Глава 7
Никита Демин
«В какой-то момент ты понимаешь, что ты – это не грустная история, ты жив. И ты стоишь и смотришь на огни и на все вокруг, что заставляет тебя удивляться, и ты слушаешь эту песню и едешь по дороге с людьми, которых любишь больше всего на свете. И в этот момент, клянусь, мы бесконечны».
Стивен Чбоски
О Никите я узнала год назад, так же как и тысяч двадцать человек. Когда он поругался посередине кругосветного путешествия со своей девушкой, и пышная история, вдаваться в подробности которой я сейчас не хочу, разбежалась по соцсетям, федеральным каналам и страничкам каждого, кому только было не лень. Как говорят мои друзья: «Скандальчики, интрижки, позорище».
Пытаясь набраться опыта ведения блога, я зашла в его блог под названием «Goodbye Normals». Так называется и моя любимая короткометражка о маленьком мальчике, который решает уехать в путешествие. На тот момент Никита был в дороге уже три года, не заезжая при этом домой. Люди знали его в первую очередь по сериалу, который он снимал о своих приключениях в странах, где они с девушкой были в течение своего трипа. Но писал он тоже очень даже здорово. Я полистала его группу и увидела слова «Now in USA». Я не знала, стоит ли писать, подозревая, сколько народу строчит ему сообщения каждый день. Когда к тебе такое внимание, становишься грубым. Я не хотела разочароваться.
Но решила – ладно, что терять.
«Здарова, пацан. Пишет тебе твой будущий друг. Ты дальше на север? Черканешь, когда будешь в Сан-Франциско?»
К моему удивлению, он ответил:
«Йоу. Черкану, как буду. Будущий друг».
Мы встретились у фонтана на Маркет-стрит, в самом центре города. Я только выбежала из студенческой парикмахерской, где на мне тренировались добрых пять часов. Только парикмахера-студента я и могла себе позволить, ведь за те четыре года, что меня тут не было, Сан-Франциско изменился. Единственное, что здесь теперь дешево, – это ходить. Все хиппи переехали в Беркли, музыканты, художники и писатели – в Окленд. Во Фриско остались только айтишники и богатая богема в красивых шляпах, дорогих рубашках и дизайнерских очках.
И вот навстречу мне идет Никита. Такой, каким было бы логично его представить. Борода, тяжелые сережки в ушах, татухи, кепка, черепа на кофте. Потертый рюкзак. Скейта под мышкой только не хватало.
– Привет.
– Привет, я Даша.
– Я Никита. Идем мутить у негров траву.
– Погоди, щас воды куплю – и куда угодно.
Мы заходим в магазин и удаляемся в километровые просторы потребительской Америки.
– Я о тебе ничего не знаю, кроме того, что волосы у тебя розовые, – говорит он, оглядываясь на меня с улыбкой.
– Волосы у меня розовые с сегодняшнего дня, так что даже это сложно считать за факт. Заселян тебе передал привет!
Я действительно переписывалась на днях с Максимом и сказала, что хочу встретиться с Никитой. В прошлом году Максим путешествовал по Америке с Ханной, той самой бывшей девушкой Никиты. Вместе Ханна и Никита проехали всю Азию и Африку и спустя два с половиной года после начала пути расстались в Бразилии. Никита продолжил путешествовать по Южной Америке, а Ханна переехала жить в Майами, где получала политическое убежище – один из самых естественных и в то же время извращенных способов остаться, потому что при подаче документов на политубежище ты в течение херовой тучи лет не имеешь права покидать Америку.
– Оу! Заселян! Ну это уже о чем-то говорит.
– В общем, я такая же, как ты. Тоже пишу и путешествую. Только я все это время делала это чисто для себя, и у меня нет 60 тысяч подписчиков.
– Мне иногда тоже хочется, чтобы у меня их не было…
На полке с водой ищу негазированную.
– Вот, блин, нигде не написано… Нет бы, «con gas» и «sin gas».
– Ты тоже из испаноговорящих? Что, в Испании была?
– Была, но говорю не поэтому. В Южной Америке выживала. Там либо учи испанский, либо умри.
