Глава 6
Мужчина в черном плаще
Привет, дружище.
У тебя вечер, а у меня «надцатая» чашка свежезаваренного и гора вдохновения.
Иначе как чудом наличие такого вида и собственной комнаты в огромном доме на берегу старика Тихого я назвать не могу. И поверь мне, ни на секунду не воспринимаю это за данность. Пишу теперь по восемь часов в день, сама того не замечая. Чертово вдохновение, за которым я так безуспешно и отчаянно гонялась год по темным московским улицам, теперь прижало меня за горло к стенке и дает лишь мелкие передышки, когда я, как рыба, беспомощно шевелю губами.
Я встаю с постели и начинаю прыгать от бьющих во мне барабанными палочками чувств. Пальцы трясутся в припадке под джазовый бит прошлой ночи, и я пытаюсь с ними совладать, чтобы передать тебе хоть что-то.
У окна разворачивается 22-й автобус. Каждые полчаса он описывает мне приветственный круг и уходит обратно в город. Эта улица принадлежит только ему.
Когда город уходит в ночь, зажигает свои огни и отбрасывает по улицам разноцветные тени, я выхожу гулять. И, признаться, могу шататься так вечность. Мне дурно от того, с кем я теперь делю одни и те же названия улиц. Клянусь, они ходят со мной рядом. И Кэссиди, и Джекак, и Берроуз… Я шагаю на холм в такт «Воплю», который только сам Гинзберг способен правильно прочесть вслух. Строчки из произведений этих писателей бегут по мне, как пальцы по роялю, от «до» до «до» на каждом повороте.
Семь часов я описывала очередную историю, когда мне позвонил Дэниел и предложил прогуляться.
Дэниела я узнала через Аню и Марусю. За два месяца это был первый человек, разговор с которым меня заинтриговал. Мы сошлись. Расскажу о нем подробнее потом. Или не расскажу вообще. Ладно, давай так. Все, что тебе нужно знать для этой истории, – это то, что он всю жизнь был музыкантом, как и вся его семья, то есть пять братьев и отец. В Израиле про них даже сняли реалити-шоу. Я не поверила, пока своими глазами не увидела. Дэниел устал от шоу-бизнеса и популярности и сбежал в Штаты. Он был довольно скромным, жил в собственном мире, как и все творческие люди. Огромные глаза, кудрявые волосы. Невысокий. В меру худой. Похож на Стича, если бы тот был человеком.
Я вышла на улицу в восемь вечера в ботинках соседки, которые были мне велики, но, знаешь, лучше, чем шлепки. Надела кофту Дэниела, чтобы ему ее отдать. Он оставил ее у меня в прошлый раз, когда мы виделись. Девочка какая-то сегодня написала: «Нет, Дарья, ну а все-таки, откуда деньги берете?» Какие деньги, милочка? Я давно похожу на бомжа.
Ботинки слетают. Ужасно тяжелые и мне велики, при этом каким-то образом они натирают мне пятки.
До Дэниела пешком час, он жил в самом центре. Так показала карта, но она не учитывает холмы.
– Выходи на Дивисадеро, пойдем навстречу друг другу.
– Дивисадеро такая же длинная, как Китайская стена?
За несколько дней до этого мы прочитали историю про Марину Абрамович и Улая, двух артистов-любовников, которые прошли всю Китайскую стену, чтобы встретиться посередине, обняться и попрощаться навсегда.
– Не знаю длину стены, но с улицей мы точно справимся.
Я прошла с Фильмор до Ломбард, запрыгнула в проезжающий пустой автобус, тот докинул меня до перекрестка. Я выбежала так же на ходу, не дав черному водителю в синей кепке шанса спросить у меня билет.
Я ждала этого свидания с городом битый месяц. Наконец-то я никому ничего не была должна. У меня была своя комната, свой ключ. Я могла вернуться, когда захочу, или не вернуться вообще. Я дала себе обещание, что не покину Фриско, пока не выучу наизусть каждую его улицу, пока не смогу, как пес, ориентироваться в городе по запахам, зная, куда повернуть и где чем поживиться.
Ни один город в Америке не остался настолько верен своему прошлому.
