Аугсбургский рейхстаг. Aetatis 46
Псалом 118: «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни».
В 1530 году император Священной Римской империи Карл V созвал в Аугсбурге рейхстаг, на который обещал приехать и сам. Девять лет прошло с тех пор, как он последний раз появлялся в Германии, – на Вормсском рейхстаге 1521 года. Начало Аугсбургского рейхстага было назначено на 8 апреля; в конце февраля император короновался в Болонье – и оттуда должен был ехать прямиком на рейхстаг.
Однако сам Лютер не смог там появиться. Карл выдал охранные грамоты для проезда в Аугсбург всем прочим протестантам – формально находившимся вне закона, – но не Лютеру. На это решение повлияло не только отвращение к «главному еретику». Император полагал – и справедливо, – что присутствие Лютера на рейхстаге многих склонит в его пользу. Так что Лютер решил отправиться в Нюрнберг и оттуда наблюдать за происходящим. Нюрнберг находится всего в семидесяти пяти милях от Аугсбурга, новости и сообщения доходили туда быстро; Лютер собирался следить за ходом заседаний и, при необходимости, посылать участникам письменные советы. Однако Нюрнберг его не принял. Защищать известного еретика, преступника в глазах императора – на это власти Нюрнберга пойти не могли. Они искренне желали Лютеру успеха, но… где-нибудь в другом месте. Не желая совсем прощаться со своим изначальным планом, Лютер удалился в Кобург. В наше время Кобург находится в границах Баварии, но в то время он был южным форпостом Саксонии, для Лютера безопасным. Увы! – от Аугсбурга его отделяло сто пятьдесят миль, и оперативно получать оттуда новости было вдвое затруднительнее. Лютер чувствовал, что его мнения и советы могут быть очень важны, – но выбирать не приходилось: оставалось довольствоваться тем, что есть.
Предполагалось, что рейхстаг под председательством императора станет чем-то вроде церковного собора, на котором обсуждаются и решаются проблемы Церкви и доктринальные различия. Папа римский был решительно против. Сама мысль, что подобным делом займется император, ясно свидетельствовала о вмешательстве империи в дела церковные. Однако граница между Церковью и государством сейчас была туманна как никогда. И потом, что папа Климент мог поделать?
Лютер, Меланхтон, Бугенгаген и Йонас вместе начали вырабатывать исповедание евангелической веры, которое собирались представить на рейхстаге. По-видимому, именно Лютер написал к нему сопроводительное письмо, в котором пояснял: вера их не «бунтовщическая» и потому вмешательства властей не требует. Здесь Лютер попытался провести границу между Церковью и государством с библейской точки зрения. Он справедливо полагал, что в Писании на эту тему сказано довольно много; и, по-видимому, Писание придерживается того взгляда, что власть империи (государства) не распространяется на личные религиозные верования человека, если только эти верования не ведут явно и однозначно к бунту. Пока верующий подчиняется законам и установлениям империи, выполняет распоряжения правительственных чиновников – словом, отдает кесарево кесарю (царю, кайзеру), – тот должен позволить ему «отдавать Божье Богу». Как видим, идея религиозной свободы, включенная отцами-основателями в Конституцию США, впервые была найдена в Евангелии Лютером.
Лютер хотел четко прояснить, что его вера не может и не должна быть угрозой миру и порядку ни в Саксонии, ни во всей империи. Поэтому евангелическим верующим нужно разрешить практиковать их веру и не предпринимать против них никаких репрессий. Сложность была в том, чтобы четко отделить себя от Мюнцера, – несомненно представлявшего угрозу миру и порядку в Германии. По этой причине Лютер особенно ненавидел Мюнцера и его племя: из-за них подлинным христианам стало еще труднее жить в согласии со своей верой. Однако Лютер твердо стоял на том, что Библия приказывает ему уважать правящую власть – как в Рим. 13:1–7 – и что мятеж для него решительно невозможен. Еще и поэтому Лютер желал умереть за веру и побуждал к этому и других христиан, ведь сражаться за веру он не считал для себя возможным. Лютер сделал все возможное, чтобы убедить в своей правоте курфюрста Иоганна и Филиппа Гессенского, доказывая им, что время восстать против католиков – взяться за оружие, пусть и из самозащиты – еще далеко не пришло; однако о том, придет ли это время когда-нибудь да и может ли оно прийти вообще, в разговорах с ними благоразумно умалчивал.
