Глава IV
Самопожертвование и блаженство

МОЙЕРС: Когда я прочитал написанное вами о влиянии окружающей среды на возникновение мифа, меня поразило в этих людях – жителях равнин, охотниках, лесниках и фермерах – то, что они часть природного мира. Они находятся в единстве с ним, и каждое проявление этого мира становится чем-то священным для них.

КЭМПБЕЛЛ: Главная задача мифологии – это превращение окружающей среды в нечто священное. Это, например, очевидно индейцам навахо, которые различают северную гору, южную, восточную, западную и центральную гору. В хижинах навахо, называемых хоганом, дверь всегда выходит на восток. Очаг находится посередине и символизирует космический центр, и дым поднимается через отверстие в крыше, поэтому боги чувствуют запах благовоний.

Окружающая среда, в которой они обитают, становится иконой, то есть священной картиной. Куда бы вы ни пошли, вы связаны с космическим порядком. Если посмотреть на знаменитые песочные рисунки племен навахо, можно заметить, они всегда нарисованы в окружности; это может быть мираж или радуга, или что-то другое, но всегда есть определенное круговое изображение с разрывом на востоке, чтобы новый дух мог протекать через него. Когда Будда сидит под баньяном, его лицо обращено на восток – к восходящему солнцу.

МОЙЕРС: В первый свой визит в Кению я в одиночку отправился на берег озера, где когда-то было древнее поселение, и оставался там, пока не стемнело, ощущая присутствие жизни во всем. Я сидел под ночным небом на этой огромной территории и чувствовал себя частью чего-то живого.

КЭМПБЕЛЛ: Если я не ошибаюсь, Цицерон сказал, что когда вы окажетесь посреди леса с большими высокими деревьями, то ощутите присутствие божества. Священные леса повсюду. Я помню, что в детстве мы играли в лесу, и мне нравилось одно большое старое дерево, я фактически поклонялся ему. Я подходил к нему и говорил: «Боже, ты столько всего знаешь и столько пережил». Я думаю, ощущение причастности к мирозданию – основное в духовном настрое человека. Но мы живем в городах среди кирпичей и каменных плит, сделанных человеком. Этот мир, в котором ты растешь, абсолютно отличается от того, который ты видишь, оказавшись в лесу, где водятся маленькие бурундуки и большие совы. Все, что нас окружает, олицетворяет силы и магию жизни, которые не принадлежат вам, но в то же время они являются частью жизни, и эта жизнь открывается перед вами. И тогда вы чувствуете, что эти силы созвучны вам, потому что вы тоже часть природы. Когда индеец сиу берет калюмет, курительную трубку, он сначала направляет ее к небу, чтобы первую затяжку сделало солнце. Потом он поворачивает ее ко всем четырем направлениям света. С такой картиной мира, когда ты ощущаешь свою принадлежность к окружающему миру, у тебя есть свое место в этом мире. Это совершенно другой образ жизни.

МОЙЕРС: В «Мифическом образе» вы пишете о центре трансформации, о том священном месте, где время исчезает и нам предстает настоящее чудо. Что значит иметь такое священное место?

КЭМПБЕЛЛ: Такое место абсолютно необходимо каждому человеку в наше время. У вас должно быть пространство, или определенный час, или определенный день, когда вы не просматриваете газет, не общаетесь с друзьями, не думаете о том, что вы кому-то должны или что кто-то должен вам. Это место, где вы можете ощутить себя: кто вы есть на самом деле и кем можете быть. Это место для развития творчества. Сначала вы можете подумать, что там ничего не происходит. Но если у вас есть свое священное место и вы используете его регулярно, то что-то обязательно произойдет.

МОЙЕРС: Это священное место играет ту же роль, что и равнины для охотника.

КЭМПБЕЛЛ: Для индейцев весь мир являлся священным местом. Но наша жизнь стала настолько ориентированной на экономические и практические задачи, а испытания повседневной жизни настолько велики, что, став старше, человек в какой-то момент перестает понимать, где он находится и в чем его предназначение. Где же тогда ваш собственный «остров блаженства»? Каждый должен попытаться найти его. Достаньте свой старый проигрыватель и поставьте свою любимую пластинку, даже если это будет что-то абсолютно сентиментальное и безвкусное, что никому другому не нравится. Или возьмите интересную книгу. В вашем священном и неприкосновенном убежище вы обретаете чувство единения с жизнью, такое же, как было у индейцев, когда ко всему живому они обращались на «ты».

МОЙЕРС: Мы говорили о влиянии окружающей среды на людей, а какое воздействие оказывают на окружающую среду люди?

КЭМПБЕЛЛ: Люди создают святилища в тех местах, где они живут, и мифологизируют животных и растения, населяя эту землю духами и высшими силами. И через это они выражают свои духовные, а не материальные потребности. Они создают храмы, места для медитации. Например, индейцы навахо очень успешно мифологизировали животных.

В песочных картинах племени навахо можно увидеть, что каждое маленькое существо несет свой собственный смысл. На этих картинках животные изображены не такими, какие они есть на самом деле. Они нарисованы особым образом. Акцент делается на духовных, а не только на физических характеристиках. Например, есть такая муха, которая может сесть на человека, идущего по пустыне. В мифах навахо эта муха известна как Большая муха или Слабый ветер. Именно она, как правило, шепчет в ухо молодому герою ответы на вопросы, которые старейшины задают ему во время проверки. Большая муха – это голос святого духа, который открывает простому смертному скрытую мудрость.

МОЙЕРС: И какая цель всего этого?

КЭМПБЕЛЛ: Сделать эту землю по-настоящему своей. Отразить содержание своего духовного мира на той земле, на которой они живут.

МОЙЕРС: То есть когда Моисей искал Землю обетованную, он делал то же, что делали и многие другие духовные лидеры для своего народа. Это способ приобщиться к земле.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Вы помните историю о сне Иакова? Когда Иаков просыпается, место, где он спал, становится Вифлеемом, то есть домом Божьим. Иаков заявил о том, что это место имеет важное духовное значение. Там Бог посеял его силу.

МОЙЕРС: Существуют ли священные места на этом континенте до сих пор?

КЭМПБЕЛЛ: Мехико был священным местом, одним из крупнейших городов в мире до того, как испанцы пришли и опустошили его. В то время, когда они впервые увидели Мехико, или Теночтитлан, такого большого города не было в Европе. Это был также священный город с огромными храмами. Католический собор сейчас расположен на том же месте, где когда-то был храм Солнца. Это один из примеров того, как христиане сделали эту землю своей. Понимаете, сооружение своего храма на месте старого – это символический способ заявить о своих правах на землю, сделать ее своей.

Наши предки, отцы-пилигримы, например, окрестили поселения и места библейскими именами. И кто-то в северной части штата Нью-Йорк, по-видимому, имел в виду «Одиссею» и «Илиаду», давая городам такие названия, как Итака, Ютика и подобные им.

МОЙЕРС: В определенном смысле люди отметили окружающую среду, полагая, что существует энергия, которая дает им силу. Похоже, что существует органическая связь между землей и сооружениями, которые были построены на ней.

КЭМПБЕЛЛ: Да, но крупные города положили этому конец.

МОЙЕРС: В настоящее время в Нью-Йорке идет конкуренция за самое высокое здание.

КЭМПБЕЛЛ: Торжество архитектуры. Это послание города. Он словно говорит: это мощный финансовый центр, посмотрите, что мы можем. Это похоже на виртуозный акробатический трюк.

МОЙЕРС: Сегодня есть какие-то священные места?

КЭМПБЕЛЛ: Их не существует. Есть только несколько исторических достопримечательностей, куда люди могут прийти и подумать о том, что там произошло. Например, мы можем посетить Святую землю, потому что это земля, откуда произрастают наши религиозные корни. Но, с другой стороны, каждая земля должна быть священной. Люди должны сами находить символ жизненной энергии в каждой местности. Это то, что происходило во всех ранних культурах. Они делали землю святой. Так поступали первые поселенцы Исландии, например, в VIII и IX веках. Их ранние поселения располагались на расстоянии 432 000 римских футов друг от друга (432 000 – важное мифологическое число, существующее во многих традициях). Если вы знаете мифологию, то поймете, что структура исландского природного ландшафта использовалась с учетом космических связей. То есть куда бы вы ни отправились в Исландии, вы, так сказать, все равно будете в согласии со Вселенной.

Это та же самая мифология, которая встречается в Египте, но в Египте символизация принимает другую форму, потому что Египет не круглый, а длинный. Вот почему там богиня неба изображается в виде священной коровы с двумя ногами на юге и двумя на севере, чтобы, так сказать, дать представление о прямоугольнике. Но духовный символизм нашей собственной цивилизации в основном утрачен. Вот почему так приятно побывать в прекрасном маленьком французском городе Шартре, где собор до сих пор выше всех остальных зданий и колокола бьют днем, утром в полдень и потом снова, когда ночь сменяет день.

