Глава двенадцатая
Вартбург

На высокой горе – одиноком острове среди зеленого моря, распростершегося от края до края окоема, – стоит замок Вартбург. Построенный в 1067 году тогдашним тюрингским графом, известным как Людвиг Шпрингер, ко времени Лютера Вартбург был уже прославленным местом. Для Лютера он стал, должно быть, чем-то вроде ковчега, плывущего над бурными водами. Время, которое провел здесь Лютер, скоро сделалось легендарным, а само слово «Вартбург» стало нарицательным для его изгнания. В наше время, взирая на Вартбургский замок, большинство людей прежде всего вспоминают о том, что здесь Лютер совершил одно из величайших своих деяний, более чего-либо иного отражающее смысл его деятельности в целом: перевел Новый Завет на немецкий язык, навеки освободив из латинского плена простую песнь свободы, разлетевшуюся по всему миру, – песнь, которую никому и никогда больше не удастся заглушить.

Однако, когда Лютер приехал сюда, таких планов у него не было. Здесь, в Вартбурге, он был один и никому не известен. Никто в замке, кроме самого кастеляна Берлепша, не ведал, кто их новый сосед. Берлепш устроил его в маленьком помещении – две крошечные комнатки, очень скудно обставленные, – которое обычно использовалось в качестве «гауптвахты» для провинившихся рыцарей. «Гауптвахта» находилась поблизости от комнат самого Берлепша во внешней части замка, но вдали от всех прочих жилых помещений, так что Лютер здесь никому не мозолил глаза. Из комнат Берлепша в комнаты Лютера вела лестница в несколько ступеней: каждый вечер она перегораживалась цепью и запиралась на замок. В первое время в Вартбурге Лютер видел только Берлепша да еще двоих пажей – мальчиков из дворянских семей, которые приносили ему еду. Как объяснили им присутствие в замке этого загадочного человека, мы не знаем. Известно одно: для всего света, не считая горстки смельчаков, принявших участие в заговоре, монах по имени Мартин Лютер, одними прославляемый, а другими поносимый, перестал существовать. Едва он переступил порог замка, обращаться к нему начали исключительно как к «юнкеру Георгу». Теперь он должен был и выглядеть, и вести себя как другие рыцари в замке – и прежде всего поскорее зарастить тонзуру. Кроме того, он отрастил бороду и, сняв монашескую рясу, облачился в элегантный наряд благородного рыцаря. Теперь он носил рубаху из тонкого льна, модный дублет и лосины с гульфиком – все для того, чтобы, когда он выйдет из заточения, никто из встречных не догадался, кто стоит перед ним.

Из суеты, многолюдности и драматических событий Вормса перенестись в такое тихое пристанище – само по себе это, должно быть, стало потрясением; и ведь Лютер не знал, сколько времени здесь пробудет. Он не привык ни к полному одиночеству, ни к изобилию свободного времени. Однако, похоже, выбора не было. Чем же заняться? Разговаривать он поначалу мог только с Берлепшем, из книг у него было с собой лишь две – те, что удалось захватить с собой из кареты, греческий Новый Завет с переводом Эразма, издание 1516 года, и еврейская Библия. Для человека, привыкшего жить и дышать книгами, это было поистине драконовское ограничение. Однако это были не просто книги – книги книг; и дальше мы увидим, что Лютер сумел найти им поистине великое применение.

Из окон комнатки Лютеру открывался захватывающий пейзаж – бескрайний Тюрингенский лес, в начале мая зеленый и цветущий. В самые ясные дни на северо-востоке можно было увидеть гору Хоэр-Майснер, что в Гессене, в тридцати милях от замка. В письмах к друзьям Спалатину, Амсдорфу и Меланхтону – единственным, кто (не считая тех, кто привез его сюда) знал, где он, – Лютер писал, что обитает сейчас «в птичьем краю» и «в обители воздуха». Неодолимая сила вырвала его из привычного мира студентов, преподавателей и ученых споров – и вознесла на вершину горы, открытую всем ветрам, под самый свод небес. Однажды он написал: сидя у окна, он слышит, как птицы «поют, день и ночь изо всех сил своих воспевая хвалу Богу». В другом письме назвал Вартбург своим «Патмосом» – островом, куда апостол Иоанн был сослан римским императором за «слово Божье и свидетельство об Иисусе Христе». Там, в изгнании, апостол написал книгу, ныне известную нам как книга Откровения; и в недалеком будущем Лютеру предстояло последовать его примеру – написать очень и очень многое, а в заключение ту же книгу Откровения перевести. Ибо, начиная с декабря, Лютер взялся за великую задачу – перевод Нового Завета целиком на немецкий язык.