Исповедание веры, которое Лютер и другие собирались представить на рейхстаге, было, по сути, списком пунктов, в которых протестанты расходились с Римско-Католической Церковью и которыми не могли поступиться. В список входили: браки для духовенства, отказ от идеи мессы как жертвоприношения, причащение под двумя видами, отказ от монашеских общин. Были и дополнения – например, четкое заявление, что «сакраментарии», то есть те, кто не верит в Реальное Присутствие, к евангелической стороне не принадлежат. 4 апреля Лютер, Йонас и Меланхтон выехали из Виттенберга. Сперва они доехали до Торгау, где к ним присоединились курфюрст, Спалатин, Агрикола и другие. Дальше дорога повела их через Гримму, Альтенбург, Айзенберг, Йену и Веймар. В Веймаре они остановились на четыре дня: в Вербное воскресенье и в следующие понедельник и вторник Лютер произнес здесь проповеди. Затем отправились в Кобург – и прибыли накануне Пасхи, как раз вовремя, чтобы Лютер успел произнести проповедь и здесь.
Прибыв в высокий Кобургский замок – и оставшись здесь один, ибо все друзья его поехали дальше, на рейхстаг, – Лютер, должно быть, почувствовал себя так, словно перенесся на девять лет назад, в Вартбург. Быть может, в память об этом периоде своей жизни он во второй раз отрастил бороду. Свою жизнь в Кобурге Лютер описывал так:
Самая высокая замковая башня отдана в наше распоряжение. Кроме того, нам доверены ключи от всех комнат. Говорят, здесь обедает более тридцати человек. Дюжина из них – ночная стража, и еще по двое дозорных, сменяющих друг друга, на нескольких башнях. Что еще? Увы, больше писать не о чем. Вечером, надеюсь, появится кастелян или еще кто-нибудь и расскажет новости.
Мы с тобой, дорогой мой Филипп, наконец прибыли на Синай – а теперь нам предстоит спуститься с Синая в Сион и выстроить три шатра: один для псалмопевца, второй для пророков и третий для Эзопа… На самом деле место здесь чрезвычайно приятное и как нельзя лучше подходит для занятий; жаль только, что тебя нет рядом.
Упоминание «трех шатров» – намек на три дела, которыми Лютер планировал здесь заняться. Лютер всегда любил басни Эзопа, однако многие их издания включали в себя вещи, неподходящие для детей, так что он задумал собственный перевод для семейного вечернего чтения. В баснях интересовала его не столько мораль, сколько реалистичные картины падшего мира, в котором мы живем. На его взгляд, это был хороший способ помочь детям понять мир, полный всякого рода грехов и грешников, «чтобы среди порочных людей, в злом, предательском мире научиться жить мудро и мирно». Очевидно, Лютер не принадлежал ни к тому племени воспитателей, что считают нужным ограничивать детское чтение библейскими рассказами, ни к тем, что требуют из всякой истории извлекать мораль. Как и в письмах из Вартбурга, Лютер теперь развлекал друзей шутливыми наблюдениями за птицами:
Здесь можно увидеть и гордых королей, и герцогов, и всякую иную птичью знать: все они пресерьезно заботятся о своих пожитках и потомстве и неустанно провозглашают всему миру свои законы и указы. Однако не живут они – точнее, не запираются – в тех норах и пещерах, что вы, люди, не знаю уж почему, называете дворцами. Они живут под открытым небом: небо им – расписной потолок, зеленая трава – ковер, а стены [их дворцов] – все концы земли.
Дальше Лютер развивал эту шутку. «Императора их я пока не видел и не слышал, – пишет он. И далее: – Подобно рыцарям, они прихорашиваются, чистят перья и хлопают крыльями, словно заранее торжествуя победу и славу [в своих набегах] против амбаров пшеницы и ячменя».