Шартр – мой приход. Я часто приезжал туда. Еще студентом, учась в Париже, я однажды провел все выходные в соборе, изучая каждую деталь. Я пробыл там так долго, что в полдень второго дня ко мне подошел служащий и спросил: «Хочешь подняться со мной на колокольню и посмотреть, как я буду бить в колокола?» «Конечно, хочу», – ответил я. Мы забрались на колокольню, где был огромный бронзовый колокол. Там еще была маленькая платформа, напоминавшая качели. Звонарь вставал у одного ее конца, я у другого, Держась за небольшую перекладину, мы вставали по разным ее концам. Толкнув платформу, он вскакивал на нее, а за ним – я. И мы начинали подниматься и опускаться, ветер играл волосами там, на самом верху собора, а колокол под нами пел: «Бум, бум, бум». Это был один из самых захватывающих моментов в моей жизни.

Когда все закончилось, он отвел меня назад и сказал: «Я хочу показать вам свою комнату». В соборе есть неф, трансепт, апсида, а вокруг нее – алтарная преграда.

Мы прошли через маленькую дверь, прямо в середине алтарной преграды, и оказались в его комнате: маленькая кровать, маленький стол и лампа. Когда я посмотрел через преграду, то увидел витраж с Черной Мадонной. Здесь, в этой комнате, он и жил. Человек, который постоянно медитирует. Это очень трогательно и так красиво. С тех пор я часто посещал Шартр.

МОЙЕРС: И что вы там находите?

КЭМПБЕЛЛ: Он возвращает меня назад в то время, когда общество было пропитано идеей духовности. О том, что движет обществом в конкретный период, можно сказать по самому высокому зданию в городе. Подъезжая к средневековому городу, видишь, что над ним возвышается собор. Самым высоким зданием в городе восемнадцатого века будет уже дворец, то есть центр политической деятельности. А в современном городе самые высокие здания – это офисы, то есть центр деловой и экономической жизни.

Солт-Лейк-Сити очень хорошо иллюстрирует то, что я сейчас сказал. Сначала в центре города был возведен храм, как и положено, потому что храм является духовным центром, от которого все расходится во всех направлениях. Позже возле храма было построено здание законодательного собрания штата, то есть политический центр города. Это здание выше храма. А теперь самое высокое здание – здание бизнес-центра. Это история западной цивилизации. От готики – к княжеским временам XVI, XVII и XVIII веков, к экономическому миру, в котором мы живем сегодня.

МОЙЕРС: И когда вы приезжаете в Шартр…

КЭМПБЕЛЛ: …я возвращаюсь в Средневековье. Я оказываюсь в том мире, в котором вырос, в мире образов Римской католической церкви, в традиции, в которой я был воспитан. И это прекрасно.

МОЙЕРС: Вы не похожи на человека, который плывет на волнах ностальгии. Я имею в виду, что привлекает вас не только прошлое. Правильно?

КЭМПБЕЛЛ: Нет, это настоящее. Этот собор дает мне духовную информацию о мире. Это место для медитации, место, где можно просто бродить, сидеть или смотреть на разные красивые вещи.

МОЙЕРС: Шартрский собор, который вы так любите, также выражает связь человека с космосом, не так ли?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Собор выполнен в форме креста, а алтарь находится посередине. Это символическая структура. Сейчас большинство церквей построено так, как если бы они были театрами. Самое главное в них – хорошая видимость. В соборе видимость не имеет значения. Большая часть того, что происходит в нем, находится вне поля зрения. Символ – самое главное в данном случае, это ведь не шоу. Все знают церковные обряды наизусть. Вы участвуете в них с шестилетнего возраста.

МОЙЕРС: Зачем же вы тогда снова и снова возвращаетесь в этот собор?

КЭМПБЕЛЛ: В этом-то и вся суть мифа. Почему мы снова и снова говорим об одних и тех же вещах языком мифа? Потому что благодаря ему мы можем выстроить связь с архетипическими элементами нашей души. Мы сохраняем эту связь благодаря обрядам.

МОЙЕРС: Но мы этого не делаем.

КЭМПБЕЛЛ: Да, мы потеряли связь. Цель жизни в свое время состояла в том, чтобы жить осознанно в соответствии с духовными принципами. В ассирийских дворцах можно увидеть необыкновенного зверя – с мужской головой, телом льва, крыльями орла и ногами быка: четыре знака зодиака, объединенные в одно целое и ставшие хранителями дворцовых ворот. Эти же четыре зверя, связанные с видением пророка Иезекииля, становятся евангелистами в христианской религии. Вы помните молитву: «Матфей, Марк, Лука и Иоанн, благословите кровать, где я сплю». В этой молитве вы находитесь посередине, где и Христос, и четыре стороны света – это четыре ножки вашей постели.

Эта мандала представляет Христа, который находится за пределами пространства-времени. Четыре зверя представляют собой завесу пространства-времени, скрывая его, а Христос посередине – это прорыв, второе рождение, приход Владыки мира из чрева Вселенской Богини, пространство-время.

МОЙЕРС: Вы говорите, что собор, подобный собору в Шартре, символизирует понимание основополагающего смысла, который выше закона и присутствует в архитектуре не только в величественных каменных формах, но и в Великом безмолвии, характерном для этих форм.

КЭМПБЕЛЛ: Решающий божественный ориентир – это молчание по ту сторону звука. Слово, ставшее плотью, – это первый звук. Помимо этого звука есть трансцендентное неизвестное, непознаваемое. Об этом можно говорить как о великой тишине, или как пустоте, или как о трансцендентном абсолюте.

МОЙЕРС: Когда вы говорите, что мифы связывают нас со священными местами и что окружающая среда соединяет первобытных людей со Вселенной, я начинаю думать, что сверхъестественное, по крайней мере в том смысле, в котором вы его используете, на самом деле очень естественно.

КЭМПБЕЛЛ: Понимание сверхъестественного как стоящего над естественным – это губительная идея. В Средние века эта идея в конечном счете превратила мир во что-то вроде пустынной земли, земли, где люди живут фальшивой жизнью, не осмеливаются следовать своим желаниям, поскольку сверхъестественные законы требовали, чтобы они жили так, как велел священник. И на этой пустынной земле люди играют роли и выполняют задачи, которые не имеют к ним отношения, которые навязываются им как неумолимые законы. Это убийственно. В поэзии трубадуров XII века выражен протест против этого, против оправданного сверхъестественными силами нарушения истинной радости жизни. Это легенда о Тристане, а также некоторые из замечательных версий легенды о поиске Святого Грааля, созданные Вольфрамом фон Эшенбахом. Дух – это действительно букет жизни. Но это не вдохновение извне, это то, что рождается самой жизнью. Это одна из лучших вещей в культах матери-богини, в которых тело богини – мир, божественный сам по себе, а божественность при этом не является чем-то, что доминирует над погрязшей в грехе природой. Такое же понимание частично сохранилось в средневековом поклонении Богородице, которое вдохновило создание всех этих прекрасных французских соборов, построенных в XIII веке.

История нашего грехопадения в Эдемском саду рассматривает природу как нечто порочное; и этот миф искажает наше восприятие реальности, потому что все природное воспринимается как греховное, и каждое спонтанное действие оказывается порочным, и нельзя идти на поводу у своих желаний. В зависимости от того, представляет ли миф природу как падшую и порочную, или как проявление божественности, и дух как божественное откровение, присущее природе, будут развиваться совершенно разные культуры и два совершенно разных образа жизни.

МОЙЕРС: Кто сегодня объясняет нам, что такое божественность, присущая природе? Кто наши шаманы? Кто интерпретирует невидимое нам?

КЭМПБЕЛЛ: Это задача художника, человека искусства. Он тот, кто сегодня интерпретирует мифы. Но он должен быть художником, который понимает мифологию и человеческую душу, а не обычным социологом с определенным набором действий.

МОЙЕРС: А что простые люди – не поэты, не художники или люди, которые никогда не испытывали трансцендентный экстаз? Как нам понять все это?

КЭМПБЕЛЛ: Я расскажу вам. Это очень просто. Вы сидите в своей комнате и читаете, читаете, читаете хорошие книги, написанные хорошими людьми. Тогда ваш ум достигает такого уровня, на котором вы переживаете приятное, тихое и непрекращающееся восхищение. Самореализация может стать делом всей вашей жизни. Когда вы найдете писателя, который вам нравится, прочитайте все написанное им. Не говорите: «О, я просто хочу знать, что произошло с героем». Не надо выбирать книги из списка бестселлеров. Читайте книгу так, будто бы она была написана специально для вас. А потом можете прочитать те книги, на которые ссылается автор. И тогда мир раскрывается перед вами согласно определенному мировоззрению. Когда вы просто читаете одного автора за другим, проглатывая все работы, возможно, вы будете знать, в каком году кто и что написал, но вы не узнаете о том послании, которое было предназначено в этой книге именно вам.

МОЙЕРС: Шаманы выполняли в раннем обществе ту же функцию, что и люди искусства сегодня. Они играли гораздо более важную роль, чем просто служение…

КЭМПБЕЛЛ: Они играли ту же роль, что и священнослужители в нашем.

МОЙЕРС: Шаманы были священниками?

КЭМПБЕЛЛ: На мой взгляд, существует большая разница между шаманом и священником. Священник – что-то вроде чиновника. Общество поклоняется некоторым божествам, и священник рукоположен для того, чтобы соблюдать надлежащее исполнение ритуала. Божество, которому он служит, существовало до него. Сила шамана заключается в том, что он общается со своими божествами лично, и они являются частью его личного опыта. Его авторитет исходит из его психического опыта и его способности устанавливать связь с божествами, а не из того, что общество поручило ему это.