Но до этого оставалось еще много месяцев. В первые дни в Вартбурге, еще не освоившись, Лютер написал лишь несколько писем. Первое – по-видимому, на четвертый день заточения – было адресовано его ближайшему другу Филиппу Меланхтону:

В первые дни Лютер нетерпеливо ждал писем от друзей и тосковал по новостям о том, что происходит в мире. Он понимал, что исчезновение его должно было вызвать много толков, – и страдал от того, что сам ничего не знает и ни на что не может повлиять. Поэтому в первом же письме Лютер обращается к тому, что слышал, скорее всего, от Берлепша. По слухам, писал он, за два дня до того, как Лютер скрылся в Вартбурге, в Эрфурте произошли беспорядки. Причиной их стало событие, случившееся месяцем ранее, – после того, как Лютер проехал через Эрфурт по пути в Вормс и встретил там теплый прием от местного монашества. На следующий день после отъезда Лютера настоятель собора святого Северина решил наказать клириков, тепло приветствовавших отлученного еретика. Когда один из клириков – некий Иоганн Драх, каноник – отказался принять наказание, настоятель унизил его: схватил за шиворот, выволок из алтаря, а затем и из церкви и безапелляционно заявил, что тот отныне отлучен. Эрфуртские студенты и прочая молодежь, вся занимавшая сторону Лютера, начала громко протестовать. В протестах и беспорядках приняли участие также эрфуртские ремесленники и другие простые люди – первый случай, когда движение Реформации, так сказать, на практике выплеснулось за академические и церковные пределы. Дальше мы увидим, как оно будет расти и шириться. Подавленная досада эрфуртских горожан снова нашла себе выход в беспорядках 1 и 2 мая – быть может, потому что в городе услышали, что Лютер проезжает мимо по пути из Вормса. Так или иначе, эрфуртцы требовали восстановить Драха в правах. В конце концов настоятель подчинился и отменил отлучение. Слыша все это, Лютер трепетал от волнения и жаждал подробностей – но подробности дошли до него не скоро. После воссоединения с Церковью Драх, однако, оставил свое место в Эрфурте и переехал в Виттенберг. В последующие годы такое случалось все чаще и чаще: Реформация, выйдя из-под контроля Лютера, широко шагала по Германии и соседним странам. Виттенберг сделался прибежищем для всех, кто разделял взгляды Лютера, – и многие, как Драх, эмигрировали туда. Лютер гадал о том, что происходит и какой эффект на быстро меняющуюся ситуацию оказывает его исчезновение и молчание, – ведь прежде ему, можно сказать, молчать не приходилось вовсе:

Однако в тот же день (или, возможно, несколько дней спустя) Лютер пишет письмо Меланхтону, в котором выражает глубокое недовольство вспышками насилия со стороны своих приверженцев:

С этой проблемой Лютеру предстояло сталкиваться и в последующие месяцы и годы. Начатое им движение обрело свою жизнь; и все чаще и чаще приходилось ему бороться с побочными эффектами от действий своих же сторонников – людей, ведомых благородными побуждениями и целями, однако прибегавших, на взгляд Лютера, к глубоко ошибочным средствам, позорящим Христово Евангелие.

Но обратной дороги не было. То, что говорил и делал Лютер, имело свои последствия – как хорошие, так и дурные. Да, какие-то его последователи делали то, что самого Лютера огорчало; однако многие другие, читая его труды, загорались его идеями, начинали воплощать их в жизнь и нести дальше именно так, как он надеялся. Все немецкое общество пришло в движение – и, как всегда случается, наряду с честными энтузиастами возбудились неуравновешенные люди и мошенники. Ситуация, известная еще из Писания: пшеница и плевелы должны расти вместе, пока сам Бог не решит их судьбу.