На стене в своей комнате Лютер написал – неизвестно, мелом или краской – слова из псалма 118: «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни». Псалом этот имел для Лютера особое значение; по просьбе Лютера его друг Людвиг Зенфль положил эти строки на музыку.
Как и десять лет назад в Вартбурге, период вынужденного молчания Лютер использовал для работы. Он начал писать.
Одним из первых его проектов стал памфлет, суть которого ясна из названия: «Увещание ко всем клирикам, собравшимся в Аугсбурге на имперский рейхстаг 1530 года». Лютер не мог присутствовать на рейхстаге лично – но хотел присутствовать там хотя бы мысленно. 12 мая он закончил рукопись и немедленно отправил ее в обратно в Виттенберг, в 150-мильное путешествие, занявшее четыре дня; там ее быстро напечатали и привезли на 300 миль в Аугсбург, где памфлет мгновенно разошелся.
Как всегда, в выражениях Лютер не стеснялся:
Или вы забыли, что в Вормсе немецкое дворянство представило Его Императорскому Величеству около четырехсот жалоб на клириков и заявило открыто: если Его Императорское Величество не пожелает положить этим злоупотреблениям конец, они сделают это сами, ибо долго не вытерпят?
Он напоминал, что многое им сказанное – особенно первые атаки на индульгенции и на монашество – вызывало горячий прием у простого народа, который ощущал все эти злоупотребления на себе и радовался, что кто-то наконец о них заговорил.
Но кто из вас хоть раз покаялся за все эти мерзости, хоть раз вздохнул или пролил слезу? Люди жестоковыйные и нераскаянные, вы хотите сделать вид, что не творили никакого зла. Теперь вы приехали в Аугсбург и хотите нас убедить, что Дух Святой с вами, что через вас Он совершает великие благодеяния (хотя за всю свою жизнь вы не принесли христианскому миру ничего кроме вреда), что после смерти Он возведет вас прямиком на небеса, – со всеми этими нераскаянными мерзостями, которые вы еще и защищаете, словно радуясь тому, как славно вы послужили своему богу-чреву и оставили Церковь в запустении. Но нет у вас успеха и не будет, пока не покаетесь и не исправите пути свои.
Можно лишь гадать о том, как воспринимали эти обличения те, против кого они были направлены: испытывали ли только гнев и досаду – или кто-то, быть может, и впрямь задумывался над своей жизнью, что могло привести к переубеждению и раскаянию. Так или иначе, Йонасу памфлет чрезвычайно понравился, о чем он и написал Лютеру, называя его труд «неожиданным, чудесным и сильным». Вчитываясь в него и не упуская деталей, мы встречаем примеры ханжества и развращенности, способные возмутить любого, в ком еще осталась душа. Например, Лютер говорит об особенно возмутительных «масляных письмах» – то есть индульгенциях, покупка которых избавляла покупателя от соблюдения постов.
Снова и снова гремит обличающий голос Лютера. Самый ярый огонь направляет он по одной цели – единой лжи, лежащей в самом сердце, черном и гнилом сердце папства: лжи о том, что люди могут сами «дать удовлетворение» за свои грехи, что свободного дара благодати Божьей не существует и, следовательно, Иисус умер и воскрес напрасно. «Это учение, – писал он, – наполнило ад и потрясло царство Христово страшнее турок, ужаснее, чем мог бы целый мир… Увы, где те языки и голоса, что могли бы сказать об этом достаточно?»
Свое «увещание» Лютер заканчивает пламенным обличением; и, читая этот текст, всякий, у кого есть глаза, не может не задуматься хотя бы о том, что человек этот и впрямь во что-то верит, что жизнь для него – явно нечто большее, чем поиск удовольствий и удобств:
Кровь ваша падет на вашу голову! Мы неповинны и хотим быть неповинны в вашей крови и осуждении, ибо не раз мы указывали на ваши заблуждения, с верою призывали вас к покаянию, искренне молились и предлагали все возможные уступки ради мира, не ища и не желая ничего иного, кроме как утешения душ наших: свободного и чистого благовестия. Итак, можем с чистой совестью похвалиться тем, что вина лежит не на нас. Но пусть Бог мира и утешения пошлет вам Духа Своего, дабы Он вел и направлял вас ко всякой истине через Господа Иисуса Христа.