Спрашиваю у кассирши, без газа ли вода. Нигде не написано.
– Да, эта без газа, – кивает мне мило китаяночка.
Выходим из магаза, открываю бутылку, та шипит.
– Никогда не верь китайцам.
– Вот теперь ты ее можешь засудить.
– Да? Так ты дела решаешь?
– Конечно. У меня даже корочка есть.
– И что я получу? Свои 88 центов обратно?
Ну все, они сами виноваты. Возвращаюсь, меняю свою открытую бутылку на клубничную воду – та хоть поприятнее, раз без газа нет, и выношу из магазина мимо кассы. Никто не обращает внимания. В детстве я постоянно воровала, это у меня в крови. Всё потому, что в одной из прошлых жизней я была вором бриллиантов в Европе, но об этом я узнаю позже. Спустя время жизнь стала наказывать меня за воровство и тем самым отучать от дурной привычки. Теперь я воровала крайне редко, хоть руки иногда и чесались.
– А ты откуда, Никит?
– Из Москвы.
– Из Москвы?! Ну, наконец-то. А то все интересные путешественники то из Беларуси, то с Украины.
– С Беларуси? Я даже знаю, наверное, о ком ты говоришь. О Роме Свечникове?
– Да.
– Ты, кстати, тоже неплохо пишешь. Путешествуют-то уже, знаешь, до фига. А вот материал подать красиво умеет не каждый.
– Ты меня читал? Ничего себе. Спасибо. Да, на тебе мой круг всех путешественников, кто мне был интересен и с кем я еще лично не была знакома, практически замкнулся. Так когда ты уезжаешь?
– Завтра билет в Корею.
– Завтра? Ты что, издеваешься?
– Это не я, блядь, издеваюсь, а надо мной издеваются. У меня были грандиозные планы с Аляской, но пришлось от них отказаться.
Он рассказывает мне всю историю про закон, наручники, ругань с ментами на границе и прочую безысходность. Суть в том, что ему не продлили визу, которой он не успел даже ни разу воспользоваться, и она заканчивалась 1 ноября.
– Почему мы вообще идем покупать траву? Это какое-то унижение.
– В смысле?
– В смысле тут все угощают. Зачем ее покупать?
– Ну, у тебя есть кто может угостить в данный момент?..
Я задумываюсь, откуда вокруг меня практически каждый день трава берется сама по себе, и понимаю, что конкретного источника я назвать не могу.
– Это у тебя, Даш, сиськи и задница есть, а я мужик. Мне самому искать приходится.
Спрашиваем курящих на углу парней, где здесь продают траву. На перекрестке, который нам посоветовали, стоит куча негров. Один быстро выделяется из толпы и активно шагает нам навстречу, чтобы первым перехватить клиентов. Я по привычке пытаюсь взять любое дело на себя:
– Сбивай цену, он щас развести будет пытаться.
– Не, у них здесь постоянная. 25 баксов за 2 грамма.
Пацан второй день в городе, а уже места и цены знает. Вот он, набитый опытом профессионализм.
Негр достает из пакета три веточки.
– Что-то как-то маловато, мэн. В прошлый раз было больше…
– Ну давай на весах, базару нет…
Достает из-за пазухи весы.
– 2,5, парень. Я тебе больше чем надо отвесил.
– Ну тогда ладно, чувак, нас все устраивает. Спасибо.
– Ладно. Ты уезжаешь завтра. Это значит только одно.
– Что?
– Что сегодня мы должны успеть все. Сколько у нас есть времени?
– Самолет завтра днем.
– Значит, всю ночь мы можем тусить?
– Значит, можем.
Я рассказываю Никите про дом, в котором сейчас живу, мы решаем поехать туда, прихватив с собой его другана Антоху, у которого он вписывался в Окленде. Нужно было встретить его в другом конце города, и мы отправились в путь.
– Зовешь меня в свой дом… Не боишься?
– Чего?
– Что я тебя изобью, как говорят в новостях? – говорит он с желчью и досадой.
– А ты что, собираешься?
– Конечно. У меня с собой как раз кастет в рюкзаке лежит. Люблю бить женщин. И детей.