Вся улица Дивисадеро от океана к центру – это дорога вверх. Только на середине пути я вспомнила, что, спускаясь по Дивисадеро вниз на машине, можно узреть лучший вид на город. Понимаешь, во Фриско не нужно лезть на вышку за хорошим видом, достаточно просто найти правильный перекресток на солидном холме, чтобы с высоты птичьего полета разглядеть весь город и даже океан.
Луна светила как огромный прожектор на спортивной трибуне. Фриско ночью – это другой город. Его огни вызывают у меня наркотический экстаз. Это перемешанное зелье из всех психотропных веществ, которое попадает в тебя уколом в сердце через ребра. Меня колотит. Я задыхаюсь, забираясь ввысь, и пою: «Луна, луна, луна… успокой меня…»
Мне нужен твой свет!
Напои меня, чем хочешь, но напои.
Я забытый связной в доме чужой любви.
Я потерял связь с миром, которого нет.
Сокровенная для меня песня. Я люблю ее как в оригинале Гребенщикова, так и в версии «Пятницы». Забираясь на гору, я пою вместе с Сансеем:
Я иду по льду последней реки, оба берега одинаково далеки.
Я не помню, как петь; у меня не осталось слов…
Обфотографировав каждый куст, каждое дерево и окно, я встретилась с Дэниелом.
Вот что такое свой человек. Шляпа на голове, стакан в одной руке, сигарета в другой. Нас объединяли весомая доля романтического отчаяния, зависимость от музыки и влюбленность в Сан-Франциско. Мы зашли в первый магазин на углу, и я выбрала бутылку вина по дизайну этикетки. Так меня научила соседка.
Глупо, конечно, считать, что такой метод работает, но, с другой стороны, какая разница, какой сорт винограда пить, когда на этикетке тень саксофониста на здании и слова «Save me, San Francisco».
Позвонила Маруся и сказала, что в пятницу неподалеку отсюда выступает «5’nizza», она у них будет работать фотографом и попытается выбить мне билет. Вот такие вот обманы пространства и времени. Выходит, я увижу один и тот же «Reunion» концерт дважды (я была на нем еще в Москве). И говори мне потом, что магия – это только в сказках. Может, они и «Луну» споют?
Дэниел отвесил мне довольно красивый комплимент, но я, конечно, не поверила. Склонность верить мужским словам у меня теперь, как ненужный организму аппендикс, вырезана. Помогает избежать опасных заболеваний вроде лапши на ушах.
– Между прочим, – говорит он спокойным, размеренным тоном, – я считаю нашу встречу свиданием. А я не ходил на свидания больше года.
Что в таких случаях говорить? Нечего.
Резинка от носков той же девочки, что одолжила ботинки, впивалась мне в пятки.
– Я тебя опозорю, если сяду на дороге снимать носки?
– Чтобы меня опозорить, понадобится намного больше этого.
– Насколько больше?
– Намного больше. Снимай.
Я решила, что, раз это свидание, я буду вести себя так, как на самом деле хочу. Буду искренней, делиться каждым своим впечатлением. Чтобы, если настоящая я ему не по вкусу, нам обоим сразу стало это понятно. И меня понесло. Я начала взахлеб описывать свои впечатления от каждого фонарного столба, рассуждать, придумывать, фантазировать… Одним словом, пороть чушь.
Моим 25-м по очереди восхищением была остановка:
– Нет, ты только посмотри на нее!
– Что с ней?
– Посмотри на этот свет. Вот идешь ты по темной улице один, не знаешь, куда забрел… Устал. И тут перед тобой в час ночи стоит она. Подсвеченная таким манящим красным. Горит даже карта. И ты спасен. Разве это не романтично?
– Ты под наркотиками? Если да, то это нечестно.
– А пальма! Откуда в центре такого европейского города взялась пальма? И эти цветы… И неповторимость каждого карниза. И каждый дом, как человек. Как персонаж книги, ничем не похож на следующего героя.
В какой-то момент я уселась на дорогу рядом с кошкой бомжа. Она была сиамской и вела себя довольно необычно для кошки. Наверное, необходимость зарабатывать деньги сделала из нее человека. На удивление, бомж отказался и от вина, и от сигарет.