Однажды ночью в Кобурге Лютер увидел сон, который хорошо ему запомнился: будто бы у него выпал зуб, такой огромный, что Лютер в изумлении проснулся. Такие сны обычно считаются предвестниками смерти: и в самом деле, через два дня Лютер был потрясен известием о смерти своего отца.
Письмо, где сообщалось об этом, пришло к нему 5 июня; написал его старинный мансфельдский друг Лютера Ганс Рейнеке. По рассказу Файта Дитриха, который жил с ним в Кобурге, едва прочтя письмо, Лютер взял Псалтирь, удалился в спальню и «плакал так, что на следующий день не мог мыслить ясно».
Лютер писал Меланхтону:
Хоть и утешает меня, что отец мой, сильный верою во Христа, тихо почил вечным сном, – но горечь сердечная и воспоминания о том, как он любил меня, поражают меня до глубины существа, и никогда еще я не ненавидел смерть так, как сейчас… Больше писать не могу – слишком горько: но правильно и богоугодно сыну оплакивать отца, через которого Отец милосердный ниспослал мне столько даров, который вскормил меня и вырастил тем, кто я есть. Радуюсь, что он дожил до сего дня и узрел свет истины.
Вскоре после этого Лютер написал письмо своему четырехлетнему сыну Геншену. Наставником мальчика был в это время Иероним Веллер, один из студентов, живших с ними в Черной Обители: он написал Лютеру, что у Ганса все хорошо, и Лютер, тронутый этим известием, решил написать сыну:
Знаю я один прекрасный сад, веселый и радостный, где гуляет множество детей в золотых камзольчиках. Они срывают с деревьев сладкие яблоки, груши, вишни, желтые и синие сливы, поют, прыгают и веселятся. Есть у них там и ласковые пони с золотой упряжью и седлами. Я спросил хозяина этого сада, чьи это дети. Он отвечал: «Это те детки, что любят молиться, учиться и хорошо себя ведут». Тогда я сказал: «Господин мой, у меня тоже есть сын, зовут его Геншен Лютер. Не разрешите ли вы и ему войти в этот сад, чтобы и он мог покушать яблок и груш, покататься на пони, поиграть с этими детьми?» И он отвечал: «Если Геншен любит молиться и учиться, если хорошо себя ведет, он тоже войдет в этот сад вместе с Липпусом и Йостом».
В Кобурге Лютер не так страдал от одиночества, как девять лет назад в Вартбурге: большую часть времени рядом с ним был Файт. Однако Файт писал Кати Лютер:
Дорогая и любезная госпожа Лютер!
Будьте уверены, что господин ваш и мы Божьей милостью в добром здравии. Хорошо вы сделали, что прислали доктору портрет [его дочери Магдалены]: он отвлекает его от забот. Портрет он повесил на стену напротив стола в апартаментах курфюрста, за которым мы едим. Поначалу он ее не узнал. «Бог ты мой, – говорил он, – почему Ленхен такая темненькая?» Но сейчас портрет ему нравится, и все более и более он узнает в нем Ленхен. Она удивительно похожа на Ганса – и ртом, и глазами, и носом, да и всем лицом, а со временем станет совсем как он. Я просто подумал, что стоит вам об этом написать.
По-прежнему осаждали Лютера и проблемы со здоровьем, и достаточно серьезные. В мае снова начались головные боли и звон в ушах, порой такой сильный, что превращался в рев и грохот. Повторялись и Anfechtungen. Лютер знал, что за всем этим стоит дьявол, и не раз говорил об этом в письмах. «Ладно, – писал он, – если уж [дьявол] сожрет меня – пусть, с Божьей помощью, я стану для него слабительным, от которого ему кишки разорвет! Что ж, кто хочет обладать Христом – пусть готовится к страданиям».