МОЙЕРС: Шаман побывал там, где я не был, и рассказывал мне про этот мир.

КЭМПБЕЛЛ: Кроме того, как и в случае с Черным Лосем, шаман может перевести свои видения на язык ритуала, который знает его народ. Это означает, что вы должны вывести свой внутренний духовный опыт в мир, чтобы люди поняли вас.

МОЙЕРС: Так было положено начало религии?

КЭМПБЕЛЛ: Лично я думаю, что именно с этого и началась религия. Но это всего лишь догадка. Мы не знаем наверняка.

МОЙЕРС: Иисус идет в пустыню, переживает психологическую трансформацию, возвращается и говорит людям: «Следуйте за мной». То же самое происходило и в примитивных культурах?

КЭМПБЕЛЛ: У нас есть соответствующие доказательства. Шаманы были во всех охотничьих культурах.

МОЙЕРС: Почему именно в охотничьих?

КЭМПБЕЛЛ: Потому для них характерен индивидуализм. Охотник, в отличие от фермера, индивидуалист. Возделывать землю и ждать, когда природа подскажет вам, что делать, – это одно, но пойти на охоту – совсем другое. Каждая охота отличается от предыдущей. И охотники тренируют специальные навыки, для которых нужны определенные талант и способности.

МОЙЕРС: Что случилось с шаманами в процессе эволюции?

КЭМПБЕЛЛ: С распространением оседлости шаманы потеряли свою силу. Существует много легенд и мифов у некоторых из индейцев Юго-Западной Америки, таких как навахо и апачи. Изначально это были охотничьи племена, но впоследствии они поселились в районах, где сельское хозяйство стало источником средств к существованию, и занялись земледелием. В начале этого периода было придумано много интересных историй, в которых шаманы высмеиваются, а на их место приходят жрецы. Например, шаман произносит что-то, что оскорбляет Солнце, и оно скрывается, тогда шаман говорит: «О, я могу вернуть Солнце». И он начинает выделывать какие-то фокусы, которые описываются с юмором, даже цинизмом. Но это не помогает вернуть солнце. Шаманы в конце концов становятся прослойкой, которая рассматривается как сообщество клоунов. Они волшебники и обладают особой силой, но эта власть уже подчинена более крупному обществу.

МОЙЕРС: Мы говорили о влиянии на мифологию равнин, где велась охота. Об их бескрайнем просторе, уходящем за горизонт под необъятным куполом неба. А как насчет людей, которые живут в непроходимых джунглях? Нет ни неба, ни горизонта, ни перспективы – только деревья, деревья, деревья.

КЭМПБЕЛЛ: Антрополог Колин Тернбулл рассказывал по этому поводу интересную историю. Он отвез пигмея, который никогда не покидал джунгли, на вершину близлежащей горы. Они вышли из леса и оказались наверху, а внизу перед ними простиралась долина. Бедный малый ужасно испугался. У него не было никакого представления о перспективе, он не мог судить о расстоянии. Поэтому он решил, что животные, которые паслись далеко на равнине, на самом деле находились близко, но были очень маленькими, размером с муравья. Он был настолько ошеломлен и растерян, что убежал обратно в лес.

МОЙЕРС: География во многом определила нашу культуру и нашу религию. Бог пустыни и бог равнины – разные боги…

КЭМПБЕЛЛ:…и бог тропического леса, вернее, множество богов тропического леса. Когда вы находитесь посередине плоской пустыни, а над вами только небо, мир представляется одним целым, и у вас может быть одно божество, но в джунглях, где нет горизонта, и вы никогда ничего не увидите дальше, чем на десять метров вперед, идея о целостности мира никогда не придет вам в голову.

МОЙЕРС: Идея бога рождается из представлений об окружающей среде?

КЭМПБЕЛЛ: Да, разумеется.

МОЙЕРС: Окружающая среда определяет образ божества, которому они поклоняются. Они создают его в соответствии со своим пониманием окружающей среды и называют его богом.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Культура всегда формирует представления о боге. Даже если миссионер распространяет свою идею о боге среди племени, образ этого бога изменится в соответствии с пониманием божественного, существующим в этом племени.

Есть интересная история об английском миссионере на Гавайях, который встретил жрицу богини Пеле. В принципе, каждая жрица Пеле считается частичной инкарнацией самой Пеле. То есть, говоря со жрицей, миссионер как бы разговаривал с богиней. И он сказал: «Я пришел, чтобы принести вам послание Бога». И жрица ответила: «О, вы говорите о своем боге, моя богиня – Пеле».

МОЙЕРС: Разве идея о том, что «Да не будет других богов, кроме Меня», не относится к древнееврейским представлениям?

КЭМПБЕЛЛ: Я больше нигде не сталкивался с таким.

МОЙЕРС: Почему только один Бог?

КЭМПБЕЛЛ: Этого я не понимаю. Я понимаю, почему жители пустыни предпочитают своих местных божеств другим. Вместе с почитанием определенного божества они заявляют о своей принадлежности определенному обществу, которое защищает вас. Общество всегда патриархально. Природа всегда матриархальна.

МОЙЕРС: Считаете ли вы, что религии, построенные на культе богини, возникли в связи с оседлым образом жизни, когда женщины стали играть ведущую роль в хозяйстве, в посеве, уборке урожая?

КЭМПБЕЛЛ: В этом нет никаких сомнений. Именно тогда женщина становится самым важным членом общества с точки зрения магической силы.

МОЙЕРС: Во времена охоты главным был мужчина…

КЭМПБЕЛЛ: Да, но потом сила передается женщине, потому что ей, как и матери-земле, принадлежит магия рождения и кормления. Ее магия – часть волшебства земли. В ранних традициях женщина является первым сеятелем. Лишь позже, когда в более развитых обществах был изобретен плуг, мужчина снова начинает играть ведущую роль в сельскохозяйственных обществах. Тогда в мифах возникает аналогия между процессом вспахивания земли плугом и половым актом.

МОЙЕРС: Таким образом, разные подходы к мифу зависели от того, что выдвигалось на первый план: животные, земля, небесные светила или человек.

КЭМПБЕЛЛ: Это зависит от символической системы, которая в определенный момент времени применялась в обществе для символизации, организации и передачи знаний о самих себе.

МОЙЕРС: В чем смысл этих систем?

КЭМПБЕЛЛ: Смысл зависит от условий жизни, в которых живет человек. Например, жизнь охотника связана с животным. Она зависит от его отношений с животным миром и его отношения к нему. И мифология будет обращена наружу, к внешнему миру, где есть животные. А мифология, связанная с выращиванием растений, посевом, «смертью» семян, так сказать, и появлением новых растений, будет обращена к внутреннему миру. В охотничьих культурах основным источником для мифотворчества были животные. Когда человек хочет обрести силу и знание, он идет в лес, постится и молится, а затем животное приходит к нему и учит его.

Для земледельца учителем становится мир растений. Он подчиняется тем же природным циклам, что и человек. И поэтому между ними устанавливается внутренняя духовная связь.

МОЙЕРС: Что происходит с мифическим образом, когда человек переходит от охоты к земледелию?

КЭМПБЕЛЛ: Происходит кардинальная трансформация не только мифов, но и самой психики. Видите ли, животное – это целостное существо, заключенное в некую оболочку. Когда вы убиваете животное, оно умирает – это конец для данного конкретного существа. Но в мире растений нет такого понятия, как целостное самодостаточное существо. Вы срываете плод, а на его месте через некоторое время появляется другой. Обрезая ветки деревьев, мы не наносим им вреда, а, напротив, помогаем им. В мире растений небытие сменяется бытием.

Другая идея, связанная с тропическим лесом, заключается в том, что гниение способствует жизни. Я видел великолепные леса красных деревьев с огромными пнями, оставшимися от огромных деревьев, которые были срублены десятилетия назад. Из них росли новые светло-зеленые ветви – дети того же дерева. Если отрезать ветку, вырастет другая. Но если у животного отрезать конечность, то новая уже не отрастет, только если это не особый вид ящериц.

Таким образом, в лесных и сельскохозяйственных культурах смерть ощущается не совсем как смерть, поскольку она является необходимым условием для возникновения новой жизни. Не существует отдельной части растения, только лишь одна из его частей. Иисус использует этот образ, говоря: «Я есмь лоза, а вы ветви». Этот образ виноградной лозы полностью отличается от образа отдельных животных. В земледельческом обществе растения выращивали, чтобы их съесть.

МОЙЕРС: На какие истории вдохновлял земледельцев их собственный опыт?

КЭМПБЕЛЛ: Основной мотив, появлявшийся в мифах, и особенно характерный для тихоокеанской традиции, был связан с возникновением растений из частей тела принесенного в жертву божества или из погребенного тела предка.

