Утренний чай, приготовленный на горелке, закрытой пенкой от ветра, пара очищенных апельсинов в дорогу – и мы с Лесей и Виталиком едем в Портленд. На очередном привале я запустила прямую трансляцию с телефона и обмолвилась, что понятия не имею, где мне сегодня ночевать. Лесю и Виталика ждала в гости подруга, и, не помню уже почему, мое появление в ее доме было бы неуместно. И вот за час до въезда в Портленд мне приходит письмо от девушки-иммигрантки из Донецка, почти позабывшей родной язык. Она забронировала мне номер люкс на три дня в благодарность за мои истории. Вот что блог животворящий делает! Не буду притворяться, что я это заслужила. После того как я завела блог, все стало слишком просто. Люди теперь находят меня сами и хотят помочь; машина запущена, рычаг нажат.

Ребята высаживают меня у дверей дорогого отеля, как Золушку из кареты, очерчивая приветственный круг перед входом. Под проливным дождем несусь внутрь, с полупустым рюкзаком, ковриком и спальником в охапку. Еще и водоросль, похожую на коровий хвост длиной в два метра, прихватила. Я давно мечтала о хвосте. Портье явно удивлен такому потрепанному гостю, но слишком вежлив, чтобы это показать. Одна бровь хотела было поползти вверх, но он ее остановил. Это же Америка. No judgement. Не положено.

Мне дают карточку-ключ, и я заваливаюсь в номер, где кровать по длине поперек не короче, чем вдоль. Кожаное красное кресло. Четыре строгие лампы, четыре подушки, два стола, холодильник и весь набор одноразовой жизни в виде полотенец, мыла, пакетиков кофе и сахара. Что происходит? Еще пару дней назад я спала на полу в доме барыги и не была уверена, что выйду оттуда живой. В какую канализацию только не опустишься ради заработка. Хотя, что я вру. Дело не в деньгах, и никогда в них не было. Дело в том, что, нащупав раз у жизни пульс, хочешь, чтобы он только ускорялся. Даже работая по одну руку со шлюхами и договариваясь, какая с кем и за сколько уедет, я делала это ради интереса. Я тщательно подбирала каждую работу, как билет в другую страну. Лучший медицинский центр, нью-йоркский ресторан, японские машины, индийская косметика, съемочная площадка в русской деревне и звезды Голливуда. Ради интереса я поперлась по колониям России. Чтобы чувствовать. Смотря на голодных, начинаешь ценить каждый кусок хлеба. Смотря на убийц, осознаешь цену жизни. Смотря на миллионеров, чувствуешь цену свободы. Смотря на актеров, видишь цену жертвы. И каждый новый опыт – пощечина по онемевшей щеке.

Сейчас я уже понимаю, что все должно было быть так. Что не было у меня никакого выбора, не было другого расклада. Я не могла не быть собой. Не могла сесть в офис, завести семью, машину и коврик. Я родилась, чтобы быть другой. Меня спрашивают: «Как?» А я просто не знаю, как по-другому. Это все равно что спрашивать пса, почему он такой породы.

Пес – вполне подходящее сравнение. Я превратилась в животное. С четкими расстановками. Ненужные рефлексы давно отмерли. Так это работает: мозг одуревает от бесконечного количества поступающей информации, новых имен, названий улиц и валют и просто начинает подчищать все, что не относится к первостепенной важности. Я не помню ни черта из математики, не знаю, в каком году была Гражданская война, и даже ветки Московского метро сейчас не расставлю по цветам. Да что там, я и своей собственной истории уже не помню. Я что, правда пересекала Южную Америку? Я ли это ходила в мусульманских нарядах? Неужели это я стерла себе все ноги о балийский асфальт, удирая от копов? Мои ли это шрамы?

Я разбегаюсь и прыгаю на кровать. От такой мягкости странно непривычно. К полу привыкаешь быстро. На севере Калифорнии в декабре темнеет так же рано, как и у нас. 16.30 – и до свидания. Мрак.

