Глава вторая

Двое пришедших скромно присели на лавки.

Роха хотел их представить:

— Это… — начал он.

— Пусть сами скажут, — перебил его солдат.

Рыжий, длинный откашлялся, волновался заметно, и сказал:

— Яков Рудермаер, кузнец оружейных дел, и столяр. Немного.

— По тебе не скажешь, что ты оружейник, — заметил Волков, разглядывая его. — Ты местный?

Оружейники всегда и везде народ зажиточный. А этот был не так что бы…

— Нет, я из Вильбурга.

— А что в Вильбурге не сиделось, там оружейники не бедствуют.

— Я из подмастерья вышел, стал мастером, хотел свою мастерскую ставить, а цеховые старшины запросили двести талеров.

— Ясно, ты понятно отказался платить.

— Не отказывался я, просил на десять лет, а они сказали пять и точка. Я вспылил, ругал их свиньями и крысами, они выгнали меня из цеха, и пожаловались в магистрат, и меня из города выгнали. Велели пять лет в город не ходить.

— Ну, а тебя, откуда выперли? — спросил солдат у второго незнакомца.

— Меня зовут Виченцо Пилески, — заговорил второй, постоянно моргая карими глазами.

— Из Фризии? — уточнил Волков.

— Да, а откуда вы знаете? — удивился Виченцо.

— Дурья ты башка, — сказал Скарафаджо, — я ж вам говорил, что мы с господином Фольковым там воевали. В твоей Фризии три года. Уж ваш акцент ни с каким не спутаешь.

— Ну, а тебя что сюда привело.

— Ну, я повздорил с отцом невесты, — невесело сказал фризиец.

— Он четыре раза просил руки, папаша, аптекарь, считал, что он ей не ровня, отказывал. Последний раз начал его бить, парень не стерпел и надавал отцу невесты тумаков. Братья невесты обещали его прирезать, — рассказал Скарафаджо.

— Да, — сказал Виченцо Пилески. — Все так.

— Значит, за пару тумаков папаше сынки пообещали прирезать?

— Да, — опять кивнул Виченцо.

— Он бил его поленом, старик де недели валялся, — добавил Роха.

— Да, — снова кивал фризиец.

— Ну, ясно, — сказал солдат невесело, — если мне нужно будет, кого-то облаять или отлупить поленом, я дам вам знать. А теперь ешьте добрые люди.

Он хотел встать, но Роха поймал его за рукав.

— Да стой, ты, Фольокф, мы тебе сейчас все расскажем.

— И что вы мне можете рассказать? Как стать нищим бродягой?

— Сядь, — тянул Роха, он глянул на фризийца, — ты принес?

— Да, — опять сказал тот и полез под одежду.

Он достал оттуда кожаный кошель, и высыпал из него черный порошок, протянул его солдату на просмотр.

— Ну, — сказал Скарафаджо, глядя на Волкова, — знаешь что это?

— Зола с помойки, — отвечал тот.

— Зола, говоришь, — оскалился Роха, и приказал Винченцо Пилески. — Давай!

Тот насыпал золу на край стола, поднес свечу и…

Порошок загорелся ярко, быстро и сильно и с шипением. А белый дым, целым облаком взвился в потолок. Волков от неожиданности отпрянул.

А огонь так же быстро погас. Все присутствующие в трактире обратили на них внимание, особенно пристально глядел на них трактирщик.

— Ну, — улыбался Роха, — а теперь-то знаешь, что это?

Теперь Волков знал что это. Этот запах он не перепутал бы ни с чем.

Это был порох, только тот порох, что он видел до этого, напоминал серый жеваный хлеб, а не черный порошок.

— Ну и что ты мне хотел показать из того, что я не видел? — спросил солдат у Скарафаджо. — Порох я последние девятнадцать лет нюхал.

— Это новый порох, понимаешь? — горячился Скарафаджо. — Такого ты еще не видел. Он выглядит по-другому от него другой дым, видел сколько дыма.