Мифы о растениях распространены и на американском континенте, там, где, как принято считать, были охотничьи угодья. Мифология Северной Америки дает очень красноречивый пример взаимодействия между охотничьими и сельскохозяйственными традициями. Индейцы в основном охотились, но они также выращивали кукурузу. Один из мифов индейцев племени алгонкинов рассказывает о происхождении кукурузы. У мальчика было видение: к нему подошел молодой человек с зелеными листьями на голове и предложил помериться силами в борьбе. Он выиграл поединок, но через некоторое время снова появился, снова бросил вызов и снова победил, затем опять пришел и так далее. Но когда он пришел в следующий раз, молодой человек сказал, что мальчик должен будет его убить, похоронить и следить за могилой. И мальчик послушался: он убил и похоронил прекрасного молодого человека. Спустя какое-то время он пришел на могилу и увидел, что на том месте, где был похоронен (или, скорее, посажен) молодой человек, выросла кукуруза.

Мальчик беспокоился о своем старом отце-охотнике и думал о том, есть ли еще способы, кроме охоты, прокормить семью. И его опять посетило видение. И в конце истории мальчик сказал отцу: «Нам больше не нужно ходить на охоту». Вероятно, для этих людей это был великий поворотный момент, момент пробуждения.

МОЙЕРС: Идея состоит в том, что молодой человек из видения должен был умереть и быть похороненным в земле, чтобы из его тела могли вырасти растения. Является ли эта тема общей для всех мифов в земледельческих культурах?

КЭМПБЕЛЛ: Да, так и есть. Например, нечто похожее встречается в Полинезии. Жила-была одна девушка, которая любила купаться в пруду. Но там жил большой угорь, и изо дня в день он царапал ее бедро, когда она купалась. И вот однажды угорь превратился в красивого молодого человека и стал ее любовником. Но затем он исчез, потом возвратился, снова исчез и опять вернулся… И так несколько раз. Но однажды, вернувшись, он сказал то же самое, что юноша в мифе индейцев племени алгонкинов: «В следующий раз, когда я приду к тебе, ты должна убить меня, отрубить мне голову и похоронить». Девушка так и сделала, и из его головы выросло кокосовое дерево. Поэтому кокос размером с человеческую голову. А три отверстия на его скорлупе придают ему схожесть с человеческим лицом. Большинство американских антропологов, однако, утверждают, что нет никакой связи между культурами Тихого океана и культурами Центральной Америки, откуда пришли наши мифы.

МОЙЕРС: То есть одна и та же история возникает в мифах разных стран, никак не связанных друг с другом. О чем это может свидетельствовать?

КЭМПБЕЛЛ: Это самое удивительное в мифах. Я всю свою жизнь занимаюсь мифами и все еще восхищаюсь той поразительной точностью, с которой эти истории повторяются. Как если бы одно и то же явление воплощалось в разных формах. Так вместо кукурузы появляется кокос.

МОЙЕРС: Самое удивительное в этих историях – это то, как в них рассказывается о происхождении людей: первые люди выходят из чрева земли. Образ утробы появляется в этих мифах снова и снова.

КЭМПБЕЛЛ: Это особенно заметно в мифах американского юго-запада, которые рассказывают о том, что первые люди родились из земли. Они выходят из «ямы происхождения», и она становится священным местом, центром мира. Обычно на этом месте стоит гора.

Согласно этим легендам, люди, которые были не вполне людьми, жили под землей. Один из них, однако, нарушил запрет, потому что никто не подозревал, что такой запрет существовал, и тогда начинается наводнение. Поэтому им приходится подняться наверх по веревке, спускающейся из отверстия в небе. Так они приходят в другой мир. Существует также история о шаманах, которые стали настолько злыми, что оскорбили солнце и луну. Те скрылись, и тьма окутала все вокруг. Затем шаманы заявили, что они могут вернуть солнце, начали проглатывать деревья и вытаскивать их из своих животов. А потом они похоронили себя, оставив на поверхности только глаза, и совершали всякие шаманские магические трюки. Но ничего не помогало. Солнце не возвращалось.

Потом жрецы сказали: «Пусть народ пробует свои силы». А народ представлял собой всех животных. И эти животные встали в круг и начали танцевать. Они танцевали, и именно благодаря силе танца перед ними вырос холм, который затем превратился в гору. Это был центр мира, из которого потом вышли все люди.

И потом происходит нечто интересное, как в Ветхом Завете: все, что мы слышали, – это история конкретной группы, скажем, индейцев навахо. Когда люди появляются из горы, индейцы уже существуют. Это вызывает определенные вопросы, как и в случае Ветхого Завета, например, вопрос о том, где сыновья Адама нашли своих жен. Если история сотворения этих людей понятна, то совершенно неясно, откуда взялся мир, в который они приходят. Как будто это другая неизвестная история.

МОЙЕРС: Это как идея об избранном народе.

КЭМПБЕЛЛ: Конечно. Каждая нация считает себя избранной. И это очень забавно, потому что сами себя они именуют «людьми», а другим дают странные имена вроде «смешнолицые» или «кривоносые».

МОЙЕРС: Индейцы, проживающие в северо-восточных лесах Америки, говорят, что была женщина, которая пришла с неба и родила близнецов. По легенде индейцев юго-запада, близнецы родились у девственницы.

КЭМПБЕЛЛ: Да. Женщина с неба имеет отношение к культуре охотничьих племен, тогда как земледельческим культурам ближе земная женщина. Близнецы воплощают два противоположных начала, но совершенно иные по сравнению с теми, которые олицетворяют библейские Каин и Авель. В истории индейцев ирокезов одного из братьев звали Росток, а второго – Кремень. При рождении Кремня его мать умерла. Росток и Кремень символизируют две традиции. В древние времена кремень использовали для изготовления ножей, чтобы убивать животных, поэтому брат, названный Кремнем, представляет собой охотничью традицию, а Росток, конечно же, символизирует сельскохозяйственную традицию. В Библии Росток – это Каин, а Кремень – Авель, который скорее пастух, чем охотник.

Иными словами, в Библии пастух и земледелец противопоставлены друг другу, и именно последний вызывает отвращение. Таким образом, на этот миф можно посмотреть с точки зрения конфликта между племенами охотников и земледельцев. Этот миф рассказывает о том, как пастухи или охотники вторглись в мир земледельцев и унижают людей, которых они завоевали.

МОЙЕРС: Напоминает о скотоводческих войнах на Диком Западе.

КЭМПБЕЛЛ: В библейской традиции второй сын – всегда победитель, положительный персонаж. Второй сын – человек нового времени, он олицетворяет еврейский народ. Старший сын, который воплощает ханаанитов, жил до появления младшего. Каин является символом аграрного образа жизни.

МОЙЕРС: Эти истории в значительной степени объясняют и сегодняшние конфликты, не так ли?

КЭМПБЕЛЛ: Да, так и есть. Интересно сравнить это смешение сельскохозяйственного общества с охотничьим или пастушьим племенем, которые всегда находятся в конфликте с земледельцами. Эти противоборствующие стороны одинаковы во всем мире – две системы, которые находятся в конфликте, но в то же время взаимосвязаны.

МОЙЕРС: Вы говорите, что женщина, которая пришла с неба, уже была беременна, как и другая женщина, тоже беременная, родившая близнецов на земле. Как вы объясните, что во многих культурах есть легенды о девственницах, которые рожают героев, а те, в свою очередь, умирают и воскресают?

КЭМПБЕЛЛ: Смерть и воскрешение Спасителя – распространенный мотив во всех этих легендах. Например, в истории о происхождении кукурузы мы встречаем молодого человека, который является маленькому мальчику и умирает, чтобы дать ему кукурузу. Кукуруза произрастает из его тела. То есть кто-то должен умереть, чтобы появилась жизнь. Я сам стал более ясно понимать эту невероятную закономерность, согласно которой смерть рождает жизнь, а жизнь приводит к смерти. Одно поколение должно умереть, чтобы освободить место для следующего.

МОЙЕРС: Вы пишете: «Павшие, гниющие деревья и листья дают жизнь новым побегам. Это означает, что смерть приносит жизнь и что за смертью следует рождение. И мрачный вывод, который неизбежно следует из этого: чтобы появилось больше жизней, должно увеличиться количество смертей. Вот почему весь экваториальный пояс так охвачен страстью к жертвоприношениям – растительным, животным, человеческим».

КЭМПБЕЛЛ: Существует ритуал, который приписывается мужским обществам Новой Гвинеи и который фактически воссоздает земледельческий миф о смерти, воскрешении и людоедстве. Мужчины собираются на священном поле, звучат монотонные напевы, сопровождаемые барабаном, затем все останавливается. И так продолжается от четырех до пяти дней без перерыва. Вы знаете, ритуалы – это очень скучное занятие, они изматывают, но именно тогда, когда силы уже на исходе, и случается прорыв.

Наконец наступает великий момент – большой праздник, хотя по сути это настоящая сексуальная оргия, во время которой нарушаются все правила. Юноши, которые прошли обряд посвящения в мужчин, должны совершить свой первый половой акт. Для этого из тяжелых бревен строили огромный навес, стоящих на двух опорах. Туда входила разукрашенная, как божество, девушка и ложилась там. Шестеро или больше мальчиков заходили туда друг за другом под бой барабанов и монотонные напевы, чтобы совокупиться с этой девушкой. Когда последний из мальчиков овладевал ею, опоры выдергивали, бревна падали на юную пару и убивали ее.