Мы прошли Дивисадеро и свернули на старую добрую Хайт-стрит, а потом дошли и до пересечения с Эшбери. К этому моменту мои ноги так стерлись, что я решила идти босиком. А Дэниел решил, что «хочет почувствовать себя мужчиной» – потащить меня на своей спине. Не перевелись в Израиле джентльмены. На третий раз я согласилась.
Пока мы так перемещались по улице меж разноцветных граффити и сексуальных торчащих из окна, как в Новом Орлеане, женских ножек (вывеска такая), я не затыкаясь орала о том, как все прекрасно.
Мы заглядывали в витрины магазинов, наслаждаясь тем, что товары можно спокойно разглядеть без докучающих, как назойливые мухи, продавцов, без этой пластилиновой гримасы «Hi, how can I help you?».
Это не улыбка, нет, это оскал.
Мы разделили манекены на группы в зависимости от того, какие песни они бы, на наш взгляд, пели, стоя в таких позах. Одна, например, подняв правую руку в воздух, как будто говорила: «If you like it then you should put a ring on it».
Наконец мы дошли до любимого джазового бара Дэниела под названием «Клаб Делюкс». Сейчас никто бы не назвал свой бар таким именем, это звучало бы как-то нарочито вычурно. Все дело в том, что так называли это место пятьдесят лет назад. Здесь ты не расплатишься карточкой. Бармен разведет руками и укажет на огромную железную кассу 70-х годов. Маленькое помещение было освещено тускло-оранжевым светом. Внутри было около двадцати человек, не больше. Более американского местечка и не сыщешь.
– Что будете пить? – спросил бармен, вытирая руки о полотенце, заткнутое за пояс.
– «Писко Сауер» сможете сделать?
– Конечно! А тебе? – он посмотрел на Дэниела.
– А мне, пожалуйста… хм…
Бармен озорно кивнул моему товарищу и ушел делать коктейли.
– Я не поняла, что это было? Что ты заказал?
– О, ну понимаешь, я на самом деле наполовину инопланетянин. Он тоже. Вот мы друг друга и понимаем без вербального общения.
– Ну да, конечно.
– А как по-другому ты это объяснишь?
Передо мной, как по мановению волшебной палочки, появился коктейль.
– За что пьем? – спросил Дэниел, подняв свой стакан, оказавшийся в два раза больше моего, и посмотрев на меня своими огромными голубыми глазами.
– Пьем за любовь, за юность, за вечность, за то, чтобы никогда не умереть!
И тут заиграла музыка. Заиграл джаз. Тот самый, сносящий двери с петель. Тот джаз, что слушали Керуак, Кесседи и остальная шайка битников. И, может быть, даже в этом же баре. Мне показалось, что я перенеслась в 50-е. Поклясться могу, в этот момент все эти ребята из прошлого сидели рядом со мной.
Мы выбрали столик прямо на носу у всего оркестра. Любимый столик Дэниела.
– Боже мой, они прекрасны! Ты только посмотри на них! Вот этот женат, а барабанит ночью в полупустом баре. Что, интересно, его жена думает по этому поводу? – перевожу взгляд. – Контрабасист – нет. Похоже, он женат на своем инструменте. Приходит домой один, разогревает запеканку в микроволновке. Вот день и прошел. Гитаристу повезло больше всех, он со своей гитарой не привязан ни к одному стилю музыки. Он здесь единственный, кому плевать, что играть. А эти, остальные ребята, они все заложники джаза…
Я прервалась.
В бар зашел высокий мужчина в черном плаще и шапке с острым козырьком. У него был очень загадочный вид – весь такой «черный ловелас». В моей голове прозвучала вступительная партия гармошки из песни Боба Дилана «Man in the Long Black Coat». Он прошел мимо нас, вежливо кивнул мне головой и сел за соседний столик. Я озадаченно проводила его жадным взглядом:
– А вот этот мужчина, он интереснее их всех.
– Чем?
Я не отрывала глаз. Положив шапку на столик, он скрестил ноги и стал одобрительно кивать в такт музыке, глядя на музыкантов с улыбкой.
– Знаешь, иногда смотришь на человека и видишь, что за ним стоит целая история. Огромный том интригующей книги. Он один из таких. Я не знаю, что там за книга, но уверена, что она очень интересна.