— Новый порох, старый порох, суть одна — никакой порох никогда не будет стоить хорошего арбалета. Аркебузы годны только для выстрела в лицо, а пистоли и вовсе безделица.

— Послушай меня, Фолькоф. Теперь все будет по другому, верь мне брат-солдат. Все будет по другому, — Роха говорил со страстью, он готов был уже драться за свою правоту.

— Брось, Скарафаджо, года три назад, у Энне, мы построились в баталию, и на нас налетели рейтары, пытались зайти с фланга, но мы успели перестроиться и они налетели на фронт, я оказался с арбалетом, в первом ряду, они остановились шагах в десяти от нас, стреляли рядами, хорошо были выучены. Я видел, как крутились колесики у них на пистолях, как вылетали искры из них, они делали залп за залпом, пока все ряды не отстрелялись. Кое-кому из наших, из тех, у кого был слабый доспех, досталось. И мне досталось. Две пули, были мои, одна в кирасу одна в шлем, — солдат сделал паузу, — видишь Скарафаджо, я сижу перед тобой. Они не пробили ни кирасы, ни шлема, а одного из них я убил. Из арбалета, Скарафаджо, я влепил ему болт в кирасу, он вошел на два пальца, рейтар уезжал и болтался в седле из стороны в сторону, и его поддерживали товарищи.

— Это было раньше, раньше брат-солдат, аркебузы — дрянь, пистоли — дрянь, старый порох тоже дрянь. Новый порох это дело, новое оружие это дело, — не сдавался Роха. — Мы покажем тебе новое оружие. Порох это дело, Фолькоф, поверь мне брат.

— Чушь, — не верил солдат, — что еще за оружие с порохом. Если ваше пороховое оружие тоньше ноги и пуля меньше сливы то это безделица. Пушки да, все остальное — баловство.

— Послушай, Фолькоф…

— Хватит, Роха, ешь спокойно, и вы ешьте, господа бродяги, я угощаю, — прервал его Волков.

Роха уткнулся в кружку с пивом, кажется, он сдался. И Винченцо Пилески был не весел, ел без аппетита, про запас, наверное. А вот молодой мастер не собирался сдаваться. Он не ел, смотрел на солдата и чуть подумав, сказал:

— Из своего оружия, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

Все перестали, есть, молчали, глядели на Волкова. Тот начинал злиться из-за ослиного упрямства этих людей.

— Из какого — такого, своего оружия ты пробьешь мою кирасу? — четко выговаривал он слова с заметным раздражением.

— Он сделал мускетту, — сказал Роха. — Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.

— Я сделал мушкет, — сказал Яков Рудермаер твердо и при этом глядя в глаза солдату. — И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.

— Ты ж не видел мою кирасу, — произнес Волков.

— Пробью, какая бы не была, — продолжал упрямствовать рыжий мастер.

— Готов побиться об заклад? — улыбался нехорошей улыбкой солдат.

— Готов, — твердо говорил Яков Рудермаер.

— Ты ж нищий, что поставишь?

— Поставить мне нечего, — молодой мастер вздохнул.

Солдат поднес к его лицу кулак:

— Если пробьешь мою кирасу, будем разговаривать дальше, а не пробьешь…

Все все поняли.

— Я согласен, — продолжал упорствовать Яков.

— Нет, нет, — заговорил Роха, обращаясь к солдату, — он шутит, шутит он, он не согласен. Он дурень и не знает тебя, Фолькоф.

— Я согласен, — снова повторил Яков Рудермаер.

— Дурья ты башка, у него кулак, что твой молоток, вдарит — покалечит.

— Пусть, — упрямствовал мастер.

— Я так не согласен, — говорил Роха, — ты Фольокф, мне мастера покалечишь. Нет, так дело не пойдет.

— Так, где проверять будем? — не слушая его, спросил Волков у Якова.

— Завтра на рассвете, у северных ворот встретимся, там за стеной, много пустого места. Там проверим.

— На том и порешили, — сказал солдат, — а что вы не едите, ешьте, ешьте, сейчас еще пива попрошу.