В Вартбурге Лютер более не страдал от безделья, как в первые дни. Запоры его прошли, и, вернувшись в декабре из недолгого путешествия в Виттенберг, он всецело погрузился в перевод на немецкий язык Нового Завета. На это он отвел себе несколько месяцев тяжелой работы. Сделав это, Лютер рассчитывал вернуться в Виттенберг около Пасхи – теперь уже насовсем. Мысль о том, чтобы перевести все двадцать семь книг Нового Завета, он впервые упомянул в декабре в письме к Иоганну Лангу, который и сам в то время переводил Евангелие от Матфея. То, что Лютер сумел начать и закончить такой проект за одиннадцать недель, вот уже пять столетий ставит в тупик ученых. Это предприятие, требовавшее уникального сочетания знаний и способностей, Лютер осуществил не только быстро, но и на чрезвычайно высоком уровне – настолько, что до сего дня его перевод остается основным, на котором базируются все последующие переводы. При переводе с древнего языка на новый, быть может, важнее всего сохранить свойственную ему поэтичность – даже если (может быть, особенно если) это поэзия в прозе. Язык перевода должен быть гибким, мощным и живым – однако ни в коем случае не должны страдать заключенные в словах богословские идеи. Напротив, Лютер стремился прояснить богословское значение многих отрывков, прежде переводимых дурно и понимаемых превратно. Эти дурные переводы и связанные с ними ложные идеи не только затрудняли понимание тех или иных стихов или богословских идей в Библии, но и вредили ее восприятию в целом. Кто захочет читать громоздкий и маловразумительный текст? А если люди не читают Библию сами – они будут слушать, как толкует ее священническая каста, и полагаться на толкования священников; так и происходило много веков – и результаты Лютера совсем не радовали.

В основном Лютер полагался на второе издание Эразмова греческого Нового Завета, вышедшее в 1519 году. Хотя немецкие переводы Нового Завета (все довольно неуклюжие) существовали и имели хождение, – все они были сделаны с латинской Вульгаты, полной бесчисленных ошибок, а не с оригинального греческого текста, до Эразма на Западе попросту неизвестного. Так что эти предыдущие немецкие переводы Лютер по большей части игнорировал. Однако в новый перевод он привнес не только точность смысла, но и удивительную точность и музыкальность звучания. Перевод этот (всей Библии – переведя Новый Завет, Лютер обратился к Ветхому) изумительно хорош с литературной точки зрения: он не только вернул в Германию христианскую веру, но и почти что создал новый немецкий язык. В своей авторитетнейшей биографии Лютера Генрих Борнкамм подытоживает так: «Благодаря лютеровой Библии немцы научились говорить на общем для них языке». Многочисленные диалекты, распространенные в Германии, в то время лишь начали соперничать с так называемым верхненемецким – общегерманским языком, все более и более употребительным. «Я говорю на языке саксонской канцелярии, – писал Лютер, – на котором говорят ныне все немецкие князья». Поразительное и счастливое совпадение видно в том, что множество диалектов, вместе образовавших универсальный немецкий, или «верхненемецкий», язык, начали сливаться именно в лютеровой Саксонии. Используя этот новый язык с мастерством, к которому применим лишь эпитет «виртуозное», в книге, которой для многих и многих семей предстояло стать единственной, Лютер совершил и то, что едва ли собирался: помог немцам обрести свой национальный голос и вместе с ним – национальную идентичность, прошив более трех сотен лоскутов этого пестрого лингвистического одеяла красно-золотой нитью Писания.

Открытиям Лютера в этой немецкой Библии предстояло навеки изменить немецкий язык. Множество саксонских слов – например Krippe (колыбель) в значении «ясли» – стали общими для всех немцев. Кроме того, Лютеру приходилось встречать слова, не имеющие немецкого эквивалента, и изобретать для них перевод: например, «козел отпущения» он перевел на немецкий как Sündenbock.

Лютер намеревался остаться в Вартбурге до завершения этого труда, а также закончить множество проповедей, или постилл, над которыми параллельно работал. И, даже планируя вернуться на Пасху, он не рассчитывал занять свое прежнее место – скорее, предполагал, что скроется где-нибудь в Виттенберге или поблизости, с помощью Меланхтона, выдающегося знатока языков, отшлифует свой перевод Нового Завета, а затем, также с помощью Меланхтона и других, примется за Ветхий. Однако новости из Виттенберга волновали его пастырское сердце и заставляли думать, что лучше вернуться поскорее. Он видел, что виттенбергская церковь нуждается в нем, – и именно как в учителе и проповеднике. Городской совет, в который входили близкий его друг Лукас Кранах и ювелир Христиан Деринг, призвал его домой – и Лютер счел это ни более ни менее как гласом Божьим. А для Лютера это, разумеется, решало все. Людей он не боялся – ни герцога Георга, ни императора, ни папы. Бог его призвал – Бог и защитит; а если и не защитит, это Его дело. Дело Лютера – повиноваться Богу.

24 февраля он написал Фридриху. В неподражаемой своей шутливой манере Лютер извещал курфюрста – как мы помним, большого любителя реликвий, – что его можно поздравить: вот-вот ему достанется величайшая реликвия из возможных, и совершенно бесплатно. Это «крест целиком, вместе с гвоздями, копьями и губками». Ха-ха. Да, Лютер твердо верил, что защитники Благой Вести должны страдать, терпеть преследования и, в конечном счете, так или иначе быть распятыми. Оценил ли курфюрст шутку – неизвестно. В любом случае он полагал, что возвращаться сейчас для Лютера глупо и опасно. 28 февраля в Вартбург явился посыльный от курфюрста с убедительной просьбой к Лютеру не возвращаться в Виттенберг. Фридрих считал, что Лютер не заслуживает выдачи имперским или папским властям, – ведь его так и не выслушали и не дали ему серьезного и справедливого суда. Однако, если бы Лютер вернулся, на Фридриха принялись бы давить с тем, чтобы он выдал «еретика». А таких политических проблем Фридрих хотел, хотя бы на какое-то время, избежать. Да и в любом случае жизнь Лютера, стоит ему покинуть «птичий край», окажется в опасности. Однако Лютер был уверен, что его возвращения желает Бог, – а значит, ничто не могло его остановить.