Иногда мне кажется, что я отыгрываю чьи-то роли. То с бандитами, то со сторчавшимися студентами. Я выхожу из отеля и вежливо киваю головой менеджеру. И вот для него я уже примерная девочка. Дождь рисует на моем бежевом пальто темно-коричневые погоны. Русский, английский, испанский. С языком меняются тональность голоса, интонация, даже шутки и манера говорить. Во всем этом разнообразии личностей хорошо бы не потерять себя. Я уже не различаю, чья на мне одежда. Слава богу, я дошла до стадии развития, когда за вещи перестаёшь держаться. Спина мне за это благодарна. Я прохожу под огромным мостом, слабо освещённым фонарем с железной дороги наверху. Бездомный молча провожает меня взглядом. 14 минут до поезда. Руки замерзнут печатать это быстрей.

Писатель – это когда доктор сообщает, что у тебя рак, а ты думаешь, как бы это использовать для истории.

Мне все больше нравится бесцельно следовать. Смысл всегда находится. Неважно, куда я попаду. Мне будет что почувствовать. Вселенная лучше знает, куда дальше. Если бы мы с ней сидели в байдарке, я была бы матросом, а она – капитаном.

Кто-то крутит романы с мужчинами. Я – с городами.

И если бы я говорила об этом городе так, как делятся впечатлениями о новом парне девчонки в московских кафешках, то описала бы его примерно так.

Портленд высокий, темноволосый. Ему только стукнуло 30. Подняв воротник своего длинного пальто, дописав дома очередную главу своей книги, он бежит на встречу с кем-то. Окно его маленькой квартирки выходит на улицу, за второй чашкой кофе по утрам его пробивает вдохновение. Особенно когда начинается эта мерзкая мокрая осень и листья прилипают к тротуару, оставаясь черным рисунком на серой поверхности до самой весны. Его верный друг велосипед послушно ждет, когда потеплеет. Портленд довольно серьезный, с достойным образованием и головой на плечах. Он еще не скурился, как все пацаны Калифорнии, хотя тут с прошлого месяца трава официально легальна для всех. На таком контрасте приятно понимать, что с ним есть о чем поговорить. Разговаривает он правда очень быстро, проглатывая некоторые буквы. А когда я его переспрашиваю, он повторяет все ровно с такой же скоростью три раза подряд. Он дорожит своими друзьями. Его друзья одеты модно, но непринужденно. Как будто оно само так вышло. Он определенно отличается от всех моих предыдущих любовников, но периодически я вылавливаю какие-то сходства. Например, манера выставлять пакеты мусора на тротуар – ну точно как у Нью-Йорка. А вот его слоган «Keep it weird» такой же, как у красавчика Остина в Техасе. Портленд простодушен, как Буэнос-Айрес, и загадочен, как Денвер. В двух словах: это начитанный хулиган. И я им очарована.

Кажется, что этот город строился Палаником. Все его книги, как срисованные на копирку картинки, мягко ложатся теперь в моих глазах на оригинал. На каждый перекресток, вывеску и дом. Стоящие на улице работники ресторана во всем черном выглядят именно так, как те, кто с энтузиазмом нассыт тебе в суп.

Мы гуляли с Портлендом весь день, а ближе к вечеру он по обычаю своего выходного дня встал на углу Бродвея с гитарой, колонкой и микрофоном. Так он подрабатывает на жизнь и совершенно этого не стесняется. Кто-то кидал ему деньги, кто-то цветы. Некоторые даже узнавали и просили автограф. Я тоже спела пару песен. Люди с удивлением зависали на перекрестке, пытались понять, на языке какой расы я вою.