И тут этот мужчина снимает пальто, встает, берет в руки трубу и врубает соло. Поверх всей остальной мелодии. Музыканты тотчас подключаются, и весь этот джаз несется уже совсем в другом направлении. По сумасшедшему руслу опасной реки.
Весь остальной бар для меня исчезает. Мое тело как будто воспарило от старого кожаного дивана, всего на сантиметр, что было незаметно другим, но очевидно мне.
«Собери всю мозаику людей», – написал мне в блокноте мой друг Лис в последнюю ночь, когда мы с ним виделись.
За день до этого нам в последний раз удалось поговорить по душам, в Жуковском. На улице уже светлело. Мы сидели в запотевшей машине и обсуждали, как скучно нам стало жить. Когда судьба свела нас в мае 2012-го – мы сошлись на безудержном интересе к жизни и людям в частности. Прошло три с половиной года. И за это время типажей, которых мы не встречали, становилось все меньше и меньше.
– Любой человек, – говорит мне мой Лис, – это 23 процента Сережи, десять – Кирилла, двенадцать – Наты. Просто я уже нашел по ходу все единичные кирпичики, из которых можно любую личность собрать. Может, я встречу еще пару-тройку кирпичиков в другом человеке когда-нибудь… Но это как, знаешь, вот нашла ты песню. Обожаешь ее. Слушаешь, слушаешь. И наступает момент, когда ты понимаешь, что, наверное, еще пару раз ты ее послушаешь и на этом все.
Я прекрасно понимала, о чем он. Этот синдром давно поразил нас обоих.
Поэтому сейчас мои глаза горели. Вот он, новый кирпичик. Я смотрела на трубача, как смотрит обезумевший коллекционер бабочек на самый редкий экземпляр. У него уже висит на стене пустая рамка. У него готова булавка. И вот она, синекрылая, та самая, какой в его коллекции еще нет.
I must have it. Я замерла и больше не могла оторвать от него взгляд. Между тем музыканты исходили третьим потом, а те двадцать человек, что дошли до бара в вечер понедельника, уже отбили себе все ладони.
Мой неадекватный энтузиазм действовал на искушенного жизнью Дэниела так, как действует на взрослого игрушка детства, найденная случайно спустя столько лет в родительском шкафу.
– Как тебе удается так радоваться жизни? – с искренним восхищением спросил он.
– Как можно ей не радоваться?
– Когда будет перерыв, позову этого трубача покурить с нами травы на улице.
– Ты думаешь, он согласится?
– Почему нет?
Я стала, затаив дыхание, ждать перерыва. Доиграв очередной сет, один из музыкантов, с самой большой трубой и животом, вытирая пот со лба и снимая шляпу, сказал:
– Спасибо, ребятки! Ох, длинная же вышла ночка! А впереди не меньше! Так что, если у вас, ребятки, завалялся кокаин, поделитесь со стариками.
Зал засмеялся. Дэниел с заговорщическим видом наклонился к моему уху:
– Спорим, он не шутит?
– О, я не сомневаюсь.
И правда, когда мы выходили каждый из своего туалета, этот музыкант с улыбкой спросил:
– Do you have a blow?
– Прости, друг. Были бы мы в Боливии, я бы тебя угостила.
Дэниел заговорил-таки с саксофонистом:
– Моя спутница очарована тобой, весь вечер глаз с тебя не спускает. Она думает, у тебя очень интересная история жизни. Даша, иди сюда, это Даррен.
Я чуть со стыда не сгорела. Почти подошла, но, перед тем как пожать музыканту руку, трижды обернулась вокруг своей оси, спрятав лицо в ладони.
– Даррен – это как Дарья, мое полное имя.
– Неужели? – спросил мужчина с улыбкой.
Ну вот, теперь он решил, что для меня это что-то значит.
Мы-таки вышли с ним вместе на улицу.
– Можем ли мы предложим Вам раскурить с нами эту трубку мира? – вежливо предлагает Дэниэл.
– А что там? – не менее вежливо отвечает Даррен.
– Трава и табак.
– О, нет, спасибо…
Ну вот, он, наверное, плохо о нас подумал…
– Спасибо, я не курю.