Число последователей Лютера росло с каждым днем; скоро и вдали от Германии множеству людей пришлось выбирать сторону в этой открытой войне идей. Например, через восемь дней после приезда Лютера в Вартбург сожжение его книг состоялось в далеком Лондоне. Костер, разведенный во дворе собора Святого Павла, организовали кардинал Вулси и настоятель собора Ричард Пейс. Генрих VIII высказался решительно против виттенбергского поджигателя – и даже сам взялся за перо, чтобы написать возражение на его труд «О вавилонском пленении Церкви». Появилось ощущение, что дерзкие писания Лютера требуют от католиков сплотиться вокруг Церкви; атмосфера гуманистического «свободомыслия», в которой возникла критика Церкви Эразма или «Утопия» англичанина Томаса Мора (1516 год), стремительно угасала. Желание встать на защиту Церкви против «ереси» охватило всю Европу. В Париже сожжением книг Лютера руководил сам король Франциск I, и даже в далекой Польше в июле того же года король Сигизмунд выпустил строгий указ против лютеровых идей.

Оказаться в заточении в Вартбурге для молодого человека, привыкшего к проповедям, лекциям и еще сотне ежедневных обязанностей августинского викария и университетского преподавателя, было очень тяжело. «Сижу день-деньской, – писал он Спалатину, – с набитым брюхом, не зная, чем себя занять». Лютер не привык к такому режиму. Тяжело было, что он оказался вырван из активной жизни, что бурные события дома происходили без него. Были и другие проблемы. Например, он начал снова страдать от Anfechtungen, хотя уже некоторое время – быть может, именно из-за занятости – эти навязчивые мысли ему не докучали.

Порой Лютер спрашивал себя, правильно ли поступил, позволив себя спрятать. Не сделал ли он ошибку, не настояв на том, чтобы пройти свой путь до логического конца, – пусть этот конец, вполне возможно, и означал для него страшную смерть? Во всяком случае, он не сомневался, что с руководством движением виттенбергские коллеги – Андреас фон Карлштадт, Габриэль Цвиллинг, Николас фон Амсдорф и Филипп Меланхтон – справились бы и без него. Официальным «заместителем» Лютера в его отсутствие стал Меланхтон; однако этот двадцатичетырехлетний ученый никогда не сможет стать таким же лидером, как его наставник. Лютер верил в Меланхтона намного сильнее, чем тот сам в себя. В первую очередь он был ученым – и оказался недостаточно подготовлен к своей новой роли. Лютер всегда относился к нему тепло и заботился о нем: так, считая, что Меланхтону нужно жениться, он практически организовал его брак с Катариной Крапп, дочерью виттенбергского бургомистра.

Двенадцатого числа Лютер писал Меланхтону:

Долгие месяцы в Вартбурге Лютера не отпускала мысль, что ему не следовало уезжать из Вормса и позволять себя спрятать. Но что толку об этом жалеть? Он уже был здесь – и должен был использовать это свободное время наилучшим образом.

В письме он убеждал Меланхтона в его отсутствие «быть твердым» и «укреплять стены и башни Иерусалима». Лютер писал, что до сих пор вел эту битву один, однако скоро враги могут прийти и за Меланхтоном. Упомянул он о том, что слышал от Спалатина: главный враг его, герцог Георг, которого Лютер обычно именовал «дрезденским боровом», но на этот раз присвоил ему имя «дрезденского Ровоама», намерен издать новый указ, с требованием разыскать и сжечь все книги Лютера в своих владениях. Кроме того, продолжал он, император потребовал у короля Дании, чтобы тот не давал последователям Лютера приюта в своей стране. Дальше в этом письме Лютер переходил к проблеме куда более личной – проблеме, что не давала ему покоя в Вартбурге и часто мучала всю оставшуюся жизнь.