В этот период Лютер не раз принимал посетителей – так часто, что даже опасался, что место его укрытия станет известно. В мае побывали у него Венцеслас Линк и другие. Были здесь и Ганс Рейнеке, и Аргула фон Грумбах. Среди прочего, она дала совет по отлучению от груди маленькой дочери Лютера, Магдалены (Ленхен): этот совет Лютер передал в письме жене. В конце июня, через несколько недель после смерти отца, заезжал младший брат Лютера Якоб. В сентябре приехал навестить Лютера кронпринц Иоганн Фридрих, сын герцога Иоганна, которому предстояло стать курфюрстом после смерти отца. Юного Иоганна Фридриха поразила борода Лютера: поначалу он его даже не узнал. Помимо бороды, Лютер в этот период начал носить очки для чтения. Христиан Деринг прислал ему из Виттенберга новую пару очков, о которых Лютер ворчливо отзывался: «Худшие из всех, какие у меня были!»
Император прибыл на рейхстаг только 15 июня, во главе огромной процессии – словно целый город, снявшийся с места: здесь было не менее тысячи всадников и целый отряд личных телохранителей. В арьергарде двигался обоз: «повара, аптекари, сокольники», а также – неудивительно для испанца – свирепая свора из двухсот испанских догов. Сам император, весь в золоте, с золотой шпагой на боку, восседал на белоснежном коне под золотым балдахином. Зрелище было завораживающее и, пожалуй, пугающее: на немецкие земли явилась Империя во всем своем величии и мощи. Те из немногих явившихся на рейхстаг протестантов, кто это видел, с особой ясностью понимали теперь, кому и чему осмелились бросить вызов. Если Бог не на их стороне – их ждет беда. Через несколько дней Йонас писал: «Император окружен кардиналами… каждый день они у него во дворце, и, как пчелы, вьется вокруг него целый рой священников, пылающих к нам ненавистью». Теперь, когда Карл со своей тысячной свитой наконец прибыл в Аугсбург, можно было без промедления переходить к основному вопросу.
Меланхтон составил заранее документ, впоследствии названный «Аугсбургским исповеданием» – нечто вроде официального лютеранского Символа веры. 23 июня лютеранские богословы и князья собрались, чтобы в последний раз прочесть этот текст и его подписать, – хотя подписи требовались только от князей, другой знати и официальных представителей немецких земель. Ожидалось, что документ будет представлен императору на следующий день: в действительности его, в немецком переводе, огласили перед императором и рейхстагом 25 июня. По-немецки император понимал плохо – и, как свидетельствуют очевидцы, плавное течение малопонятной тевтонской речи, словно птичье пение или колыбельная без слов, погрузило его в дремоту.
Вскоре Лютер получил от Меланхтона отчет об этом событии. В письме Меланхтон спрашивал, в каких пунктах можно было бы пойти на уступки. Ответ Лютера был предсказуем: ни в одном. Лютер похвалил Меланхтона за отлично проделанную работу и написал, что «Исповедание» вполне его удовлетворяет, – хотя, пожалуй, неприятие папской власти можно было бы подчеркнуть и яснее. Надо заметить, что именно этот пункт делал документ совершенно неприемлемым для императора, и Меланхтон не терял надежды как-нибудь его смягчить или обойти. Лютер готов был к войне – точнее, к открытой ссоре и любым ее последствиям, вплоть до собственной мученической смерти. Меланхтон придерживался более мирной позиции.