– Потому что ты красавчик?
– «Потому что я сильней. И они не могут сдачи дать мне». Ямочки у тебя классные.
– Спасибо. Это чтобы все думали, что я хорошая.
– Работает?
– Безотказно.
Мы перетерли особенности жизни в нескольких странах. Наверное, так выглядит светская беседа любых путешественников, которым друг о друге ничего еще толком неизвестно. Но вскоре мы закрыли эту глупую дележку информацией о местах на планете Земля и ушли куда-то дальше.
– В тебе еще остался юношеский максимализм? – спрашивает он меня, закурив красные «Мальборо».
– О, это интересный вопрос. Я бы сказала, что да. Я уже давно словила некий «дзен» и стерла все грани «плохо» и «хорошо». Но иногда, знаешь, хочется все-таки побыть дурой, высказать свое радикальное «фу». Упрямо так, не слушая доводов. По-максималистски сказать, например, что все азиаты – идиоты. И я понимаю, что это неправильно. Но мне нравится. Иначе всем таким просветленным становится скучно жить. Весело же иногда по-детски заявить, что это – говно, а вы – придурки.
– Ты знаешь, была у меня… Хотя ладно. Ты не поймешь.
– Да перестань. Давай уже.
– Короче, вчера был ровно год, как Ханна опубликовала свой пост, где заявила, что я ее избивал. На это слетелись все массмедиа. Им же как раз такая грязь и нужна, чтобы все сочно было, весь этот салат под соусом чужой неудачи. И вот одна работница «Москвы 24» слепила про нас репортаж, специально вырезав все так, чтобы под ее слова клеилось. Мол, «смотрите на этих ребят, они вам заливали, что их жизнь прекрасна, а на самом деле вон там какой пиздец». Так вот, мне тогда впервые в жизни захотелось убить. Только не в шутку, понимаешь, а серьезно. Убить за эту ложь.
– Репортершу? Топором в подъезде?
– Нет-нет. Этого было бы мало. Я хотел, чтобы она страдала.
– Да ладно тебе. Неужели там такой прям размах был? Это же всего лишь телик. Кто его смотрит вообще?
– Ну, я не знаю, что для тебя большой размах, но за один день мою группу посетило 120 тысяч человек. Сама представляешь, какие мне приходили письма. Мне, знаешь ли, хватило. Друг еще один сказал: «Да ладно, чувак, зато распиарили тебя…» Нахуй мне такой пиар… Я в тот день, наверное, раз десять мылся. Просто выходил из душа и заходил обратно. Хотелось всю грязь, которой меня полили, с себя смыть. Но мне все опять казалось, что я в ней.
За следующий час общения я понимаю, что тону во всепоглощающем кайфе простоты общения. Встретились два одиночества. Странно становится от мысли, что мы могли друг друга не знать.
– Ты знаешь, куда мы идем?
– Нам в ту сторону.
– Ты же даже не проверял, – по привычке достаю из кармана телефон и открываю карту.
– Расслабься. Видишь, нам сюда. Значит, мы идем в правильном направлении. Сворачивать еще рано.
Он улыбается и тыкает мне пальцем в ямочку. Я в кои-то веки начинаю чувствовать себя просто девочкой, а не матерой «спроси ее, как жить» бабой. Стемнело быстро. На одной из улиц гусеницами вдоль стены разлеглись укутанные в одеяла бомжи.
– Знаешь, что меня поражает… Ты была на Venice Beach?
– Конечно.
– Видела, как там ночью вся улица бомжами покрывается? И воняет от них – пиздец. В то время как…
– …рядом океан.
– Да нет, круче!
– Душ.
– Душ! Ну пойди ты, помойся! Мне кажется, дай московскому бомжу все, что есть у этих ребят…
– …и он человеком станет.
– Да! Глядишь, работу найдет и заживет прилично. Почему они так воняют, Даш? Почему они не моются?
– Потому что они не трахаются. Им плевать. Никита, уж ты-то должен знать, на чем строится мир.
– То есть остальные моются, чтобы потрахаться?