– Не курите траву?
– Не курю табак. Шесть лет назад бросил. У меня своя трава, не переживайте.
Он вытащил из кармана черного плаща деревянную трубку, зажег спичку и раскурил ее, пуская в небо дым.
– Попробуете моей?
Двух затяжек из его трубки хватило на то, чтобы дальше вся моя ночь была окутана непроглядным туманом. Видно именно столько и не хватало, чтоб моя планка восторга просто зашкалила, застряв там, где-то в небесах. И теперь это случилось. В ту ночь я не вернулась на землю. Помню кадр, что бросилась на шею к этому трубачу и, прислонившись к стенке, о чем-то с ним ворковала. Помню, что, когда мы уходили, какой-то черный парень у выхода окликнул меня комплиментом, и Дэниел решил, что стоит вернуться и завести с ним разговор. Его подруга взяла меня за руку и потащила за собой обратно в бар с фразой «Теперь ты моя девочка». Я пошла, как доверчивый ребенок за взрослым, не пытаясь понять, чего она хочет.
Следующий кадр – она ссорится со своей подругой на улице. Кажется, это ее девушка. Они лесбиянки? О-о-о да, точно лесбиянки.
Значит, слово «герл» имело определенный смысл… Вот как.
Такси. Двадцатка в ладони.
– Заедем в круглосуточный? – спрашиваю я водителя.
– Без проблем!
Дверь. Ключ. Дверь. Постель.
* * *
На следующий день мне написал трубач. Удивительно. Я была уверена, что произвела неизгладимое впечатление полной дуры. Пригласил меня, в самых культурных тонах и длинно изложенных мыслях, послушать его выступление, а затем прогуляться. По всему было понятно, что это свидание. Мне было все так же интересно, и я согласилась.
Я надела платье, за что получила бесплатную поездку до центра города. Какой-то индус, увидев меня в темноте на остановке, проявил желание подвезти девушку. Расплатилась номером. Не ответила два раза. Больше не звонил.
Пока шла, коротенькие мексиканцы-зазывалы окликали меня комплиментами со всех сторон. Удивительно, но приятно. Так уж мы, женщины, устроены. Комплименты для нас, как для цветов вода. Мы тут же расцветаем.
В приподнятом настроении я вошла в бар. Мой загадочный трубач сидел за столиком с остальными музыкантами. Они ужинали перед выступлением.
Я не могла понять, что именно меня к нему расположило. Теперь, в более адекватном состоянии, пыталась проанализировать.
У него доброе лицо и уставшие глаза. Доброе лицо… Уставшие глаза… Господи, нет… Дима.
Вот в чем дело. Он напоминает мне мою первую любовь. Больной, больной мозг. Плохая, плохая голова.
Вот живешь ты, думаешь, что есть чувства, есть высшее… А все проще. На первого парня похож. Неужели я так и буду всю жизнь искать в других людях черты тех, кого любила?
Когда прошла по моей жизни та черта, что разграничила все рельсами на две стороны? С одной – те, кто был важен, с другой – те, кто на них похож? Я вспоминаю слова мамы: «Доча, я думаю, нам всем выделено определенное количество любви».
Может, моя доля уже закончилась и теперь я буду искать карикатуры на то, что было?
Нет. Нет.
Музыканты играют «The autumn leaves», по очереди исполняя соло на своих инструментах. То гитара, то контрабас, то труба, то сакс. Старые музыканты. Сколько в них романтики. Сколько всего надо было выдержать. Отдать душу музыке, не соблазнившись на деньги. Интересно, зачем этот закон природы? Музыкант – значит, бедность. Не считая исключений типа «Роллинг Стоунз».
Мой друг стоит в костюме, и на ногах его простые добрые кеды, походящие на «all star», но даже не они. Сказал мне, что весь день мечтал увидеть мои глаза. Интересно, костюм для меня или для заведения? Остальные без пиджаков и галстуков. Надеюсь, не для меня.
Они доигрывают. Получают какие-то гроши на чаевые. Мы уходим. Он надевает свой загадочный плащ, на который я, как девочка в поисках сказки, повелась. Хотя что там, рядом с ним я и есть девочка.