16 июля Лютер написал Йонасу, Спалатину, Меланхтону и Агриколе письмо, где советовал сворачивать шатры и возвращаться домой, в Виттенберг:
Уверен, вы уже получили ответ противников – и именно тот, которого, по вашим словам, и ожидали, а именно: «Отцы, отцы, отцы; церковь, церковь, церковь; обычай, традиция». Более того: не сомневаюсь, что там не было ни слова из Писания. Основываясь на своих судьях и свидетелях, император вынесет вердикт против вас. За сим последуют угрозы и похвальба…»
Дальше Лютер писал, что они уже сделали больше, чем можно было ожидать: «отдали кесарево кесарю», появившись на рейхстаге и исполнив все, что от них требовалось, – а «Божье отдали Богу», подготовив «Аугсбургское исповедание», в котором ясно изложили свою веру и проповедали другой стороне истину, так что «у тех, кто не верует, больше нет оправданий». «Итак, – писал Лютер, – во имя Господне освобождаю вас от этого рейхстага. Домой – возвращайтесь домой!» Иными словами, Лютер был по горло сыт дипломатией и подозревал, что Меланхтон по-прежнему надеется на достижение какого-то соглашения, на которое сам Лютер никогда бы не пошел. Папский легат Кампеджо сообщил Меланхтону, что имеет полномочия пойти на некоторые уступки касательно брака для священников и причащения под двумя видами, – но Лютер знал, что все это пустая трата времени: «На похвальбу Кампеджо, что он обладает властью давать разрешения, отвечу словами Амсдорфа: “Плюю на легата и на разрешения от его господина [папы]; нам достаточно иных разрешений [от Бога]”». Свое письмо он заключал словами: «Домой, домой! Да сохранит и утешит вас Господь Иисус, во имя которого вы так славно потрудились и столько перенесли. Аминь». А в подписи, не желая открывать свое истинное местонахождение, шутливо подписался: «Лютер из Грубока» – «Кобурга» наоборот.
Однако команда Лютера вовсе не собиралась уезжать с рейхстага – и сам он не смог покинуть Кобургский замок вплоть до первых чисел октября. 3 августа император призвал двадцать католических богословов дать на «Исповедание» ответ: это они и сделали, и в тот же день ответ был зачитан на рейхстаге. В ответе, названном «Опровержение», католики признавали, что многое в «Исповедании» действительно основано на Писании и, следовательно, неоспоримо. Однако, разумеется, не могли согласиться в оценке того, что лютеране называли «злоупотреблениями» – будь то требования целибата для священников или причастия под одним видом для мирян. Меланхтон немедленно сел за составление на «Опровержение» письменного ответа, который озаглавил «Апология», несомненно, используя это слово в смысле древнегреческом и сократическом – а не в современном, где оно означает извинения.
8 сентября Лютер писал в очередном письме к Кати:
Поистине странно слышать, что кто-то сказал тебе, будто я болен: ведь ты своими глазами видишь написанные мною книги. Я закончил [перевод] всех пророков, кроме Иезекииля; сейчас работаю над ним, а также над проповедью о таинствах, не говоря уж о письмах и прочем, чем мне приходится заниматься.
Из-за спешки сейчас не могу написать больше. Передавай всем привет! Для Гансена Лютера я сберег большой кус сладкого сахара, привезенного Кириаком из Нюрнберга.
Учитывая многочисленных визитеров и непрекращающиеся болезни Лютера, трудно поверить, что за эти месяцы ему удалось столько успеть. Перевод Библии быстро продвигался, и в 1534 году Лютер опубликовал весь этот гигантский труд в одном томе. Кириак, упомянутый в письме – это племянник Лютера Кириак Кауфман, некоторое время проживший с ним в Кобурге: однако Лютер видел, что молодому человеку очень хочется посмотреть на роскошь и пышность рейхстага, так что отпустил его. О сахаре он написал буквально «большая книга сладкого сахара», посмеиваясь над своей творческой продуктивностью.
«Опровержение» было готово к 22 сентября; в этот день император пригласил делегатов во дворец епископа, чтобы там дать окончательный вердикт по лютеранскому «Исповеданию». Само «Исповедание» император также внимательно прочел, но остался непоколебим. Когда все собрались, он объявил: «Опровержение» дает на «Исповедание» достойный ответ – иначе говоря, полностью его опровергает, – так что дальше говорить не о чем.