– Ну да. Кто захочет стоять с тобой рядом, когда ты воняешь? А им плевать. Хотя, может, они даже и трахаются, но с такими же грязными женщинами.
Вот и поворот. Мы свернули с Маркет-стрит, чуть-чуть не дойдя до морского вокзала с часовой башней.
– Смотри, как дорога блестит. Как снежная.
– Да-а. Я это уже давно приметила! Тут всё очень красиво. Все тени, огни… Это мой любимый город.
– Знаешь, вообще я не люблю города. Мне бы дикую природу, это мое. В Африке я просто кайфовал. Но Сан-Франциско – первый город, про который я могу сказать, что он не испортил, а украсил планету. Что планета с ним лучше.
– Да, это самый красивый город. Он маленький, и при этом в нём есть абсолютно все. А еще он самый экологичный, кстати. Никто так не зациклен на экологии, как они. Я уже забыла, что такое одна мусорка подо всё на свете.
– А этот колорит людей. Даже в одном вагоне. Вот этот с усами длинными, этот в разноцветных шмотках, а тут мужичок на работу в пиджаке едет.
– Да, тут никто никого не судит. Причем не потому, что так сказали. А правда, по-настоящему, искренне. Любое проявление себя только поощряется.
– Да, в России за половину таких шмоток крикнут: «Ты че вырядился?»
– «Это у тебя что, свитер розовый?»
– «Чё, пидор, что ли?»
Мы перебежали дорогу. Уже было видно остановку, куда приедет его приятель.
– Слушай… Погоди… Если следовать твоей логике про бомжей, получается, ты только что покрасила волосы в розовый, чтобы быть привлекательной и тем самым меня трахнуть?
– Ха-ха! Ну, это вообще нелогично. Во-первых, если бы я хотела тебя трахнуть, и так бы это сделала. Во-вторых, красить волосы было бы тогда риском. А вдруг тебе не понравится? Вдруг ты кардинально против розовых волос? И получается, я на корню запорю все свои шансы! Нет, это было бы слишком рисково.
– Ну да, верно. Тогда зачем ты их красишь?
– Я крашу волосы для себя. Но это все тоже можно с Фрейдом связать. Чтобы хотеть кого-то, нужно, чтобы ты сначала хотел себя, правильно? Значит, я должна самой себе нравиться.
– Логично.
– Где твой друг?
– По ходу еще не приехал. А ты деваха ничего так, я погляжу, – довольный оценочный взгляд.
– Взаимно. Ты тоже деваха ничего.
Мы сели на лавочку на остановке. Я уставилась на его ногу. На ней была строчка с двумя буквами и множеством цифр.
– Что за номер?
– Попробуй угадать. Но никто еще угадать не смог, – он улыбается и закидывает ногу на ногу.
– Это рандомная хуйня?
– Ну, нет, это было бы слишком.
– SU. Soviet Union?
– Ха-ха. Нет.
– Я где-то видела это SU… Причем много раз видела.
– Навряд ли. Эти буквы ничего не значат.
– Номер астероида?
– Нет.
– Точка на карте?
– Нет.
– Предмет.
– М-м-м… Да.
– Он существует?
– Ну, как сказать. Если скажу «да», я тебя запутаю.
– От этого предмета есть какая-то польза?
– Уже нет.
– Номер билета на самолет!
– Да ладно. Как ты угадала?
– Я же говорю, я видела это SU. А это что за татуха? Карта? Где вторая половина? – на его запястье красовалась половина карты мира. Но на втором запястье она не продолжалась.
– На другом человеке.
– Как все серьезно. Хоть имени на попе не набил?
– Дерзкая ты…
– Извини. Да-а, слушай, а я думала, что это у меня плохо отношения закончились.
– Хорошо ничего не заканчивается.
Мы встретили его друга и прошли пешком от Окленд Бэй Бриджа до Голден Гейта. Вышла немаленькая прогулка. В ту ночь над городом висела огромная желтая луна. Наверное, самая большая, что я когда-либо видела, – мне удалось перехватить ее на горизонте океана, пока она еще не поднялась и не побелела. Мы остановились у моста, Никита достал фотоаппарат и поставил его на деревянный столб от пристани. И пока он фотографировал луну, я фотографировала его. У меня появилось странное забытое чувство, что рядом со мной человек, с которым просто хорошо. Пустые колодцы моей души мгновенно стали наполняться, и только в момент этого наполнения я заметила, насколько они были пусты раньше.