Оттуда мы дошли до первого приглянувшегося бара на Глисан-стрит и пропили свои последние деньги. Когда в кошельке осталась пара мятых бумажек, уже неважно, в какой момент там будет пустота. В неизбежности этого события нет ничего плохого. Просто новая игра и новые правила. За пару часов мы рассказали друг другу свои главные истории, и океан между нашими континентами исчез.

На улицах попадались то пьяные Санта-Клаусы, то Битлджус, то гномы. Люди были разодеты так, как будто сегодня карнавал. На мой вопрос «But why?» он ответил: «You see, the real question is why not?»

Шах и мат.

Возвращаясь в свой одинокий люкс, я не знала, чем заняться. Обычно, когда мне одиноко, я брала в руки гитару, но тут и гитары нет. И я села записывать, как пою песенку просто так, без аккомпанемента, когда телефон засветился от сообщения.

Вместо ответа он звонит. На экране появляются бородатый коротко побрившийся Никита, его друг Степа и огромное ведро с водой и бутылкой, из которой они курят. И пока я лежала одна в своей бесконечной кровати, ребята болтали со мной добрых часа три, периодически вставляя милые комплименты. Мое сердце снова наполнилось теплом. На минуту Степа уходит. Мы зависаем, молча вглядываясь друг в друга через экран.

– Ты зачем голову побрил опять?

– Не бойся, Даш, к моменту, когда мы в следующий раз встретимся, я отращу себе волосы.

– Обещаешь?

– Обещаю, – он умиротворенно улыбается.

После того как три дня жизни в люксе закончились, я погостила у Портленда, поджидая, когда со мной на связь выйдет Зев – тот парень-леопард со своей плантацией, пообещавший мне работу. Но, несмотря на то что малыш Портленд уже натренировал меня, как быстро отрезать лишние листики, и даже научил правильно чистить ножницы от смолы, Зев пропал с горизонта, и больше я о нем не слышала. Никогда не рассчитывай на наркоманов. Время начинало работать против меня, и, подождав еще сутки, я сдалась и собрала рюкзак.

Опять ночь. Длинные сиденья вдоль окон. Но за ними уже снова одна чернота. Я напиваюсь вином из маленькой пластмассовой бутылочки – в нее идеально поместилось бы послание, которое могло бы отправиться на какой-то заброшенный остров. Истратила на нее последние деньги, чтобы дописать историю. Без вина они иногда просто не пишутся. Справа бородатый моряк читает Достоевского, слева девятнадцатилетний бродяга тренируется играть соло на гитаре за сто баксов. Моряка ждут большое судно и двенадцать бравых коллег. Бродягу ждут очередной паршивый бар, двадцатка на чай и ужин за счет заведения. Один продал душу океану, другой – музыке. Кому продала ее я? Дорогам? Любви? Свободе? Городам? О нет. Я поступила намного хуже. Я разорвала ее на мелкие кусочки и отдала каждому, кто дорог. Континенты четвертовали меня. И везде теперь дом. Везде, сука, дом…

Я приканчиваю маленькую бутылочку враз, и моряк, скрасивший мое одиночество, покупает мне большую бутылку за 18 долларов. Что для нас, бедняков, огромный жест щедрости. Он галантный, начитанный и опрятно одет… Его профессию выдавали только руки: мозоли, трещины и въевшаяся в кожу грязь. Он рассказывал мне про крабов и лосося и пел песни собственного сочинения. Они были простые и душевные. В припеве было что-то в стиле «я хотел бы, чтобы ты была моей женой».

С незнакомцами всегда становишься предельно откровенным. Я видела его в первый и последний раз и, напившись крови Иисуса, долго в чем-то исповедовалась, на что он ответил одной фразой:

«Детка, это земля, а не рай. Ты не должна быть идеальной».

You are damn right, sailor. Не должна и не буду.