Далее он объявил лютеранам, что дает им время до апреля следующего года, чтобы они решили, хотят ли вернуться в папскую овчарню. Но лютеране немедленно и официально отвергли императорский вердикт. От их имени выступил один из советников курфюрста Саксонского, Георг Брюк. Он протянул императору «Апологию» Меланхтона, протестантский ответ на «Опровержение» – и тот даже протянул руку, чтобы ее взять, но в этот миг кто-то (по-видимому, его брат, эрцгерцог Фердинанд) оттолкнул его руку и что-то прошептал ему на ухо. Так были отвергнуты доводы протестантов.
Ситуация снова зашла в тупик; быть может, она все-таки требовала церковного собора. Но оставался еще один вопрос, политический и куда более простой. Готовы ли император и католические князья в апреле будущего года напасть на лютеранских князей и, как и обещал Вормсский эдикт 1521 года, подавить мятеж силой? Сделают ли они это после 15 апреля, когда лютеранские князья должны будут официально дать ответ на ультиматум Карла? Филипп Гессенский снова предложил на этот случай союз между разными фракциями реформатов – и герцог Иоганн согласился: что-то делать надо.
Вместе с Меланхтоном, Йонасом и прочими виттенбержцами герцог Иоганн и Спалатин 1 октября приехали в Кобург, а три дня спустя отправились вместе с Лютером по домам, в Торгау и в Виттенберг. Однако позже в том же месяце герцог Иоганн снова собрал их всех в Торгау, чтобы обсудить предложение Филиппа Гессенского о создании лиги, – союза для отражения нападения Карла.
На встрече Лютер наконец получил возможность прямо ответить на вопрос о том, нужен ли союз, цель которого – возможное вооруженное сопротивление императору. Но почему теперь ответ его звучал иначе? Некоторый свет на это проливает отрывок из его речи: «Если князья как князья решат сопротивляться императору, пусть это будет их решение и дело их совести. Но христианину, умершему для мира, такое сопротивление определенно не подобает». Такая логика, как кажется, противоречит более общим суждениям Лютера – о том, что христиане не делятся на разряды, как в католическом мире, где священники вместе с монахами и монахинями составляют своего рода высший класс, а миряне – «второй сорт». Быть христианином для Лютера означало разделять общие для всех идеи и быть частью «царственного священства» – «священства всех верующих». С чего же вдруг у князей, известных ему как благочестивые христиане, появилось право нарушать правила, для прочих христиан обязательные? В своем богословии Лютер никогда не проводил четких границ между Церковью и государством, так что у членов Церкви – иначе говоря, у всех истинных христиан – не было ясных критериев, объясняющих, можно ли и в каких случаях можно поднимать оружие против государства. С той же проблемой столкнулся четыре века спустя Дитрих Бонхеффер; он сделал все возможное, чтобы разрешить эту дилемму и найти верный ответ, – однако немецкие лютеранские священники за ним не последовали: национал-социалисты не встретили со стороны Церкви никакого сопротивления и спокойно творили все, что им вздумается.
В последний день 1530 года в городе Шмалькальдене был создан союз протестантов, предсказуемо названный Шмалькальденской Лигой; документы о создании союза герцог Иоганн и Филипп Гессенский подписали в феврале. Приближался апрель – срок ответа от немецких князей, и Лютер написал «Предостережение дорогому немецкому народу». Однако обстоятельства имперской политики вновь неожиданно изменились – и снова в пользу лютеран! Архиепископ Альбрехт Майнцский и еще один курфюрст обратились к Карлу с предложение провести с протестантами новые переговоры от его имени. Карл предпочел бы не соглашаться; однако ему нужны были их голоса, чтобы гарантировать, что следующим правителем Германии станет его брат, эрцгерцог Фердинанд. Кроме того, ему по-прежнему требовалась помощь в борьбе с турками. Так что Карл согласился – и угроза, нависшая над протестантами, снова отодвинулась в неопределенное будущее. Теперь над головами их висел не Вормсский эдикт, а эдикт Аугсбургский; но переговоры все длились, и протестанты могли продолжать свое дело – распространять и укреплять Реформацию.