Он оторвался от луны и стал снимать меня, пока я рассказывала, где здесь можно втихаря пописать, если приспичило. Мы прошли мимо памятника Ганди, на котором написаны его слова «My life is a massage», и спустя два часа пёху заплутали где-то на морской пристани, среди складов, под светом единственного фонаря.
– Ты говоришь, что живешь в доме, где жила жена Аль Капоне, да?
– Да я все придумала.
– Антоха, это подстава. Она нас к своим браткам черным ведет. А у меня зеркалка в рюкзаке. Блять, я знал, что это все слишком красиво звучит.
– Есть телефон с камерой позвонить, ребят?
Мы зашли в супермаркет, закупились и пришли домой. Я схватилась за вино, Никита – за курицу, Антон – за траву. Никита честно пытался поделиться со мной едой. Хороший. Затем мы поиграли в футбол под «Кровосток» – наверное, я была последняя из России, кто не знает этой группы, – затем скрутили три косяка и высадились с гитарой на крышу.
В такие моменты мне кажется, что все это не со мной. Что это какой-то фильм. Как? Как? Два московских родных пацана, крыша у океана в Сан-Франциско… Любимые песни… Как? Я почувствовала себя Золушкой. Это был мой личный бал. И я поверить не могла, что вместе с этой ночью ему суждено закончиться.
– Нужен медиатор, – говорит Никита.
– Прости, дружище, медиаторов нет, – отвечаю я. – Как сказал мой друг-музыкант из Харькова: «Я против презервативов и медиаторов. Это не по-настоящему».
– А что делать, если я против презервативов и за медиаторы?
Мы спустились вдвоем вниз, обшарили все полки и гитары. Но ничего не нашли.
– Ладно. Нужны ножницы.
Я не заметила, когда он их успел отыскать. Увидела только результат. Золотой треугольник из его карточки «Сбербанка». Как это символично. Мы остались в моей подвальной комнате наедине, и я почувствовала, что меня тянет к нему как магнитом. Я буквально останавливала свое тело, чтобы не кинуться на него, прижавшись сердцем к сердцу.
Мы махнулись паспортами, уселись и стали изучать. Смешно. Как будто договорились. Мы собрали полные паспорта виз, но общих штампов практически не было. Как коллекции фишек с покемонами. У обоих разные. Осталось только взять «биту» и разбить эти горы – бумажные доказательства пережитого, пропитанные чернилами и морской солью. Смешно, когда встречаешь кого-то важного и перевариваешь, кто что делал в прошлом в одни и те же дни. Кажется, встретил ты человека и он для тебя пустая страница. Но позади уже сотни историй, которые ты пропустил.
Мы посидели еще какое-то время, разговаривая друг с другом о том, что с нами сделала дорога, и в завершение он сказал:
– Ты вообще осознаешь, как сложно нам друг друга понимать? Да мы с тобой на самом деле вообще не словами общаемся. Слова не имеют такого значения. Вот я пытаюсь подобрать буквы, чтобы описать свои мысли, и уже 20 процентов того, что я чувствую, теряется. Ты слышишь, что я сказал, но воспринимаешь информацию по-своему. Это еще 30 процентов минус. И что остается?
В конце концов мы пошли спать. Его друг лег на диване, а мы – на моей большой кровати. Лечь-то мы легли, но уснуть было просто невозможно. Меня накрывали эмоции. Представь, встречаешь ты себя. Себя другого пола, с другим телом, другими татухами, шрамами, историями… Но это ты. Материнская плата моего мозга плавилась.
Я повернулась к нему спиной, мы легли как «ложечки», и он меня обнял. В комнате была кромешная темнота. Из-за того, что это бывший гараж, в нем было прохладно и сыро. Меня буквально било изнутри током, но я не посмела бы показать это Никите и вместо этого притворилась спящей, когда услышала тихое:
– Ну, ты же не думаешь, что я так усну?