Когда я вернулась в Сан-Франциско, та девочка-эмигрантка, что подарила мне номер в Портленде, приехала из Сакраменто, чтобы со мной встретиться. Наши миры явно отличались друг от друга, но я не могла отказать. Это был первый раз, когда я договорилась о встречи с человеком, который читал мои истории и знал меня только «по обложке». Эта девочка устроила мне одно из лучших свиданий в моей жизни. Она приехала за мной на огромном джипе, задарила рождественскими подарками, напоила горячим шоколадом и пригласила на ужин.

– Я рассказала о тебе уже всем своим друзьям и близким! Всё Сакраменто тебя знает! Показываю твои истории, фотки, говорю «смотрите, как круто»! А они с удивлением смотрят и бормочут: «She’s weird, this is insane», но явно остаются заинтригованы. У меня такое окружение, которому до твоих взглядов на жизнь очень далеко. Я им кричу: «Вы не понимаете! Она моя родственная душа!» Короче, давай с нами на Новый год в Тахо, мы уже сняли a cabin, там джакузи, всё такое. Я тебя со всеми познакомлю! Они уже ждут!

– А они все русские?

– Ну они такие, знаешь, уже американские русские. Все в детстве переехали.

– И на каком языке вы разговариваете?

– На английском. Но ругаются матом они на русском.

– И это будет прям русский Новый год? С «Иронией судьбы» и снегом?

– Ха-ха. Нет, думаю без «Иронии», но оливье я постараюсь приготовить. Поехали?

Пока мы гуляли вдоль набережной, Женя пыталась подарить мне все сувениры на свете. «Может, эту шапку? Ну или хоть вот эту? А может, ты хочешь свитер?» Мы пришли в ресторан, который я никогда не могла себе позволить. И вот сижу я у океана, с устрицами и белым вином, и не верю всей картине происходящего. В компании двух замужних девочек, обе из которых на порядок младше меня. На один вечер я оказываюсь в совершенно другом мире, в заботливых руках комфорта, и, зная, что это временно, я наслаждаюсь каждой его секундой, легко вливаюсь в разговор, как будто меня тоже где-то ждут выглаженные элегантные вещи, успешный муж и перспективная работа. Мы говорим на английском, хотя они обе русские. Пока я завороженно вылавливаю осьминогов из супа, Женя рассказывает, как она случайно нашла меня на просторах интернета. Говорила, что мой стиль напомнил ей «Над пропастью во ржи» Селинджера и описывала свои впечатление такими яркими эпитетами, что у меня отвисла челюсть. На Селинджера я, конечно, не претендую. Но, черт возьми, как же это приятно.

Рано утром я запрыгнула в автобус до Лос-Анджелеса с целью проведать старых друзей. Сам город не вызывал во мне какого-то дикого восхищения. Я уже давно взломала его коды. Всю дорогу до Лос-Анджелеса я пыталась смотреть московскую встречу Никиты по перископу.

Он три года не был дома и теперь вещал про свои путешествия. Я забралась на второй этаж автобуса в надежде, что, раз ближе к небу, будет лучше ловить. Мы договорились с Натой, что она принесет ему в подарок от меня «Жигулевское» и воблу в красной ленточке. Я хотела именно «Жигулевское». Пацаны научили меня, что только «Жигулевское» – достойное русское быдло-пиво. Я знала, что ему будет сложно, и хотела, чтобы перед тем как выйти на сцену, он немножко посмеялся.

Кажется, я переживала не меньше, чем он. Это было какое-то непонятное волнение вперемежку с предвкушением. Когда Ната подключила связь, туда набежало прилично народу, и теперь мы целой кучкой засели в разных точках мира наблюдать, что же будет дальше.

– Вот тебе Никита, Даша, – тихо говорит в телефон Ната. Я поджимаю под себя ноги, чтобы перестать раскачиваться на кресле. Негр на соседнем сиденье уже пару раз глянул на меня, как на психованную. – Только еще ничего не началось. Они звук настраивают.

