаешь в панику в толпе незнакомых людей и даже отказалась пойти со мной в горы в палаточный поход”. А когда она купила себе оранжевое сари, я, наверно, перегнул палку, заметив, что мы не на карнавале и оно ей идет как корове седло.
– Вы безнадежны, Фердинан. Не обижайтесь, но ордена заслуживает она. Сколько она с вами прожила в общей сложности?
– С восемнадцати до шестидесяти двух лет. Она заявила, что убила на меня лучшие годы. Представляешь? Ну и наглость! Сказать такое в момент развода, в котором она сама и была виновата.
– То есть как “была виновата”?
– Во-первых, она изменила мне с почтальоном, и я ей стал нужен как рыбке зонтик! Хотя даже зонтик достоин лучшего обращения. Так что мне надо было отвести душу и отомстить.
– Может быть, прервемся? У вас усталый вид.
– Нет, я думаю, мне полезно выговориться и потом забыть навсегда. Даже Марион я никогда не рассказывал, что тогда сделал.
– Вы меня пугаете, Фердинан. Вы, надеюсь, все-таки не маньяк-убийца?
– Нет, но я совершал ужасные поступки. Как-то раз, когда Луизы не было дома, я проник в дом, к ней в дом – у меня осталась связка ключей, о которой она не знала. И все там разворотил. Полил гербицидом ее цветы. Нарциссы. Представляешь? Я всегда терпеть не мог желтый цвет почтового фургона, но это уже был перебор! Такое впечатление, что она свой адюльтер хотела сделать достоянием всей деревни. Наставила мне рога – и с кем! С почтальоном! Я поцарапал этому гаду машину и проткнул шины. Обрезал провода у всех кухонных приборов, которые я сам ей подарил. И еще напихал крапивы в ее резиновые сапоги! Мало того, выпустил на свободу кур. Они, конечно, далеко не ушли, учитывая соседских собак и лис в округе. Когда она вернулась, я спрятался и смотрел, как она рыдает. По идее, мне следовало растрогаться, но не тут-то было. Так ей и надо! С тех пор она больше со мной не общалась, и они переехали на юг Франции. Я знаю только, что умерла она по-дурацки, упала, выходя из ванны. Вряд ли ее Господь покарал, потому что, если бы справедливость существовала, я бы поплатился первый. Горбатого могила исправит. Ну вот, собственно, и сказке конец.
– С вами водиться, что в крапиву садиться, в буквальном смысле. Вы правда надеялись, что после всего этого она к вам вернется? Это у вас не все дома, а не у меня! Ну а сейчас… вы все-таки о чем-то сожалеете?
– Скажу тебе как на духу, да, сожалею, но, если бы можно было все начать сначала, боюсь, я не смог бы поступить иначе. Просто я бы каждый день ждал, что она меня вот-вот бросит, и, когда бы этот момент настал, я бы не удивился. И мои сожаления относились бы только к самому себе, а не к нашему браку. Я бы сокрушался, что мне опять не повезло и я просто профукал свою жизнь. Вот что меня терзает, а вовсе не то, что ты думала.
– Еще не вечер. У вас же есть дочь и внук. Может быть, вы захотите изменить что-то в ваших отношениях?
– Уу! Сделанного не воротишь. С дочерью, возможно, я должен был вести себя иначе, свозить ее к морю, например. Ведь дети любят море? А теперь они на другом конце света. Марион все время меня зовет, но мне там делать нечего, у китаёз этих. Она даже хотела купить мне билет, а он стоит дороже четырехсот евро, представляешь? Об этом и речи быть не может. Она все время будет торчать на работе, я ее знаю. И потом, мне за границу неохота, я там не бывал. Внука я видел раз десять, не больше. Сейчас ему семнадцать, о чем нам с ним говорить. Так что лучше эти деньги сэкономить.
– И на жизни сэкономить можно в таком случае. Что-нибудь да выгадаем на себе самих и на чувствах, раз уж на то пошло, – съязвила Жюльетта.