Мы едем в машине. Дешевой, маленькой, но машине.
– С кем ты живешь? – спрашиваю я, привыкшая к тому, что ни у кого тут нет квартиры.
– With my partner.
– Your partner?
– Да. Она танцовщица. Причем довольно знаменитая.
– А, понятно…
– Ну, ты вчера предлагала встречаться, пока ты здесь.
– Что?
– Ты сказала, что у тебя не может быть ничего серьезного и что мы можем встречаться пару месяцев.
– Я бы такого не сказала… – боже, неужели я так накурилась, что не помню этого?
– Значит, я тебя неправильно понял.
– Видимо, да.
Даррен объясняет мне, что находится в свободных отношениях со своей танцовщицей. Они вместе десять лет. Заводят короткие романы с другими, но возвращаются домой. Все честно, никто ничего не скрывает. Дружище… Знал бы ты, как мой мозг взрывает шаблоны каждый день, как в мультике, нажав на рычаг. Веревочка шипит, пуская искорки, до надписи «ДИНАМИТ» на красных свечках. Совершенно невозможно держать в своей башке понятия «хорошо» и «плохо», когда насмотришься на все разнообразие человеческих убеждений.
Но «nothing’s gonna change my world», и такой расклад меня не устроит.
Мы шли вдоль берега к мосту Голден Гейт… Все дороги ведут к мосту. Дойдя до пляжа, сняли обувь. Сонный залив приветствовал нас мягкими, тихими волнами, пряча и открывая большие камни, увязшие в песке. Горы были усыпаны маленькими золотыми огоньками как расшитое винтажное платье на какой-нибудь красотке времен Фицджеральда.
Господи, какие места пропадают зря. Вокруг совершенно никого нет.
На город опустился туман, и полная луна освещала весь берег приятным тусклым светом. Под мостом плывет красный кораблик и гудит куда-то в темноту. За мостом его уже станет не видно. Одинокий кораблик в густой ночи.
– У вас есть дети?
– Нет. Я не хочу детей. Да теперь мы и не можем их завести.
– Почему?
– Ей вырезали матку. Слишком большая была вероятность заболеть раком. Так сказали врачи. И мы не стали рисковать.
В моей голове это прозвучало ужасно, но, может, я просто недопоняла его объяснение. Ведь все-таки английский не мой родной язык.
– Да нам и не до детей. Она настоящая рок-звезда балета. У нее своя школа. Она преподает.
– Больше не танцует?
– Нет. Но она путешествует по всему миру, ставит танцы в разных труппах. Я тоже на гастролях три месяца в году.
Мне стало интересно, как выглядит знаменитая танцовщица, что позволяет своему мужчине гулять под луной со мной.
– Это почти как я по времени. На три-четыре месяца раз в год я всегда куда-то уезжаю…
– Ну да. Только мне не удается, как тебе, посмотреть города. Отель, концерт, ужин, отель, самолет.
Даррен постелил на землю свой черный плащ, и мы сели. Интересно, о чем мечтают музыканты?
– Какая у тебя мечта, Даррен?
– Я каждый день живу своей мечтой.
– Ну, хорошо, а если бы в мире было возможно абсолютно все, то какой бы тогда была твоя мечта?
– Чтобы люди сделали серьезный шаг в эволюции и перестали вести себя как козлы. Хотя на это может потребоваться много времени.
– Ничего себе, как самоотреченно.
– А у тебя?
– Если бы все на свете было возможно?
– Да.
– О-о-о! Ну, я бы начала с того, что завела бы себе огромного пегаса. С розовой гривой и большущими крыльями. Я бы на нем летала по миру. Он был бы моим лучшим другом и жил бы вечно.
– Это жестоко. Ты ведь умрешь. А он что, будет по тебе страдать?
– Это верно. Я об этом не подумала. Ну, тогда чтобы он умер со мной в один день. А еще я хочу возвращаться в любой момент прошлого. Как в свое собственное тело, так и туда, где меня никогда не было. Чтобы я могла творить, что хочу, без влияния на настоящее.
– Ты потрясающая девочка, Даша.
– Перестань, – я помолчала с минуту. – Я не умею принимать комплименты.
– А стоило бы.