Он заходит в зал. Высокий. Настоящий. Весь такой на стиле, в рубашке и кепке. Как это он так оказался там, если еще недавно был тут? Каждый раз, когда улетаю, мне кажется, что я не на другом континенте, а в другой параллельной вселенной, в зазеркалье, о котором никто, кроме меня, не знает.

Никита садится рядом с бутылками пива. Смотрит на них долго. И говорит:

– Мне теперь это пиво будет напоминать о Даше из Сан-Франциско.

Вот это я вовремя зашла.

И тут Ната выкрикивает из толпы:

– Никит… Ты можешь передать ей привет.

– Привет, Даша, – безучастно отвечает Никита.

– Она сейчас здесь, она тебя слышит.

– Что, прям здесь?! – Никита вскакивает и идет навстречу Нате.

Мое сердце замирает.

– Нет, она там. Ты здесь. А она в телефоне.

Все смеются. Он отходит обратно. Садится.

– Привет, Даша. Ну, ты знаешь, я скучаю. Тебя тут не хватает.

– Она с нами.

– Нет, она не с нами… Это не то же самое.

На полу стоит красное ведро, куда все сложили свои вопросы. Ната кинула вопрос от меня. Вопрос, который не будет нести смысл ни для кого, кроме Никиты.

– Никита, она просит, чтобы ты на ее вопрос ответил.

Я и правда попросила, боялась, что связь прервётся.

– Что прям сейчас? Ты предлагаешь мне во всем этом ведре найти вопрос от Даши?..

Никита начинает перебирать одной рукой бумажки, другой держит микрофон. Кто-то в зале недовольно бормочет. Мне становится стыдно.

– Ты представляешь, сколько времени уй… – он достает бумажку.

– Вопрос от Даши из Сан-Франциско.

Народ опять смеется.

«Кем бы ты хотел быть, патриархом всея Руси или капитаном Грустных морей?»

Дело в том, что в нашей переписке я его и так, и так называла. Патриархом – потому что заметила у одного из подписчиков в своей группе аватарку с рукой Никиты. «Так руки только у патриархов ценят, смотри. Буду звать тебя патриархом всея Руси. Сокращенно Патрик». А в другой раз я рассказала ему свой сон, в котором я приехала домой и пошла выносить мусор, пока вся моя семья и друзья остались в квартире. На лестничной клетке я столкнулась с каким-то бомжом, он перекрыл мне вход, и я поняла, что он меня изобьет и изнасилует, и что даже кричать бесполезно, потому что отсюда меня никто не услышит.

– Судя по сну тебе одиноко… Я знаю, я Ванга.

– Да нет, ты не Ванга. Ты капитан… Грустных морей.

Возвращаясь из снов в Москву:

– Мне не нравится ни слово «патриарх», ни «всея», ни «Руси». А вот слово «капитан» мне нравится, «грустных» – нравится, «морей» – тем более. Так что я был бы капитаном Грустных морей.

Вот и привязалось. В итоге, его так стали называть другие, и в конце концов он поставил эти три слова в «должность» на своей странице. Всё это начало встречи не было записано никуда, кроме как на глаза пришедших и в мою память.

Его брат был готов начинать съемку встречи и скомандовал убрать бутылки пива.

– Почему? – переспросил Никита. – Мы же не для первого канала снимаем.

– Не положено, – ответил его брат, и пока они спорили, сзади к Никите подбежала девочка и унесла мои бутылки.

Как она посмела забрать мой подарок! Я негодовала еще больше, чем он. Но мне оставалось только наблюдать за происходящим. Дальше связь стала пропадать, вокруг были одни поля и электрические ветряные мельницы. Я выключила телефон, вздохнула и вернулась в свою реальность. Голова идет кругом от одного только осознания, сколько всего на этой планете происходит одновременно, каждую секунду. Подумай хотя бы о том, что все люди, которых ты встретил на своей дороге, прямо сейчас где-то что-то делают. Вот прямо сейчас.