И снова мы видим единство мужчины и женщины, какое существовало до того, как они были разделены. Это воссоединение рождения и смерти, потому что на самом деле это одно и то же. Потом тела молодых людей вытаскивали, готовили и съедали в тот же вечер. Этот ритуал повторяет первоначальный акта убийства божества, из тела которого произросла пища. Во время причастия мы принимаем тело и кровь Спасителя. Этот акт побуждает нас к мыслительному процессу, который непосредственно воздействует на нас.

МОЙЕРС: Какая истина кроется за этими ритуалами?

КЭМПБЕЛЛ: Жизнь проявляет себя через акты жизнетворчества. Принося жертвы своим богам, охотники тем самым пытались умилостивить их таким подарком или взяткой, чтобы что-то от них получить. Но если жертва приносится в земледельческих культурах, то этой жертвой оказывается само божество. Умершего хоронят, и он становится пищей. Христа распяли на кресте, а его тело стало нашей духовной пищей.

История Христа представляет собой сублимацию распространенного растительного образа, существовавшего ранее. Иисус на Кресте Господнем – как плод на дереве, он сам является плодом дерева. Иисус – плод вечной жизни, который рос на втором запретном дереве в Эдемском саду. Когда человек вкушает плод от первого дерева – дерева познания добра и зла, его изгоняют из сада – центра единства и гармонии, потому что в нем не работают законы дуальности и нет разделения на мужское и женское, божественное и человеческое. Вы познаете дуальность – и вас выгоняют. Чтобы вернуться назад в сад, нужно вкусить другой плод – плод с дерева вечной жизни, то есть вкусить его тогда, когда вам приходит понимание того, что Иисус и Бог Отец едины.

Возвращение в Эдемский сад – цель многих религий. Когда Иегова изгонял человека из сада, он поставил у дверей рая двух херувимов с огненным мечом. Допустим, вы захотите войти в буддийский храм и подойти к статуе Будды, сидящего под деревом бессмертия, но у ворот вас встретят два стражника, охраняющих храм, и вам придется пройти мимо них, как если бы вы проходили между двумя херувимами к дереву вечной жизни.

В христианской традиции Иисус на кресте воплощает тот самый плод с дерева вечной жизни. Иисус на кресте и Будда под деревом – это два символа, которые означают одно и то же. И херувимы у ворот – кто они? У одного из стражей перед буддийским храмом рот обычно открыт, а у второго закрыт. Это символизирует страх и желание, две противоположности. Предположим, вы направились к такому саду, и две эти фигуры на самом деле встречаются вам на пути и пугают вас. Если вами овладевает страх и вы боитесь за свою жизнь, то вы не войдете в сад. Но если вы больше не привязаны к своему эго, а смотрите на свое существование в контексте чего-то большего, вечного, целостного, если вы предпочитаете мелочности земного существования высшие цели, то вам нечего опасаться, и вы смело пройдете между этих двух фигур. Мы не можем вернуться в сад, потому что оказываемся в плену страхов, желаний и того, что мы называем жизненными благами.

МОЙЕРС: Неужели люди всегда чувствовали этот разрыв между собственной жизнью и некой высшей духовной реальностью, ощущая удаленность от Бога, от его благодати и радости?

КЭМПБЕЛЛ: Да, но есть и моменты экстаза. Разница между повседневной жизнью и моментами восторга – это на самом деле разница между жизнью в саду и за его пределами. Вы преодолеваете страхи, желания и противоположности.

МОЙЕРС: И обретаете гармонию?

КЭМПБЕЛЛ: Контакт с трансцендентным. Это главная составляющая любого мистического опыта. Ваша плоть умирает, а ваш дух воспаряет. Вы отождествляетесь с сознанием и самой жизнью, для которых ваше тело является только носителем. Вы умираете как форма, но остаетесь как содержание, для которого тело было просто контейнером. Вы соединяетесь с Богом.

Во всех земледельческих культурах присутствует понимание того, что под маской дуальности на самом деле скрывается единство, что дуальность – только лишь иллюзия. В бесконечном многообразии форм жизни проявляется единство всего, пронизанное сиянием духа. Задача искусства как раз в том, чтобы обнаружить это сияние и отразить его в творчестве. Когда человек видит красоту произведения искусства, его переполняет восторг. Каким-то образом искусство находит дорогу прямо к вашей душе и помогает вам осознать то, о чем говорит религия.

МОЙЕРС: Смерть значит жизнь, а жизнь значит смерть, и эти два явления пребывают в гармонии?

КЭМПБЕЛЛ: И что? Надо найти баланс между смертью и жизнью, потому что это две стороны одного и того же – существования.

МОЙЕРС: И об этом рассказывают абсолютно все истории?

КЭМПБЕЛЛ: Все. Я не знаю ни одного мифа, в котором смерть отвергалась бы. Быть принесенным в жертву означает не то, что нам может показаться. Например, у майя была игра, которая очень напоминала баскетбол. В конце каждой игры капитана команды-победителя приносили в жертву прямо на поле. И делал это капитан проигравшей команды. Он лично отрезал ему голову. Возможность принести себя в жертву богам как награда для победителя – вот в чем суть всей идеи.

МОЙЕРС: Такое восприятие жертвоприношения совершенно чуждо нашему миру. Сегодня правила заключаются в том, что победителю достается все.

КЭМПБЕЛЛ: В том же ритуале майя название игры в переводе означает «стать достойным, чтобы быть принесенным в жертву как бог».

МОЙЕРС: Как вы думаете, это правда, что тот, кто теряет свою жизнь, на самом деле выигрывает?

КЭМПБЕЛЛ: Это то, о чем говорит Иисус.

МОЙЕРС: А вы верите, что это так.

КЭМПБЕЛЛ: Да, я верю, если вы отдаете свою жизнь во имя чего-то. Хроники XVII века, написанные миссионерами-иезуитами, проповедовавшими в Восточной Канаде, рассказывают о молодом воине из племени ирокезов, который был захвачен вражеским племенем. Его должны были замучить до смерти. У северо-восточных индейцев был такой обычай – пытать своих пленных. Ни один мускул не должен был дрогнуть у него во время пытки. Это было последним испытанием его мужественности. Когда молодой ирокез узнал, что будет подвергнут этой ужасной пытке, он, к величайшему удивлению иезуитов, пришел в восторг, как если бы он готовился отпраздновать собственную свадьбу. Он украсил себя и громко пел. Его мучители относились к нему так, словно они были добрыми хозяевами, а он – их почетным гостем. И он, и они играли свои роли с полным осознанием того, что его ждет. Французские иезуиты были шокированы происходящим и считали все это диким фарсом, называя мучителей жестокими тварями. Но нет! Эти люди на самом деле были жрецами, приносившими в жертву молодого воина. Это акт жертвоприношения, в котором воин-ирокез может быть отождествлен с Иисусом, распятым на кресте. Французские священники сами ежедневно совершают мессу, повторяя крестную казнь Христа.

Подобная сцена описывается в апокрифах христианства, например в «Деяниях Иоанна».

Действие разворачивается непосредственно перед распятием. Это одно из самых мощных мест в христианской литературе. В Евангелии от Матфея, Марка, Луки и Иоанна упоминается только то, что после Тайной вечери Иисус и его ученики поют псалмы перед тем, как расстаться. Но в «Деяниях Иоанна» момент пения описан подробно. Перед тем как пойти в сад после окончания Тайной вечери, Иисус обращается к своим спутникам со словами: «Давайте танцевать!» И все они берутся за руки, встают в круг и кружатся вокруг Иисуса, а он поет: «Слава тебе, Господи!» На что все присутствовавшие отвечают «Аминь!»

«Слава тебе, Слово!»

И снова: «Аминь».

«Хочу быть спасенным и спасти хочу».

«Аминь».

«Хочу быть освобожденным и освободить хочу».

«Аминь».

«Хочу быть уязвленным и уязвить хочу».

«Аминь».

«Пожрать хочу и хочу быть пожранным».

«Аминь».

«Послушать хочу и хочу быть услышанным».

«Аминь».

«Будучи Сам весь разумом, хочу, чтобы Меня уразумели».

«Аминь».

«Омытым быть хочу и омыть хочу».

«Аминь».

«Благодать руководит хором, Я хочу играть на флейте, пляшите все».

«Аминь».

«Плакать хочу, плачьте все».

«Аминь».

И когда танец заканчивается, он выходит в сад, где его берут под стражу, чтобы потом распять.

Когда вы идете на свою смерть таким образом, как бог в этом мифе, вы идете к своей вечной жизни. Так о чем же тогда тут грустить? Пусть этот момент будет великолепным, каким он и является. Давайте отпразднуем его.

МОЙЕРС: Бог смерти также и бог танца.

КЭМПБЕЛЛ: Бог смерти – это и бог секса.

МОЙЕРС: Что вы имеете в виду?

КЭМПБЕЛЛ: Удивительно, но каждый раз, погружаясь в мифы, обнаруживаешь, что все эти боги смерти отвечают и за продолжение жизни. В гаитянской традиции вуду миром мертвых правит бог Геде, который одновременно является и богом секса. Египетский бог Осирис – судья и правитель в царстве мертвых – считается еще и богом возрождения. Это основная тема: что умерло, то рождается вновь, чтобы была жизнь, нужна смерть.