Мне вдруг стало грустно. Я вспомнила, что его кто-то любит и ждет дома. А меня нет.
Он достал трубу и стал играть мою любимую песню «Moonriver». Красивый музыкант, босиком, в галстуке и пиджаке, на фоне Золотых Ворот играет на золотой трубе. И только мы с луной тому свидетели. Эта картина застыла в моих глазах почтовой открыткой в закоулках моей памяти с подписью «из Сан-Франциско с любовью». Наверное, это была самая красивая тоска в моей жизни. По человеческому одиночеству. Ведь ни один человек не станет учить «Moonriver» Генри Манчини, если он не одинок.
На следующий день я написала свою самую любимую заметку:
22 октября 2015
Что бы ни происходило, по количеству испытываемых эмоций все ничтожно в сравнении с влюбленностью. Живи ты в особняке или выгляди как король. Будь у тебя хоть миллионы бабок и все красоты мира. Ничто не может быть интереснее, чем просто еще один человек. Чем другие руки и голос. Чем мысли, слова…
В час ночи Паша довез меня на машине до дома и высадил прямо у океана. Впереди горели огни Голден Гейт Бриджа, справа загадочно мигал зеленым маяк, отражаясь длинным лучом по заливу и вселяя надежду. За маяком лишь маленькими огоньками далеких окон выдавали себя горы. На город опускался его полноправный хозяин – туман, укладываясь пышными подушками на крыши домов и укутывая в себя мост. Это самое красивое место на свете, что я способна представить.
Сердце сердца моего.
Я вышла из машины в новом платье до пола, как у Дженни из «Форреста Гампа». Я жила теперь в доме за несколько миллионов долларов, прямо на набережной. С его крыши жена Аль Капоне смотрела на «Алькатрас» днями и ночами, тоскуя по своему мужу. Это единственный оставшийся кирпичный дом из всех на береговой линии. Старше моего прадеда, с тремя этажами, скрипящей винтовой лестницей из дуба и цветной стеклянной мозаикой в окне. Дом с видом на океан и открытой крышей, где горят разноцветные огоньки и где кованный из железа столик как бы приглашает тебя сесть и насладиться всей этой красотой вместе. Корабли затихли и пришвартовались к берегу, морские котики, фыркая, уснули на причале, прижавшись друг к другу спинами… Город затих.
И будь я сейчас с кем-то тем самым, вечным, меня охватило бы сладкое, запоминающееся на всю жизнь счастье! Мы бегали бы по этой лужайке у дома, пока не промокнут кеды, кидали бы камушки в залив («Сколько раз твой отскочил? Пять?»). Гадали бы, что же там внутри маяка и управляет ли им влюбленный в море бородатый старик или заплутавший студент, которому плевать на всю эту ерунду, он просто подрабатывает, чтобы оплатить общагу, ест свой засохший бублик, закинув ноги на стол, и читает учебник. Мы взяли бы в прокат самую дешевую тачку и катались по мосту туда-обратно, не платя за въезд. Или дошли бы пешком до середины, прикидывая, откуда удобнее всего сброситься. Каждую вторую неделю очередной суицидник сигает с Голден Гейт вниз, как охотящаяся птица. Мы запугали бы сотни сонных чаек под мостом, потом залезли бы на гору с другой стороны – наблюдать, как постепенно гаснут огни этого удивительного города художников и поэтов. Считали бы созвездия, придумывая свои собственные, читали бы вслух стихи, забывая половину слов, играли в прятки в кромешной темноте, зажгли бы бенгальские огни, танцевали и пили залпом сухое красное, чтобы согреться…
Машина уехала.
Я стояла одна на пустой улице, освещенной прозаичным оранжевым в свободной для разговоров и криков тишине. Только я и Сан-Франциско. Я кинула быстрый взгляд на лучший в мире мост, рядом с которым мечтают оказаться миллионы, укуталась сильнее в свой перуанский свитер с ламами, перешла пустую дорогу и захлопнула за собой тяжелую винтажную дверь. Мне было все равно.
* * *
Дописав это, я легла спать. И, пока я спала, кто-то на небе в срочном порядке обработал мою «заявку» и устроил своей любимой девочке бал длиной в восемнадцать часов. Бал по имени…
