Лютер первым осмелился сказать: то, что Римская Церковь обладает властью сокрушать несогласных, еще не означает, что истина на ее стороне – скорее, означает обратное. Прежде всего, жестокое насильственное подавление несогласных несовместно с жизнью Иисуса: Он не убивал, чтобы защитить истину, – напротив, ради истины свободно пошел на смерть. А ведь вполне мог бы применить силу и заставить тех, кто Его распинал, признать Его учение! Это выглядело бы практично. Но Он этого не сделал. Вместо этого Иисус свободно обрек Себя на страдания и смерть и тем показал так красноречиво, как только возможно, что голая сила – не самое сильное, что есть во вселенной. Истина сама по себе сильнее власти. Но этому революционному деянию, этой идее, навеки изменившей мир, пришлось ждать еще пятнадцать веков, пока Мартин Лютер не ввел их раз и навсегда в западную культуру. Сама мысль, что всемогущий Бог не принуждает нас верить в Него или в истину, была недоступна человеку, пока ее не проиллюстрировала в истории смерть Иисуса; но и после этого она лежала мертвым грузом, пока Лютер не ввел ее, так сказать, в историческую практику.

Те события, что вызвал Лютер своим отказом отречься и покаяться, привели к новым открытиям. Например, если, желая уничтожить ересь, ты сжигаешь еретиков – быть может, это потому, что боишься с ними спорить. Время шло, и мысль, что власть сама по себе подозрительна, все более укоренялась по обеим сторонам Атлантики. Появились мысли об ограничении власти и различные предложения о том, как уравновесить власть с истиной, милосердием, свободой. Никогда прежде такого не было. Мысль древняя, как сам Бог, – однако до сих пор она не воплощалась в жизнь; и начало ее воплощению положил не кто иной, как неотесанный бывший августинец по имени Мартин Лютер.

Лютер не открыл никаких по-настоящему новых идей. И Бога за этими идеями он тоже не открыл. Но он открыл их заново – и вытащил из-под спуда векового забвения. Чтобы увидеть, насколько эта новая мысль уходит во тьму веков, достаточно прочесть ветхозаветный рассказ о царе Соломоне и младенце.

В этой истории, безмерно древней, но до сих пор поражающей читателя, к великому и мудрому царю Соломону явились две женщины, спорящие из-за младенца – каждая называла себя его матерью. Выслушав обеих, царь предложил страшное решение. Разрежьте младенца пополам, сказал он, и пусть каждой женщине, называющей себя его матерью, достанется половина. Разумеется, этого не произошло – а то, что произошло, открывает неизреченную мудрость Соломона, ибо кто здесь настоящая мать младенца, стало ясно сразу. Одна женщина воскликнула: «Нет, не убивайте его, лучше отдайте ей! Я буду счастлива и тем, что он жив!» А другая вскричала: «Да, разрежьте младенца, пусть он никому не достанется!» Соломон, разумеется, понял: та, что готова отдать младенца, лишь бы он остался жив, – и есть его истинная мать. Эта необыкновенная история, которую стоит прочитать целиком, открывает нам в действии все тот же принцип, который открыл для мира Лютер. Мать, готовая отдать сына чужой женщине ради его блага, олицетворяет Бога и его любовь. Недостаточно просто быть правым – правы были и фарисеи; важна любовь и свобода.

И эта история, и труды Лютера много лет спустя ясно показывают: есть нечто глубже и важнее, чем просто победить или просто быть правым. Если я вынужден побеждать мечом – или любыми другими «силовыми приемами», – значит, победа моя пиррова и ничего не стоит. Нужно не просто побеждать, но побеждать правильно. Не просто отстаивать истину, но делать это так, чтобы чтить ее, а не оскорблять. Эта мысль открывает собой новую эпоху – по счастью, ту самую, в которой живем мы сейчас. Государство по-прежнему защищает своих граждан и наказывает преступников, используя силу; однако в его обязанности больше не входит «насаждать» истину, нравственность или какую-либо религию. Этого оно больше и не может, и не должно делать.

Однако когда Лютер одержал верх – и в богословском смысле, и в смысле поддержки государственной власти, – как сам он начал разбираться с несогласными? Мы уже видели, что одной ногой Лютер все еще стоял в средневековом мире. В 1543 году, составляя трактат о евреях, он вовсе не отстаивал право иудеев жить свободно в соответствии со своими неверными (по его представлениям) взглядами. Напротив: он очень боялся, что они убедят христиан в своей правоте и, не желая иметь дело с последствиями этого, предлагал подавить разногласие силой – сделать с иудеями то самое, что с ним самим пытался сделать Рим.

Однако готовность терпеть разногласия – истинная суть свободы и любви, – словно закваска Иисусова, уже начала свою работу в тесте западной цивилизации и не могла остановиться, хоть бы и сам Лютер на склоне лет пытался ее остановить. Практически в одиночку бросил Лютер эту закваску в квашню истории – и начал брожение, на которое не могли повлиять уже никакие, даже самые прискорбные его грехи.

В прошлом мы жили в мире, где власть и право были одно, где истина обитала на острие меча. Точнее сказать, ни правды, ни права там не было вовсе: все затмевала голая сила. Христианская Церковь была синонимом Церкви Католической – и, совсем как турки, как Османский халифат, эта Церковь насаждала свою истину огнем и мечом. Ныне в то, что власть и истина едины, что можно навязать свою веру пытками и казнями, верят радикальные исламисты; в то время такими же «исламистами» были католики. Но сейчас мы живем в мире, где, даже если кто-то начнет творить подобное, множество голосов возвысится против него и твердо заявит, что так нельзя. Мы живем в мире, где, даже будучи правым и зная, что ты прав, ты так же твердо знаешь: навязывать силой свои правые взгляды ничем не лучше, чем иметь неправые. Это истинная революция – прародительница всех прочих революций.