Эта же идея лежит и в основе охоты за головами в Юго-Восточной Азии, особенно в Индонезии. Охота за головами – священный акт, священное убийство. Прежде чем юноше разрешат жениться и стать отцом, он должен совершить свое первое убийство. Ибо, если нет смерти, нет рождения. Дело в том, что каждое предыдущее поколение должно умереть, чтобы уступить место следующему. Как только у вас рождается ребенок, это означает, что скоро настанет ваш черед умирать. Ребенок – это новая жизнь, и теперь ваша обязанность – защищать эту жизнь.

МОЙЕРС: Ваше время пришло.

КЭМПБЕЛЛ: Вот почему существует такая глубокая психологическая связь между зачатием и умиранием.

МОЙЕРС: И есть ли связь между тем, что вы говорите, и тем фактом, что каждый родитель готов отдать свою жизнь за своего ребенка?

КЭМПБЕЛЛ: У Шопенгауэра есть замечательное эссе, в котором он задается вопросом о том, как один человек может настолько сопереживать страданиям другого, что готов, не задумываясь, пожертвовать собственной жизнью ради другого? Как так получается, что инстинкт самосохранения, который является основной движущей силой нашего существования, вдруг перестает работать? Четыре или пять лет назад на Гавайях произошло нечто необычное, которое очень хорошо иллюстрирует эту проблему. Там есть место под названием Пали, где пришедшие с севера сухие тропические ветра пассаты с невероятной силой проносятся через горный хребет. Людям нравится забираться на гору, чтобы порывы ветра трепали их волосы или чтобы совершить самоубийство, прямо как те, кто прыгает с моста Золотые Ворота в Сан-Франциско.

Однажды двое полицейских ехали по дороге в Пали и увидели молодого человека. Он стоял за отбойником и готовился спрыгнуть вниз. Они остановились, и один из офицеров успел поймать молодого человека как раз в тот момент, когда тот уже прыгнул, потянув полицейского за собой. Но второй полицейский сумел вытащить их обоих.

Можете ли вы представить, что испытывал тот парень, который практически жертвовал своей жизнью ради незнакомого юноши? Все остальное внезапно потеряло смысл: семья, работа, даже собственная жизнь – все его желания и надежды, которые он питал, мгновенно исчезли. Он был на волоске от смерти.

Позже корреспондент спросил его: «Почему ты не отпустил его? Ты же чуть не погиб». Он ответил так: «Я не мог. Если бы я отпустил его, то не простил бы себя всю свою жизнь». Как же так?

Ответ Шопенгауэра заключается в том, что такой психологический кризис – прорыв к метафизическому пониманию того, что и вы, и другой человек составляете одно целое, представляете собой две стороны одной жизни, что видимое различие между вами является результатом нашего восприятия формы в условиях пространственно-временного поля. Наша истинная реальность заключается в единении с жизнью. Это метафизическая истина, понимание которой может внезапно прийти в условиях кризиса, потому что, по словам Шопенгауэра, это правда нашей жизни.

Герой – это тот, кто отдает свою физическую жизнь во имя торжества этой истины. Возлюбить ближнего своего означает принять этот факт. Но независимо от того, любите ли вы своего ближнего или нет, может настать такой момент, когда осознание этой истины заставит вас рискнуть собственной жизнью.

Гавайский полицейский не знал молодого человека, которого он собирался спасти, несмотря на то, что сам мог погибнуть. Шопенгауэр отмечает: наша повседневная жизнь полна подобными историями, которые не дают остановиться естественному ходу жизни, когда люди совершают самоотверженные поступки ради других.

МОЙЕРС: Получается, когда Иисус говорит «Возлюби ближнего своего, как самого себя», он на самом деле имеет в виду «Возлюби ближнего твоего, ибо он есть ты».

КЭМПБЕЛЛ: В восточной традиции есть замечательный персонаж, так называемый бодхисаттва – воплощение бесконечного сострадания, с чьих пальцев стекает амброзия, которая капает вниз, достигая самых глубин ада.

МОЙЕРС: И в чем смысл этого?

КЭМПБЕЛЛ: В самом конце «Божественной комедии» Данте говорит, что любовь Бога заполняет всю Вселенную – до самого дна ада. Это точно такой же образ. Бодхисаттва воплощает принцип сострадания – принцип исцеления, благодаря которому жизнь становится возможной. Жизнь есть страдание, но благодаря состраданию она может продолжаться. Бодхисаттва – это тот, кто достиг бессмертия, но тем не менее он добровольно разделяет печали мира. Добровольное участие в жизни мира сильно отличается от того, чтобы просто родиться в нем. Апостол Павел в своем Послании к Филиппийцам говорит то же самое о Христе: «Который, будучи существом Божьим, не считал для Себя достижением быть равным Богу, но Сам от этого отказался, восприняв существо раба, родившись подобно людям, и внешностью оказавшись как человек. Он унизил Себя до того, что стал послушным даже до смерти, причем смерти на кресте». Это добровольное участие в ходе жизни.

МОЙЕРС: Таким образом, вы согласитесь со словами Пьера Абеляра, который в XII веке сказал, что смерть Иисуса на кресте нельзя считать расплатой или наказанием за грех, она была актом искупления и отождествления себя с людскими страданиями.

КЭМПБЕЛЛ: Это более сложное объяснение того, почему Христоса должны были распять и почему именно его. Согласно более ранней интерпретации, после греха, совершенного в Эдемском саду, человечество перешло во власть дьявола, и Бог должен был выкупить человека у «владельца ломбарда». Поэтому он предложил своего сына, Иисуса, в качестве выкупа. Папа римский Григорий считал, что Иисус служил приманкой для дьявола. Это идея избавления. Согласно третьей версии, Бог был настолько оскорблен неосмотрительным поступком в Эдемском саду, что ужасно возмутился и отказал человеку в милосердии. Единственное, что могло примирить Бога с человеком, была жертва, такая же великая, как и грех. Ни один смертный не годился на роль этой жертвы, поэтому Сын Божий стал человеком, чтобы оплатить этот долг.

Абеляр, однако, утверждает, что Христос спустился на землю, чтобы быть принесенным в жертву, чтобы пробудить в человеческом сердце сострадание к страданиям жизни и отвести человека от слепого стремления к благам мира. Именно из сострадания к Христу мы обращаемся к нему, и он, униженный, становится нашим Спасителем. То же самое отражено в средневековой легенде о раненом короле, короле Грааля, который страдал из-за неизлечимой раны. Раненый становится избавителем. Только страдания пробуждают милосердие в человеческом сердце.

МОЙЕРС: Итак, вы согласитесь с Абеляром в том, что люди, жаждущие Бога, и Бог, жаждущий людей, столкнулись с состраданием на этом кресте?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Там, где есть время, есть и страдания. У вас не может быть будущего без прошлого, и как бы вы ни любили настоящее, оно неизменно станет прошлым. Утрата, смерть, рождение, утрата, смерть… Глядя на крест, человек на самом деле созерцает символ таинства, называемого жизнью.

МОЙЕРС: Вот почему так много боли связано с истинным религиозным опытом или переходом в другую веру. Всегда нелегко терять себя.

КЭМПБЕЛЛ: Новый Завет учит нас умерщвлять свою плоть, терпеть муки смерти ради мира и его ценностей. Это терминология мистиков. Самоубийство к тому же – символический акт. Он выводит вас из того психологического состояния, в котором вам случится быть в данный момент, чтобы вы могли прийти к лучшему состоянию. Ты умираешь в своей нынешней жизни, чтобы вернуться в другую. Но, как говорит Юнг, лучше избегать попадания в такие символические ситуации. На самом деле вам не нужно умирать в действительности, физически и буквально. Достаточно умереть духовно и возродиться к более свободной жизни.

МОЙЕРС: Но все это так чуждо нашему мышлению сегодня. Религия намного проще. Вы примериваете ее на себе, как одежду, когда собираетесь идти в кино.

КЭМПБЕЛЛ: Да, Большинство церквей превратились в места для приятных светских встреч. Вы обычно встречаете там людей, которые вам нравятся, честных и уважаемых, старых друзей, которых ваша семья знает много лет.

МОЙЕРС: В сегодняшней культуре есть место для этой мистической идеи о спасительном самопожертвовании?

КЭМПБЕЛЛ: Я помню, что во время войны во Вьетнаме по телевизору показывали, как молодые люди на вертолетах собирались спасти сослуживца, подвергая свою жизнь огромному риску. И никто не был обязан это делать. И тогда я снова убедился, что тот принцип, который описал Шопенгауэр, – желание пожертвовать своей жизнью ради другого – все еще работает. Мужчины иногда признаются, что любят войну, потому что это дает им ощущение чего-то настоящего. Когда вы каждый день идете на работу в офис, вы не можете почувствовать этого, но во время войны нет другого варианта, как осознать жизнь во всей ее полноте. Жизнь – это боль, это страдание, это ужас, но, ради бога, вы живы! И те юноши во Вьетнаме, готовые пожертвовать собой во имя спасения своих товарищей, осознали это очень четко.

МОЙЕРС: Один человек, много лет проработавший в метро, сказал мне: «Я каждый день понемногу умираю здесь, но я делаю это для своей семьи». То есть такие небольшие, казалось бы, проявления героизма случаются каждый день, оставаясь незамеченными. Например, это относится к любой матери, которая частично отказывается от своей жизни ради детей.