Я никому не смогу привести этот довод как доказательство, но из того, как нежно и аккуратно он прикасался ко мне, было очевидно, что этот парень может быть опасен разве только самому себе. В момент, когда я испугалась, что мы можем быть не связаны и что мне все это кажется, он спросил меня: «Тебе хорошо?» Так просто… «Тебе хорошо?» Почему никто другой так не делает?
В шесть утра мы на ощупь нашли нашу одежду, сели на каменный порог дома и закурили одну сигарету на двоих. Было еще темно, но народ уже вышел на пробежку.
– Люди? Серьёзно? – он засмеялся. – Куда можно идти в шесть утра? Куда ты идёшь, мужик?!
– Здесь все спортсмены.
– Блин, чтоб я так рано встал – это должен быть очень особенный день или очень большая оплата.
Через два часа его здесь не будет. А этот вид на Голден Гейт только успел стать красивым… Мы оба чувствовали неизбежность скоротечности этого мгновения, но не стали об этом говорить. Мы уже достаточно раз прощались с другими, чтобы выучить: проще всего расходиться легко, будто увидитесь завтра, а подолгу обниматься с щенячьими глазами и говорить все то, что люди всегда говорят друг другу в одном предложении со словом «гудбай». Он спросил меня:
– Что ты делаешь, когда тебе грустно?
– Грущу по-красивому. Под полной луной и с красивым аккомпанементом. Ведь если тебе грустно – тебе все равно грустно. Так что грустить надо красиво, раз уж так!
– Интересный ответ. Я, наверное, теперь тоже поучусь грустить красиво. А что бы ты хотела, чтобы было, когда умрешь?
– Я хотела бы молочный коктейль. А потом стать дельфином.
– Дельфином? А потом?
– Не знаю. Выйти из круга Сансары, наверное.
– И тогда что?
– Раствориться, исчезнуть. Что там делают, когда уже могут всё?
– Ты мне скажи…
– Ну а ты что?
– Я хочу, чтоб после смерти меня ждала белая комната. Там огромный, бесконечный бар и гора лучшей в мире травы. И ничего, кроме дивана и стола. А на столе огромная стопка дисков, где записана вся моя жизнь. И проигрыватель. Буду сидеть, бухать и смотреть, перекручивать любимые моменты. Потому что многое там стоит того, чтобы пересмотреть.
– У меня такая же мечта. Буду очень расстроена, если мне такой расклад не предложат. Если бы могла записать, что видят мои глаза, записать чувства, не пришлось бы писать. Жизнь круче фильмов.
– Смотря какая жизнь. Моя и твоя наверняка.
Он положил голову себе на колени.
– Ладно. Пойдём спать, – говорю я. – Два часа осталось.
– Это мудрое решение.
Так мы отпраздновали вместе его тысячный день путешествий. И он улетел.
* * *
На следующий день меня начинают раздражать все американцы. Как они связки свои мучают, пытаясь придавать голосу какую-то идиотскую хрипоту. Как несмазанная дверь. Кто-то, видимо, решил, что так круче. И пошли. Племянники Дональда Дака. У вас же рты, а не клювы. Телефон в поезде не ловит интернет – нет музыки, и мне приходится слушать их разговор. Уровень тупости написан на лицах. Он вдруг становится очевидным. Взращенные в теплице помидоры. Вылизанные, ничего не знающие о жизни, не выглядывающие из своей зоны комфорта, своей маленькой коробки. И мне с ними как-то жить.
Я смотрю в запотевшее окно и вспоминаю момент из фильма, когда глупая молоденькая девочка пытается уговорить взрослого мужика с ней остаться и в припадке отчаяния говорит:
– Ну давай хотя бы просто будем трахаться!
Мужик выходит из подъезда, нервно закуривает сигарету и говорит себе под нос гениальное:
– Да о чем с тобой трахаться?
Эта встреча понесла за собой страшные последствия, о которых я тогда и не подозревала.
Никита со мной произошёл. Со мной редко, кто происходит.