КЭМПБЕЛЛ: Материнство – это жертва. Птицы часто прилетают на крыльцо моего дома на Гавайях, чтобы поклевать крошки. Каждый год среди них есть одна или две матери. Птицу-мать видно сразу же, ее окружают пять птенцов, некоторые больше ее самой, и требуют еду, хлопая крыльями и не давая ей покоя. «Вот! – думаете вы. – Это настоящий символ материнства – отдавать все до последнего своему потомству». Вот почему мать является символом Матери-земли. Она дала нам жизнь, мы живем на ней и находим пропитание в ее теле.

МОЙЕРС: Пока вы говорили, я вспомнил еще один образ, который встречается в «Пути животных сил» и который по своей сути напоминает образ Христа. Помните спасителя из мифа индейцев племени пима о сотворении мира?

КЭМПБЕЛЛ: Да. Это очень поучительная история. Этот персонаж является классическим спасителем, который сначала дает жизнь человечеству, а потом оказывается разорванным человечеством на куски. Знаете, как в старой поговорке: «Спаси человеку жизнь – и станешь его врагом навсегда».

МОЙЕРС: Когда мир уже создан, спаситель появляется из центра мира и ведет своих людей, которые живут под землей, на свет, но они ополчаются против него, убивают его, причем не один раз, а несколько…

КЭМПБЕЛЛ: …даже стирают его в порошок.

МОЙЕРС: Но он всегда возвращается к жизни. Он, наконец, скрывается в горах, где его следы теряются, и никто больше не может его выследить. Это образ, похожий на Христа, верно?

КЭМПБЕЛЛ: Так и есть. Тут еще присутствует тема лабиринта. Следы намерено запутываются, но если вы знаете секрет лабиринта, то сможете продолжить путь и найти его обитателя.

МОЙЕРС: Если у вас есть вера, она приведет вас к Христу.

КЭМПБЕЛЛ: Именно. Одна из вещей, которые человек узнает как последователь мистического культа, состоит в том, что лабиринт, который препятствует вашему пути, ведет в то же время к вечной жизни. Это великая тайна мифа, который рассказывает вам, как пройти лабиринт жизни таким образом, чтобы обрести духовные ценности.

То же самое мы наблюдаем в «Божественной комедии» Данте. Кризис происходит в середине земной жизни, когда тело начинает увядать, и вас посещают совершенно новые вопросы. Данте говорит, что в середине своей жизни он потерялся в сумрачном лесу. Там ему угрожали три животных, символизирующих гордость, желание и страх. Затем появляется Вергилий – олицетворение поэтического мастерства – и проводит его через лабиринт ада, где обитают те, кто не смог побороть свои желания и страхи, они не могут вырваться оттуда к вечности. Затем Данте лицезреет прекрасные картины райского блаженства.

В мифе индейцев пима присутствует тот же мифологический образ, хотя и меньшего масштаба. Пима были одними из самых примитивных индейских культур в Северной Америке, но они по-своему разработали этот чрезвычайно сложный образ, который никоим образом не уступает творению Данте.

МОЙЕРС: Вы пишете в одной из своих книг, что «крест следует рассматривать как символ признания всего, что было и будет. Он символизирует не только исторический момент на Голгофе, но и таинство присутствия Бога во времени и пространстве и участие в страданиях всех живых существ».

КЭМПБЕЛЛ: Одним из наиболее важных моментов в развитии средневекового мифа является пробуждение сердца к милосердию, превращение мучений Христа в человеческое сострадание. Это главная тема в истории о Святом Граале – сострадание к раненому королю. И здесь мы приходим к мысли, которую нам предложил Абеляр в качестве объяснения смерти на кресте, а именно: Сын Божий пришел на землю, чтобы быть распятым и, таким образом, пробудить сострадание в наших сердцах и отвлечь наши мысли от земных потребностей мирской жизни, возвращая нас к человеческим ценностям, самоотречению и состраданию. В этом смысле раненый король в легендах о Святом Граале соответствует образу Христа.

Он вызывает сострадание и таким образом вдыхает жизнь в мертвую землю. Существует идея о том, что страдания этого мира нужны, чтобы помочь духовному развитию человека. Другими словами, тот, кто страдает, то есть Христос, пришел к нам, чтобы пробудить единственное, что может сделать человека-хищника настоящим человеком. И это сострадание. Джеймс Джойс развивает эту тему в «Улиссе»: пробуждение его героя, Стивена Дедала, к человечеству через сострадание к Леопольду Блуму. Герой открыл свое сердце для любви и обрел свой путь.

В другом произведении Джойса, в «Поминках по Финнегану», постоянно повторяется таинственное число – 1132. Оно возникает как дата, как цифры в адресе (32 West 11^th Street). Число 1132 так или иначе появляется в каждой главе. Когда я писал «Отмычку к „Поминкам по Финнегану“», то попытался понять, что, черт возьми, имел в виду Джойс, повторяя 1132? Я вспомнил, как в «Улиссе», когда Блум блуждает по улицам Дублина, он видит, что в полдень с башни падает шар, и думает: «Тридцать два фута в секунду за секунду. Закон падения тел: в секунду за секунду». Тогда я решил, что число 32 должно символизировать грехопадение, тогда как 11 – число обновления: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, а затем 11, и все сначала. В «Улиссе» было много других эпизодов, которые подсказывали мне, что, скорее всего, 32 – это число грехопадения, а 11 – число спасения; греха и прощения, смерти и обновления. В «Поминках по Финнегану» рассказывается о событии, которое произошло в парке Феникс, крупнейшем в Дублине парке. Феникс – это птица, которая сгорает, умирает, а затем возрождается из пепла. Таким образом, этот парк становится воплощением Эдемского сада, места грехопадения, а также местом, где над черепом Адама возвысился крест. «O felix culpa» («О счастливая вина!») – восклицает Джойс. Итак, у нас есть смерть и искупление. Это показалось мне очень удовлетворительным объяснением, и именно его я привел в «Отмычке к „Поминкам по Финнегану“».

Но однажды вечером, готовясь к лекции по сравнительной мифологии, я перечитывал Послание апостола Павла к Римлянам и случайно наткнулся на любопытное предложение, которое как будто бы резюмировало все, что имел в виду Джойс в «Поминках по Финнегану». Апостол Павел пишет: «Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать». Невозможно ослушаться настолько, чтобы оказаться недостойным милости Божией. «Грешите смело!» – говорит Лютер, чтобы удостовериться в Божьей милости. Великий грешник пробуждает Божиею милость. Это основная идея относительно парадоксов морали и ценностей жизни.

Затем я сказал себе: «А ведь это и правда то, о чем говорит Джойс». И я записал: «Римлянам, глава 11, стих 32». Вы представляете мое удивление? Опять то же число 1132, прямо из старой доброй книги! Оказывается, Джойс взял этот парадокс христианской веры в качестве основного девиза для своего величайшего шедевра. И он неустанно описывает уродства личной и общественной жизни и греховность человеческой историей. Всё там, рассказанное с любовью.

МОЙЕРС: Может ли западный человек понять мистический опыт, который как бы выходит за рамки богословия? Если вы воспринимаете Бога определенным образом, так, как принято в мире, где наука формирует ваше восприятие реальности, можно ли испытать состояние транса, о котором говорят шаманы?

КЭМПБЕЛЛ: Люди переживают подобный опыт. Правда, в Средние века таких людей, переживших подобный опыт, сжигали на кострах как еретиков. Самая большая ересь, существовавшая в западной культуре, – это ересь, произнесенная Христом, когда он сказал: «Я и Отец – одно». Его за это распяли. Спустя 900 лет великий суфийский мистик сказал: «Я и мой Возлюбленный Бог едины», – и тоже был распят. Идя к кресту, он молился: «Господь мой, если бы ты научил этих людей тому, чему научил меня, они не сотворили бы этого со мной. Если бы ты не научил меня тому, чему научил, то со мной этого не случилось бы. Благословен Бог и все его творения». Другой суфийский мистик говорил: «Функция ортодоксальной общины в том, чтобы дать желаниям мистика сбыться, дать ему возможность пережить единение с Богом через умерщвление и смерть».

МОЙЕРС: Возможен ли такой опыт сегодня?

КЭМПБЕЛЛ: Для демократии характерно считать, что власть большинства доказала свою эффективность не только в политике, но и в способе мышления. Однако, когда дело касается мышления, большинство всегда ошибается.

МОЙЕРС: Всегда?

КЭМПБЕЛЛ: В вопросах такого плана – да.

Роль большинства в отношении духа заключается в том, чтобы слушать и пытаться понять того, кто пережил опыт, выходящий за границы привычных вещей – пищи, дома, потомства, богатства. Вы читали «Бэббит» Синклера Льюиса?

МОЙЕРС: Очень давно.

КЭМПБЕЛЛ: Помните одно из последних его высказываний? «Но сам-то я никогда… сам я за всю жизнь не сделал ничего так, как мне хотелось». Это человек, который ни разу не последовал за своим счастьем. Я слышал нечто подобное, когда преподавал в колледже Сары Лоуренс. Я не был женат и часто завтракал или обедал в ресторанах. В четверг вечером у всех служанок Бронксвилла был выходной, поэтому многие семьи также шли в рестораны. Однажды вечером я пришел в свой любимый ресторан. За соседним столом ужинали мать, отец и тощий двенадцатилетний мальчик. В какой-то момент отец сказал сыну: «Выпей томатный сок». – «Я не хочу», – ответил мальчик.

«Через не хочу, выпей томатный сок», – настаивал отец, повышая тон. «Не заставляй его делать то, чего он не хочет», – сказала мать.

«Он не может делать то, что хочет, всю жизнь. Если он будет делать то, что хочет, он не выживет. Возьми меня. Я никогда не делал того, чего хотел».

«Господи Боже, еще один Бэббит!» – подумал я тогда.

Человек, который никогда не следовал за своим счастьем. Возможно, вы преуспели в этой жизни, но подумайте только – что это за жизнь? Какая польза от того, что вы никогда не делали того, что любили, о чем мечтали? Я всегда говорю своим ученикам: «Идите туда, куда зовут вас ваше тело и душа. Как только вы почувствуете это желание в себе, держитесь за него, не позволяйте никому отобрать его у вас».

МОЙЕРС: Что происходит, если мы следуем своему счастью?

КЭМПБЕЛЛ: Нас ждет блаженство. В Средние века одним из наиболее распространенных изображений, встречающихся в разных контекстах, было колесо судьбы. Оно состоит из ступицы и вращающейся части – обода. И если вы привязаны к ободу, то будете двигаться либо сверху вниз, либо снизу вверх. Но если вы оказываетесь в центре колеса, то никуда не движетесь. В этом смысл брачного обета: я принимаю тебя в здоровье и болезни, в богатстве и бедности, то есть когда вы находитесь на самом верху или в самом низу колеса. Но я буду воспринимать тебя так, как если бы ничего не изменилось, ты мой центр, моя благодать, мое счастье, а не богатство, которое ты можешь мне принести ради престижа, ты – это ты. Вот что значит следовать за своим счастьем.

МОЙЕРС: Как вы посоветовали бы кому-то найти в себе этот источник вечной жизни, это счастье, которое в нем есть?

КЭМПБЕЛЛ: Человек всегда переживет такой опыт, через который у него может появиться интуитивное понимание своего предназначения. Надо его хватать! Никто не знает, что из этого выйдет. Нужно учиться познавать свои внутренние глубины.

МОЙЕРС: Когда вы научились распознавать свои?

КЭМПБЕЛЛ: Еще будучи ребенком. Я не позволял никому сбивать меня с собственного курса. Но в этом отношении мои родители всегда помогали мне, побуждали меня делать именно то, что я всегда хотел. Я даже не понимал, что кто-то может не согласиться со мной.

МОЙЕРС: Каким образом мы как родители могли бы помочь своим детям найти их путь?

КЭМПБЕЛЛ: Прежде всего, вы должны хорошо знать своего ребенка и быть внимательным к нему. Тогда вы можете ему помочь. Преподавая в колледже Сары Лоуренс, я говорил по крайней мере раз в две недели с каждым учеником около получаса. Когда вы говорите с ними о вещах, которые им следовало бы знать, то внезапно чувствуете, что студент начинает горячо реагировать на определенные темы, потому что его глаза широко распахиваются, а щеки пылают от волнения. Это знак. Единственное, что вы можете сказать в таком случае: «Надеюсь, этот ребенок не упустит своего». Конечно, это может произойти, а может и нет, но когда это случится, вы можете быть уверены, что этот ребенок нашел свое место в жизни.

МОЙЕРС: И для этого не нужно быть поэтом.

КЭМПБЕЛЛ: Поэты – это те, кто соприкоснулся с блаженством, и это определило их профессию и образ жизни. Большинству других людей приходится иметь дело с иными вещами. Они занимаются экономикой или политикой, оказываются на войне, которая никак не связана с их интересами, и в этих условиях очень трудно не потерять связь с самим собой. Каждый из нас должен разработать какую-то собственную технику для этой цели, потому что универсальных рецептов нет.

Тем не менее большинство людей, которые живут в таких условиях, могут пробудиться и уйти в другую сферу. Я знаю, потому что видел, как это происходило студентами.

Когда я преподавал в средней школе для мальчиков, мне нравилось разговаривать с ними о том, кто кем хочет быть. То и дело ко мне подходил кто-нибудь из мальчишек и спрашивал: «Как вы думаете, у меня получится? Думаете, я смогу? Думаете, я смогу стать писателем?»

«О, – говорил я, – я не знаю. Сможете ли вы вынести десять лет разочарований, когда никто не обращает на вас внимания, или вы думаете, что сразу же напишете бестселлер? Если вы думаете, что вы готовы сопротивляться до конца, не сдаваться независимо от того, что с вами происходит, тогда хорошо, вперед!»

Затем его отец обычно говорил: «Нет, тебе нужно выучиться на адвоката, потому что так ты сможешь заработать деньги». Это обод колеса, а не ступица, не следование за своим счастьем. Вы собираетесь думать о богатстве или о блаженстве?

После учебы в Европе я вернулся в Америку в 1929 году, всего за три недели до краха на Уолл-стрит, поэтому у меня не было работы пять лет. Работы просто не было. Это великое время для меня.

МОЙЕРС: Великое время? В разгар Великой депрессии? Что в ней было чудесного?

КЭМПБЕЛЛ: Я не чувствовал себя бедным, я просто был человеком, у которого не было денег. В то время люди были такими добрыми и теплыми друг к другу. Например, я открыл для себя Фробениуса. Он поразил меня. Я читал все, что он написал. Я позвонил в знакомое издательство в Нью-Йорке, и мне немедленно отправили книги и сказали, что я могу заплатить, когда найду работу. Это произошло четыре года спустя.

В Вудстоке, штат Нью-Йорк, у одного замечательного старика был дом с курятниками little chicken coop places. Он сдавал такое «жилище» за двадцать долларов в год любому молодому человеку, который, как он думал, в будущем может достигнуть успеха в области искусств. Проточной воды не было, только несколько колодцев с насосом. Он с гордостью заявлял, что намеренно не проложил канализацию, потому что ему не нравятся такие люди, которые не могут жить без удобств. Именно в этом курятнике я прочитал все самые нужные книги, связанные с моей будущей работой. Это было здорово! Я чувствовал себя полностью счастливым.

Идея о блаженстве пришла ко мне из санскрита, который является великим духовным языком мира. В нем есть три слова, которые означают «крутой берег» или «место, откуда вас бросают в океан трансцендентного»: сат-чит-ананда. Слово «сат» – это бытие, «чит» – сознание, «ананда» – блаженство или экстаз. И затем я сказал себе: «Я не знаю, достигло ли мое сознание того развития, которого оно должно было достичь, или нет. Я не знаю, являюсь ли я тем, кто я есть на самом деле; но я точно знаю, в чем мой восторг. Поэтому я буду придерживаться этого курса, ориентированного на блаженство, и тогда он выведет меня к моему истинному сознанию и моему истинному бытию». И так оно и было.

МОЙЕРС: У нас есть шанс познать истину? Можем ли мы ее обрести?

КЭМПБЕЛЛ: У каждого есть своя собственная глубина, опыт и определенная уверенность в том, что он соприкасается со своей сат-чит-анандой, то есть со своим собственным существованием, через сознание и блаженство. Религиозные люди утверждают, что мы не можем испытать блаженство прежде, чем умрем, то есть до того, как встретимся с Богом, но лично я считаю, что нужно получить столько блаженства, сколько это возможно, находясь здесь, на земле, пока ты еще жив.

МОЙЕРС: Блаженство здесь и сейчас.

КЭМПБЕЛЛ: На небесах вы будете так чудесно проводить время, наблюдая за Богом, что не получите свой собственный опыт вообще. Это не место для получения опыта, это месте здесь, на земле.

МОЙЕРС: У вас не возникает такое же чувство, как иногда и у меня, что вас поддерживают невидимые руки, когда вы следуете за своим счастьем?

КЭМПБЕЛЛ: Все время. Это настоящее чудо. У меня даже есть такое внутреннее убеждение, которое появилось в результате помощи этих невидимых сил: если вы действительно ищете свое счастье, то на самом деле идете по пути, который всегда существовал и ожидал вас, и что жизнь, которую вы должны прожить, – это та, которой вы действительно живете.

Когда вы это осознаете, жизнь сталкивает вас с людьми, которые попадают в поле действия вашего счастья и сами открывают перед вами двери. Вот почему я говорю вам: следуйте за своим счастьем, и тогда вам откроются двери, о существовании которых вы не подозревали.

МОЙЕРС: Вы когда-нибудь сочувствовали тому, кому не помогают невидимые силы?

КЭМПБЕЛЛ: Кто не слышит голоса сердца? Да, разумеется, он вызывает сочувствие, бедный малый. Глядя на человека, который спотыкается на каждом шагу и падает, когда вода жизни находится под его носом, это очень жаль.

МОЙЕРС: Воды вечной жизни протекают прямо здесь? Где?

КЭМПБЕЛЛ: Везде, где бы вы ни были – когда следуете за своим счастьем, – вы все время получаете удовольствие от того, что силы ваши восстанавливаются, и от собственной внутренней жизни.